5. Подмастерья чародеев. Гностицизм и проблема «искусственного человека»

Гностические корни глубинного трансгуманизма, хотя о них и не говорят часто, не остались незамеченными среди исследователей. Так, профессор Зиммерман проводит параллель между «гностическими и герметическими установками, свойственными гуманизму сингулярности». К герметической установке он относит направление Р Курцвейла, ко второй, гностической – постгуманистов-атеистов: «Тогда как первый (герметизм) подчеркивает, что человечество может обрести знание, требуемое для трансформации Творения, последний считает Творение в сущности своей ошибочным и тем самым недостойным сохранения».

Сходного мнения придерживаются философы Джеймс Хоскинс и Джон Грей (последний называет трансгуманизм «научной формой гностицизма»). В своей книге «Душа марионетки» Грей утверждает, что сегодня уже «не только эта горстка потерянных душ» (трансгуманисты), но и большинство людей на Западе придерживаются гностических убеждений. Конкретными предшественниками современных транслюдей Грей считает поколение викторианской эпохи, а именно: оккультные кружки британской аристократии, такие как Герметический орден Золотой Зари и его наследники, основателей Общества Психических исследований (1882) и т. д. В том поколении предтеч трансгуманизма были такие знаковые фигуры, как Фредерик Уильям Майерс (1843–1901), Генри Сиджвик (1838–1900), знаменитый психолог Уильям Джеймс (1842–1910), лауреат Нобелевской премии в области физиологии и медицины Робер Рише (1850–1935), наконец, видный деятель британского политического олимпа граф Артур Джеймс Бальфур (1848–1930).

Как известно, к главным аксиомам гностического мировоззрения относится убеждение в фундаментальном и непреодолимом неравенстве человеческих существ, их разделении на категории, которые по одной из версий называются, как мы уже отмечали выше: «пневматики» (избранные), «психики» (душевные люди) и «гилики» (природные люди, обречённые на гибель, не имеющие шансов на спасение в силу отсутствия в них высшей «искры»). Церковное христианство гностики рассматривают как крайне искажённое учение Христа, якобы пришедшего в наш мир не спасти всех людей, а принести тайное знание для избранных, пневматиков. Как ёмко характеризует элитаризм этого типа Н. Ищенко, «пневматики попадают в высшую сферу не за своё поведение и не за свои заслуги, а только по своей природе. Они не обязаны соблюдать моральные нормы и могут вести себя как угодно – они будут спасены просто потому, что их души изначально оттуда, из царства света, туда они и вернутся».

Надо сказать, что и в ортодоксальном христианстве есть представление об избранном меньшинстве, что отражено, в частности, в максиме «Много званых, но мало избранных» (Мат. 22, 14; Лук. 14, 24). Кардинальное отличие от гностического подхода заключается в том, что избранные сокрыты внутри мира, и полной уверенности в принадлежности к ним, так же как и уверенности в окончательном падении падших и злых, не может быть ни у кого из людей. Это отражено в евангельской притче о плевелах, согласно которой плевелы растут вместе с добрыми злаками до дня последнего суда, и только на суде плевелы будут выявлены и сожжены (глава 13 Евангелия от Матфея). Подход гностиков элитаристский и мизантропический по отношению к большинству людей, тогда как подход христианский можно назвать человеколюбивым, но свободным от ложной и лицемерной риторики о равенстве всех людей. Совершенство в понимании Христа доходит и до любви к врагам, необходимо благотворение по отношению к неправедным и злым, поскольку Отец Небесный благ для всех (Мат. 5, 44–48; Лук. 6, 27–36).

Крайним выражением мироотрицающего гностицизма, характерного, к примеру, для ереси манихеев, является стратегия искусственного прерывания истории и уничтожения человечества. Как отмечает тот же Ищенко, с точки зрения гностиков-радикалов, «нужно обратить в свою веру всё человечество и коллективно покончить с собой. Этого можно достичь, если перестать рожать детей. Тогда в следующем поколении человечество вымрет, и все освободятся».

В ряде своих докладов мы уже описали перерастание отдельных антисистем, таких как ереси, тайные общества, подрывные и революционные организации, в формат транснациональной антисистемы, имеющей глобальный характер. Гностический компонент в мировоззрении этих контринициатических сил является определяющим, о чём мы также писали подробно, в первую очередь в докладе «Русская цивилизация против антисистем». В то же время это не означает, что трансгуманизм полностью сводится к гностической традиции – это не повтор старых «ересей», а новый сложный синтез конца XX- начала XXI, осуществляющий своего рода реванш против ослабевшей христианской основы европейской цивилизации, и в этом его серьезная опасность.

Идея об избранных людях, изначально обладающих особыми качествами, удачно наложилась на представления об особой («голубой») крови среди аристократических слоёв Западной Европы и мировой корпоратократии. Вместе с ослаблением и вытеснением традиционного христианства различные изводы гностической доктрины постепенно заместили место мировоззренческого и метафизического ядра западного цивилизационного проекта. В этом смысле прицельно антихристианский дух и пафос антисистемных сил Запада не может считаться случайным. Он исторически обусловлен многовековой подспудной оппозицией по отношению к церкви и «тайной войной», которую вели эти силы против традиционного христианства как главного барьера на пути их приближения к своей гностической мечте.

Идеи неравенства, нового кастового общества, нового рабовладения являются в этом смысле важной составляющей антисистемной программы. В трансгуманистической парадигме эти же идеи обретают своеобразный оттенок: оказывается, отношение к трансгуманизму выступает как своего рода проверка на принадлежность к избранным людям. Таково предупреждение британского кибернетика Кевина Уорвика, адресованное противникам «гомомодернизации»: «Отказавшихся улучшаться и решивших остаться человеком новый технически улучшенный вид будет рассматривать как низших существ, точно так же, как люди сейчас рассматривают обезьян или коров». И эта мысль, так же как цитированное выше мнение Стивена Хокинга, – знаковые для трансгуманизма.

Уже упоминавшаяся нами авторитетный идеолог феминистской науки профессор Калифорнийского университета в Санта-Крузе Донна Харауэй в этой связи говорит в своем манифесте 2015 года о смене эпохи Антропоцена (Века Человека) эпохой Ктулхуцена (Века Ктулху). Сама Харауэй отрицает связь своего «Ктулху», которого иногда переводят как «Ктулу», с мифологическим персонажем Х.Ф. Лавкрафта – хотя созвучие здесь разительно и ассоциация двух имен не может не возникать. Феминистка называет Ктулху Лавкрафта «монстром-женоненавистником из расовых кошмаров» – её же «Ктулу» есть собирательное имя для целого сонма древнейших женских божеств и духов, таких как Нага, Гайя, Тангароа, Терра, Ханиясу-химэ, Женщина-паук, Пачамама, Ойя, Горго, Равен, А’акулууйюси и многих других, «обвивших своими щупальцами всю землю». Харауэй предвидит и призывает время, когда все эти «интраактивные существа» воплотятся в качестве сверхчеловеческого измерения в нашей жизни – и тем самым похоронят эпоху патриархальности, эпоху «человеческого, понимаемого как гумус». Несомненно, это тоже мифотворчество, только уже не из расовых кошмаров, а из феминистских. Отмена человека, использование человека как гумуса, то есть навоза для расцвета сверхчеловеческого и постчеловеческого – возрождающего древнейшие архаические духовные практики матриархата – вот ещё один лик трансгуманизма. В своём отрицании традиционной человеческой цивилизации, в своём взрывном потенциале он вполне сопоставим с манихейским гностицизмом самоуничтожения.

В отношении практико-технологических аспектов трансгуманизма обращает на себя внимание ряд высказываний Ника Бострома в его «Истории трансгуманистической мысли», в частности, указание на то, что создание подобий человека следует возводить к сотворению «голема в иудейской мистике»; идею «сингулярности», то есть момента, когда техническое подобие человека может выйти из его подчинения, он усматривает в мировой культуре, начиная от баллады Гёте «Ученик чародея», а предвидение трансплантации органов – от «Человека-машины» Ламетри. Представляется весьма важной тема голема, тем более что она отнюдь не сводится к художественной литературе и фольклору. Это тем более существенная тема, что исследователями из разных школ всегда отмечалась чрезвычайная близость гностических ересей с иудейской каббалой. Важно, что по сравнению с мироотрицающим и пессимистическим гностицизмом духовный порыв творцов голема отражал своего рода исторический оптимизм, что делает его очень похожим на технооптимизм трансгуманистов.

Наиболее близкий к нашим дням всплеск востребованности темы голема возникает после окончания Второй мировой войны. Весьма симптоматично, что в светской философии её поднимает не кто иной, как Норберт Винер, одна из культовых фигур трансгуманистического сообщества. Впрочем, в его книге 1964 года обсуждение взаимоотношений человека и созданного им искусственного разума опирается на светскую литературу («Арабские ночи», «Ученик чародея», «Обезьянья лапа»), а не на еврейскую мистику, хотя ряд других опорных источников навеян этой мистикой, в частности «Франкенштейном» Шелли или пьесой «R.U.R.» Карла Чапека, уроженца Праги, в которой было введено в обиход придуманное братом писателя слово «робот». (Важно отметить, что у Чапека робот – это не машина, а искусственный человек, изготавливаемый на специальной фабрике, то есть нечто вроде иудейский голема, но не кустарного, а индустриально-поточного производства.)

Здесь, безусловно, неуместно вдаваться в подробности мистических учений и интерпретаций темы голема, тем более их отражений в литературе и искусстве. Спектр трактовок смысла и сущности голема вращается вокруг каббалистической доктрины о сотворении Адама Кадмона, метафизического прообраза человека, – и тайна голема связана именно с соответствием между формированием этого прообраза и человеческим «творчеством». Одни иудейские авторы называют голема «человеком, созданным для знамения», то есть некоторой демонстрацией мудрости и чуда, другие обнаруживают скепсис и недоверие, подразумевая, что максимум чем мог бы быть голем – это «зверь в образе человека», или «автоматон».

Исследователи утверждают, что первый голем был создан иудейским мистиком Авицеброном в XI веке. Однако встречаются глухие отсылки к созданию «искусственных людей» в гораздо более древние времена, в частности, библейским патриархом Авраамом, затем Иешуа бен Сирой (II век до н. э.). Другие источники сообщают о големе, созданном легендарным отцом гностицизма и всех христианских ересей Симоном Волхвом (Симоном Магом) – причём, в отличие от позднейших каббалистов, он создавал его не из земли, а из воздуха. Также утверждалось, что известный предводитель иудейского восстания против Рима и претендент на роль мессии Бар Кохба должен был явить чудо, которое состояло в создании человека из пыли. Чудо это ожидалось, но, по всей видимости, так и не было явлено.

Тем не менее, не столь смутные, а более определённые свидетельства о сотворении големов относятся уже к эпохе классической каббалы. Но здесь мы встречаем любопытную закономерность, напоминающую историю Бар Кохбы, которая состоит в том, что в Средние века и в Новое время тема голема постоянно актуализируется именно во время «обострения» мессианских чаяний иудеев и появления «лжемиссий». К примеру, сотворение голема или попытки такого сотворения приписывались Аврааму Абулафии (XIII в.) и Шабтаю Цви (XVII в.) – причем это сотворение должно было стать чем-то вроде чудотворного апофеоза каббалы, знаменующего исправление низшей материи.

Другой предпосылкой для широкого распространения каббалы в Европе становится развитие христианского каббализма, вместе с христианскими ересями вливающегося в масонство. Хотя Парацельс использует для создания гомункула разлагающееся семя, а не глину или тину (putrefactio), в его магии обнаруживается общая черта с теми опытами сотворения голема, которые приписывались его современникам: рабби Элиягу из польского Хельма, а затем рабби Лёву бен Белацелю (Магаралю) из Праги: у Парацельса гомункул созревал 40 дней, и точно такой же период составлял «срок годности» слуг-големов, об изготовлении которых сообщалось как о распространённой практике.

Хотя известный исследователь иудаизма Гершом Шолем в своей работе о големе старательно уходит от темы мессианства, он тем не менее невольно показывает, что магические системы в иудаизме разрабатывались именно в связи со спросом на мессию. В то же самое время в еврейском богословском сообществе эта тема занимает Абрахама Джошуа Гешеля (1907–1972) и его ученика Байрона Шервина (1946–2015). Последний создал труды «Легенда о Големе: происхождение и последствия» (1985) и «Големы среди нас: как еврейская легенда может помочь нам ориентироваться в век биотехнологий» (2004). Глава о генной инженерии у Шервина начинается с талмудической истории о раввинах, создающих теленка, чтобы съесть его в субботний ужин. Вереницу големотворителей, описанных Шервином, он призывает продолжать методами современной генной модификации. Главы, посвященные исследованию стволовых клеток и клонированию, также выводят автора на благословение современным учёным, так как они не создают жизнь «из ничего», и в этом смысле не посягают на божественное величие. В то же время Шервин предупреждает об опасностях от неумеренного, немудрого созидания искусственных существ, от неспособности творцов вовремя остановиться – что может привести к восстанию этих существ против их создателей.

Все противоречия в построениях Шервина, приводящие в недоумение его рецензентов и критиков, решительно снимаются, если признать, что с определённого момента процедура создания дееспособного голема воспринималась в еврейской эсхатологической мистике как буквальный тест на аутентичность, предназначенный для идентификации настоящего мессии. Этим объясняется столь настойчивое и упорное стремление каббалистов в разные эпохи попробовать свои силы в големотворительстве. По всей видимости, не имея желания разглашать столь чувствительную для мессианской эзотерики тайну, авторитетные знатоки вопроса (такие как Г. Шолем) недвусмысленным образом уклоняются от его более подробного освещения.

Что замечательно в квазирелигии сингулярности – это то, что роднит ее с апокалиптическими сектами, назначающими и переназначающими дату конца света. И эпоха сингулярианства очень напоминает те сравнительно короткие периоды, когда ожидание прихода мессии среди иудеев обострялось, и начиналось своего рода «роение». Маймонид, который и сам жил в подобную эпоху, писал по поводу «самозванцев»: «С приближением времен Машиаха возрастет число людей, полагающих и утверждающих, что каждый из них – Машиах. И не подтвердятся утверждения их, и не воплотятся в жизнь. И сгинут они, и вместе с ними погибнут многие» («Послание в Йемен»).

Пафос ожидания Сингулярности, волшебного и чудесного решения всех земных проблем и перехода мира в качественно новое, неведомое для людей состояние, не-интеллект, охватывая как первоначальное проектирование систем ИИ, так и создание механизмов для обеспечения того, чтобы развивающиеся (ранее созданные) системы ИИ оставались дружественными». (См. по этому поводу: Ник Бостром. Искусственный интеллект. Этапы. Угрозы. Стратегии. – М., 2016.) сёт в себе черты подобного мессианского «зуда». Трансгуманизм также является родным сыном той атмосферы «инновационного безумия», брожения идей и авангардных вожделений нового мира, которое охватило мир в эпоху великих революций в 10-20-х гг. XX века.

Психологически эти состояния, подобные коллективным помешательствам, отражают страсть историософского нарциссизма – ибо поколения Лжемессии, поколения Великой Революции, поколения Сингулярности невольно «обожествляют» себя, считая, что именно на их долю выпало главное историческое событие, и сами они причастники и участники самого главного события. Именно это поколение «достигает» решающих высот и «отменяет» весь ошибочный опыт тысячелетий. Мысль совершенно трансгуманистическая, с чертами мании величия и одновременно подростковой незрелости, когда в возрасте так называемой «метафизической интоксикации» молодые люди остро переживают сверхзначимость посетивших их идей. Очень сходные настроения были распространены и в поколении контркультурной революции, поздние образчики которой налаживают мост к поколению Сингулярности напрямую. Таково «прогноз-пророчество» Роберта Уилсона в его «Поднимающемся Прометее» (1983) о скорой «революции сознания», дату которой он «прозревал» как 2005 год. Таково и пророчество откровенно безумного Теренса Маккены о точке бифуркации «Омега – Ноль», которая должна была быть достигнута, по его уверениям, в 2012 году.

Отличие от классического гностицизма здесь в том, что техноутопии и оккультные утопии новейших лжепророков оптимистичны – они убеждают самих себя и окружающих в том, что до торжества Высшего Разума, бессмертия и перехода в божественное состояние осталось совсем немного времени. Это сильно реформированный вариант гностицизма, в котором окружающая реальность, являясь построенной злым демиургом тюрьмой для «пленённых искр», должна быть не уничтожена, а радикально преображена. Источником такого оптимизма служит, по всей вероятности, именно иудейский мессианизм с его напряженным ожиданием избавителя, наэлектризовавший этой нетерпеливой энергией революционные идеологии Европы, включая анархизм, марксизм а также политические течения оккультного толка.

Лихорадка квази-эсхатологического характера, малый апокалипсис или эйфория раскручиваемой спирали Последней Революции – известный психологический механизм, описанный в мировой литературе. Взять хотя бы такой яркий пример, как «Бесы» Достоевского, где долго готовившийся нигилистами «взрыв порядка» на поверку свёлся к банальной уголовщине и поджогам в масштабе одного губернского города. В случае с сингулярностью масштаб «уголовщины» может оказаться, конечно, совсем не таким, как у Петруши Верховенского, – а под стать и под калибр глобальных «бесов».