Новые люди для лучшего будущего

После экономического кризиса 1929 года, который в полную силу ударил по Австрии год спустя, политическая напряженность обострилась еще сильнее. Атмосфера стала безнадежно поляризованной. Правительство государства было правым, городские власти – левыми, а университет все сильнее склонялся вправо. На враждебный взгляд Общество Эрнста Маха было не более чем плохо замаскированным проводником злобной антиклерикальной пропаганды, коренившейся в идеях Красной Вены.

Самые левые члены Венского кружка только об этом и мечтали. Они с радостью бросились в бой в первых рядах и гордо заявили о своей позиции по самым горячим вопросам – например, по народному просвещению и школьной реформе. Ведь именно здесь научное миропонимание можно было мгновенно преобразовать в политические действия.

Образование взрослых – дитя эпохи Просвещения. В восемнадцатом веке наука была излюбленной темой в интеллектуальных салонах, в девятнадцатом ей там стало тесно. В этом отношении она была очень похожа на музыку – вскоре к великолепным концертным залам музыкальных обществ прибавились великолепные лекционные аудитории таких же высококультурных обществ, посвятивших себя популяризации науки, одним из них был центр “Урания”.

Еще до Великой войны старшие члены Венского кружка активно участвовали в публичных лекционных программах и курсах. Австромарксисты считали образование главным условием повышения сознательности у простых людей. Знание – сила. Образование – свобода. Было много разговоров о Новом человеке (только в мужском роде; можно было бы поговорить и о Новой женщине, но в то время тема лингвистического равноправия еще мало кому приходила в голову).

Показательными проектами Красной Вены стали Volksheim (“Народный дом”) в Оттакринге и Венское общество народного просвещения. Они были созданы не для повышения профессиональной квалификации, а для пробуждения общественной сознательности рабочего класса и образования рабочих в самом благородном смысле слова.

“Урания” – центр образования взрослых

До Первой мировой войны в образовательных учреждениях для взрослых нередко подрабатывали университетские преподаватели. А теперь, когда экономическая ситуация неуклонно ухудшалась, эти учреждения не просто сулили улучшить участь рабочих, но и предлагали работу ученым, которые не могли устроиться в университет. Таких “школ социализма” в Вене было почти четыреста. В одной “Урании” проходило несколько тысяч публичных лекций в год.

Работа над воспитанием Нового человека (в том числе и Новой женщины – Австрия вошла в число первых стран, где женщины получили право голоса) должна была начинаться еще в школах. Министр просвещения Отто Глёкель составил всесторонний план школьной реформы. Первой мерой стала отмена ритуала ежедневной молитвы. Она чуть не стала и последней. По стране прокатилась волна возмущения. Католическая газета Reichspost углядела в этом “школьный большевизм”. И Глёкель вскоре покинул пост министра просвещения. Однако он не дал себя запугать и продолжал воплощать свои планы уже как председатель Венского школьного совета.

В этот совет входил и Ганс Ган, и в газетных статьях он доблестно бился за проект школьной реформы Глёкеля. Многие его тезисы выдвигал когда-то Эрнст Мах, но почти ничего не добился.

Иероглифы для Музея настоящего времени

Каждый раз, когда в Обществе Эрнста Маха выступал с лекцией Отто Нейрат, зал был забит до отказа. Он был блестящий оратор. Однако Нейрат так и не заслужил права читать лекции в Венском университете – очередной пример “общеизвестных препятствий”. Это ни в коей мере не уменьшило его риторического пыла. Он обожал восклицательные знаки. Вот несколько примеров:

“К чему приводит эмпиризм в конечном итоге: наука без философии!”

“К свободе от произвола метафизики и теологии, рука об руку с освобождением от общественных условностей!”

“Эмпиризм и единство науки, а также социальный бихевиоризм и социальное эпикурейство – характерные черты нашей эры!”

Да и заключительную фразу манифеста, несомненно, сочинил Нейрат: “Научное миропонимание служит жизни, и жизнь принимает его”.

Помимо неустанной деятельности писателя и оратора, Нейрат придумал и другой способ пропагандировать свои взгляды – рисунки. Едва вернувшись в Вену после того как его выпустили из баварской тюрьмы, Нейрат снова стал директором музея. Венский социально-экономический музей был целиком и полностью его детищем. Это был совсем не обычный музей. Там не хранились экспонаты из прошлого. Целью музея было формирование будущего через описание социальных взаимосвязей. По мнению Нейрата, это означало “служить пролетариату”. Он писал: “Пролетариат как класс жаждет правдивых сведений о фактах общественной жизни, тогда как буржуазия по природе своей боится выпускать из-под контроля статистику и другие науки”. Нейрат считал, что статистика, безусловно, главный инструмент познания общества, а потому “статистика – чистая радость для международного пролетариата, ведь она неустанно борется с правящими классами!”

Чтобы в полной мере передать эту “чистую радость”, статистика должна отбросить маску оккультной науки, говорил Нейрат. Статистика должна быть простой и доступной безо всяких подготовительных знаний. Для этого нужен графический язык. Более того, он писал:

“Современный человек получает львиную долю информации и общего образования через изображения, иллюстрации, слайды и фильмы”.

Дело было, разумеется, задолго до телевидения, PowerPoint и YouTube.

“До сих пор метод графической репрезентации оставался недоразвитым. Наша цель – создавать изображения, по возможности понятные без слов”.

“Необходимо создать символы, «читаемые» для всех нас, подобно тому, как все мы читаем буквы и как специалисты читают ноты. Это требует создания набора «иероглифов», которые можно применять во всем мире”.

Сегодня это кажется очевидным, ведь всем понятны знаки и символы в залах аэропортов, на приборных досках автомобилей и в прочих интерфейсах – они безмолвно проводят нас через сложные лабиринты – однако в те времена подобное предложение было радикальным.

Одна из выставок Отто Нейрата в Ратуше

“Нужно всеми силами стараться применять один и тот же символ для одного и того же объекта во всем музее, на всех экспозициях. В мире нет более подходящего места для конкретной репрезентации абстрактных символов”.

Абстрактное искусство зародилось в начале двадцатого века словно бы из ниоткуда. Абстрактным постепенно становилось все – даже музыка и математика. “И чем более абстрактным становится искусство, тем более становится оно искусством”, – певуче замечал Роберт Музиль.

Абстрактное искусство зачастую отдает элитарностью и принадлежностью к тайному обществу посвященных – а в руках Василия Кандинского даже мистицизмом. Но у Нейрата цель была принципиально иной: его способ отражать абстрактные идеи при помощи “рядов маленьких человечков”, как их иногда в шутку называли, привело к созданию так называемого венского метода изобразительной статистики. Метод был разработан, чтобы разъяснять массам тонкости социально-экономических ситуаций.

Суть венского метода была проста: “Большое количество передается большим числом символов (а не символом большего размера)”. В египетском искусстве важных персонажей, например фараонов и военачальников, изображали крупнее остальных. Однако у статуи, которая вдвое выше остальных, вчетверо больше поверхность и в восемь раз больше объем и масса. И что это значит? Два, четыре или восемь?

Если бы Нейрат хотел показать, скажем, что в Древнем Египте рабочих было в восемь раз больше, чем безработных, он нарисовал бы восемь рабочих, но каждый из них был бы точно того же размера, что и безработный. А все, что могло отвлечь от сути, в том числе черты лица, на рисунке не изображалось.

Вскоре политики Красной Вены поняли, что получили великолепное средство пропаганды и информационных кампаний. Нейрату нетрудно было убедить их, что его музей – “образовательный институт для общественного просвещения взрослых”, “окно в настоящее время”. Помещался музей в величественном главном зале Ратуши, но было у него и отделение поменьше – Zeitschau, “Шоу времени”, в центре города, где поток посетителей был еще больше. Непрерывная череда новых выставок рассказывала об образовании, о питании, санитарии и гигиене, сельском хозяйстве и градостроительстве, а иногда даже об экономических сложностях – и все это точно и предельно наглядно.

Когда юная Мари Рейдемейстер, та самая Митци, получив диплом, вернулась в Вену, она с 1924 года начала работать в музее дизайнером, или “преобразователем”, как это называлось. В личной жизни она служила, так сказать, музой Нейрата. По-видимому, жена Нейрата Ольга ничуть не возражала.

Вскоре одним из столпов венской графической статистики стал немецкий график Герд Арнц (1900–1988). Нейрат познакомился с ним в 1926 году в Дюссельдорфе (ему снова разрешили бывать в Германии). Поначалу Арнц не стремился переезжать в Вену. Он был готов сотрудничать с музеем Отто, но только по почте. А Нейрат требовал, чтобы Герд был постоянно под рукой, прямо там, в венском музее.

В 1928 году Арнц все же перебрался в Вену на несколько месяцев, пусть и неохотно, а в 1929 году переехал навсегда. То, что он передумал, стало для музея большой удачей, поскольку он создал тысячи новых пиктограмм и разработал особый, неповторимый и узнаваемый стиль. Музей сразу начал привлекать международное внимание. Он стал своего рода витриной Красной Вены.

Венский метод изобразительной статистики – так называемый Изотип

И вот, пока Венский кружок вел нескончаемые дискуссии об изобразительной теории языка у Людвига Витгенштейна (“Предложение высказывает нечто лишь постольку, поскольку оно есть образ” – 4.03), музей Нейрата попросту принялся применять эти образы на практике, и пока его коллеги-философы погрузились в интеллектуальный анализ и критику языка, Нейрат опередил их на шаг и попытался наладить коммуникацию без языка вовсе.

“Все, что можно показать на рисунке, нельзя рассказывать словами”.

Нейрат ковал лозунги без устали:

“Слова разделяют, рисунки объединяют!”

“Изобразительная педагогика на марше!”

“Лучше запоминать простые картинки, чем забывать точные числа”.

“Лучший учитель – тот, кто опускает больше всех материала за ненадобностью”.

К тому же Нейрат, несомненно, не забыл свой идеалистический “план планов”. Графическое описание мировой экономики – не просто ученое отображение важных фактов, это еще и первый шаг к плановой экономике во всемирном масштабе.