Признание Карла Поппера
В 1974 году настала очередь Поппера – ему был посвящен очередной том в “Библиотеке живущих философов”, этом зале славы философии.
Писать главу о Поппере и Венском кружке поручили Виктору Крафту, которому уже исполнилось девяносто четыре года. Это был правильный выбор. Крафт был первым членом Венского кружка, кто принял участие в жизни Поппера и подолгу гулял с ним в Фольксгартене – парке возле университета.
“Поппер никогда не входил в Венский кружок, не участвовал в его собраниях, и все же о нем нельзя думать в отрыве от кружка, – писал Крафт. – Поскольку Поппер теснейшим образом взаимодействовал с кружком на всех этапах его развития, и он также оказал важнейшее воздействие на его собственное развитие”.
Поппер посвятил своему ответу на статью Крафта много страниц – на них он писал о так называемой “легенде о Поппере”, которую сравнивал с легендой о Сократе. (Не то чтобы Поппер хотел сравнить себя с Сократом, скромно добавил он, “у меня и в мыслях не было”.) Согласно легенде о Поппере, сэр Карл был позитивистом, возможно, даже членом Венского кружка, искал критерий осмысленности и в конце концов нашел его в фальсифицируемости.
Все это неправда! Он, Поппер, применял фальсифицируемость как средство демаркации – разграничения научных и ненаучных утверждений. Он не применял ее как критерий смысла. Такой критерий его не интересует. Что касается позитивизма, он мертв. Убит. И похоронен. Поппер охотно признавался, что совершил это убийство собственными руками или как минимум был его соучастником. Но это было непреднамеренно. Так что на самом деле это было, в сущности, не убийство, по крайней мере не предумышленное.
Карл Поппер переворачивает страницу
Утверждать, что сэр Карл убил позитивизм, на самом деле было бы сильным преувеличением. Но всегда приятно завершить увлекательную историю сенсационным признанием. А мы подходим к последней странице.
Поппер писал, что если он посвятил большую часть своей первой книги критике Венского кружка, это надо считать данью уважения. “Венский кружок как организация был восхитителен, – писал он будто в некрологе. – Более того, это был уникальный семинар философов, тесно сотрудничавших с первоклассными математиками и физиками. Его роспуск стал большой потерей”. Можно прибавить, что это был сокрушительный удар не только для философии, но и для города Вены.
Волшебные Штрудльхофские лестницы неподалеку от места встреч Венского кружка
Вскоре после окончания Второй мировой войны Виктор Крафт провозгласил: “Работа Венского кружка не была завершена, ее прервали”.
По словам Эгона Фриделя, венского историка, искусствоведа и актера кабаре, чья жизнь оборвалась в день аншлюса, когда он выбросился из окна, “у венцев всегда был особый талант избавляться от своих учителей”.
Послесловие
Я всю жизнь мечтал написать что-нибудь о Венском кружке; при моем образовании и воспитании это было практически неизбежно. Еще школьником я влюбился в “Трактат” Людвига Витгенштейна и многие его страницы выучил наизусть (что, разумеется, не означает, что я хоть что-то там понял.) Студентом Венского университета я ходил на лекции Белы Юхоса, единственного члена Венского кружка, еще преподававшего на философском факультете. Его коллеги не жалели сил, чтобы испортить старику жизнь.
Затем, когда я стал профессором математики, мне выделили кабинет в одном коридоре с аудиторией, в которой проходили встречи кружка Шлика, и я был завсегдатаем кофеен, где они устраивали свои оживленные дискуссии. (Сегодня в этой аудитории располагается лаборатория кафедры квантовой физики, а большинство кофеен за это время закрылось.) Я почти каждый день хожу по Берггассе или Штрудльхофским лестницам, таящим много воспоминаний о прежней Вене, городе Фрейда и Додерера. Когда я работал в области статистической механики, мое окно выходило на Больцмангассе. А когда впоследствии обратился к теории игр, работал по адресу Оскар-Моргенштерн-плац. Некоторые старшие коллеги могли рассказать мне о личном знакомстве с членами Венского кружка (их рассказы со временем становились все лучше и лучше). Я часами слушал Пауля Нейрата, сына Отто. И не кто-нибудь, а сэр Карл Поппер написал введение – последнее свое сочинение – к собранию трудов Ганса Гана, редактором которого я был. Я был соавтором фотографической биографии Курта Гёделя. Короче говоря, Венский кружок был со мной полвека.
Непосредственным стимулом написать эту книгу стало участие в создании выставки “Венский кружок” – я был одним из ее кураторов. Выставка была организована Венским университетом по случаю его 650-летия. Я глубоко признателен моим сотрудникам Фридриху Штадлеру, Кристофу Лимбек-Лилиенау, Герману Чеху, Беа Лауферсвайлер и Питеру Вайбелю, а также Дитеру Швайцеру, Фальку Пастнеру и Хайнцу Энглю, ректору университета, за то, что они неизменно приходили мне на помощь даже в непростых ситуациях. Я не мог бы обойтись без профессиональных знаний Элизабет Немет, Вольфганга Рейтера, Йозефа Хофбауэра, Митчелла Эша, Маттиаса Бааза, Якоба Кельнера, Винсента Янсена и Хельмута Вейта. Я многим обязан Клаусу Ташверу, а также моему бывшему студенту Бернарду Беэму. Неоценимое содействие оказали мне, каждый по-своему, Кристиан Палмерс, Кристиан Эхальт и Михаэль Штампфер. С иллюстрациями мне помогли Христос Пападимитриу, Саймон Бэнг, Дирк ван Дален, Хельмут Уиддер и особенно Беа Лауферсвайлер. А Ульрике Шмикер-Хирцебрух из Springer Spektrum стала идеальным редактором немецкого издания.
В Австрийской национальной библиотеке мне помогали Альфред Шмидт, Андреас Фингернагель и Юлия Каменичек; в Архиве Венского университета – Томас Майзель и Курт Мюльбергер; в Библиотеке Венского университета – Андреа Нейдхардт, Петер Граф, Александр Цартль и Гюнтер Мюллер; в Венской библиотеке – Юлия Даниэльчук и Сильвия Маттль-Аурм; в Австрийской академии наук – Штефан Зинель; в Социально-экономическом музее – Ганс Гартвегер, в Принстоне – Дон Скемер и Марсия Таккер; в Университете Дьюка – Элизабет Данн; и, наконец, в Кембридже – Майкл Нидо. Мне приятно поблагодарить за великодушную поддержку своих работодателей – Венский университет и Институт прикладного системного анализа в Лаксенбурге. И, разумеется, особая благодарность – моей жене Анне-Марии Зигмунд за помощь, знания и вдохновение. По воле судьбы она историк.
Немецкое издание этой книги, которое первоначально должно было стать просто каталогом выставки, превратилось в целый справочный том. Я сам не ожидал, как легко все встанет на свои места в этой истории – она словно сама себя рассказала. Книгу хорошо приняли, в 2016 году ее даже назвали Научной книгой года в Австрии. Но я метил выше. Я всегда делал особую ставку на англо-саксонскую читательскую аудиторию. Ведь этот мир подарил нам лучшие книги о Вене. Поэтому я взялся за дело и переписал свою книгу по-английски, присовокупив много дополнительных материалов, в безрассудной надежде, что мой венский акцент не слишком сильно проявится в печати. Мне очень помогли Камилла Нильсен и Стив Макманус. Благодаря Джону Брокману (основателю EDGE), его сыну Максу и Расселу Уайнбергеру проект моей книги приняли в Basic Books. Здесь полезные меткие советы Ти-Джея Келлехера и Хелен Бартелеми помогли подготовить рукопись к изданию. Я глубоко признателен им за труды.
А потом, всего за несколько недель до сдачи книги, произошло удивительное событие. Я нежданно-негаданно получил письмо от Дугласа Хофштадтера из Блумингтона, штат Индиана. Автор “Гёделя, Эшера, Баха”, безусловно, наделен тончайшим литературным вкусом, раз ему так понравился немецкий оригинал, и он даже по собственной инициативе предложил написать предисловие к английскому изданию, а кроме того – помочь отполировать английский в моей рукописи. Я пришел в восторг – и в ближайшие несколько недель он прочесал всю рукопись, по главе, по абзацу, по фразе, по буковке (честно!), и когда он присылал мне выправленные главы, у меня было ощущение, что я наблюдаю царя Мидаса и его волшебное прикосновение. Однако Дуглас Хофштадтер не просто добавил блеска: он сам написал для меня несколько страниц (разумеется, я отмечу их в примечаниях к главам). Это была с его стороны невероятная щедрость.
Я до сих пор не нахожу должных слов благодарности – и теперь, кажется, чуть лучше понимаю, что имел в виду Людвиг Витгенштейн, когда говорил о “невыразимом”.
