Молодой коммерсант забирается на территорию Музиля

Венский писатель Герман Брох (1886–1951) тоже сделал математика главным героем одного из своих романов. В романе “Неизвестная величина” (Die unbekannte Größe) молодой ученый мечтает открыть логику, в которой нет аксиом. Герой “с просвещенностью человека, знающего гораздо больше, чем говорит”, высказывает уверенность, что “логика и математика идентичны”. – “Да-да, это называется логистика, – отвечает его собеседник без особого энтузиазма. – Очередная новомодная идея”.

Герман Брох получил по наследству крупную текстильную фирму. Подобно Музилю и Витгенштейну, он изучал инженерное дело, а затем обратился к математике и философии. По настоянию отца он как будущий наследник получил диплом Технического колледжа текстильной промышленности. Брох ненавидел эту, по его насмешливому выражению, “прядильную школу”. И параллельно посещал занятия в Венском университете.

Брох с ранних лет считал себя прирожденным математиком, и плохие оценки по математике в школе его ничуть не разубедили. Первое стихотворение в его “Собрании сочинений” называется “Математическая мистерия” (Mathematisches Mysterium) и звучит так, словно написал его юный романтик, очарованный и математикой, и рифмами. Достаточно двух четверостиший, чтобы ощутить этот дух:

 

Gemessen tut sich Unbewußtes auf

Und im Unendlichen entschwebt die Welt.

Ich fühle wie sich Urteil fällt;

Erstaunend folg’ ich seinem Lauf.

 

 

Auf einsamen Begriff gestellt

Ragt ein Gebäude steil hinauf:

Und fügt sich an den Sternenhauf

Von ferner Göttlichkeit durchhellt.

 

 

Мрак бессознательного – измери́м.

Мир бесконечен, нет ему предела.

Суждение составлено, и смело

Я, изумлённый, следую за ним.

 

 

В основе – утверждение одно,

На нём фундамент здания был создан.

Того, что взмыло ввысь, к далёким звёздам,

И светом божества озарено.

 

От смутных метафизических симпатий юного мыслителя не осталось камня на камне, когда он узнал о жестком позитивизме Людвига Больцмана. Герман Брох, раздираемый между математикой, философией и литературой, решил на некоторое время оставить учение и целиком посвятить себя текстильной промышленности в роли владельца и управляющего большого завода неподалеку, в Нижней Австрии.

Тем не менее Брох, вооруженный трубкой и неизменным остроумием и всегда окруженный прелестными женщинами, по-прежнему украшал собой сцену венских кофеен, где все его знали. Именно поэтому он в 1920 году вошел в литературу – не как писатель, а как персонаж пьесы. Роберт Музиль вывел его в роли “молодого коммерсанта” в комедии “Винценц и подруга важных господ”. На самом деле молодой коммерсант был уже не очень молод, он вот-вот собирался разменять пятый десяток, и ему особенно нечем было похвастаться, кроме богатства и сомнительной репутации светского льва.

Однако о своих юношеских устремлениях Брох не забыл. Поэтому он продал фирму и снова поступил в Венский университет, погрузившись в математику и философию. Он ходил на лекции Менгера и Гана вместе с другим элегантным наследником текстильной корпорации – только тот был на двадцать лет моложе. Этого застенчивого щеголя звали Курт Гёдель.

Некоторые сентенции из записных книжек Броха, скажем, “Математика – образчик тавтологической дисциплины, основанной исключительно на себе самой”, звучат как отголоски дискуссий на семинарах Шлика и Карнапа. Однако то, что Ган считал великим откровением, здесь выглядит почти что репликой в сторону. И в самом деле, близкое знакомство с идеями Венского кружка не мешало Броху придерживаться совершенно иных взглядов.

Тем не менее он, как и позитивисты, “осознавал всю боль своего положения”, поскольку он в той же мере, что и они, понимал, что философия, даже если относиться к ней математически, никогда не сможет адекватно работать с “огромным полем мистико-этического”. Это внезапное озарение обеспечило Броху терапевтический катарсис, поскольку убедило его, что искусство стоит выше математики и философии. С этого момента его постоянные колебания остались в прошлом.

В результате Брох получил возможность полностью сосредоточиться на литературе, и хотя до сорока пяти лет он не написал ничего стоящего, теперь он превратился в неутомимого и невероятно плодовитого писателя – даже слишком плодовитого, как ворчал ревнивый Музиль, считавший Броха ремесленником от литературы.

Прочитав синопсис первого романа Броха – трилогии “Лунатики”, – Музиль кисло заметил: “Думается, между нашими с Брохом намерениями есть точки соприкосновения, а в некоторых подробностях подобие представляется весьма масштабным”. Элиас Канетти, будущий нобелевский лауреат по литературе, а тогда – никому не известный венский студент-химик, подтверждал, что Музиль считал трилогию Броха “копией собственного начинания, которое занимало его десятилетиями, и то, что Брох, едва приступив к книге, уже закончил ее, вызывало у Музиля глубочайшее недоверие”.

Брох не дал себя обескуражить и продолжил хозяйничать на территории Музиля. Главным героем его следующего романа стал математик, недавно получивший докторскую степень, в точности как “Человек без свойств” Музиля. И пока Музиль мучился со вторым томом своего шедевра, Брох успел закончить “Неизвестную величину” в один присест. На эту “попытку написать что-нибудь популярное” у него ушло всего несколько месяцев – с июля по ноябрь 1933 года. А заодно он еще и набросал по своему роману сценарий для Paramount Pictures, правда, к его огорчению, в Голливуде им не заинтересовались.

В последующие годы, когда политическое безумие масс все нарастало, Брох писал эссе, драмы, радиопостановки, фрагменты романов и даже резолюции для Лиги Наций. В 1938 году, когда произошел аншлюс, Броха на три недели заключили в тюрьму в Бад-Аусзе – в идиллическом центре того, что в мгновение ока перестало быть Австрией. А затем Брох сумел эмигрировать в Соединенные Штаты через Шотландию.

На пароходе, плывшем через Атлантику, Брох заметил смутно знакомое лицо – молодого математика Густава Бергмана (1906–1987), в 1927–1931 годах бывшего младшим членом Венского кружка. Попутчики-эмигранты подружились на всю жизнь. Помимо бесед с писателем, который сейчас выглядел особенно солидно – с трубкой и в двубортном пальто, – у Бергмана во время плавания было и другое занятие: Отто Нейрат поручил ему написать статью с воспоминаниями о Венском кружке. К 1938 году кружок уже остался в прошлом.