Часть 5
– Вот и я.
Мастер смерти поднялся по лесенке и встал напротив Эльги. Несколько секунд он ласково смотрел на нее сквозь прутья решетки. Он был в черных штанах, белой рубашке и коротком серебристом муландире с черными стрелками. Хохолок исчез, волосы стояли торчком в разные стороны. На узком лице – усмешка и разные глаза.
Карий – весел. Голубой – пуст.
– Как зовут?
Эльга вскинула голову.
– Эльга. Эльга Галкава.
– Замечательно!
Скаринар Ольботтог рассмеялся, словно услышал нечто приятное. Брякнула об пол мгновенно проржавевшая цепь. Молодой человек потянул на себя решетчатую дверцу.
– Выходи.
Эльга вышла. Мастер смерти потянул носом воздух.
– Ах, как ты меня ненавидишь! Чудесный запах.
Он взял Эльгу под руку. Они спустились по лесенке. Стражники таращились и не дышали. Кто-то уже расстелил красную дорожку.
– Я могу тебя убить в любой момент, – негромко сказал Скаринар, увлекая Эльгу за собой по ступенькам. – Я – мастер, а ты это заслужила. Но я тебя не убью. Пока. Только пока. Знаешь почему?
Он повернулся.
От него веяло безумием. Душевным нездоровьем. Вблизи оказалось, что его лицо густо измазано белилами. Усмешка плавала от уха до уха.
– Почему? – выдавила Эльга.
Скаринар наклонился к уху девушки.
– Потому что я люблю играть со смертью, – прошептал он.
Отпустив руку Эльги, он забежал вперед, встал наверху, перекрученным, жутким узором, воплощенным разноглазым сумасшествием, и присел на корточки.
– Иди ко мне, ну же, иди ко мне!
Эльга остановилась.
– Я вам…
– Тс-с-с. – Скаринар прижал тонкий палец к губам. – Будь осторожнее. Если я разгневаюсь, мне станет все равно, что ты кое-что должна для меня сделать. Я ведь многому научился и могу превратить твою смерть в очень болезненную штуку.
Он протянул ладони и поманил Эльгу к себе.
– Все, не сердись. Я покажу тебе дворец.
– Зачем?
– Просто я – радушный хозяин. Руку.
Эльга подала ладонь.
– Замечательная рука! – восхитился мастер смерти. – А какой ноготь! Не ноготь, а орудие убийства. У меня один вопрос.
Он развернул девушку, когда до распахнутых дверей, до огромного пространства из черно-белой плитки, ограниченного резными панелями, оставалось не больше трех шагов.
– Ответь мне. Если мне хочется через портреты моих слуг контролировать то, как они мне служат, как относятся, что мне нужно сделать?
– Панно, – сказала Эльга.
– Так. Дальше.
– На панно вы размещаете бук… портреты слуг, а в центре размещаете свой. Если, конечно, это касается лиственного мастерства.
– Именно его и касается.
– Тогда можно сделать, чтобы через свой портрет вы чувствовали тех, кто вам служит. Но это сложно.
Несколько мгновений Скаринар смотрел на Эльгу пустым серым глазом, затем, выгнувшись, провыл:
– О-у-у-у-у! Все-таки она не соврала.
– Кто? – спросила Эльга.
– Твоя учительница, разумеется, – пояснил Скаринар, заводя Эльгу во дворец. – Унисса. Представь, она сказала мне то же самое. Вряд ли вы сговорились, да? А мне очень хочется контролировать моих подчиненных. Край, видишь ли, очень большой. – По его лицу проскользнула недовольная гримаса. – А мои возможности… – Он махнул рукой. – Впрочем, понятно, дальше я все равно планирую расширяться. Кстати, меня здесь не очень любят.
Скаринар повернулся, и из ряда стражников выпали, скрючились у дверей две фигуры.
– Вот так. – Мастер смерти улыбнулся и кивнул самому себе: – Теперь любят больше. Просто обожают. Не стой, ты же хочешь увидеть своего мастера?
– Хочу.
– Так пошли.
Снова поймав Эльгу за руку, он стремительно зашагал вперед.
Распахивались двери, кланялась обслуга, сиял свет из окон, звенел хрусталь, блестели полы. Зал зеленый, малахитовый и изумрудный уступал место залу в розовых тонах, полному банкеток, мягких пуфиков, подушек, прозрачных занавесей, за ним следовал зал собраний, с тронным креслом у дальней стены, строгий, с пятнами отбитых гербов и изрезанным портретом прежнего кранцвейлера, дальше перед глазами Эльги промелькнули несколько сквозных комнат, полных старинной мебели, ваз и зеркал.
– Сюда, – торопил Скаринар, похохатывая.
Длинная галерея, где из ниш выглядывали каменные статуи, а в каменных вазонах сохли без воды коричневые цветы, закончилась комнатой с двумя стражниками на входе и двумя на выходе, у крепких, двустворчатых дверей.
– Погоди-погоди, – сказал Скаринар.
Он развернул Эльгу к себе, отряхнул платье, легкими касаниями поправил волосы, отступил на шаг, придирчиво оглядывая девушку. И, видимо, остался доволен.
– Ты, конечно, несколько грязновата. Так сказать, с телеги – во дворец. Но что уж поделаешь? Это участь всех, кто не хочет идти ко мне своими ногами. Готова к встрече с мастером?
– Да, – сказала Эльга.
– Думаю, это будет замечательно.
Скаринар кивнул стражникам, и те распахнули двери.
– А вот и я, – сказал он, входя в украшенный колоннами зал.
Эльга шагнула следом.
Зал был огромен. Выгнутый потолок в вышине был разрисован в рассветное небо. Пол – дубовые плашки сложного рисунка. Длинные ковровые дорожки в проходах. У стен, в простенках между окнами тонут кресла и столики.
У дальней стены…
Эльга невольно раскрыла рот, оценивая гигантское панно во всю стену, россыпи многочисленных букетов, возвышение, приставные и передвижные лесенки на колесах, мешки листьев, столы, лампы и жаровни.
– Унисса! Унисса! – закричал Скаринар. – Смотри, кого я тебе привел! Ты же так хотела ее видеть!
Эльга почти добралась до возвышения, когда из установленного на нем кресла встала мастер.
– Эльга, – с укором сказала она.
Унисса Мару исхудала и, казалось, постарела на добрый десяток лет. Длинная кофта, в рукавах которой прячутся пальцы, темное платье, сбившийся на шею платок, открывший седеющие волосы, чистотел, одуванчик, береза, чарник, полынная горечь. Дребезжащий, неверный, испуганный узор.
Эльга чуть не заплакала.
– Мастер Мару!
– Девочка моя!
Скаринар наблюдал за ними с восторженным выражением лица, приложив к губам пальцы. Казалось, сцена вызывает в нем неподдельное волнение.
– Глупая.
Унисса Мару шагнула к Эльге, но вдруг споткнулась и как-то боком повалилась на пол.
– Мастер Мару!
Эльга кинулась к лежащей без движения женщине, а Скаринар захохотал.
– Видела? Видела, как я ее? Раз – и все! Я обещал тебе встречу, я исполнил. Но, извини, не сказал, что она будет короткой. Унисса мне уже не нужна. Ты кажешься более перспективным мастером.
Эльга попыталась уловить биение жилки на шее Униссы Мару, чувствуя, как слезы закипают в глазах, подержала прыгающие пальцы у сухих губ мастера в надежде, что на них отразится пусть слабое, но дыхание, и только потом повернула голову.
– Ты!
Слезы потекли ручьем, и зал с мастером смерти превратился в цветное пятно.
– Ты!
Ненависть клокотала в Эльге. Умереть стало не страшно. Возможно, она сможет хотя бы поцарапать ублюдка. Девушка сделала шаг в направлении блескучего серебристого развода.
– Осторожнее, – откровенно веселясь, произнес Скаринар. – Ты просто одержима жаждой убийства. Это не доведет тебя до добра.
– Зачем? Зачем ты ее убил?
Эльга вслепую пошла на голос.
– Ну, как? – сказал Скаринар из-за колонны. – Я – мастер смерти, мне положено. – Он фыркнул. – А на самом деле твоя Унисса уж больно медленно работала, в ином вейларе уже три титора сменились, а она все первого не могла закончить. Уже, кстати, мертвеца.
– Я тебя убью, – выдохнула Эльга.
– Это я тебя убью, – пообещал Скаринар. – И все, давай на этом остановимся. Хочешь еще пожить, вот панно, доделай его за своим мастером. Если мне понравится, а мне, представь, иногда нравится высокое мастерство, я, возможно, продлю тебе жизнь на год или два.
Эльга всхлипнула.
– Ты думаешь…
Мир никак не хотел становиться четким.
– Я думаю, что ты будешь меня слушаться, – сказал Скаринар. – Я многое знаю о смерти, представь, и могу сделать так, чтобы в тебе умерла, скажем, одна косточка, жилка, палец, нога, рука, глаз. А могу, если ты не согласишься, убивать по нескольку человек в день. Как ты понимаешь, мне не составит труда.
Эльга утерла слезы.
– А потом?
– Потом я стану сильнее и придумаю что-нибудь еще.
Скаринар показался из-за колонны и сморщился.
– Кошмар, – сказал он, – слезы портят твое лицо. Оно становится безобразным. Красным и опухшим. Куда это годится? Кстати, я тебе покажу сейчас, что достиг немалых успехов в своем искусстве. Да! Прекрасно! Знаешь, с этого мгновения плакать тебе уже не придется.
– Почему?
– Я только что убил твои слезы. Серьезно. Убил. Эй! – Мастер смерти захлопал в ладоши. – Кто-нибудь догадается убрать отсюда труп или мне сделать еще несколько? Новая госпожа мастер была бы не прочь отдохнуть с дороги.
За спиной его произошло торопливое движение, к возвышению стайкой подбежали слуги. Они за руки и за ноги вынесли мертвую Униссу. Эльга отвернулась.
– Значит, отдыхай, – сказал Скаринар. – Работать начнем завтра, работать быстро и качественно, я не собираюсь ждать результата вечно. – Он помолчал. – Не слышу ответа.
– Да, – прошептала Эльга.
– А погромче?
– Да!
Скаринар захохотал.
– Ах, как она хочет меня убить! – обратился он к пустоте стен, будто к невидимым зрителям. – Должно быть, это будет забавно.
Он с усмешкой посмотрел на Эльгу, притопнул ногой в легком башмаке и вышел, серебристым муландиром мелькнув между колонн.
Стайка юрких слуг, избегая поднимать на девушку глаза, разбежалась по залу, вытирая пыль и прибирая вещи. На столике у кресла появился поднос с фруктами и кувшин с водой. На вешалке – светлое платье.
Эльга легла на брошенный прямо на пол соломенный тюфяк. Он пах Униссой Мару, ее листьями, хранил складки от головы и рук. Вот так, смежить веки, представить строгий взгляд, легкие пальцы, букет в доме в Гуммине, набранный еще мастером Криспом, – девочка с желтыми, соломенными волосами.
«К середине зимы я буду ждать тебя здесь».
Нет, нет, этого уже не случится! Никогда. Эльга бы заплакала, но Скаринар, как и обещал, лишил ее слез. Осталось лишь жжение в уголках глаз. Да горечь, как отрава, забивала горло. Откашливай, не откашливай – стоит.
Ах, он, наверное, хохочет сейчас, ощущая ее бессильную злость. Танцует и хлопает себя по ляжкам. Сумасшедший урод!
Эльга сжала кулаки.
Боязливой лиственной тенью проплыла служанка, зажигая лампы. Ольха, ива в желтом. В темноте под веками замигали зеленоватые пятна. Может, не Скаринару, а всему его окружению поправить букеты? Поправить так, чтобы они…
– Госпожа мастер, – раздался тихий голос.
Эльга открыла глаза.
– Да?
Служанка, девушка едва ли старше самой Эльги, протянула ей дощечку.
– Это что? – спросила Эльга.
– Госпожа Мару просила вам передать.
– Она…
Горло перехватило.
– Она сделала это раньше, в начале версеня, – сказала служанка и, торопливо поклонившись, пропала.
Букет был совсем простенький.
То ли времени у мастера Мару не хватило, то ли Унисса не видела необходимости в том, чтобы усложнять узор. Сложенная едва ли из десятка листьев замерла на дощечке женская фигурка, лицо неразличимо, одуванчик изображает волосы, листья клена серебристого служат фоном, копируя цветом стены зала.
Эльга легла с подарком на тюфяк, коснулась листьев пальцами.
– Здравствуй, девочка, – рассыпался шепот.
Эльга улыбнулась.
– Здравствуйте, мастер Мару.
– Глупенькая, – прошелестело из-под пальцев. – Я уже мертва.
– Я убью его, я решила, – сказала женской фигурке Эльга.
– Закончи то, что делала я.
– Я не хочу ему помогать!
– Расти…
Букет умолк. Эльга снова коснулась его.
– Здравствуй, девочка.
– Я могу сжечь панно!
– Глупенькая, – сказала лиственная Унисса, – я уже мертва.
– Все равно!
– Закончи то, что делала я.
Эльга замотала головой.
– Нет.
– Расти…
Больше букет ничего не говорил.
Эльга отодвинула дощечку на край тюфяка, отвернулась, переползла на свободную половину и подобрала ноги к животу. Почему так? Почему эти четыре фразы? Жирный, розовый огонь масляных ламп отражался в плитках пола. От окон тянуло прохладой.
Расти… Это пожелание или обрывок?
Эльга не заметила, как легко укусила пальцы. Конечно, скорее всего, мастер Мару имела в виду панно. Его надо доделать. Но почему «расти»? Слово будто обрывается. А может, это намек, что ей оставлен секрет и искать его надо на высоте? Где? На капителях колонн? Или на горе из мешков с листьями?
Или все куда проще?
Озаренная догадкой, Эльга вскочила. Она сняла светильник на цепочке с ветвистого рога на стене, поднесла к панно и, помогая свободной рукой, торопливо поднялась по крайней лесенке едва ли не к потолку. Свет ложился на лиственные букеты титоров и энгавров, на линии, бегущие от них куда-то вниз, к центру, на острова и материки незаполненной мастером пустоты.
Здесь?
Она осторожно повела светильником. Узор поплыл перед глазами, тени потянулись вслед свету, вспыхивали удивлением лиственные лица – чего это, чего? Далеко отклонившись, Эльга едва не свалилась вниз. Лестница опасно качнулась, заставив девушку замереть, выдохнуть и осторожно сместиться обратно. Ох, нет-нет, так и убиться можно. Какое было бы разочарование для мастера смерти, ха-ха.
Эльга спустилась, повесила светильник обратно.
Ф-фух. Может быть, конечно, она невнимательно смотрела, но в левом верхнем углу панно, похоже, ничего не было. Ни намека, ни послания, ни вплетенного в общий рисунок обращения к ней, к Эльге. Огорчаться пока нечему – пространства для исследований оставалось еще в четыре пятых стены.
Постояв, она взялась за лестницу на колесах, которая со скрипом пошла вдоль панно по специально вырезанным желобкам. Сейчас мы все, от листика к листику, внимательно проверим, сказала себе Эльга. Раз уж «расти» это непонятное задержалось у нее в голове. Раз уж ей передали букет, в котором не было бы никакой необходимости, будь мастер Мару жива.
Пробуя дерево на прочность, она поставила ногу на перекладину и, задрав нос, полезла наверх.
Когда зал с колоннами утонул в темноте, расцвеченной редкими, трепещущими огоньками, а в окна налили густой синьки, Эльга закончила осмотр и устало сползла с площадки на верхушке лестницы на тюфяк.
Ничего. Совсем ничего. Мастер Мару, наверное, не успела оставить послание. Или же слишком хорошо его спрятала. Или же «расти» означало просто «расти». Такое же может быть? Может.
Какое-то время Эльга смотрела на панно, темное там, где свет не доставал, и розово-желтое по краям, под лампами. Унисса закончила его едва наполовину. Сколько же она его делала? Никак не меньше месяца. Возможно, разноглазый убийца здесь, в Стогоне, ее и поймал. Или она сдалась сама, пообещав сделать Скаринару волшебное панно с властью над титорами и энгаврами и лелея мечту поправить его букет.
Может, вот оно – «расти»? В смысле совершенствуйся, оттачивай мастерство, появится шанс – добавишь мастеру смерти вербы или мелиссы в его высокомерные лиственные черты. Это, конечно, непросто, но при должном упорстве…
Эльга, вздохнув, взяла с подноса яблоко. Нет, пожалуй, здесь может что-то изменить только грандаль. А быстро стать грандалем у нее точно не получится. Мастер Мару за десяток лет не смогла, а она вдруг – туп-ток-ток – и сможет? Хотя было бы хорошо выступить с негодяем на равных. Но если он первее сделается грандалем?
Яблоко попалось кислое и червивое. В Подонье бытовало убеждение, что такого быть не может. Либо червивое. Либо кислое. А поди ж ты.
– Встаем! Встаем, ленивая корова!
Эльга села на тюфяке и смотрела, как Скаринар быстрым шагом ходит от окна к окну и собственноручно раздергивает занавеси. Серебрился муландир, солнце трогало колонны и стены розовым языком.
– Быстро!
– Иначе убьешь? – спросила Эльга.
Скаринар повернул голову. Голос его в светлом пространстве зала зазвучал будто сразу со всех сторон.
– Не тебя. Других. А потом – тебя. Хочется быть виновной в смерти незнакомых людей, я это устрою. Мне это очень легко. Соберу людей, объявлю им через кафаликса, кто именно стал причиной смерти их родных из-за своего неподчинения… А потом – раз!
Он подбежал к Эльге. Карий глаз смеялся, серый был зажмурен.
– Один человек уже умер.
– Зачем? – спросила Эльга.
Скаринар удивился.
– Как зачем? Ты сопротивляешься, я наказываю. По-моему, этого даже ребенку лет пяти объяснять не нужно.
– Я встаю.
– Замечательно. Думаю, ты усвоила урок.
Скаринар подождал, пока Эльга откинет легкое одеяло и окажется перед ним в одной длинной, до пят, рубашке.
– М-м, – сказал он, потянув ноздрями воздух, – ты пахнешь по-другому. Ненависть такая… притухшая, как угольки. Что-то задумала? Будь осторожней. Именно поэтому я убил твою дорогую Униссу.
– А панно? Так и останется недоделанным? – спросила Эльга, подавив дрожь в голосе. – Ну, если ты меня убьешь.
Мастер смерти шевельнул плечами. Эльга увидела пробивающиеся сквозь белила темные усики над уголками верхней губы и редкие волоски на подбородке.
– Что ж, буду править и командовать по старинке. – Усмешка искривила рот убийцы. – Знаешь, ничего не имею против долгих выездов по вейларам, тоже хорошая практика. Где еще представится возможность погонять подданных по окрестностям?
Эльга посмотрела Скаринару в глаза.
– Я могу принять ванну?
– Конечно!
Мастер смерти хлопнул в ладоши. На хлопок из дальних дверей выбежали слуги и, помелькав за колоннами, выстроились перед Скаринаром.
– Господин кранцвейлер…
Сведенные улыбками, как судорогой, лица так и просились на какой-нибудь букет. Эльга назвала бы его «Страх».
– Боятся, – подмигнул ей Скаринар.
Он прошелся перед строем из четверых парней и трех девушек. Одной вправил выбившийся завиток за ухо, другому разгладил складки на серой свитке. Облагодетельствованный касаниями парень при этом замер, втянув живот, и таращил глаза, похожий на испуганного коня. Грива черных волос только усиливала это сходство.
Скаринар поморщился.
Игривое настроение его переменилось, Эльга заметила, как пальцы на левой руке нервно царапнули друг друга.
– Мастеру – ванну, – сказал он холодным тоном. – Лестницы от панно убрать. Воду – горячую. Госпожа мастер…
Скаринар подставил Эльге руку.
– Куда?
– Погуляем.
Он повел Эльгу прямо на людей.
Слуги брызнули в стороны, разбежались, были – и нет их. Кто в двери, кто с глаз долой, за спину, к панно. Парень, похожий на испуганного коня, промчался сначала к дверям, потом, надсадно дыша, протопал обратно.
– Убить его? – наклонился к Эльге Скаринар.
– Нет!
Прогулка оказалась короткой. Мастер смерти, покружив зачем-то между колоннами, направился к одному из окон. Эльге открылся ухоженный, начинающий желтеть сад с дубом, с липами, с узкими дорожками и с притулившейся к ограде деревянной смотровой башенкой, основание которой обрамляли красные, как огонь, кусты бересклета.
– В этой башенке я убил кранцвейлера, – сказал Скаринар, почесав подбородок.
Он покосился на Эльгу.
– Он там прятался, – добавил он с усмешкой. – Противный, худой, выживший из ума старикашка. А я взял – и освободил вас от него.
Эльга, закусив губу, отвернулась. Скаринар фыркнул.
– Хорошо!
Он окольцевал запястье девушки твердыми холодными пальцами. Вырваться из них было невозможно. Мастер смерти напористо зашагал к возвышению, заставляя Эльгу шлепать за собой босыми ступнями. Лестницы уже были убраны в ниши, кресла, столики, тюфяк, ковры сдвинуты к боковой стене, освободив площадку для зрителей.
– Свободны, – бросил Скаринар слугам.
– Славься, – выдохнул кто-то.
Усмешка вновь скользнула у мастера смерти по лицу.
– Смотри, – сказал он Эльге, широким жестом приглашая оценить панно. – Скажи, грандиозно? Твоей Униссе многое удалось.
Танцевали пылинки.
С расстояния в двадцать шагов в утреннем ярком свете панно открылось Эльге во всем своем, пусть и незавершенном великолепии. Несколько десятков букетов буравили ее со стены мрачными, подозрительными взглядами, еще несколько десятков были намечены пустыми овальными и круглыми лиственными рамками. Пять, нет, шесть портретов почернели, растрескались, и лица людей, на них изображенных, рассмотреть уже не представлялось возможным. Мертвы? Убиты? Лишились должности?
В общей сложности букетов было под сотню, и от каждого к центру панно тянулась алая нить, тянулась туда, где в обводе из дубовых листьев и ветвей шиповника, связующим звеном, средоточием красовался сам…
– Кажется, я вышел превосходно, – сказал Скаринар.
Эльга нашла силы кивнуть.
Он действительно получился. Полынь, вех, чарник. Аляповатый, невозможный букет. Надменное, самодовольное безумие. Плечи и голова. Светлый глаз, темный глаз. Ухмылка из розовых лепестков. Трепет и смех. Мастер Мару постаралась на славу.
Но дальше, если смотреть в точку, где должны сходиться нити, на кончик тернового носа и чуть ниже, спускаясь к верхней губе, раскрывался второй, невидимый слой. Узкое лицо Скаринара, раздвигаясь, превращалось в алчную воронку, в жуткую дыру, глотающую алые нитяные концы, в гулкую, хохочущую пустоту.
В бездну.
Скаринар настоящий. Скаринар-убийца. Скаринар-смерть. Ненасытное ничто.
– Ну?
Эльга вздрогнула.
– Да. Это мастер Мару.
– Нет, это я, – сказал Скаринар. Он подошел к панно и, расставив руки, встал под своим букетом. – Здесь, на панно, словно часть меня.
Он хохотнул.
– Это забавно. Никогда раньше не слышал ни о чем подобном. Но, представь, я чувствую, о чем они думают. Стою здесь и чувствую. Кто, что. Страх их чувствую, усердие, рвение. Некоторые даже боготворят меня. Но, что главное, через портрет я теперь могу и убить. Кое-кто уже получил свое.
– Я вижу, – сказала Эльга.
– А раз видишь, – шагнул к ней Скаринар, – то твоя задача – закончить начатое. Унисса сказала мне, что ты справишься, если постараешься. Она, видишь ли, была под большим впечатлением от твоих успехов. Мне же нужно рабочее панно. Я хочу контролировать весь Край. Или даже больше. Ты поняла?
Он поймал ее пальцами за подбородок.
– Да. Я…
– Что?
Глаза мастера смерти кололи, как иголки. Возможно, что-то в Эльге умирало прямо в этот момент. Он же безумен, он может…
– Я не знаю, получится ли у меня набить нужные вам букеты, – выдавила она. – Мне просто может не хватить мастерства.
Скаринар рассмеялся, отпустил, вытер пальцы об опушку муландира.
– В этом я тебе помогу, – сказал он. – Каждый раз, когда тебе будет не хватать мастерства, я буду убивать людей. Одного, двух, а может, целый десяток. Надеюсь, это заставит тебя не испытывать мое терпение.
– Вы не понимаете…
– Я все понимаю.
Скаринар отбежал к колоннам и покружился там, вскинув вверх руки. Остановился, отдышался, произнес «Бу-бу-ба!», вызвав короткое звонкое эхо.
Ба!
– Чудесно!
Тем временем у окна поставили медную ванну и налили первые порции воды. Пар потянулся вверх, делая свет там мутным и зыбким.
– Что ж, – сказал Скаринар, оглянувшись, – я вернусь через полчаса. Тебе хватит полчаса, чтобы помыться?
– Да, – сказала Эльга.
– Хорошо.
Скаринар щелкнул пальцами. Рубашка на Эльге принялась темнеть, распадаться и выплевывать из себя нити и клочки ткани. Скоро ее не осталось совсем.
– И не благодари, – сказал Скаринар, следуя к выходу.
Все полчаса Эльга просидела в остывающей воде, подтянув колени к подбородку. Панно, казалось, беззвучно нависло лиственной тенью над плечом, вылупилось, раскрыло, глазея, многочисленные слюнявые рты. Покажи, покажи себя! Дай посмотреть! Вода мутнела. Сколько она не мылась? Наверное, с Подонья. Хотя нет, в постоялом дворе хозяйка однажды приготовила ей лохань. Но было это словно в прошлой жизни.
Ничего не хотелось. Может, просто уйти под воду с головой? Мастер смерти не умеет спасать от смерти. Лишь подсматривает с букета.
Кранцвейлера убил. Мастера Мару убил. Сотни, тысячи людей убил.
Закололо в груди. Я не смогу, подумала Эльга. Я не смогу и погублю всех. Сколько листьев ни кидай в бездну…
– Госпожа мастер.
Эльга повернула голову. Служанка, девчонка одного с ней возраста, поклонившись, положила на стул рядом серебристо-черный сверток.
– Повелитель Края прислал вам одежду.
– Пусть сдохнет.
Служанка побледнела.
– Я все слышу-у! – донеслось от дверей.
– Помоги, – сказала Эльга служанке.
Но та испуганно спряталась за колонной. Впрочем, Эльга успела выбраться из ванны, завернуться в малахай и стянуть его поясом прежде, чем Скаринар оказался рядом.
– У тебя странные желания, – сказал он.
Половина волос на его голове была приглажена и лоснилась от жира, зато другая половина топорщилась белыми косицами. Заметив вопрос у Эльги в глазах, Скаринар сообщил:
– Я убил своего цирюльника.
Он постоял, глядя на разводы воды на полу. Потом, обнаружив, что и сам стоит в небольшой луже, отшагнул назад. Выбеленные щеки при этом у него странно дернулись.
На мастере смерти были короткие зеленые штаны и белоснежные чулки, заправленные в красные туфли с серебристыми пряжками, незастегнутый горжет свисал с плеча. На широкой перевязи висела в ножнах короткая шпага, придавая костюму элегантную законченность. Но, конечно, пользоваться шпагой Скаринар не собирался. Зачем? Ах, смешно, какие шпаги в нынешние мастеровитые времена!
– Да, – сказал он, – я о чем? Я не сдохну, дорогая ученица, как бы ты этого ни желала. Я все чувствую. Кстати…
Хлопок в ладоши вызвал к жизни в дверном проеме две человеческие фигуры, которые, звонко отбивая шаги, направились к возвышению.
– Я приготовил тебе первое задание, – заговорщицки шепнул Скаринар.
Он повлек Эльгу навстречу гостям.
Первый оказался крепким, кряжистым пожилым тангарийцем, с орлиным носом, курчавой бородой и холодным взглядом светло-зеленых глаз. Был он в темном нагруднике поверх муландира, в широких, по тангарийской моде, штанах и высоких сапогах.
Второй, что вышел из-за его спины, неспешно размотал шарф, какие обычно защищают лица всадников от грязи.
Он был высок, тонок, светлые, выгоревшие волосы торчали гребнем, словно в подражание Скаринару.
– Рыцек! – выдохнула Эльга.
– Узнала, ёрпыль-гон! – осклабился молодой воин.
– Ах, так вы знакомы! – фальшиво удивился Скаринар.
– Да, повелитель, – кивнул Рыцек, – мы из одного местечка.
– Даже так? – Мастер смерти обошел Рыцека со спины и посмотрел на Эльгу. – Это очень интересно. Там же живут ваши родители?
– Да.
– Рыцек… – тускло повторила Эльга, глядя, как ее детский друг искоса ест глазами Скаринара. – Ты же против него…
– О да! – Скаринар хлопнул Рыцека по плечу. – Но некоторые люди вовремя понимают, кому стоит служить, а кому нет. Иначе можно умереть.
Он расхохотался.
– Эля, господин Ольботтог – он как Киян-мастер, – сказал Рыцек. – Он – сила. Он, понимаешь, вообще непобедим.
– Ну-ну-ну, – заулыбался Скаринар. – Я еще не грандаль. Хотя я в них совсем не верю. И не надо называть меня так официально. Для тебя я – Скари.
– Скари.
– Повелитель Скари.
– Повелитель Скари, – отозвался Рыцек.
– Убьешь за меня? – спросил его Скаринар.
Смотрел он все это время на Эльгу.
– Да, мой повелитель!
Рыцек вытянулся в струну.
Эльга с трудом узнавала его узор. Он стал грубым, угловатым, плотным, словно нагрудник. Клен засох, одуванчик выветрился, душа заросла крапивой и чертополохом. Под ними… Под ними – знакомая пустота.
– А ее убьешь? – кивнул на Эльгу Скаринар.
– Да, – сказал Рыцек.
– Без сомнений?
– Да. Значит, она провинилась перед вами, мой повелитель.
– А своих отца с матерью?
Рыцек запнулся лишь на мгновение.
– Д… да. Если такова будет ваша воля, мой господин. Вы лучше меня знаете, что они заслужили.
– Правильно.
Скаринар с усмешкой отошел от Рыцека к тангарийцу.
– А это Тоггендоль, новый титор Аминского вейлара. – Он стукнул кулаком по темному нагруднику. Тоггендоль звучно хохотнул. – Его портрет ты мне сделаешь первым. Он уже хотел мчаться в Амин, но я решил задержать его здесь на день. Как же мне без портрета? Нет, теперь все должны быть на панно. Часа тебе хватит?
Тангариец был прост как сосна. Диковатый узор из хвои и буковых листьев говорил о нем как о человеке недалеком, грубом, даже жестоком.
– Но…
– Что?
– Там же господин Астараго титором, – сказала Эльга.
– Он внезапно умер, – сказал Скаринар, деловито выбирая один из стульев на возвышении. – Он прискакал сюда с кучей недоносков и признался мне в любви и полном подчинении. Представь? Унисса по моей просьбе поместила его портрет на панно. Я, честно, не думал ничего такого, даже не предполагал. Видишь, дальний черный справа? – Он ткнул пальцем в окривевший, осыпавшийся по краям букет. – Это он. Вероломный идиот! Его на обратном пути угораздило строить планы моего убийства.
Мастер смерти вытащил приглянувшийся стул, поставил его перед тангарийцем и кивком приказал тому сесть.
– А я как раз испытывал панно. – Он облокотился о плечо умостившегося, широко расставившего ноги Тоггендоля. – Интересно же было. Врет твоя Унисса, не врет, работает ваше мастерство или впустую шуршит.
Рыцек, не сдержавшись, фыркнул.
– Сейчас это, конечно, смешно, – сказал Скаринар, покосившись на него, – но тогда я почувствовал, сколько в приятном на вид человеке может скрываться самого мерзкого дерьма. Конечно, этого твоего Ас… титора я тут же убил. Кажется, вместе со всеми его недоносками. Но, может, кто и уцелел. Поэтому…
Он шагнул к панно.
– Сейчас ты вместо выбывшего идиота поместишь на панно моего Тоггендоля. Он будет там славно смотреться. Пообещаешь мне стараться?
Мастер смерти вперился в Эльгу взглядом.
– Я попробую, – сказала она.
– А я попробую никого не убивать, – сказал Скаринар.
Несколько мгновений его лицо хранило торжественную серьезность, затем сморщилось, и он захохотал, рухнув на кстати подвернувшийся тюфяк. Рыцек поддержал его веселым смехом. Загромыхал, затрясся в нагруднике тангариец. Эхо заскакало по капителям. Скаринар сучил ногами и бил по тюфяку ладонью.
– Поп… робую! – всхлипывал он. – Я п-п… попробую! Ах-ха-ха!
Потом затих.
– Замечательная шутка, повелитель, – сказал, выдохнув, Рыцек.
Скаринар в ответ взбрыкнул.
– Хочу ее, – протянул руку к Эльге Тоггендоль.
– Эй-эй, – подступил к нему Рыцек, – это моя девушка!
Тангариец скривил красные губы и взбил пальцами бороду.
– Нет. Моя.
– Я уже был с ней!
– Ты – кэшит!
– Сам ты кэшит! – взвился Рыцек, хватаясь за пустые ножны. – Аулоэх кэшит!
Видимо, это было тангарийское ругательство.
Скаринар, приподнявшись на локте, с усмешкой наблюдал за ссорой, а когда Тоггендоль и Рыцек, сопя, принялись толкаться лбами, лениво сообщил:
– Вообще-то это моя девушка, милые мои. Найдите себе такую же и оспаривайте ее друг у друга сколько угодно. Все, Туги, сел, – скомандовал он вдруг жестким, не терпящим возражений голосом.
– Да, мой господин.
Тангариец, оттолкнув Рыцека, опустился обратно на стул. Скаринар кивнул.
– Рыцек, иди прогуляйся в сад.
– В сад? – переспросил Рыцек.
– Да, – показал глазами на окно мастер смерти. – Ради меня.
– Ваше слово – приказ, повелитель.
Не глядя на Эльгу, Рыцек подошел к окну, забрался на подоконник, перекинул ноги наружу и через мгновение скрылся весь.
Скаринар рассмеялся.
– Исполнительный парень, – подмигнул он Эльге. – У вас действительно что-то было?
– Нет, – сказала Эльга.
Ей стало холодно в одном малахае.
– Ладно, – помолчав, сказал Скаринар, – вот тебе Тоггендоль, вон мешки с листьями, приступай. Я чуть-чуть понаблюдаю.
– Я не знаю…
– Что?
– Мне нужно собраться.
Эльга сжала и разжала пальцы.
Убийцы! – звучало в голове. Они все убийцы. Убийцы собрались и забавляются передо мной. Все такие бравые, такие веселые, рыбками – в окно, колесом – вокруг колонн. Эльге казалось, внутри нее грозно шумит ветер, тревожно и тонко поют листья, жуткий узор плывет по телу, по коже, подступая к печати на запястье, к пальцам.
Так хочется…
– Я все слышу, – чуть ли не в ухо дохнул Скаринар. – Собралась?
Эльга кивнула.
– Мне дадут помощника?
Усмешка.
– Нет.
– Хорошо.
Занося отобранный мешок на возвышение и выкатывая небольшую лесенку к черному букету, Эльга думала, что ей будет сложно найти контакт с листьями. Она была не мастер, она была ужас ходячий, испуганная девушка с плывущим узором и сложенными в сердце болью, оторопью, ожиданием своей и чужой смерти.
Но, возможно, листья тоже были изменившимися. Они выпрыгнули из мешка, едва Эльга протянула ладонь. Как рыбки выпрыгивают из воды, так и они. Ап! – кромка порезала кожу. Зараза какая!
Тангариец восхищенно выдохнул за спиной.
– Ва!
Так и хотелось повернуться к нему и одним движением смять весь узор его жестокой души.
Посасывая порезанный палец, Эльга другой рукой счистила изображение Гельмиха Астараго. Черные листья хрустели под нажимом, сходили легко, сыпались крошкой. Мертвые. Бедный титор.
Овал лица – из бука. Хвоя – в бороду.
Новый глава Амина так и норовил укусить пальцы. Складываясь под ними и пуча глаза, он хрустел, кололся и выпячивал грудь.
Туп-ток.
Эльга сгибала листья, уминая тангарийскую гордость в пределы букета. Простой, бесхитростный узор почему-то никак не хотел даваться. Верность. Бешенство. Жестокость. Опьянение кровью и чужой слабостью. Все вспыхивало кусками, пытаясь сбежать с панно, царапалось, завивалось вокруг фаланг.
За какие-то полчаса Эльга выбилась из сил. Кое-как задавила, втиснула образ Тоггендоля, с замиранием ожидая, что сейчас листья и иголки опять поплывут по узору вразброд.
Но нет, нет.
– Все.
Она не сошла, сползла с лестницы, чувствуя себя так, словно день тряслась в фургоне на плохой дороге. Борьба с листьями далась тяжело. Пальцы ныли. Ломило шею. Эльга и не помнила, когда ей приходилось преодолевать такое упорное лиственное сопротивление. Вроде всегда находила общий язык, слышала, понимала. Почему вдруг?
Она тронула слабо зеленеющую печать. Может, поэтому? Потому, что тот, чьим именем она ставилась, и тот, кто ее ставил, мертвы?
– Эх, ва!
Тангариец, забравшись на возвышение, вздернул голову к своему букету.
– Как, нравится, Туги? – спросил его Скаринар.
– Совсем я, – ощерился Тоггендоль. – Только моложе. Хочу себе такой же.
– Позже, Туги, позже.
Скаринар повлек тангарийца к выходу. Тот оглядывался, кажется, даже подмигнул Эльге. Она отрешенно подумала, что если добавить в его букет папоротника, яблони, репейника, ромашки, березы, рябины и два-три цветка багульника…
От Скаринара на темной ткани тюфяка остался мазок белил.
Эльга легла в стороне. Может, всех их попробовать изменить? – посмотрела она на незавершенное панно сквозь пальцы. Если сделать это незаметно, словно поправляя букеты, то приспешники мастера смерти, все эти новые титоры, энгавры, командиры и сами не поймут, когда станут его врагами.
Глупо. Эльга закрыла глаза. Что сделает Скаринар? Сразу их убьет. Вот и все. Значит, остается одно – изменить рисунок самого Скаринара. Если получится. Да, это неправильно, она уже клялась, что не станет вмешиваться в узоры людей, но поступила так и с господином Астараго, и с Сарвиссианом, и неосознанно, наверное, со многими еще, ведь делать людей лучше, слегка поправляя сбой, кривую черту характера, жадность, злость, зависть, страсть или боль – тоже по большому счету вмешательство. Не важно, что исправление символическое…
– Эй!
Эльга открыла глаза и повернула голову на голос. Голова Рыцека выглядывала из окна. Голова улыбалась.
– Что?
– Я приду к тебе вечером.
– Нет, – сказала Эльга. – Я устала.
– Что, дикарь бородатый понравился?
– Нет.
– Ну! – Рыцек, подтянувшись, упал на подоконник животом. – Я всяко лучше. Я видел, как он людей режет. Просто как кроликов или вот поросят. У него кинжал есть, «ущербная луна», острый, вот уж где мастер…
– Зачем ты мне это говоришь?
Рыцек улыбнулся.
– Если будешь жить со мной, этот урод на полет стрелы к тебе не подойдет.
– А Скаринар?
– Тебе придется его полюбить.
– Что?
– Это не сложно. Он на самом деле очень разумен. И в Крае будет больше порядка. Он уже здесь, этот порядок. Титоры между собой не ссорятся, интриг не плетут, кафаликсы не выдумывают новые поборы, война с Тангарией окончена, энгавры зашевелились – повелитель спросит с них за дороги и доходы горожан. Надо только выбросить из головы, что господин Ольботтог может быть не прав.
– А люди? – спросила Эльга.
– Полюбят тоже. – Рыцек кувыркнулся и оказался внутри.
Шаг его сделался вкрадчивый, мягкий. Он скользнул к возвышению.
– Нельзя полюбить убийцу, – сказала Эльга.
Рыцек улыбнулся.
– Можно! Думаешь, наш прежний кранцвейлер был весь из себя замечательный и добродетельный, как Матушка-Утроба? Молчишь? И правильно. А ведь его сейчас считают чуть ли не образцом правителя.
Он подобрался к Эльге и присел на тюфяк.
– Наш дорогой кранцвейлер, прежний, сгноил своих родных братьев в тюрьме, а жену одного из братьев взял себе в жены. Да и дети от брата пропали где-то на юге. Ты знаешь, что южные вейлары приторговывали с калифатами людьми? Такие вот совершенно невинные дела. Местечко туда, местечко сюда.
Эльга прижала ладони к ушам.
– Я не хочу это слышать!
– Ну зачем же?
Рыцек, улыбаясь, силой выкрутил ей руку. Эльга стиснула зубы, стараясь не закричать. Тогда Рыцек схватил ее за горло. Лицо его исказилось в страшной гримасе.
– Дура! – выплюнул он, встряхнув девушку, как куклу. – Ты должна полюбить правителя, иначе он тебя убьет! Понимаешь?
– Понимаю, – прохрипела Эльга.
– Он чувствует.
– Я знаю.
Рыцек разжал пальцы.
– Просто не думай о нем плохо.
Эльга мотнула головой.
– Я не могу. Я… он безумен.
Рыцек поднялся и посмотрел на Эльгу сверху вниз.
– А я?
– И ты.
Усмешка, так похожая на усмешку мастера смерти, искривила рот Рыцека.
– А ты – дура! – Он пнул тюфяк. – Здесь все или дохнут, или любят, поняла? Другого выхода нет!
– Я ему нужна, – сказала Эльга.
– А потом?
– А потом она умрет, – раздалось из-за колонны.
Хихикая, Скаринар вышел к возвышению. Волосы его так и остались приглажены с одной стороны и растрепаны, взбиты – с другой. Горжет с перевязью исчез, вместо него плечи Скаринара украшала малиновая накидка с прорезями для рук и стоячим воротником.
– Повелитель Скари, – склонился перед ним Рыцек.
– Я думал, что ты выпрыгнул в окно.
– Я вернулся.
Мастер смерти хмыкнул.
– Можешь выпрыгнуть еще раз. Нет, лучше выйди в двери и займись чем-нибудь. На площади перед дворцом строят помост, с которого я буду казнить мятежников. Посмотри, так ли уж он хорош.
– Слушаюсь.
Рыцек направился к дверям. Скаринар с усмешкой следил, как он идет между колоннами.
– Хороший парнишка, – сказал он Эльге, когда тот исчез, – но, боюсь, я буду вынужден его убить.
– Почему? – спросила Эльга, поднимаясь.
– Потому что я – мастер смерти и это моя сущность. – Скаринар почесал подбородок. – К тому же он стал навязчив. Знаешь, – обернулся он, – я не переношу восторженного проявления чувств. Ладно, об этом позже, если тебе будет интересно. Портрет Тоггендоля мне понравился, да, строго, ничего лишнего, скупой рисунок, но я его чувствую, и ты, по крайней мере, сделала его не хуже Униссы.
Он оглядел панно.
– Здесь много работы. Сегодня к тебе прибудет еще один человек, новый титор Фалабада. Его поместишь ниже.
– Хорошо.
Скаринар с интересом посмотрел на девушку.
– Уже согласна?
– Иначе вы же убьете кого-нибудь, – сказала Эльга.
Мастер смерти рассмеялся.
– Ты думаешь, это зависит от тебя? Нет, конечно, я не буду убивать, чтобы заставить тебя работать, если ты и так работаешь. Но большего я не обещал.
– Но…
– Просто умрет меньше людей. Согласись, это немало в твоем положении. Почти победа.
Эльга выдохнула.
– А можно не убивать?
Скаринар повернул к ней лицо. Усмешка потянула вбок губы, морща беленую щеку.
– Как ты себе это представляешь? Такой вопрос мог задать только очень глупый человек. Ты могла бы не трогать листья?
– Наверное, – сказала Эльга.
– Вранье! – Скаринар показал на мешки с листьями. – Ты не прожила бы без них и дня. Это твое, это ты сама. Ты – в каждом, самом маленьком листике, в травинке, в цветочке, и, уверен, ты это знаешь. А я – в каждой смерти.
Он зашагал по возвышению. Ладонь его вспархивала над креслом, над столиком на резных ножках, над вазой с южными фруктами, над стулом, над сдвинутым к стене сундуком с ворохом одежды на крышке. Пальцы легко, почти незаметно касались каждого предмета, и с ними тут же происходили неприятные метаморфозы. Фрукты морщились и желтели, у кресла потемнела, местами лопнула и распушилась обивка подлокотников, скособочился столик, длинными трещинами покрылась ваза, просела и упала спинка стула.
Любое касание запускало механизм разрушения, старения вещи. Последними брызнули лоскутами, распадаясь, платья на сундуке.
– Смотри, – сказал Скаринар, дошагав до стены и развернувшись. – Это я. Как я могу от этого отказаться? Я в звоне выдернутого волоса, в шелушении кожи, в песке, иссекающем камень, в этих лоскутах. Это мое мастерство. И, знаешь, с каждым днем я становлюсь все искуснее. Я это чувствую. Во мне открываются такие интересные возможности, что я, честно, и не предполагал. Например, убить не человека, а любовь в нем. Представь, я это могу. А еще могу убить память, взгляд, мысль. Или вот ослепить птицу на ветке.
Направляясь к окну, он быстрым шагом, чуть ли не вприпрыжку пересек зал. Выглянул в сад, подставляя беленое лицо солнцу.
– Жалко, никакой птицы нет. Перестреляли всех, что ли? Я бы тебе показал. Это смешно. Ты вообще веришь в грандалей?
Эльга кивнула.
– Ну и дура!
– Почему?
Скаринар вернулся от окна к Эльге.
– А кто такой грандаль? – спросил он, остро вглядываясь в ее глаза.
– Мастер, который может все, – тихо ответила Эльга.
Скаринар расхохотался.
– Ну вот я – мастер смерти, – сказал он. – Но я никогда не смогу подарить кому-то жизнь. Понимаешь? Потому что мое мастерство – смерть. И каким бы я ни был мастером, всегда будут существовать вещи, мне недоступные. Предел. И для каждого мастера так. Поэтому все разговоры о грандалях – это сказки, дурочка.
– Но разве их не было?
– В прошлом? – Скаринар покривил губы, размышляя. – Думаю, нет. Думаю, были мастера, которые достигли вершины. Но почему их здесь нет? – Он оглянулся, словно за колоннами и на возвышении у панно должно было прятаться по грандалю. – Где они? Грандаль ведь, по твоим сказкам, наделен гигантским могуществом. Неужели никто не смог продлить свою жизнь? Неужели никто не подумал об этом в первую очередь?
– Наверное, у них были другие интересы.
– Какие?
Скаринар развел руками и склонил голову набок. Несколько мгновений он ждал ответа, потом усмехнулся.
– Не было никаких интересов, потому что и грандалей не было. Просто так старые мастера потешались над своими учениками. Я могу тебе сказать, – понизил голос мастер смерти, – я и сам хотел стать грандалем. – Он покивал. – Меня этот старик-кранцвейлер… ну, не он сам, его мастера боя… Они же разбили меня зимой. Я тогда думал: вот стану грандалем… и перекушу им всем шеи!
Эльга вздрогнула от зубного стука над ухом.
– Ты слушаешь?
– Да.
Скаринар фыркнул.
– Это, впрочем, не важно. Можешь слушать, можешь не слушать. Мне наплевать. Но я понял тогда, что верить надо не в сказки, а в себя, не эрцгаврам и кумикам, что предают так же легко, как клянутся в верности, а своему мастерству. Нет, я не хочу быть грандалем, мне было бы тесно в этом мире. Ты же запомни…
Он жесткими руками повернул Эльгу к панно.
– Видишь меня в центре?
– Да, – сказала Эльга.
– Я красив, да? Я велик. Даже не вздумай меня касаться. Я почувствую. Унисса порассказала мне о вашем коварном мастерстве, когда я убил в ней ложь. Ни пальца, ни ногтя!
– Я, возможно, и не смогу, – сказала Эльга.
– Почему?
Лицо Скаринара оказалось совсем рядом. От него странно и сладковато пахло. Должно быть, степью и кумханами.
– У меня печать слабая, – выпростала запястье из рукава Эльга.
Скаринар опустил взгляд на ее знак.
– Пф-ф, – сказал он, – еще одна сказка. Ты видишь такой знак у меня?
Крылья накидки отправились за спину. Несколько мгновений, которые Скаринар держал руки на виду, дали Эльге убедиться, что никакой печати у него нет. Ни на запястьях, ни выше, ни у локтей.
– Меня учил один старик из Серых Земель, – сказал он, пряча руки, – не думаю, что и у него была какая-то печать.
– Он тоже был мастер смерти? – спросила Эльга.
– Не-а.
Скаринар подошел к треснувшей вазе и выковырял из нее яблоко, которое выглядело свежее остальных фруктов. С удовольствием откусил от него едва ли не половину.
– Он был сумасшедший, – сказал он.
– Что же это был за мастер?
– Не знаю, – пожал плечами Скаринар. – Я убил его. Не понадобилось даже мастерства, представляешь? Хороший округлый булыжник и вовремя подставленная лысая голова. Бам-м! И я свободен. Но знаешь, что я понял? Мастерство сидит в каждом человеке. Правда, кому-то дано его совсем немного, а кого-то оно переполняет с лихвой. Мастера же просто видят, кто и на что способен, и отбирают тех, кто более расположен к их виду мастерства. Печати и прочее не имеют к этому никакого отношения. Они скорее символизируют моменты, где ученик закрепляется за мастером.
– У нас был отбор, – сказала Эльга. – А я вообще решила сама, каким мастером мне быть.
– Серьезно? – усмехнулся Скаринар и ловко запустил огрызок в окно. – Наивность тебя не красит. Ладно, – он вытер руки о штаны, – я тебя предупредил, моего портрета не касайся. Листьев у тебя достаточно, завтрак накроют позже, все, жди фалабадца.
Мастер смерти похлопал по колонне ладонью и вышел.
Солнце наполняло зал светом, но Эльге казалось, что вокруг сплошная, зыбкая, чуть подсвеченная муть. Слезы? Нет, не слезы.
Дурнота.
Сладковатый запах стоял в горле.
Новый титор Фалабада был небольшого роста и что движениями, что лицом очень походил на крысу, за какой-то надобностью примерившую муландир.
На поставленном для него стуле человечек сидел тихо, сверля Эльгу маленькими дымчатыми глазками, но изредка весь напружинивался, замирал, поворачивался к панно остроносым, вытянутым профилем, словно расслышав в стороне неясный, беспокоящий звук. Может быть, хлопок крысоловки? Кисти его рук с тонкими, длинными пальцами, обхватившими подлокотники, тогда тоже меньше всего казались человеческими.
Узор претендента на Фалабадский вейлар был хитер и извилист. Розетками и полукружьями он танцевал вокруг сердцевины, осиновые листья теснились, покрывая крапивные, те в свою очередь подпирала липкая росянка, а за ней вновь объявлялся осиновый слой, будто его никогда не было раньше.
Голос у человечка был вкрадчивый, шелестящий.
– Делайте меня хорошо, – сказал он Эльге, показывая зубы в улыбке, – я не собираюсь расстраивать господина кранцвейлера. Мой портрет будет висеть долго.
– Я постараюсь.
Эльга рассматривала узор, не совсем понимая, как к нему подступиться. Суть человечка все время ускользала от лиственного зрения за новыми и новыми узорами, рисунками, бегущими прочь виньетками. Ничего удивительного, что он принял внимательный взгляд на свой счет.
– Что, нравлюсь?
Улыбка сделалась шире, уверенней. Человечек выпрямил спину.
– Я вас изучаю, – сказала Эльга.
– Я могу встать, так лучше видно.
– Не стоит.
Эльга прищурилась. Человечек, все еще улыбаясь, вдруг напрягся, выпучил глаза, отвернул лицо к окну. Казалось, в ту же секунду готов сбежать.
– Слышишь? – спросил он тихо.
– Что?
– Смех, – еще тише сказал похожий на крысу титор.
Эльга прислушалась. Шептались листья, поскрипывали, пофыркивали букеты на панно, кривился в усмешке букет Скаринара, будто цепочки, позвякивали алые нити. Но смех?
– Не слышу, – сказала Эльга.
– Да? – Человечек утратил неподвижность и посмотрел на девушку. – Должно быть, показалось. – Он шумно сглотнул. – А то, знаешь, дети смеются, все время бегают за мной. Не могу избавиться. Преследуют меня.
За листьями суть его оказалась черна как сажа. Сморщенные комочки той же осины. Выгоревшая пустота. И желтые, с черным пятном внутри цветы белены. Пахнуло запекшимся на огне мясом.
Эльгу передернуло.
– Что? – чутко отреагировал человечек.
– Ничего.
– Ты тоже слышишь его, – уверенно сказал он.
– Кого?
– Смех. Детский смех. Не мешало бы обыскать зал, поставить охрану. Дети умеют прятаться. Спрячутся и смеются.
– Ничего я не слышу.
Эльга придвинула к панно низкую, на две ступеньки приступку. Потом, на мгновение прикладывая ладонь, выбрала из горы полотняных мешков в углу нужные. Даже пальцы уже не было необходимости запускать внутрь.
– Не шевелитесь.
Человечек облизнул губы.
– Ты делай хорошо.
Как получится, чуть не ответила ему Эльга. Огонь, безумие, тонкая синяя лента, неясно как уцелевшая среди головешек. Ей не хотелось собирать все это в больную душу сидящего на стуле будущего титора.
Эльге показалось, что макушка у нее чуть треснула, раздвинулась и из нее пророс тонкий, невесомый листик. Она даже провела по волосам, проверяя, так ли это. Конечно, листика не существовало в действительности. Скорее всего, он был продолжением ее внутреннего узора. Рыжеватый, невидимый листик.
Отчаяние.
– Почему ты не работаешь? – спросил человечек.
– Сейчас. Мне нужно собраться.
Эльга запустила руку в горловину мешка.
На этот раз сопротивление листьев было еще сильнее. Они ни в какую не хотели оставаться на панно, бились о дерево, ломали зубцы, прожилки и самоубийственно кидались под ноготь. Будто армия, решившая ни за что не сдаваться врагу. Говорить с ними, внушать что-то им было бесполезно.
Закусив губу, Эльга с трудом набила часть букета, но он тут же облетел на треть, оставив одиноко взирать с панно удивленный дымчатый глаз, дополненный бровью и виском. Эльга притащила еще мешок и начала снова, чувствуя, как за спиной вытягивает короткую шею протеже мастера смерти.
– Ты долго…
Она резко повернулась.
Листья взлетели распахнутыми, темно-зелеными крыльями (здесь вдруг послушались), и человечек с крысиным лицом умолк.
– Ни слова, – предупредила Эльга.
Она вернулась к панно. Крылья прошелестели, складываясь.
Туп-ток-ток. Пальцы завели привычный танец. Осина, крапива, росянка. Топ-тук. Все громче, все злее. Ток-ток.
Листья не сдавались. Скручивались не так, сцеплялись черенками, вспухали пятнами, скользили вниз. Эльга чувствовала идущую от них волну страха и неприятия, слышала их тихий шепот, несогласие и не могла нащупать ту нить подчинения, что, казалось, всегда имелась в подушечках пальцев.
Она попыталась сломать их, сделать податливыми, вытянуть капризные, испуганные голоса, но сдалась через полчаса. Последний, вчерную намеченный образ пополз, стоило ей убрать ладонь.
Пальцы пахли горелым.
– Нет.
Эльга повернулась к человечку.
Букет за ее спиной раскололся совсем. Она ощутила, как нижняя половина лица с кончиком крысиного острого носа отделилась от щеки, как низкий лоб вздыбило к краю окантовки, а один глаз выбило напрочь. Узор сломался и стал неузнаваем.
– Что – нет?
– Не могу, – сказала Эльга.
– Почему? Я слишком хорош?
– Нет.
– Значит, ты слишком плоха!
Будущий титор слез со стула и решительно шагнул в сторону, чтобы увидеть результат Эльгиной работы.
– Тебя казнят, – сказал он после паузы, достаточной, чтобы рассмотреть осколки своего букета, – это бунт, ты ослушалась нашего повелителя. Тебя колесуют, нет, тебя повесят, тебя сделают шлюхой, тебя утопят, я лично скормлю тебя крысам!
Человечек облизнул губы и вытянулся перед Эльгой на носках.
– Чего молчишь?
– Листья не слушаются, – сказала Эльга.
Человечек оскалился, словно в желании ее укусить.
– Ты умрешь! Ты…
Он вдруг подпрыгнул на месте и замер, повернув голову в глубину зала.
– Я понял! – выкрикнул он, отступая за колонну у окна. – Вы все здесь заодно! И ты, и эти проклятые дети! Повелитель наш Ольботтог все узнает! Обязательно! Ты не думай! Он убьет и тебя, и детей.
Его низкая фигурка, держась стены, заторопилась к выходу.
Эльга вздохнула, сложилась, села на тюфяк. Ну и ладно, подумала она, глядя на панно, на неудавшийся букет, который медленно посыпал пол остатками узора. Что я могу, если листья против? Ничего.
Она закрыла глаза.
Смерть – это, наверное, свет. Раз, и ты растворилась в Матушке-Утробе. Она огладит тебя теплыми ладонями и скажет: милая Эльга, ты претерпела в этом мире своей душой, дальше тебя ждут покой и любовь.
Наверное, так.
Дурной человечек, должно быть, уже добежал до Скаринара, еще несколько минут, пока он расскажет, какая она бунтовщица и предательница, как у нее листья прыгали из рук, как он совсем не получился…
Эльга разгладила малахай на коленях. Все, подумала она, ложась, я готова. Мама, папа, Тойма, дядя Сарви, простите, если сможете. Не захотела умирать с закрытыми глазами, стала лежа разглядывать потолок, по которому кружили рассветные облака.
Ну! – поторопила она мастера смерти.
Букеты насмешливо смотрели со стены. Усмешка Скаринара открывалась воронкой. Эльга отвернулась от нее и не заметила, как заснула. Приснилось ей, что не один листик, а сразу десяток уже качается на раздвоенной веточке, растущей у нее из макушки. К отчаянию добавились боль, и бессилие, и страх, и Рыцек. А с другой стороны мелким узором прорастали мастер Мару и Илокей Фаста, Сарвиссиан и господин Некис, трепетало бледно-зеленое сердечко надежды.
Скаринар не убил ее.
Он дождался следующего утра и явился в фиолетовой свитке с золотой лентой кранцвейлера наискосок и с шестеркой стражей в черных штанах и серебристых горжетах. Два стража сдернули Эльгу с тюфяка и поставили на ноги. Еще один окатил водой из принесенного с собой ведра.
– Проснулась?
Не дождавшись от хватающей воздух ртом девушки внятного ответа, Скаринар пошел прочь.
Эльгу потащили за ним. Едва она затрепыхалась, стражник двинул ей в живот. Этого хватило, чтобы дальше не помышлять даже о шевелении пальцами. Гремело железо, звонко били в пол сапоги, проплывали мимо комнаты.
Когда они выбрались из дворца, свет ослепил Эльгу. Было прохладно, порывами налетал ветер. Деревья гремели оголившимися ветвями.
А где листья? – подумала Эльга. Где листья? Это пожатье? Нет, это не пожатье, это уже версень, ее месяц. Должно быть полно листьев. Это следующий – оголец.
– Сюда.
Скаринар первым поднялся на помост. Помост был длинный, и таким же длинным оказался ряд установленных столбов, плах и высоких колодок. В колодках уже стояли на коленях люди, окованное железом дерево смыкалось вокруг запястий и голов.
– Ближе ее, – распорядился Скаринар.
Эльгу грубо толкнули вперед, поставили от мастера смерти слева, встряхнули, видимо для того, чтобы окончательно разбудить.
– Видишь? – Скаринар жестом указал на площадь.
Она была оцеплена и разделена на две части. У самого помоста, скованные, ожидали своей участи захваченные в плен бунтовщики. Их было, наверное, около сотни, окровавленных, едва держащихся на ногах мужчин и женщин. Молчаливая, собранная для казни толпа белела лицами дальше, за тесным рядом вооруженных щитами и мечами стражников. Десять шагов пустого пространства отделяли одних от других, хотя, наверное, для Скаринара не было никакой разницы, кто где.
– Так, постой.
Мастер смерти платком отер Эльге щеки. Посмотрел, послюнявил краешек и вторично мазнул тканью по не понравившемуся ему участку кожи.
– Лучше видно? Кажется, я кое-что тебе обещал, – сказал он. В коричневом глазу его заплясали искорки. – Это будет еще один урок.
– Это не я, – сказала Эльга.
– Что – не ты?
– Это листья, они не слушаются меня.
Скаринар громко фыркнул.
– Ничего глупее не слышал! – заявил он, разглядывая площадь. – Ты мастер или не мастер?
Эльга сжала пальцы.
– Я – мастер, но листья… они испытывают страх перед панно и перед…
– И передо мной, да?
– Да.
– Пройдемся?
Скаринар сжал свои пальцы чуть повыше ее локтя. Они пошли по помосту в дальний его конец, к трепещущему флагу и липе, выпроставшей ветви из-за ограды. Стражники вытягивались, замирали, пристукивая копьями. Их узоры дрожали и путались от страха.
– Значит, листья, – сказал Скаринар.
– Да.
Пленные за помостом смотрели на них кто с отчаянием, кто равнодушно, кто с ненавистью и желанием убить. Узоры их горели ярко, словно на костре последних минут. А все колодники смотрели вниз – строение колодок не позволяло им поднять голову.
– Знаешь что, – сказал Скаринар, останавливаясь, – я объясню тебе, в чем состоит глупость. Глупость состоит в том, что листья не могут чего-то бояться и вообще испытывать какие-то чувства. Они есть отражение мастера. Понятно? Это не они, это ты, исключительно ты решила вдруг, что листьям страшно, больно, гадко и прочее. Значит, это тебе страшно, это тебе больно, гадко и противно, и ломать в первую очередь необходимо этот лживый бунт в твоей голове. Что ж, я это сделаю. Мне, видишь ли, нужно панно.
– Господин Ольботтог…
– Заткнись!
Скаринар подтащил Эльгу к одному из колодников.
Он нажал на рычаг, и колодку повернуло с ребра горизонтально, заставляя пленника со стоном изогнуться и открыть глаза.
Это был парень с короткими усами и едва проросшей бородкой. Волосы его были спутаны. Левую щеку украшал свежий, гноящийся рубец.
– Посмотри на него, – сказал Скаринар.
– Я смотрю, – отозвалась Эльга.
Мастер смерти платком стер парню кровь с век. Была в нем, видимо, болезненная страсть к тому, чтобы собственноручно приводить в порядок чужие лица.
– Имя? – спросил он.
Парень попытался плюнуть в него, но смог лишь, напрягшись, изобразить плевок губами. Рот его был сух.
Скаринар рассмеялся.
– Так и не скажешь?
Парень промолчал.
– А ей? – кивнул Скаринар на Эльгу. – Она, знаешь, выступает сейчас виновницей твоей близкой смерти. Ей, наверное, можно сказать?
Парень посмотрел на девушку. В светлых глазах его была одна усталость. Яблоня, южная акация, тис.
– Вы с ним? – спросил он.
– Я такая же смертница, – сказала Эльга.
– Ну-ну, – с усмешкой приобнял ее Скаринар, – твоя смерть пока отложена. Сама знаешь, в этом случае я не тороплюсь.
– Я – Густар Малесс, из Дьоварда, – сказал парень. – Запомните меня.
– Я запомню, – сказала Эльга.
– Замечательно! – воскликнул Скаринар. – И не надо звать кафаликса со списком бунтовщиков. Кстати, Густар, ты послужишь примером для этой глупой особы, которая, кажется, ничего не понимает в мастерстве.
Он обернулся к Эльге, а затем выкрикнул в толпу:
– Густар Малесс!
Толпа зашумела, замахала руками. То ли приветственно, то ли грозно, то ли оттого, что ей так было указано. Пленные у помоста вскинули головы.
– Густар Малесс! – загремел голос кафаликса, взошедшего на узкую трибуну. – Бунтовщик и убийца! Приговаривается к смерти Повелителем Края всеславным господином Скаринаром Ольботтогом с одобрения и всемерной поддержки высокого совета титоров!
Кто-то из толпы вскинул шапку.
– Мастерство, – сказал Скаринар, убирая волосы Густару со лба, – состоит в том, что ты в определенном смысле становишься его заложником. Оно как бы все время искушает тебя, подначивает, испытывает, так ли ты силен. Готов ли ты умереть, Густар?
Парень прикрыл глаза.
– Нет, – прошептал он, побледнев.
– Увы, – сказал Скаринар и с усмешкой обернулся к Эльге. – Мне вот почему-то смерть никогда не говорит, что кого-то хочет оставить в живых, что сегодня ей хорошо бы передохнуть или что пора проявить сострадание. А у тебя вдруг – листья. Знаешь почему? В мастерстве всегда есть момент, когда мастер должен работать, пересиливая себя. Я этот момент давно прошел. А ты, похоже, нет.
Он легонько стукнул Густара по лбу.
– Есть кто дома?
Парень с усилием раскрыл глаза.
– Убейте уже, – сказал он.
– Сейчас, – кивнул Скаринар, – не сомневайся. Просто ты не единственный, кто нуждается в моем внимании.
– Не надо, – попросила Эльга.
– Смотри!
Скаринар подтянул ее, отступившую, ближе. Рядом, сбоку, встал еще кто-то. Густар Малесс слабо улыбнулся.
– Я объясню тебе про мастерство, – сказал Скаринар. – Смотри, я могу убить не всего человека, а, например, его руку. Правую.
На глазах у Эльги заключенная в колодку кисть пленника сначала побелела, словно обескровленная, а потом, распухая, принялась наливаться чернотой. Пальцы сделались толстые, кожа натянулась, готовая лопнуть. Густар Малесс наблюдал за своей рукой, кося глазом и сцепив зубы. Несколько мгновений он держался, но потом хрипло закричал.
Будто поджидая этот момент, Скаринар выпрямился, и кисть пленника тут же взорвалась ошметками гнилого мяса и осколками костей. На Эльгу плеснуло гноем, кровью, она качнулась назад, машинально вытирая губы, щеку, шею. Ладонь сделалась влажной. В рот протекла сладость. Эльгу замутило.
Пленник задергался, хрипя. Вместо кисти у него алел обрубок, который больше не держала колодка.
– Но могу убить и целиком, – сказал Скаринар, – это совсем просто.
Густар Малесс всхлипнул и обвис, глядя неподвижными, мутнеющими глазами на высокую липу и небо. Тот, кто находился у Эльги сбоку, видимо, подал знак.
– Густар Малесс казнен! – проревел кафаликс.
Толпа ответила гулом.
– Перейдем к следующему, – с живостью в голосе сказал Скаринар.
Схваченная за пальцы Эльга пошла за ним, словно в дурмане. Это неправда, думалось ей. Это сон. Он не может… Разве он человек?
Столб, колода, цепь, протянутая через доски, будто межа. Эльга переступила вслед за Скаринаром, едва соображая, что делает. Мир готов был осыпаться листьями.
– Смотри.
Ход рычага, прижимая грудную клетку колодника к дереву, одновременно поднял его голову.
Это оказался пожилой уже мужчина с окровавленным, разбитым лбом, заплывшим левым глазом и фиолетовым желваком на челюсти.
– Имя? – спросил Скаринар.
– Корт-Йорр Хельца из Шимуца, – выдохнул мужчина.
– Хочешь попросить о помиловании?
Колодник нашел в себе силы улыбнуться.
– Нет.
– Почему?
– Не вижу смысла.
– И это правильно. Кто бы тебя простил? – Скаринар с усмешкой достал платок. – Что-то ты, братец, грязен. Перед смертью надо хоть где-то быть чистым.
– Сделайте одолжение.
– Это я могу.
Скаринар послюнявил уголок платка. Эльгу чуть не стошнило от него, стирающего неэстетичные потеки и пятна крови на лбу пленника и высунувшего от усердия кончик языка.
– Корт-Йорр Хельца! – тем временем, улучив момент, объявил кафаликс. – Бунтовщик и убийца! Приговаривается к смерти Повелителем Края всеславным господином Скаринаром Ольботтогом с одобрения и всемерной поддержки высокого совета титоров!
– Слышишь? – отвлекся Скаринар.
– Я не убийца, – произнес мужчина.
– Зато я – убийца. Просто мастер. Страшно?
– Глупо отрицать.
Скаринар кивнул и убрал платок.
– Все, ты готов.
– Ублюдок!
– А здесь тебе изменило чувство такта. Но я тебя прощаю.
Колодник захохотал. Какое-то время Скаринар смотрел на него разноцветными, но одинаково пустыми глазами.
– Эльга, – произнес он, – ты видишь, как ему весело?
Эльга не ответила.
– Я подумал, – сказал Скаринар, накручивая платок на палец, – что тебе стоит посмотреть, какого мастерства я достиг.
– Нет, – одними губами сказала Эльга.
– Например, – продолжил Скаринар, – смерть может быть для некоторых очень болезненным процессом. И очень-очень долгим по ощущениям.
Корт-Йорр Хельца дернулся. Эльга захотела отвернуться, но тень стражника, подступив сбоку и прижав к щеке холодное железо, заставила ее смотреть на пленника.
– Это не прихоть, – сказал Скаринар, глядя на позвякивающих цепями бунтовщиков у помоста. – И не мой каприз. Это в том числе и наставление всем, кто считает, что моя власть на них не распространяется. А она распространяется!
Он топнул ногой.
– Смотрите.
Стоящий на коленях Корт-Йорр Хельца быстро-быстро забил ступнями, пальцами ног в доски. Тум-тум-тум. Он бил и бил. Движения все убыстрялись, пятна крови проявились на дереве, несколько пальцев хрустнули с отчетливым звуком. Тум-тум-тум. Он стучал в помост, словно ребенок, потерявший терпение.
Затем колодник завыл. С перерывами. На одной ноте.
– Ааааа… Ааааа…
Лицо его сжалось, теряя человеческие черты.
– Ааааа…
– Хватит! – крикнул кто-то и тут же, мертвый, свалился на камни площади.
Стражники оттащили его в сторону, забросили на телегу.
Корт-Йорр Хельца тем временем стукнулся грудью о столб, на котором была установлена колодка. Шея его напряглась, он завертел ею, стирая кожу об острые грани дерева. В глазах появилось сосредоточенное ожесточение.
– А-а-а-а-а…
Скаринар обернулся к Эльге.
– А теперь я убью его вой. Вот так.
Он щелкнул пальцами, и Корт-Йорр потерял голос. Он все так же открывал рот, все так же судорожно выталкивал из себя боль и воздух, но вместо воя теперь выходило едва слышное сипение. Тум-тум-тум – не останавливаясь, били в помост ноги. Шея ходила в колодочном круге, все больше брызгая кровью. Хрустнула, выворачиваясь вбок челюсть.
В выражении лица не осталось ничего человеческого.
– Ну, пожалуй, хватит, – постояв, объявил Скаринар.
Он кивнул, железо убралось с Эльгиной щеки, Корт-Йорр Хельца обвис в колодке. Тум! – в последний раз стукнула нога. А Эльге казалось, крик все еще сплетается перед ней узором из белены и бересклета.
– Сюда, – позвал ее к очередному пленнику Скаринар. – Представь, здесь совсем мальчишка. Тебе будет его жалко.
– Корт-Йорр Хельца казнен! – выкрикнул кафаликс.
Эльга качнулась.
– Мне всех жалко, – прошептала она.
– А кто тебя просил кочевряжиться? – Скаринар нетерпеливо замахал рукой. – Ну же, не заставляй меня злиться.
Стражник подтолкнул ее вперед.
– Я…
– Ты посмотри.
Скаринар дернул рычаг. Кто-то из стоящих у помоста выкрикнул:
– Мальчишку-то зачем?
Мастер смерти резко выпрямился.
– Я же вас не спрашиваю, зачем вы пошли против меня? – сказал он. – Теперь ждите своей участи. Или хотите, чтобы я убил всех вас сразу?
Установилась звонкая тишина.
Эльга стояла, сжав зубы. В колодке действительно находился совсем мальчишка, лет десяти-одиннадцати, черноволосый, с браслетиком от водяной да ночной нечисти на запястье. В глазах его дрожал страх.
– Имя? – спросил Скаринар.
– Дяденька кранцвейлер, – запричитал мальчишка, – отпустите меня, пожалуйста, меня дома мамка ждет. Я больше не буду!
В его букете были береза, липа и клен. И жалость к себе, и ужас от скорой смерти, и зыбкая-зыбкая надежда.
– Ты откуда? – спросил Скаринар.
– Из Шимуца, – прошептал пленник.
– С этим вот? – кивком указал на мертвого соседа в колодке Скаринар.
– Да, – из глаз мальчишки брызнули слезы, – мы должны были просто в резерве стоять. А дядя Корт – с другими…
Он всхипнул.
– Ну-ну-ну, – Скаринар и тут использовал платок, завернув его чистым краем, – это бывает. – Он погасил тканью слезу, проторившую влажную дорожку по грязной щеке. – Я же не зверь, я все понимаю.
– Правда?
– Конечно. Как тебя зовут?
– Инник Больгет, – сказал мальчишка.
– Ты шел против меня, Инник Больгет? – наклонился к нему Скаринар.
– Я не хотел!
– Я тебе верю. Я вижу, что ты меня не ненавидишь. Но здесь какое дело. Тебя ведь поймали с оружием?
Мальчишка заревел.
– Дяденька кранцвейлер!
– Поверь, – повернулся к Эльге Скаринар, – мне самому не по себе. Я вообще не люблю детские слезы. Поэтому смерть его будет легкой. Я это тоже умею.
Он улыбнулся пленнику.
– Закрой глаза.
– Дяденька…
– Закрой.
Скаринар накрыл лицо мальчишки ладонью.
– Что видишь? – спросил он.
Пленник судорожно вздохнул.
– Маму.
– Она улыбается тебе?
– Да.
– Так улыбнись ей в ответ. Правильно… хорошо.
Скаринар убрал ладонь. На губах мальчишки застыла легкая улыбка. Эльгу затрясло, едва она поняла, что Инник уже мертв.
– Инник Больгет из Шимуца, – ожил кафаликс. – Бунтовщик и убийца! Приговаривается к смерти Повелителем Края всеславным господином Скаринаром Ольботтогом с одобрения и всемерной поддержки высокого совета титоров!
И почти без остановки:
– Инник Больгет казнен.
В тишине звякнули цепи.
– А как вы хотели? – крикнул Скаринар с помоста в онемевшую толпу. – Я – мастер смерти и ваш кранцвейлер! И все вы должны радоваться! Ну!
– Слава! – нестройно ответила толпа.
– Еще раз!
Толпа шевельнулась. Стражники стукнули щитами в камень площади.
– Слава кранцвейлеру Ольботтогу!
Кто-то даже взвизгнул на высокой ноте. Скаринар поморщился.
– Брысь! Все брысь. Обойдусь без вас.
Он махнул рукой. Стража в дальнем конце расступилась, и люди торопливо, чуть ли не бегом хлынули с площади. Несколько мгновений – и, белея лицами, остался лишь десяток любопытствующих.
– Тебе дурно? – спросил Эльгу Скаринар.
– Да, – сказала Эльга, прижимая ладонь к горлу.
– Терпи. Еще семь человек.
– Я все… Я все поняла.
– И что? Думаешь, я отменю казнь? – Скаринар усмехнулся. – Нет, дурочка. Тем более я не уверен в том, что этого достаточно. Я хочу тебе показать все, что умею. Хочешь, я убью у нового пленника страх?
– Нет.
– Ты думаешь, я спрашиваю, чтобы получить отказ? Иди сюда.
Скаринар встал у следующего колодника. Это был рослый бородатый мужчина с благородным, волевым лицом. Левое ухо у него запеклось в крови, салатовый горжет украшали темные пятна, ребра под горжетом были наскоро перевязаны тряпкой. Он, видимо, был ранен и серьезно, но темные глаза смотрели на удивление ясно.
Не дожидаясь вопроса, он назвался сам:
– Беарт Горстро, энгавр города Альбина.
Дуб и ясень. И легкий золотистый свет одуванчика.
Эльга спрятала его букет в себе, как до этого то же самое сделала с букетами Инника, Корт-Йорра и Густара. Потом она набьет их, сохраняя для родных и близких то, какими они были. Хоть так.
– Замечательно! – выразительно посмотрел на Эльгу Скаринар. – Люблю умных врагов. Знаешь почему?
Эльга промолчала.
– А ты? – спросил он колодника.
– Они не навязываются в друзья, – сказал пленник.
Скаринар захохотал.
– Как верно! Правда, не совсем верно. Умные враги спокойно воспринимают поражение. Но и, право слово, не стараются втереться в доверие. Что ты выберешь, Беарт, смерть в безумии или смерть в слепоте, глухоте и немоте?
– Второе, – сказал Беарт.
Скаринар вздохнул.
– Не угадал, – он показал на Эльгу, – ей я обещал безумие.
– Не верьте ему! – вскрикнула Эльга.
Колодник оскалился.
– Я знал, кто у меня в противниках. Кто…
Он умолк. Взгляд его затуманился. Скаринар присел перед ним. Лицо его сложилось в жалостливую гримасу.
– Ай-яй-яй, как это быстро произошло! – качнул головой мастер смерти. – Был энгавр, сделался сумасшедший.
Колодник дернулся к нему, клацнули зубы.
– Ай-яй-яй, – повторил Скаринар весело. – От тебя, пожалуй, надо держаться подальше. Ты какай-то… обезумевший!
Он расхохотался, пока лишившийся разума пленник рвался из колодок, тянул жилистую шею, тряс бородой, сжимал и разжимал пальцы и плевался. Слюна пузырилась на его губах, полные лихорадочного блеска глаза вращались в глазницах. Эльга отвернулась.
– Ты смотри, смотри, – сказал ей Скаринар. – Развернись.
– Я бы хотела пойти работать, – сказала Эльга.
– Уже? Нет, погоди.
– Р-р-ры! – прорычал Беарт Горстро.
Скаринар посмотрел на него со странной нежностью.
– Знаешь, – сказал он Эльге, – выпусти я его, он бы убил тебя, не задумываясь. Возможно, бил бы тебя о доски помоста, пока твой череп не треснул и не лишился мозгов. Но и потом, думаю, не остановился бы.
– Вы хотите получить панно?
– Ладно, – сказал Скаринар, и безумец поник головой. Нитка слюны свесилась до помоста. – Следующие – коротко.
Он повел Эльгу, показывая остальных колодников: двух женщин и четверых мужчин. Завывал кафаликс, объявляя их убийцами и бунтовщиками. Тенью следовал страж. Холодное солнце висело в небе.
Скаринар демонстрировал мастерство, заставляя пленников кричать, хохотать, биться в припадке. Хрустели кости («Смотри, я могу сделать их хрупкими»), кровь текла горлом, из ушей, носа, глаз, кто-то проглатывал язык, кто-то не мог вспомнить свое имя («Смотри, я могу убить память»), жизнь покидала тела колодников по частям, торопливо или с задержкой, мучительно растягивая мгновения.
Эльге казалось, что внутри она – дерево. Покрылась твердой корой и ничего не чувствует. Ничего. Или, как Беарт Горстро, сошла с ума.
– Все!
Скаринар взмахнул руками. Он пробежал в конец помоста и вернулся, едва не поскользнувшись на кровавой луже, не успевшей впитаться в доски. Расхохотался – видимо, это показалось ему забавным.
– Все!
Подвинув пленников у помоста, подъехала телега, и стражники, сняв колодки, сноровисто поскидывали на нее мертвецов. Мир, площадь, люди, небо в глазах у Эльги порыжели, запламенели осенним узором. Куда ни посмотришь, все чудится красное. Кровь, смерть. В отливающих черным брызгах.
– Ах, вы еще, – в наигранном удивлении Скаринар воззрился на три десятка стоящих в цепях людей. – Поднимайтесь, поднимайтесь. Смотри, Эльга, какие у нас замечательные бунтовщики! Ах, как они меня ненавидят! Какой будоражащий запах! Ты чувствуешь?
Он дернул Эльгу за рукав, чтобы она не стояла на пути пленников, потом прижал к себе.
– Сделай вид, как будто это прием в мою честь, – шепнул он ей. – Я – кранцвейлер. Ты – моя жена. Кланяйся.
Тычок в бок заставил Эльгу вздрогнуть.
– И улыбайся.
– Что?
– Улыбайся!
Эльга почувствовала, как, помимо ее воли, губы раздвинулись в подобии улыбки и так и застыли. На помост, звякнув кандалами, шагнула человеческая фигура.
– Рады вас видеть! – сказал Скаринар. – Не задерживайтесь!
Стражник подтолкнул фигуру дальше.
– Рад, рад, что вы почтили нас своим вниманием!
Новый пленник на миг заслонил Эльге свет. Приветствуя его, она чуть присела. Или не она? Костры узоров обжигали сердце.
– Проходите.
Скаринар подарил ей новый тычок.
– Приветствуй гостей!
Эльга, присев, подняла глаза к очередному пленнику. В изодранном муландире, босой, с перевязанной головой, в кандалах, сомкнутых на запястьях, перед ней стоял…
– Господин Некис, – прошептала она.
Невысокий, крепкий командир отряда, когда-то делившего на меже Башквицев и Ружей, улыбнулся ей одними губами.
– С ним? – спросил он, показав глазами на Скаринара.
– Нет.
Воин кивнул, словно не ожидал другого ответа.
В следующее мгновение Эльга отлетела в сторону, звякнули, распадаясь, кандалы, в руке у господина Некиса появился кинжал, тонкое, узкое жало, кто-то из пленников повалил ближнего стражника, еще двое, сбросив цепи, ринулись за своим командиром к Скаринару. В их руках были простые ножи.
Сколько оставалось господину Некису – шаг, несколько ударов сердца?
Все вдруг остановилось, замерло. Эльга обнаружила, что так и не приземлилась на помост, между ней и досками можно было просунуть ладонь. Люди застыли в движении, лица их сморщились, одежды собрались в складки, глаза остекленели. Болт, выбитый из кандалов, повис в воздухе. Нацеленный в мастера смерти кинжал, полоска смертельной стали, на локоть не достал до фиолетовой свитки.
Раздался глухой смешок.
– Кажется, я еще немного умею убивать время, – повернул голову к Эльге Скаринар. – Недавно обнаружил.
Единственный из всех застывших, скованных неясной природой людей, он обладал свободой движения. Отступил от кинжала, щелкнул по нему ногтем – дзонн! – потом, поднырнув под руку господина Некиса, подобрался к Эльге.
– Я мог бы убить их и так, – доверительно прошептал Скаринар, вглядываясь в лицо девушки, – но решил устроить маленькое представление. Ты впечатлена?
Он повернулся и сел, скрестив ноги, похожий на зрителя, перед которым заезжие артисты разыгрывают историю.
– Сейчас, – сказал он.
Мир отмер.
По небу заторопилось облако, продолжил полет лист, сдернутый с липы, Эльга упала, отбив бедро и локоть и невольно вскрикнув, рядом свернулась черной змеей подпиленная кандальная цепь, придушенный, сполз на доски стражник, а господин Некис и два его помощника, их ножи и его кинжал сдвинулись к тому месту, где должен был стоять Скаринар.
Грудь, живот, шея – чтобы наверняка.
Смер-рть!
– Ай, – сказал Скаринар, глядя на пронзенную пустоту, – я, должно быть, убит.
Командир Некис повернул голову. На лице его отразилось ошеломление, но в следующий момент он уже был мертв и упал на помост, разбивая нос и губы, не успев сделать и шага. Кинжал вылетел из пальцев. Соратники его свалились тут же. Глаза одного уставились на Эльгу. Все остальные пленники, и те, кто поднялся на помост, и те, что столпились на подъеме, умерли разом. В одно мгновение.
Скаринар поднялся и отряхнул руки.
– М-да, – сказал он, – никакой фантазии. – И повернулся к Эльге. – Все, можешь идти работать. Тебя проводят. Вечером я загляну, посмотрю, что там с моим панно. А то, знаешь, бунтовщиков много наловили, вся тюремная башня до подвала забита. Ну!
Он подал ей руку.
Проигнорировав жест, Эльга сама встала на ноги и с тенью-стражником за левым плечом заковыляла во дворец.
У дверей в зал ее оставили одну.
Где-то через полчаса ее заколотило. Дрожь не прекращалась, даже когда она, стараясь согреться, накинула на себя накидку, несколько одеял и платков и еще какие-то тряпки. Сидела и тряслась, стучала зубами.
Холод шел изнутри, и унять его было невозможно. Раза три или четыре, кусая губы, она поднималась к панно, но все ее попытки набить хоть один букет, поправить фон, залатать еще Униссой допущенные прорехи, оканчивались бегством обратно на тюфяк, под тряпичный ворох. Листья не слушались, кололись, пальцы мерзли и промахивались по узору, но, главное, в голове, не переставая, звенело: не хочу! Не хочу! Не хочу! Он – подлый убийца! Урод! Убийца! Ненавижу!
Слез не было, холод был.
Солнце ушло из окон. Две девочки-служанки зажгли лампы и принесли подносы с едой. Одна тронула ее за плечо:
– Госпожа мастер, обед.
Эльга не ответила, сидя с закрытыми глазами, и девочка пропала, будто ее и не было. Мир под веками и снаружи был одинаково и холодно темен. Рисунок его казался зыбким, вянущим, теряющим отдельные листья и связки.
Через какое-то время Эльга зашептала:
– Ненавижу. Слышишь? Давай, убей меня, я не сделаю тебе больше ни одного букета. Убей, слышишь? Я серьезно.
– Так, да? – спросила она колонны, когда ничего не изменилось. – Хорошо.
Подтащив к тюфяку лиственный мешок, Эльга запустила руки в его шуршащее нутро и кинула на колени темно-зеленый сухой ворох.
– Смотри.
Она принялась мять и рвать листья. Мстительно, зло, раздирая их по жилкам, напополам, как придется. Осколки дождем падали на пол, она сдвигала их ногой. Вот так, вот так! Никаких тебе приспешников на панно! Никакой тебе радости на расстоянии!
Через какое-то время Эльга вдруг заметила, что даже в раздерганных, раскрошенных листьях все же проглядывает узор. Она хотела было и его смести ладонью, но остановила движение, пригляделась. Потом легко коснулась пальцами кучки, поправила, чуть сместила рисунок, делая его четче.
С букета улыбнулся господин Некис. Командир Некис. Ах, кажется, даже ободряюще подмигнул!
Дальше Эльга уже работала, забыв про холод, голод, боль в бедре, Скаринара. Нет, про Скаринара помнила, но как про тень, мушку перед глазами. Из-под пальцев – туп-ток-ток – на полу вырос лиственный мальчишка, Инник Больгет, глядящий светло и смело. За ним, рядом, встал Беарт Горстро, вздернул подбородок, кладя мальчишке руку на плечо.
Оба из Шимуца.
Выдохнув, пришлось нести еще один мешок и отвоевывать новые плитки, спускаясь с возвышения. Скоро, утекая узором к колоннам, появились Корт-Йорр Хельца и Густар Малесс, поднялись тонколицые женщины и выстроились строем строгие мужчины в горжетах и муландирах. Эльга выкладывала букеты, забыв о времени, чувствуя, как жаром обвевает щеки и лоб, как внутри звенит, поет музыка пальцев.
Еще! Еще!
– Что это за дрянь?
Внезапно появившийся Скаринар оттолкнул ее сапогом и затоптался на букетах. Листья взлетали, будто бабочки, хрустели, осыпались без всякого порядка. В окнах стояла ночь, глубокая, черная. Красным огнем горел под фонарем бересклет.
– Что это?
Скаринар размял, разметал букеты ногами. Потом повернулся к панно.
– Даже не прикоснулась? – наклонившись, он влепил Эльге пощечину. – Хочешь умереть?
– Хочу!
Скаринар щелкнул зубами.
– Обязательно, дорогая моя, обязательно! Но не сейчас. Ты должна… – Он размазал сапогом улыбку командира Некиса по плиткам. – Ты должна сделать мне панно!
– Даже если бы могла…
Эльга не закончила – Скаринар, подскочив, схватил ее за горло.
– Ты сможешь! – зашипел он ей в лицо. – Или я убью всех, кто тебе так или иначе дорог. Всех, кому ты дарила свои дерьмовые портреты. А также всех, с кем ты здоровалась или просто желала долгой жизни. Всех!
– Я…
Эльге не хватило дыхания. Она дернулась. Скаринар встряхнул ее, а затем неожиданно расцепил пальцы. Судорожно дыша, Эльга распростерлась на полу.
– Знаешь что? – щурясь, сказал Скаринар. – Я тебе помогу. Ты говоришь, что тебе не хватает мастерства. Хорошо. – Он поправил висящую на крюке лампу и обошел колонну, постукивая по ней пальцем. – Я нашел решение.
Подойдя к Эльге, мастер смерти хлопнул себя по ляжкам.
– Ну, спроси меня, какое решение я нашел.
– Ка…
Эльга закашлялась.
– Ну, мне и этого «кха» достаточно, – с ухмылкой произнес Скаринар, глядя, как девушка корчится, глушит кашель в тряпках. – А на твой вопрос ответ будет такой. Это самое элегантное решение, какое я знаю. За одну ночь, дорогая моя, ты постареешь на тридцать лет. Если тебе не хватает мастерства, то, думаю, у тебя к утру его появится с избытком. Ведь мастерство, как и опыт, растет вместе со временем, а для тебя оно пролетит совершенно незаметно. А, каково?
Он рассмеялся.
– Я молодец, я умница, утром я пришлю к тебе будущих энгавров и титоров моих вейларов. Надеюсь, тебе уже не составит труда их изобразить. Глядишь, так и до грандаля дорастешь, а? Мечтаешь же стать грандалем?
Эльга посмотрела на Скаринара так, что тот невольно передернул плечами.
– Глупая, – сказал он, – желание меня убить и желание стать грандалем – это разные желания. Хотя в одном они сходятся. Они невыполнимы.
Он захохотал.
Эльга собрала в охапку часть растоптанных листьев и легла с ними. Натянула одеяло под подбородок, отвернулась.
– Ой, я помогу, – сказал Скаринар.
Невидимый, он застучал каблуками сапог по полу. Затем на Эльгу посыпались листья. Шурша, они хоронили ее под собой. Скаринар не остановился, пока не воздвиг над девушкой небольшой лиственный холм. Кажется, распотрошил два или три мешка.
– Вот, – выдохнул он удовлетворенно, – надеюсь, это поможет.
И захохотал снова.
Когда он ушел, Эльге казалось, что смех его еще звенит под сводом. Мне станет сорок пять, подумалось ей. Это больше, чем Униссе. Я, наверное, поседею.
Она почувствовала голод и подалась из лиственной кучи к низкому столику, на котором с утра стояли горшки и блюда. Эльга выбрала жареную курицу с клубнями и уплела больше половины холодной тушки. В сущности, на следующие тридцать лет наелась. Тоже непоследнее мастерство. Затем отпила из кувшина подкисшего молока.
Ей опять приснилось, что из макушки у нее растут листья. Но теперь, присмотревшись к себе повнимательней, она обнаружила, что вся покрыта шелковой молодой порослью. Эльга ощущала, как живительные токи текут в ней к черенкам и веткам, как они медленно, но упрямо протискиваются из нее, распускаются, увеличиваются в размерах, как сама она словно сохнет, отдавая листьям свою силу.
Было больно.
Проснулась она от холода.
Тело казалось чужим. То есть оно и было чужим, гораздо более взрослым, чем раньше. Руки, пальцы сделались длиннее и суше. Волосы отросли до пояса. Пополнела, обвисла грудь. Щеки втянулись, лицо было как маска.
Эльга съежилась под одеялом, под лиственным покровом, привыкая к новой себе, к постаревшей Эльге, прислушиваясь к стуку сердца, дыханию, пощипыванию в пальцах. Значит, правда. Значит, он умеет. Жутко. Я теперь я? Или уже не я? Кто эта женщина, своевольно угнездившаяся внутри?
Судорожно вздохнув, она ощупала плечи, живот, икры, которые отозвались легкой, затухающей болью. Тряхнула тяжелой от волос головой.
Я – все еще Эльга.
Странно, но к ней пришла уверенность, что мастерство ее действительно возросло. Даже не надо было напрягаться, чтобы увидеть во тьме бегущие всюду узоры, рисунки предметов, зала, сада за темными окнами. Трепещущие букеты людей за стенами виделись словно мерцающие огоньки.
Пальцы зудели, требуя работы: дай нам ее, дай! Пусть он подавится, мы набьем, подрежем, сложим, сомнем, вылепим. Они даже по телу своей хозяйки принялись выбивать приказные дроби. Вставай! Вставай!
И, честно говоря, хотелось. Больше всего на свете хотелось встать и как в бой повести за собой на панно лиственную армию. Мастерство бурлило. Печать на запястье горела будто зеленый кошачий глаз.
Но Эльга назло этому призыву не стала спешить. Это было зрелое мстительное чувство, ненависть и к себе, и к мастерству, и к листьям. Оказывается, можно было одновременно и любить призвание, и испытывать отвращение к нему.
Наверное, я повзрослела, подумала она.
Мастер Мару тоже иногда замирала с таким выражением лица, будто ей смертельно надоело стучать пальцами по марбетте.
Ничего!
Эльга дождалась, пока слуги, бесшумно передвигаясь, подлили масла в потухшие лампы, сменили тряпки, ковры и блюда, с легким шелестом натерли полы, и только потом встала. Листья осыпались с нее, как лоскуты с платья.
– Госпожа мастер, ванну?
Она качнула головой.
Панно, освещенное розовым рассветным полусветом, потянуло ее к себе, а за ней, как ручные, потекли листья, собираясь в длинный и словно живой шлейф. Двинув пальцем, Эльга вызвала шевеление в мешках. Она сделала приглашающий жест, и оттуда с шорохом рванули лиственные ленты, скрутились у нее над головой, потекли короной, крыльями следом. Часть, опадая, стала продолжением шлейфа, часть разлетелась по залу.
Дальше она работала.
Оторопевшие визитеры, будущие энгавры, титоры и командиры раскрывали рты перед кружением листьев. Эльге же хватало одного взгляда, чтобы запомнить и сложить в себе их узоры, потом она прогоняла их прочь из зала.
Кажется, несколько раз мелькало лицо Скаринара, чего-то требующее, любопытное, смещался свет, золотился воздух, какие-то фигуры (люди?) проскальзывали за спиной. Все это не стоило и толики внимания.
Вытянув лестницу, Эльга начала с верха.
Возможно, сопротивления листьев в прошлый раз действительно не было. С другой стороны, а сколько времени прошло? Тридцать лет.
Тень улыбки коснулась Эльгиных губ. Туп-ток. Пальцы набивали фон, северные, восточные пейзажи, снег, мох, тайя-гу.
Вниз, передвинуть лестницу, вверх.
Листья ложились сами. Их оставалось только подбить, поправить, кое-где втиснуть в ряд. Мельком Эльга удивлялась, как медленно и неэкономно работала раньше. Глупая, старая пятнадцатилетняя дурочка! Униссе следовало бы ее выпороть. Или, как с Униссой делал это строгий мастер Крисп, посадить в темную кладовую. Ворох ненужных движений, своевольные пальцы, пыль в голове. Нет, все это в прошлом.
Эльга работала.
Букеты прорастали в лиственных рамах. Будущие титоры и энгавры глазели, хмурились, подбоченивались, принимали важный вид. Она не правила их узоры. Достаточно было лишнего изгиба, сцепившихся зубчиков, и то естество, что составляло их суть, выпячивалось с панно. Вот что она делала. Уже не люди смотрели со стены, а жадность, страх, алчность, самоуверенность, хитрость и глупость в человеческом обличье.
Где-то в другом мире хлопал в ладоши, радуясь и узнавая своих подчиненных, Скаринар, ему нравилось, мелькали новые лица, звучали слова («Я, Халиман Тоххур, рад засвидетельствовать на панно во славу Повелителя нашего низкий свой лик…»), солнечные пятна плыли по своду, освещая росписи.
Эльга перекусила, так и не поняв чем. Сладким, соленым, фруктами, мясом – ответить бы не смогла. Это не отложилось в памяти. Все, что на мгновение заняло ее внимание, – это ступенька, о которую она отбила пальцы на ноге.
Ерунда, ерунда. Ничего не существовало. Ничто не было сколько-нибудь важным.
Подоткнув платье, Эльга работала, и на западе фоном прорастало обширное каменистое пограничье, дикие степи, Тангария с обожженной тенью Серых Земель. Букеты множились. Она без трепета стирала почерневшие, мертвые рисунки и набивала новые. Протягивала связующие нити к Скаринару, обозначала городки и местечки, десятком-другим листьев намечала леса, реки и поля.
Туп-тум-тум.
Где-то на второй, нижней, половине панно оказалось вдруг, что уже не имеет значения, есть ли у нее в наличии необходимые листья. Годились любые. Березовые, липовые, осиновые, дубовые, крапивные, рябиновые, яблоневые. Любые. Эльга неожиданно вспомнила, что Илокей Фаста, когда-то давно, в прошлой, зыбкой жизни, обмолвился, что не видит разницы, из чего делать букет. Он тогда ел пирог и говорил именно об этом. О том, что для настоящего мастера не важно, что находится у него под рукой. Правда, понятно это стало только сейчас. И про страх…
Эльга остановила пальцы.
Про страх он говорил, чтобы она ничего не боялась. Что будет страшно и что-то про предел. Но, похоже, она своего предела как раз достигла. Скаринар уже не пугает ее. День назад, когда она была моложе…
Да, день назад.
Эльга тряхнула головой. Нечего об этом думать! Сейчас ее задача – панно. Пусть! Она это делает не для Скаринара. Это мастерство. Жжет изнутри, колет пальцы. И, возможно, через неделю или через месяц, если Эльга доживет, оно достигнет такого уровня, что позволит разглядеть сам узор мастерства.
А потом, подумала Эльга, я лишу этого узора Скаринара. Подцеплю на букете и незаметно, по листику, по крупинке, вычищу его весь. Или разом и целиком. И больше он никогда не сможет убивать. Мне надо только дорасти.
Она сжала зубы.
Тум-тум-тум. Туп-ток. Ради мастера Мару. Ради господина Некиса. Ради всех казненных и всех еще живых.
Казалось, пальцев не десять. Казалось, их двадцать, тридцать, сорок. И восемь рук. Листья становились в ряды, ряды складывались в узоры, узоры помельче встраивались в общий узор, в гигантский букет Края, где в центре, пауком в сердце паутины, улыбалась кривой ухмылкой разноглазая смерть.
Эльга работала, пока не обнаружила, что листья кончились. Тогда она отошла от панно, погасила последнюю лампу и заснула на тюфяке.
Как в омут провалилась.
Приснилась ей мастер Мару, внимательно изучающая стену в пяти шагах от нее, а рядом задумчиво чесал бороду Фаста. Эльга словно бы бодрствовала, рассматривая дорогих ей людей с того же места, где уснула, но они, как нарочно, не спешили ее замечать. Стояли спиной. В неверном, мерцающем свете и Илокей, и Унисса позволяли Эльге лишь на короткие мгновения ухватить рисунок одного или другого профиля. Разговаривали неслышно, о чем – непонятно.
– Мастер Мару, – прошептала во сне Эльга.
Но с губ ее не сорвалось ни звука. Тогда она изо всех сил напрягла горло.
– Мастер Мару! Услышьте меня!
И снова – ничего. Не было голоса.
Фаста что-то показал женщине рукой на панно. Та кивнула. Эльга не разобрала ни одного узора, не увидела ни одного знакомого завитка. Сплошная темнота.
– Мас…
Отступив на шаг, мастер Мару неожиданно раскинула руки и устремилась к панно, словно собираясь его обнять. В то мгновение, когда столкновение уже было неизбежно, она вдруг просыпалась листьями, застывая в темноте букетом, похожим очертаниями на женскую фигуру. Фаста брать разгон не стал. Подступил и…
Пух! – взорвался лиственным дождем.
– Нет! – крикнула Эльга.
Она заплакала. Во сне она могла плакать.
Чувство потерянности, одиночества, тоски сделалось настолько сильным, что Эльга решила тоже стать букетом. Во всяком случае, ни Фаста, ни мастер Мару не должны были оставлять ее одну. Она поднялась, чтобы кинуться к панно, но не смогла сделать и шага. Стоило ей опустить глаза, и оказалось, что вместо ног и тела у нее гибкий, надтреснутый ствол, а вместо рук – ветви. Волосы же, потянувшись вверх…
– Эй-эй! Рано пока.
Скаринар вырвал ее из сна пощечиной.
Эльга заморгала, с трудом возвращаясь в реальный мир. Было темно, разгар безлунной ночи. Скаринар, правда, пришел со свечой. Фитиль потрескивал, отсветы плясали на складках кружевной ночной рубашки мастера смерти.
– Я смотрю, ты сделала панно. За день, – сказал он, недоверчиво качнув головой. – Значит, я был прав.
– Там еще осталось, – сказала Эльга, удивляясь своему хрипящему, слабому голосу.
– Что там, ерунда. Уже годится, я всех прекрасно чувствую. – Скаринар широко зевнул, потом поднес свечку к Эльге, разглядывая ее лицо. – Хочу тебе сказать, эта ночь прибавит тебе еще тридцать лет.
Новость Эльга восприняла почти равнодушно.
– Почему? – прошептала она.
– Потому что я – мастер смерти, – сказал Скаринар, фыркнув. – Я люблю убивать. А ты хочешь убить меня.
– Если бы я стала грандалем…
– Скорее всего, ты умрешь во сне.
Скаринар, будто в подтверждение своих слов, задул свечу. Какое-то время они молчали в темноте. Во мраке, если вглядываться, все же проступали колонны и был виден силуэт окна.
– Если бы я стала грандалем, я бы точно тебя убила, – сказала Эльга.
– Я знаю. – Скаринар, кажется, кивнул. – Но такого мастерства достичь невозможно. И я всегда смогу убить тебя раньше. Но это… это волнующе. Аж мурашки.
Он рассмеялся.
– Как представлю, что ты атакуешь меня своими листьями…
– Это случится не так, – сказала Эльга.
– А как?
– Возможно, я скажу завтра.
– Если доживешь до утра. В любом случае, – Скаринар поднялся, – я тебя, конечно, навещу и, возможно, торжественно открою панно для жирной столичной знати. Пусть посмотрят, как должен управляться Край. А ты, живая или мертвая, что не важно, все это время будешь сидеть в уголке. Как старая кукла. Думаю, ты понимаешь, таких опасных людей нужно держать поближе к себе. Ну, вроде все. Добрых снов.
Он сошел с возвышения и остановился, едва-едва голубея во тьме рубашкой.
– Кстати, – добавил он, – Рыцека твоего я тоже убил. Жутко надоедливый и самоуверенный был парень.
Эльга вдохнула и выдохнула. А потом забыла, как дышать.
Рыцек…
Очнулась она в деревянном кресле, обложенная подушками так, что они намертво зафиксировали тело. Руки, оголенные до локтей, лежали на подлокотниках. Странные руки. Эльга впервые заметила, какие они морщинистые, желтоватые, то ли в веснушках, то ли в пятнах, в бледном узоре вен.
Она сжала тонкие, холодные пальцы. Ее руки. Это ее руки. Но как тяжело ими командовать! Многое помнят, многое знают, но совсем не хотят слушаться. И ногти подстрижены коротко, все, даже на мизинце.
С некоторым удивлением Эльга обнаружила на себе незнакомое платье, женскую шерстяную свитку, которой у нее никогда не было, узорчатый плат, подвязанный в поясе, какое-то белое покрывало на плечах. Разодели, как на праздник.
Ох, вспомнила она, я жива. Мне семьдесят пять! Я жива, я не умерла. Но уж точно мне не дожить до завтра. Шевельнув головой, Эльга подняла глаза. Далось ей это нелегко. В голове лениво колыхнулась боль, вызванная, казалось бы, совсем скромным движением. Старая развалина, вот кто она. В Подонье, вроде бы у Кузинеков, была бабка Стася, сидела на лавочке, словно приклеенная…
Эльга поморщилась от света, показавшегося слишком ярким. День. Почти полдень. К вечеру солнце уходит, а сейчас мажет колонны противным золотом. Больно смотреть. Нет, солнце уже не радует.
Вокруг был все тот же зал, только все столики, все ковры, ее уже почти родной тюфяк были убраны. Она сидела в одиночестве у ниши, в которой складировали все лестницы и приступки. До панно – три шага пройти. Только, скорее всего, ей и одного будет много. Вот где мастерства бы занять.
Зал был пуст.
Эльга подняла руку, чтобы убрать назойливое, лезущее к лицу, щекочущее щеки покрывало, но оказалось, что это вовсе не покрывало, а волосы. Седые, отросшие, кое-как расчесанные. Длинные. Покрывало! Какая дура! Она издала звук, похожий на кашель. Вот уже и смех у нее старческий.
Ладно, подумала Эльга, ладно. Взгляд ее поплыл по панно, в правом нижнем углу нашлась прореха, слой листьев, составляющий фон, осыпался неровным полумесяцем. Теперь, наверное, уже и доделать будет некому.
Или самой?
Возможно, это не самая лучшая идея, помогать тому, кто тебя, в сущности, уже убил. Если бы она могла…
Эльга прислушалась к себе, к затрудненному дыханию, к ноющей боли в суставах и усмехнулась. Нет, не грандаль. Ощущения всемогущества, силы не было. Старый мастер. Старая дура. Не грандаль.
Но заделать прореху она как мастер…
Эльга вцепилась пальцами в подлокотники и вывернула себя из подушечной тюрьмы, выпрямилась, выдохнула победно.
– Ай-яй-яй! Куда?
Весь ослепительно-клетчатый, Скаринар взбежал на возвышение.
– Там.
Эльге было трудно говорить.
Скаринар проследил за ее взглядом. Лицо его, все так же измазанное белилами, сложилось в снисходительную гримасу.
– Меня это устраивает, – сказал он.
Сломав хрупкое сопротивление Эльги, Скаринар усадил ее обратно в кресло. Сжал предплечья сильными, молодыми пальцами.
– Сиди. Ты свое дело сделала. Или ты грандаль?
– Нет, – прошептала Эльга.
Скаринар усмехнулся.
– Я же тебе говорил, что это все сказки. Мне, конечно, страшновато было, представлял утром, как ты, просыпаясь, тут же разбираешь меня на лоскутки. А что? Вероятность же была? Но нет так нет.
Он насмешливо фыркнул, прошел-протанцевал к осыпавшемуся куску и распинал, растоптал листья на полу. В дверях зала тем временем произошло движение, парами и поодиночке внутрь в блеске камней и золота стали пробираться богато одетые люди, мужчины и женщины, и Скаринар замахал им руками:
– Сюда! Сюда!
Он встал на край возвышения.
Люди опасливо подходили. Пять, десять, пятнадцать человек. Двадцать. Тридцать. Сзади к ним пристраивалась стража. Но громадный зал все равно казался полупустым.
– Подходите, подходите, – улыбался Скаринар.
Его разные глаза смотрели с укором.
– Ну же! Сегодня никаких казней не планируется. Люди вы заслуженные и, насколько я могу судить, не держите на меня зла. То есть я это чувствую. Да, со мной можно неплохо ладить. Расслабьтесь. Сегодня я хочу показать вам вот это панно.
Скаринар показал на панно рукой.
– Здесь весь Край…
Голос его продолжал звучать, но Эльга вдруг перестала его слышать. Все ее внимание сосредоточилось на одиноком листике, пропущенном Скаринаром и оставшемся лежать на полу. Едва заметными движениями пальцев она стала подтягивать его к себе. Со стороны, наверное, казалось, что лист перемещается без какой-либо цели, влекомый единственно сквозняком – на ладонь, на шаг, кувыркнувшись в воздухе, с одного края панно в другой. Эльга работала терпеливо, ощущая лист как маленькую жизнь.
Сливовый!
Как тот, самый первый, подаренный ей Униссой. С которого все и началось. С которым она, желая вернуть, побежала мимо дяди Вовтура и приезжего мастера Изори. Как давно это было!
Лист наконец добрался до кресла. Был он слегка пожухший, покоричневевший, хрупкий. Совсем как сама Эльга. На остатке сил она заставила его подлететь вверх, к подлокотнику, и повернула руку. Лист невесомо лег на ладонь.
Эльга сжала пальцы, и стало темно. Будто во всем Крае установилась ночь.
Впрочем, испугаться она не успела, потому что жуткая, беспросветная чернота длилась всего мгновение. Потом сквозь нее, кромсая ее, дробя на округлые, овальные, зубчатые осколки, хлынул свет, затмил все собой и обернулся дивным, чарующим, сверкающим узором. Сложенный из листьев свод распахнулся над Эльгой, и ее потянуло вверх. Она легко, сама того не ожидая, выпорхнула из кресла.
Вверх, вверх!
Она была невесома, как тот же листок. Нет, еще легче. Пушинка. Семя одуванчика. Эльга поднялась до потолка зала и скользнула сквозь лиственный узор, из которого он был сложен. Никто этого не заметил. Даже Скаринар, продолжающий беззвучно раскрывать рот и щурить карий глаз.
Смешно! Вверх!
Она повисла над дворцом кранцвейлера. Красота вокруг потрясла ее. Ах, ей был виден весь громадный букет, что складывался из улиц и домов, деревьев, воздуха, ветра, людей и их поступков, из птиц, оград и коровьих лепешек! Она ощущала биение листьев и гармонию узора, даже смерть, даже Скаринар были искусно вписаны в общий рисунок – пятнышками, кляксами мрака, только оттеняющими свет.
О, кто бы ни сотворил это, он был настоящим грандалем!
Эльга рассмеялась, и смех ее вышел задорным и молодым. Какая она старуха? Все это глупости, пыль, лиственная крошка! Вот узор веселья, вот узор молодости, вот узор жизни – складывай, сгибай, набивай из пустоты!
Вверх!
Стогон отвалился вниз, измельчал, нахлобучил пятна полей, сверкнула река, с боков вывернулись леса, а потом – хлоп! – и Эльга рассыпалась по букету неба, став синью и грозовой чернотой, облачной пеной и слепящим солнцем. Задыхаясь от радости, от счастья, она собралась снова в себя и взлетела выше.
– Я бессмертна!
Ох, звезды были из ореха, а бархатистая тьма, в которой они сияли, смыкала разлапистые, колкие, кленовые ряды. Посмотрев вниз, Эльга увидела, что мир ее скукожился и превратился в листок, растущий в окружении множества таких же листков на гигантской ветке. Сама же она плыла в сумеречной тьме вдоль ствола исполинского, бескрайнего дерева вверх и вверх. Как щепка по течению. И вот уже и родной мир потерялся, и ветку заслонили другие ветки.
Я – грандаль, вдруг поняла она.
– Ты – грандаль, – согласилось дерево. – Ты можешь остаться здесь и ухаживать за листьями, подрезать мертвые, собирать воду и смолу для нуждающихся в спасении, бороться с тлей и с серой порчей.
А вернуться? – спросила Эльга.
– Девочка, – сказало дерево, и голос его был полон теплоты, – когда человек достигает такого уровня мастерства, что превращается в грандаля, родной мир становится слишком мелок и тесен для него, он перерастает его, вылупляется, как цыпленок из скорлупы, наделенный силой несоизмеримо большей, чем его мир может выдержать.
А здесь тебе доступны корни и крона, ты можешь путешествовать, куда хочешь, и любой другой мир-листок откроется тебе. Набивай букеты, меняй узоры, добивайся гармонии и счастья. В этом предназначение грандаля.
И я буду как Матушка-Утроба? – спросила Эльга.
– Почти, – ответило дерево.
Эльга оглядела ветви, простирающиеся далеко-далеко во мрак с искрами звезд. А если в моем мире не все правильно? – спросила она.
Дерево вздохнуло.
– Что-то не так с узором? Он не гармоничен?
Он гармоничен, сказала Эльга, погрустнев. Но это не тот узор, что делает мир лучше. Я бы хотела…
– Если вернешься, – сказало дерево, – то перестанешь быть грандалем. И никогда уже не сможешь им стать.
Но сколько-то времени у меня будет? – прошептала Эльга.
– Мгновение.
Эльга прислонилась к стволу, ощущая его тепло и вибрацию, шероховатость коры. Я попытаюсь, сказала она. Долгой жизни.
И, оттолкнувшись, поплыла обратно.
Вниз.
Раньше, про себя, Эльга всегда думала, что, став грандалем, сотворит такое чудо, что все вокруг, в Подонье, в Саморе, в целом Крае, будут ахать и восхищаться. Что-то необходимое и в то же время грандиозное.
Например, сделает так, чтобы яблони давали урожай круглый год. Или продлит лето. Или повесит радугу в небе, чтобы она приносила счастье. Или каждому подарит по десятку двойных эринов. Еще ей думалось сделать так, чтобы клубни и зерно росли в земле, стоило только бросить в нее семена. И чтобы никто не болел. Одно время она всерьез хотела победить плясунью, но потом оставила это для лекарей. Что же им ходить без работы?
Она загадывала, чтобы у мамы, папы, сестры все было хорошо и они жили долго-долго. Разве грандаль с этим не справится? Справится! А еще она представляла, что вырастит большие деревья и на них можно будет жить, как в домах. Каждое дерево научится вести беседу, ты его спросишь о чем-нибудь, оно ответит, перескажет новости и предупредит о плохой погоде. А для гостя – протянет ветку.
Как много можно было бы всего сделать, если бы всемогущество длилось дольше, чем одно короткое мгновение!
Одно мгновение – это, считай, одно движение.
И этот, в клетчатом горжете.
Никто из стоящих у возвышения не понял, как старуха, сидящая в углу и обложенная подушками, вдруг оказалась в центре панно. Скаринар еще только поворачивал голову, а она уже, подняв руку, коснулась пальцем его букета.
– Что?
Привычная кривая усмешка появилась на его лице.
– Я же обещал, – сказал Скаринар, шагнув к Эльге, – что убью тебя, попытайся ты что-то во мне изменить. Наглости тебе, конечно, не занимать, но как бы то ни было, это твоя последняя выходка, и я даже до зав…
Он остро посмотрел в зал, когда какая-то знатная дама вскрикнула, не сдержав себя, а затем медленно повернулся к панно. Рот мастера смерти приоткрылся.
Его собственный портрет шевелился, словно под ним сновали мыши. То глаза, то щека, то нос лиственного Скаринара, надувались, темнели и топорщились зубцами, челюсть ходила, будто что-то безостановочно пережевывая, а лоб замялся в складку.
Несколько мгновений всеобщей оторопи с панно глядел на людей жуткий, злобный уродец, пока – пыф! – пустой светлый глаз его не брызнул лиственной крошкой. Кто-то ахнул. За первым глазом последовал второй. Половина лица, почернев и растрескавшись, посыпалась вниз. Другую половину словно обмело солью.
– Все, – щелкнув зубами, сказал Скаринар.
Он напрягся.
Эльга стояла у панно, глядя на мастера смерти с равнодушием человека, слишком старого, чтобы волноваться о смерти.
– Сдохни! – крикнул Скаринар.
Он вытянул руку в ее сторону. Богачи отшатнулись от возвышения в ожидании казни, крови, брызг. Но ничего не произошло.
– Ты!
Скаринар скрючил пальцы.
На лице его промелькнуло беспомощное выражение. Взгляд разных глаз остекленел. Эльга, вздохнув, двинулась к креслу. Она устала стоять. Зрители следили за ее слабыми, шаркающими шажками, поворачивая головы. Букет тем временем осыпался целиком, до плиток основы, и от лиственного Скаринара не осталось ничего. А за ним и букеты его ставленников, и связующие нити, кукожась и лопаясь, прекратили свое существование.
– Сдохни!
Скаринар топнул ногой.
Кто-то вдруг хохотнул. Уж больно смешно, да-да, смешно выглядело бессилие того, кто совсем недавно внушал ужас. На щеках мастера смерти сквозь белила проступили пунцовые пятна.
– Стража! – закричал он, надсаживая горло. – Убить их всех! Я приказываю! Я – ваш кранцвейлер! Вы должны! Убить их всех!
Эльга села в кресло. Возможно, она на несколько мгновений забылась, задремала, этот крик, это солнце, это путешествие к панно и обратно нехорошо на нее воздействовали. Но когда она подняла голову, на возвышение как раз заскакивал стражник. Короткий меч блеснул в его руке.
– Ты! – заметил его Скаринар. – Молодец! Киян-воин! Будешь командовать тысячей! Но сначала убей ее!
Он показал на Эльгу.
А потом вдруг икнул, потому что короткий меч вошел ему в бок. С некоторым усилием острие проросло из живота, и по клетчатому горжету принялось расползаться красное пятно крови.
– Я – мас…
Скаринар упал на одно колено. Последовал новый удар мечом, и, судя по звуку, металл зацепил кость. Стражник действовал с угрюмой решимостью. Изо рта у Скаринара потоком хлынула кровь. Усмешка пропала с его лица, и оно приняло удивленное и беззащитное выражение, по-детски обидчивое. Сказать он больше ничего не мог.
Эльга закрыла глаза.
