5. Мертвая вода

Эскадры северян закончили сближение. Кильватерным строем стали друг напротив друга и готовились к первому залпу.

Быстроходная гондола подошла к трехмачтовому судну, крайнему в первой линии, с наветренного борта: огонь отсюда вести не будут – по крайней мере, без предварительных маневров. Высокий человек в черном сюртуке перебрался на слоновий нос лодки, где, широко расставив ноги, стал раскручивать над головой крюк-кошку. Гондола билась кранцами из плетеных канатов о борт фрегата. Паруса были спущены, но волнение Реки делало свое дело. Если сорвешься в щель между бортами – раздавит, как ракушку.

Крюк взмыл вверх и зацепился за планшир. Человек дернул за трос, удовлетворенно кивнул, поплевал на ладони и начал подъем. Добравшись до орудийного порта, уперся ногами в ствол двенадцатифутовой пушки и обернулся.

Гондола уже скользила по Реке, удалялась. Глиняные гондольеры ворочали веслами. Багровую лодку скрывало заклинание невидимости. Человек – не кто иной, как Георг Нэй, – мысленно отдал гребцам последние указания, затем забрался на палубу.

По палубе носились матросы. Канониры руководили расчетами. Мимо Нэя пробежал матрос с кокором, кожаным ведром с веревочной ручкой; мышцы на руках северянина вздулись от веса ядра и пороха.

Впрочем, северянина ли? Нэй знал, что в речных боях участвовали наемники со всех уголков Союза Островов. Слава, деньги, азарт – ничего нового.

Северный город-крепость был «близнецом» Сухого Города; близнецом, мозолящим глаза герцога Маринка. Кровопролитные речные баталии, устраиваемые северянами, будоражили похлеще рыцарских турниров. Корабли наблюдателей шли на безопасном отдалении от акватории готового вот-вот начаться боя, знать припала к окулярам зрительных трубок, делались ставки, над палубами плыли подносы с бокалами и закусками. Зрители королевских кровей смотрели за бортовой сшибкой из корзин аэростатов. Эскадру победителей (тех, кто выживет в чугунно-пороховом аду) ждали почести и золото, проигравших – роскошные погребальные суда.

Повсюду мелькала канифасовая форма. Стоял страшный гомон. Нэй вглядывался в лица матросов и канониров. На него не обращали внимания: экипаж судна видел в нем обычного матроса. Придворный колдун Полиса прятался за заклинанием, созданным после изучения амулета анонимности. Амулет Нэй привез с Архипелага Несуществующих, а позже подарил Джиа Бабби, которая скрывалась под литературным псевдонимом Джон Бабс.

У огневых позиций стояли бочки и ведра с водой. Из бочек поливали палубу, чтобы избежать пожара; в ведра бросали фитили.

Нэй схватил пробегающего матроса за мозолистую, черную от такелажной смолы руку. Всмотрелся в лицо – молодое, раскрасневшееся, испуганное. Отпустил.

«Где же этот сопляк?»

Колдун озирался, и тут громыхнуло.

Бортовой залп прокатился по палубе, сотряс фрегат. Пушки откатились, заскрипели фиксирующие тросы. Палубу затянуло густыми бело-сизыми клубами – ветер гнал пороховой дым обратно на корабль. Выброшенные при выстреле картузы и пыжи тоже швырнуло назад; дымясь, они катились по настилу. Матросы заработали мокрыми швабрами.

Нэй продирался сквозь жаркое столпотворение. Хватал за плечи, заглядывал в лица, искал. В который раз корил себя за оплошность: должен был найти сопляка еще в Полисе, не доводить до крайности, но… не нашел, а турнир начали неделей раньше, и вот – он бежит по задымленной палубе боевого корабля северян.

Помощники канониров уселись на подоконники пушечных портов, одна нога за бортом: пробанивали стволы пушек, запихивали картузы с порохом, пыжи, ядра. Управляя системой блоков, канониры накатывали орудия, ганшпугами наводили по стволу на цель, подносили горящие фитили к затравочному отверстию…

Ядро прошило борт и лягушкой запрыгало по палубе. Ворвалось в скопление матросов.

Нэй откатился в сторону, защищая лицо руками. Снаряд проскакал в считаных футах. Но главную опасность несли обломки. В спину Нэя воткнулась огромная щепка. Он перевернулся на бок, дотянулся до щепки рукой и вырвал из тела. Деревянное лезвие пропиталось его кровью.

Другая кровь, чужая, окатила палубу. В голове Нэя мелькнул образ: клетка льва, закончившего трапезу. Вокруг кричали раненые. Проломившее борт ядро снесло помощнику канонира голову, одному матросу оторвало ногу, другому – руку. Рой щепок изжалил, накрыв страшным облаком. К Нэю полз чернокожий матрос – острую щепку загнало в правую глазницу; левый глаз был большим и фиолетовым, но матрос не видел Нэя. Матроса подхватили под руки и потащили к трапу, ведущему на нижнюю палубу. На судне есть корабельный хирург?

Судя по крикам и треску, фрегат словил несколько ядер. На натянутые над палубой сетки сыпался сломанный рангоут. Марсовые стрелки палили из мушкетонов.

Нэй вскочил на ноги. Кто-то схватил его за плечо и встряхнул.

– Третий расчет! Снаряды! Вниз! Живо!

Бородатое лицо на секунду застыло, будто мичман увидел не того, кого ожидал. Например, бледнолицего незнакомца с такотской косой, с пистолетом в набедренной кобуре и шпагой. Заклятие анонимности работало грубо – Нэю так и не удалось в точности повторить энергетические узоры амулета, янтру артефакта, – но здесь никому не было до него дела. Разве что ядрам, для которых все люди были анонимами.

Ядрам и глазастым мичманам.

– Откуда?.. – вырвалось у мичмана.

Рявкнули пушки. Пушечный дым снова заволок палубу. Мичман закашлялся, Нэй высвободился из ослабевшей хватки и побежал к трапу.

«А что, если мотыльки ошиблись, взяли неверный след? Что, если сопляк на другом корабле?»

Магический след привел его на этот корабль, но матросы перебили всех крылатых разведчиков. Самый верный лазутчик, компаньон и друг Нэя, маневрировал среди беспокойных ног. Вынюхивал и высматривал – помогал хозяину. Едва не лишившись хвоста, Вийон взметнулся по грот-мачте на защитную сетку.

«Нашел?» – спросил Нэй у духа.

Крик – вопль десятка глоток – оглушал. Крик боли, способный деморализовать любой экипаж. А ведь бой только начался.

Лярвы, невидимые глазу обычного человека, слизывали кровь с досок. Упивались страхом людей. Матросы двигались будто в тумане, медленно, обессиленно.

Капитан, помощник капитана и мичманы, глотая первый слог, выкрикивали команды, которые никто не слышал. Удушливо пахло порохом и кровью.

«Что, если сопляк мертв?»

Две недели назад улицы Полиса пестрели яркими вымпелами и флагами. На шляпках дам трепетали кудрявые перья, кукольники показывали мистерии, лавочники вышли с товаром на перекрестки. Звон серебряных фанфар возвещал о приближении Дня Творца.

Из таверн доносились крики приветствий:

– Это идет Георг Нэй!

– Храбрый колдун!

– Убийца кракенов!

Нэй нырнул в тень мраморной арки, перешел ров, оставил за спиной кованую решетку ворот, украшенную горящими на солнце золочеными фрагментами, миновал площадь и поднялся по ступеням к парадному входу в резиденцию Маринка. На балкон, с которого герцог приветствовал подданных в праздники, даже не взглянул – насмотрелся, будучи школяром при храме Распятого Человека, затем подмастерьем у Уильяма Близнеца, затем его учеником, затем…

Гвардеец у дверей почтительно кивнул. Внутри дворца Нэя поприветствовал гофмейстер в белой с красным ливрее.

– Господин Нэй. Герцог ожидает вас в кабинете. Я провожу…

– Не стоит. Я помню дорогу.

Пол Большого зала устилали кремовые ковры, под сводом зрели гроздья массивных люстр. Белая лестница с ажурными балясинами, изгибаясь, текла к верхним ярусам. Династия монархов взирала с портретов на стенах, украшенных золотистым шелком и резными деревянными панелями. Скульптуры изображали единственную натуру: милорда Маринка.

Нэй свернул в Зал развлечений, в котором придворные шумно играли в карты. Любопытные глаза поднялись от ломберных столиков, чтобы посмотреть на колдуна. Проходя мимо висящего на стене кошелька для пожертвований жителям Кольца, Нэй бросил туда несколько монет.

В Зале караула скучали гвардейцы. Кожа с серебряным тиснением на стенах. Светильники с монограммой герцога. Тюфяки, помнящие контуры человеческого тела. Возня за ширмой. При виде придворного колдуна стражники у двери вытянулись в струнку.

Нэй попал в длинный коридор, соединяющий Зал караула с апартаментами герцога, перестроенными в рабочие помещения. Окна по правую руку выходили на террасу Фонтанного двора. После смерти супруги Маринка фонтаны работали день и ночь: герцогиня любила здесь отдыхать.

В аванзале плюгавый слуга попросил его подождать, раскланялся и скрылся за глухими занавесями красного бархата.

Ожидая аудиенции, Нэй устроился в кресле с подлокотниками. Положил на колени небольшую сумку, достал оттуда книгу в кожаном переплете, найденную в форте «фениксов» на острове прирученного электричества, и блокнот, в который переносил частично расшифрованные записи. Осмотрелся – овальные окна, зеркала и картины – и спрятал книгу. Раскрыл блокнот.

Глаза нашли рисунок тушью на полях. Нэй смутно помнил, как выводил лицо девушки, очень похожей на… Он перевернул несколько страниц, нашел нужную и стал читать.

«…потерпел крушение после возвращения… далекая звезда… отказ основного… потеряна связь… корабль (груз?) упал… обломки сгорели в плотной сфере… причина поломки…»

Нэй откинулся на спинку и обратил лицо к плафону. Потолочная лепнина золотилась символами флота и регалий монархии, фоном служила решетчатая конструкция.

Помимо записей, сделанных от руки на прежнем языке, в книгу богов-чужаков были вклеены вырезки из других книг, оттиснутых идеальными печатными формами, с «маленькими буквами из старых времен», как говорила Лита. Разобрать записи Нэй не мог – почерк был ужасным, – поэтому сражался с печатными вклейками.

Корабль, вернувшийся со звезд. Корабль, упавший с неба. Мертвый корабль. Не тот ли это корабль, что уничтожил мир до Потопа? И как с этим связан оплавленный камень, возможно обломок далекой звезды, который Нэй нашел вместе с книгой?

В книге говорилось о каком-то отклонении, которое росло и множилось в воде, недалеко от места падения обломков корабля. И о всяких ужасах, которые оно принесло в мир. И о страшном ударе, большой бомбе. Об ударе писали как о возможности уничтожить отклонение… Если, конечно, Нэй правильно понял.

Он снова открыл блокнот, но тут кто-то настойчиво кашлянул.

Красные занавеси колыхнулись, из складок появился слуга, посеменил к противоположной стене и открыл ничем не занавешенную дверь в кабинет герцога.

– Господин…

Чтобы облегчить подачу снарядов, в палубах были прорезаны небольшие люки, один над одним, от крюйт-камеры до открытой орудийной площадки. Матрос в крюйт-камере ставил кокор с зарядом на специальную полку, которая крепилась к каждому люку, матрос на орудийной палубе вытягивал кокор и ставил на полку следующего люка, другой матрос поднимал кокор на главную палубу, где заряды разносили к орудиям. Каждую пушку обслуживали два подносчика.

Вийон юркнул в люк, словно в ход полевки, тут же выскочил из другого – казалось, что орудует не одна ласка, а две. Нырнул, вынырнул. Замер на полке.

«Что случилось?» – спросил Нэй.

При всей сложности задачи звериная мордочка духа выражала растерянность.

«Нашел сопляка?»

Нэй обдумал слова Вийона.

«Это могла быть она?»

«Хочешь найти и проверить?»

«Хорошо».

Нэй вытряхнул из головы Элфи Наста, мертвого предателя, некогда четырнадцатого колдуна Полиса, и его сбежавшую крысу-духа, тоже наверняка мертвую. Вийон разорвал фамильяра Наста в храме Чрева Кита…

Нестройно громыхнуло – запалы горели неравномерно. Замкнутое пространство орудийной палубы усилило звук выстрелов. Грохот оглушил Нэя. Он видел, как откатились пушки, но слышал лишь тонкий протяжный звон.

Матросы неспешно двигались в дымном мареве. Некоторые сидели на корточках, отдыхая. Один лежал у пиллерса. Нэй подошел, присел рядом, повернул голову матроса, чтобы увидеть лицо. Не тот. Глаза закатились, но матрос дышал.

Канониры наводили пушки. Пушечные порты допускали лишь небольшой угол возвышения ствола, но навесной траектории и не требовалось – снаряды прыгали по воде и врезались в суда. На повторение цикла – зарядка, наводка, выстрел – уходило от пяти до десяти минут.

Нэй обошел палубу. Пригнувшись, спустился в коридор у наружного борта. Острый слух Нэя уловил голоса, раздававшиеся впереди; в полутьме дрожали отсветы лампы: плотник с помощником обходили судно, следя за пробоинами в районе ватерлинии. Голоса приближались. Нэй направился в противоположную сторону. Зажег над ладонью магический огонек.

Пушки над головой харкнули чугуном, палуба ухнула вниз, и Нэй раскинул руки в стороны, чтобы не упасть. Огонек погас.

Эскадры обменивались выстрелами, силясь отправить друг дружку в объятия Творца Рек. Ядра стелились над водным ристалищем, ломали рангоут, рвали такелаж, рикошетили и шипели пузырящейся кровью.

Нэй снова зажег огонек. Под ногами мелькнула четырехлапая гибкая тень.

Нэй спустился через люк в пороховую комнату. Ящики с зарядами, бочки с порохом, сваленное в кучу сукно для картузов. Фонари висели высоко, чтобы случайно не задеть. Матросы работали в пампушах, мягкой обуви, подавали в лючки кокоры; слой пороховой пыли был расчерчен следами ног.

Нэю машинально сунули в руки мягкое ведро с зарядом, он машинально принял. Осмотрелся без надежды.

Того, кого он искал, здесь не было.

С кокором в руках Нэй выбрался из люка. «Я промахнулся». Возможно, искать уже некого. Возможно, это конец… в том числе и для него, Нэя. Потому что герцог…

Вийон свалился на плечо, шмыгнул Нэю под мышку, сунул мордочку в ведро, чихнул и снова забрался на плечо. Длинное тонкое тело обвило шею колдуна.

Я нашел маркиза, – радостно пискнул дух.

Нэй прошел в кабинет.

– Ваша светлость.

– Георг! Мой преданный друг! Рад вашему визиту. Присаживайтесь.

Нэй сел в кресло под гобеленом с изображением символа Гармонии. Сам герцог сидел за письменным столом на простом стуле с высокой жесткой спинкой.

– Ваш зверек с вами? Попросить ему орешков? – Герцог кивнул на колокольчик, которым вызывал слугу.

– Вийон изъявил желание остаться с подмастерьем.

– Успехи?

– Пока рано говорить.

Маринк улыбнулся краем рта и склонился над бумагами. Внешность милорда была довольно заурядной: утомленное суровое лицо с ввалившимися щеками, на которых не росла щетина, лицо, изнуренное властью. Выделялись только глаза: проницательные, светло-серые, очень живые. Седые волосы отливали серебром.

– Дайте мне минуту. – Стол был завален письмами, списками, документами и книгами.

Нэй не придумал ничего лучше, как осмотреть кабинет. В который раз.

Помещение было просторным и светлым, его практическое назначение подчеркивали деревянные скамьи и складные стулья вдоль стен и кушетка в алькове за ширмой. На этой кушетке герцогу удалили анальный свищ. В центре стоял круглый стол красного дерева, за которым могло разместиться не меньше двух дюжин человек. Палата министров часто заседала именно за этим столом. За ним герцог принимал прошения. Трапезничал и угощал гостей (перед сервировкой стол покрывали белоснежной скатертью с золотой бахромой). Кабинет, по сути, был сердцем дворца. Или черной дырой.

Но большую часть времени герцог проводил в углу за рабочим столом, заваленным бумагами, с исцарапанной, испачканной чернилами столешницей, напротив камина, рядом с которым некогда было возвышение для музыкантов. Нэй засмотрелся на гобелен, изображающий сцену абордажного боя. Его привлекло речное чудовище на заднем плане – чудовище маскировалось под остров.

Не поднимая головы, герцог спросил:

– Знаете, почему вы здесь?

– Подозреваю, что дело не в Веноне Банти.

– Это решенный вопрос. В плане судьбы Банти.

Кивок Нэя не ускользнул от погруженного в документы герцога – колдун был в этом уверен.

Управляющую при Совете тринадцати заточили в Юго-Восточной башне, которую в народе называли Пыточной. Так постановила Палата, собравшаяся в мае в Салоне решений.

– Слышал, вы ее навещали. – Герцог отложил перо и медленно поднял голову.

«Разумеется, слышал», – подумал Нэй.

Маринк создал Секретный отдел, который неофициально называли Черным кабинетом. В задачи отдела входили оценка настроений среди кругов аристократии и бюрократии, подавление народных волнений, наблюдение за городами Союза Островов и контршпионаж. Во главе «Черного кабинета» стоял Артур Сорель, бывший начальник речной стражи. В кабинет Маринка стекались данные разведки. Доклады передавались в запечатанных конвертах. В числе завербованных агентов наверняка можно было встретить монаха, амнистированного преступника, эмигранта-роялиста, графиню, даже колдуна… Нэй не удивился бы: подозревал Каххира Сахи – придворного колдуна, вечно пропадающего на восточных островах Союза.

Нэй снова кивнул:

– Сир, от Веноны зависели многие аспекты…

Герцог прищурился:

– Вскоре Палата выберет нового батлера.

– Или батлершу, – не удержался Нэй.

– Не думаю, что Придонный это допустит. Не в этот раз.

– Гарри? Но его нет в Палате.

На лице герцога появилась усмешка. Почти добродушная.

– Георг! Порой вы напоминаете мне моего младшего. Та же доверчивая простота и гладкость мысли.

Нэй хлопнул себя по лбу, будто только сейчас пришел к соображению: «Не обязательно быть в Палате, чтобы влиять на ее решения. Особенно если ты член Совета тринадцати». Оба понимали правила игры. Игры, которая велась по правилам герцога.

Герцог позвонил в колокольчик.

– Бокал вина?

Нэй сухо сглотнул. С майского запоя прошел месяц, но он до сих пор не мог смотреть на алкоголь.

– Морс, – сказал он, – если можно.

– Что с вами? Вы позеленели.

– Небольшое несварение.

Склонившись к милорду, плюгавый слуга мелко кивал, его желтоватые глазки слезились. Слуга ушел и вернулся с серебряным подносом, на котором стояли два бокала и тарелка с треугольниками сыров нескольких видов.

Нэй церемонно приподнял бокал и сделал глоток. Ежевичный морс был прохладным. Герцог не притронулся к вину. Довольно долго молчал, прежде чем сказать:

– Кстати, о детях. – Герцог кончиками пальцев помассировал грудь через сорочку. Маринк был небрежен в туалете: сюртук расшнурован, серебряные бечевки висят как попало.

Нэй пока еще не понимал, зачем понадобился герцогу, но чувствовал: сейчас карты лягут рубашкой вниз.

Герцог развернулся вместе со стулом. Теперь стол не скрывал его длинные тощие ноги в черных лосинах и башмаки из тонкой кожи.

– О детях и их развлечениях… – задумчиво произнес герцог.

«Развлечениях?» Если Маринк говорил о маркизе Батте, своем старшем сыне, то развлечения могли быть самыми… специфическими.

Пять лет назад Маринк надумал женить старшего сына на вагландской принцессе – укреплял связи с городом-верфью. Но маркиз Батт вернулся уже другим, тенью себя прежнего. За предстоящим свадебным торжеством стояла мрачная тайна. Маркиз слег, и вскоре было объявлено о его смерти. Принцесса уплыла домой.

После смерти маркиза Батта будущее династии повисло на волоске: у Маринка остался одиннадцатилетний младший сын. Маркиз Алтон. Который думал о престоле чуть больше, чем о брачных играх ночных мотыльков.

Так кого из двух сыновей имел в виду герцог?

Дело в том, что маркиз Батт все это время обитал в подвалах Северо-Западной башни. Что именно с ним стало, не знал даже Нэй. Но подозревал, что вопрос надо ставить так: «Во что превратился старший сын герцога?» Доступ к официально умершему маркизу имели лишь два колдуна: Аэд Немед, травник и лекарь, и Номс Махака, создатель зомби.

– Алтон, – сказал герцог. – Вы ведь знаете, какой он.

– Знаю, – кивнул Нэй.

«Значит, дело в младшем».

Нэй не видел маркиза Алтона довольно давно. Года два, кажется. С тех пор, как пришлось возвращать его с торгового судна, куда четырнадцатилетний герцогский отпрыск устроился матросом. Алтона раздражал отцовский контроль. Он рос открытым и честным, сильным и мужественным, чем был симпатичен Нэю.

– Его никогда не интересовало… – герцог широко повел рукой, – все это. Романтик, глупый романтик. Батт был другим…

Герцог запнулся. Нэй ждал.

– Иногда мне кажется, что Алтон уверовал в собственное бессмертие. И решил проверить его на практике.

– Он был способным учеником, – сказал Нэй. – Сливался со шпагой.

Герцог бросил на колдуна гневный взгляд. Настроение его светлости резко поменялось.

– В этом есть и ваша вина, Георг. Ваши уроки, ваши подвиги.

– Сир, вы лично просили…

– Не забывайся!

Герцог схватил бокал – вино расплескалось по бумагам – и сделал большой глоток. Скривившись, проглотил. Его лицо… На мгновение Маринк стал самим собой – подозрительным, алчным, безумно опасным.

Нэй знал (все знали), что стало с Генрихом Руа, прежним герцогом Полиса. Руа закололи, привязали к хвосту голубого марлина и пустили по Реке. Маринк имел ко всему этому непосредственное отношение.

Маринк переписал историю. Министры были возмущены, но им пришлось заткнуться. Маринк укрепил свое герцогство документами суда. А законы, принятые Руа, признал ложными и злонамеренными. Маринк, чья родословная, как шептали на улице, велась от камердинера, сделал свою власть наглядной, а в качестве символа взял знак Гармонии. Он убеждал полисцев в легитимности своего правления с помощью красивой архитектуры, роскошного дворца и денег. А также шантажа, налогов и штрафов. Вгонял подданных в долги, навязывал залоговые обязательства – и предавать герцога становилось не по карману. Из всех членов Палаты министров самым влиятельным был стремительно возвысившийся Томас Дамбли, который применял статьи давно забытых законов, фабриковал обвинения. Подданные герцога были напуганы и возмущены.

Но ветвь Руа не оборвалась. Чудом спасся брат Генриха – бежал на южные острова, и вскоре оттуда донеслись отголоски нового заговора. Маринк разгромил повстанцев в Янтарной заводи, но беглый граф опять скрылся и собирал новую армию.

Обо всем этом Нэй когда-то шептался с Презренным Элфи Настом, четырнадцатым колдуном. Они обсуждали шаткость трона, будущее Полиса. Крамольные разговоры… Наст поднял мятеж и сгорел на костре. А Нэй вышел сухим из Реки. Он вынес урок. Запретил себе даже в мыслях критиковать Маринка.

– Речные бои северян, – сказал герцог, успокоившись. – Последний год Алтон грезил участием в этой смертельной глупости.

Глава Полиса не мог переварить подобное транжирство – в плане потери плавучих средств, а не человеческих ресурсов.

Нэй молчал.

– Вы знаете, что я отменил турниры при дворе. Из-за Алтона. Он едва не лишился глаза.

– Я помню, – сказал Нэй.

Наконечник турнирной пики имеет три зубца, она не может глубоко вонзиться в тело, но если попадет в лицо…

– Но эти баталии на Соленой реке, эта дикость… Алтон вбил себе в голову, что должен принять в ней участие.

«Так вот в чем дело».

Герцог подался вперед. Холодные глаза смотрели прямо на Нэя, копались в нутре.

– Алтон сбежал. Мне доложили, где он прячется, но… я не хочу так, силой. Станет только хуже. Отцы и дети, вы понимаете… Георг! Вы должны поговорить с ним, он доверяет вам… когда-то доверял и восхищался.

– Я попробую.

– Вы сделаете это. А если будет необходимо, примените магию. Алтон не должен попасть на этот турнир. Отвечаете головой!

Герцог допил вино и швырнул бокал на пол. Затем придвинулся к столу, взял перо и макнул в чернильницу.

– Я напишу адрес, где его найти…

Возвращаясь в Южную башню, Нэй думал о том, что скажет маркизу, как будет его убеждать. «Отцы и дети, вы понимаете…» Откуда ему знать, у него никогда не было детей, во всяком случае тех, о которых он слышал. Ему следует подготовиться, возможно, попросить у Литы совета. Завтра, он наведается к маркизу завтра.

Мимо тянулись дома с длинными галереями. Балконы, на которых полулежала пушистая знать с размалеванными лицами. Где-то играл клавесин. Сухой Город готовился к празднованию Дня Творца.

Назавтра Нэй не нашел Алтона по указанному адресу, сопляк ускользнул, а потом…

Вода заливала трюм через проломленные доски обшивки. Плотник с помощником пытались заделать пробоину.

«Где он?» – спросил Нэй у Вийона. Он не понимал, зачем дух привел его сюда.

По щиколотку в воде Нэй добрался до молодого человека, который возился с грубо сколоченным ящиком, и развернул к себе.

– Алтон, – сказал он, глядя на шрам над правой бровью.

– Кто вы? Не мешайте!

Нэй оборвал нить заклятия анонимности. Он был удивлен: меньше всего ожидал найти маркиза за подобным занятием. Помощник плотника, надо же! Нэй был уверен, что маркиз будет рваться в бой, к орудиям.

– Георг… – узнал маркиз. – Что вы здесь делаете?

– Пришел за тобой.

– Отец? Я никуда…

– Это не обсуждается, – отрезал Нэй. – Не вынуждай меня…

– Вы не посмеете. – Лицо Алтона дрогнуло; лицо, приятное для взора даже сейчас, в усталости боя. За два года он еще больше окреп, превратился в рослого мускулистого парня, закаленного долгими часами упражнений.

– Посмею. Ты знаешь.

«У меня нет выбора».

Плотник перекрикивал шум настырной воды. Алтон обернулся, потом снова посмотрел на Нэя.

– Хорошо. Я пойду с вами. Если…

– Никаких условий.

– Если поможете заделать дыру.

– Идет.

Нэй помог маркизу простелить дно ящика войлоком и уложить мешки с паклей, пропитанной суриковой шпаклевкой. Плотник спилил зазубренные края сломанных досок, и они надвинули ящик на пробоину. Алтон передал Нэю брусок, сам взял такой же – один конец приставил к ящику, а противоположный упер в переборку. Нэй последовал его примеру. Плотник подбил упоры деревянными клиньями.

– Спасибо, – выдохнул маркиз. Нашел взглядом Вийона, улыбнулся: – Привет, Ви!

Нэй схватил маркиза за рукав.

– За мной!

Мокрые до нитки, они выбрались на главную палубу.

В густом дыму невозможно было понять, как развивается бой. Понимали ли это капитаны, их помощники? Канониры и матросы лихорадочно работали у пушек – превратились в механических кукол – и почти не откликались на команды. Закон речного боя: прекратить огонь гораздо сложнее, чем открыть. В пространстве палубы звенело эхо десятка выстрелов.

Нэй задрал голову и увидел на стеньгах гирлянду флагов, синих, красных, желтых, клетчатых, полосатых, с крестами и кругами. Суда передавали зашифрованное послание от флагмана по всей колонне. Эскадра затеяла какой-то маневр.

– И что? Просто убежим? – прокричал маркиз в ухо Нэя.

– Это не мой бой! И не твой!

– Я не хочу быть трусом!

– Трусы не лежат на чужих кладбищах!

«И не ввязываются в смертельные глупости», – здесь Нэй был согласен с герцогом.

Он накинул на себя и маркиза кокон невидимости и поднялся на шкафут. Судно разворачивалось носом к противнику. Капитан кричал в рупор помощникам и мичманам:

– Пройдем сквозь строй! Разорвем и сокрушим продольным огнем! Выбьем флагмана!

Нэй мысленно связался с гондольерами.

– Приготовить книппеля! Огонь с двух бортов по команде! Идем в бреши!

И тут что-то произошло. Фрегат дернулся, будто наткнулся на невидимую стену. Поднятые паруса были полны ветра, но судно остановилось.

От внезапной тишины заложило уши.

– Мертвая вода, – сказал Алтон. Его глаза расширились.

В мертвой воде без видимых причин застревали корабли и лодки. И ни гребцы, ни паруса не могли сдвинуть их с места. Поворачивать, лавировать – бесполезно. Словно кракен прихватил за корму. Или на днище налипла гора ракушек. Речники считали мертвую воду происками подводного дьявола.

И сейчас матросы замерли, будто гвоздями приколоченные к палубе, и канониры остолбенели у пушек. Даже раненые, кажется, перестали стонать, проявив почтение к приближающейся смерти.

Нэй оглядел задымленные корабли, реи – опущенные, точно в знак траура. Нашел капитана. Высокий подтянутый мужчина на шканцах растерянно всматривался в зрительную трубу. Плечи опущены, ветерок колышет редкие волосы.

– О черт, – прошептал Нэй, хватая молодого маркиза за локоть.

Из-за фальшборта взмыло – до самых небес – усеянное шипами щупальце.

Стоячую воду заволокло ряской. Слой из крохотных растеньиц был таким плотным, что поверхность бассейнов казалась паркетом, густо измазанным светло-зеленой краской. Пахло болотом, с арочной дуги свисали клочья ила. Выложенная раскрошившимися плитами дорожка вела к небольшому храму из необожженного кирпича. Прямоугольный фасад со всех сторон обрамляли колонны. Некогда стройный периптер ныне напоминал кариозные пеньки в пасти старого пьянчуги. Двускатная крыша прохудилась, а мозаичная лента над главным входом истерлась.

Тридцать лет назад чудовищный шторм обрушился на Полис. Ту ночь нарекли Левиафановой. Стихия уничтожала флот, в Кольце гибли люди. Они тонули в собственных домах – если Оазис затопило до карнизов первых этажей, какой ад творился за крепостными стенами? Сухой Город тогда только обретал современный вид, всюду гремели стройки. Новоиспеченный герцог пригласил лучших архитекторов из Вагланда, Бергенхейма, Мокрограда и восточных пределов. Денно и нощно они проектировали роскошные дома для знати, сады и бульвары. Территория расчищалась от мрачных кварталов, на месте узких подслеповатых зданий возникали прекрасные фонтаны, просторные парки, пруды и каналы. Маринк будто вознамерился стереть с лица земли любое воспоминание об эпохе Генриха Руа, своего предшественника. И колдуны всерьез опасались, что энергичный реформатор доберется до их башен и даже подземелий.

Но Левиафанова ночь несколько усмирила пыл герцога. Ураган сносил строительные леса, выбивал стекла новеньких особняков, валил деревья. Реставрируемый храм Распятого Человека лишился шпиля. Глупцов, рискнувших выбраться из жилищ, поднимало в воздух и расплющивало о брусчатку. Кто-то клялся потом, что буря сорвала с центрального фронтона дворца кусок штукатурки и обнажился злорадный лик Руа.

Убытки были колоссальными.

Уильям Близнец рассказывал, как пытался добиться аудиенции у герцога, но Маринк заперся в своих покоях, скорбя и выдирая волосы от отчаяния. Вопрос с рыбаками остался открытым… а крепостные ворота – закрытыми. Голытьбу не пустили в Оазис, не спасли от обезумевших волн женщин и детей.

Выжили семьи, успевшие спрятаться в трубах, по которым из Сухого Города сливали в Реку нечистоты. Выжили забившиеся в катакомбы под Навозным рынком и те, кому удалось проникнуть в порт и фабричные подвалы. Установить точное количество погибших не представлялось возможным, ведь никто никогда не проводил в Кольце перепись, но наутро гвардейцы обнаружили сотни трупов у центральных ворот. У ворот Полиса, запершегося от собственных граждан.

Ученики кардинала Галля ночевали в школе с понедельника по пятницу. Но Нэй, услышав от наставников про начинающийся шторм, сбежал и вплавь добрался домой, чтобы защитить маму. Восьмилетний мальчик обнимал испуганную женщину, пустившую его в этот странный мир, гладил по плечам и говорил слова утешения. Она улыбалась ему испуганно и благодарно.

Спустя три десятилетия Нэй не нашел утешительных слов для Литы.

Он просто кивнул на храм:

– Вперед.

– То есть как вперед? Без оружия? Даже без ножа?

– Что есть оружие колдуна?

– Спрашивает человек, обвешанный пистолетами.

Лита посмотрела встревоженно на храм, потом – на крепостные стены в утренней дымке. Как прилипалы присасывались к крупным рыбам, так россыпь маленьких островков соседствовала с Полисом. Давным-давно их очистили от обитателей – или полагали, что очистили. Остров Кавел-Уштье, на который Нэя и Литу доставили глиняные лодочники, отделяла от Кольца узенькая протока. С берега он казался таким же голым утесом, гнездом для чаек, как и прочие острова. Но камень хранил секрет: бухту, заслоненную от посторонних глаз отвесной скалой.

В Левиафанову ночь Кавел-Уштье погрузился под воду. Не стало последнего человека, прислуживавшего в храме, сумасшедшей старухи, с которой любил поболтать Близнец. Ил на дырявой кровле святилища напомнил Нэю о Потопе.

– Так что же это, – повторил Нэй вопрос, – наше оружие?

– Магия? – предположила Лита.

– Мимо. Наше оружие – хитрость. Мало владеть тремя нитями. Надо понимать, как использовать их в решающий момент. Ты слышала про шахматы?

– Н-нет. Но прямо сейчас я слышу, как кто-то смеется.

Она уставилась на один из двух бассейнов.

– Твой козырь, – сказал наставник, – способность заглядывать в мир за чертой. Используй его. Разузнай, где мы.

Нэй следил за изумленным взором Литы и с трудом удерживался от желания прибегнуть к магии похищенного ока, увидеть то, что видит его подмастерье.

– Оно лезет из бассейна…

Хорошенькое личико Литы сморщилось.

– Гнилая треска! Какая уродина… Да разуй ты зенки! Стреляй!

Нэй не шевельнулся, не шевельнулась и ряска в бассейне.

– Это твой урок.

Лита чертыхнулась.

– Ладно! Ладно! Итак…

Она присела на корточки и сосредоточилась.

– Эта старуха… – Лита осеклась и прикусила язык. – Ой, простите, – смущенно потупилась она. – Я не думала… да-да, конечно. Нужно было, да…

Лита болтала с чем-то, что, по ее мнению, находилось в воде. Нэй ждал, переполняемый любопытством.

– Спасибо. Больше не повторится. Я передам.

Лита выпрямилась и помедлила минуту.

– Фух, – выдохнула она. – Ушла.

– Кто? Кто ушел?

– Полезай в чрево кракена, и сам будешь видеть мертвецов.

– Мы теряем время. К полудню надо вернуться в башню, или нас хватятся.

Визит на Кавел-Уштье не был утвержден Министерством.

– Старуха, – терпеливо пояснила Лита. – То есть женщина. Ей не нравится, когда ее называют «старухой», а тем более «уродиной». Впредь не буду так поступать.

– Продолжай.

– Ее зовут Колодезная Пег. Она жила на острове раньше.

«Сомнительное удовольствие, – подумал Нэй, – увидать умершую тридцать лет назад отшельницу, хозяйку острова».

– Колодезная Пег сказала, храм осквернен. Здесь поселилось зло. Мы должны бежать.

Все это колдун знал и без призраков.

– Хорошо, – подытожил он. – А теперь ступай внутрь.

Она явно подозревала, что диалог этим и закончится.

– А ты?

– Меня до сих пор мутит.

– Алкоголик, – скривилась Лита и шагнула под своды зеленобородой арки.

– Может, прислушаемся к совету Колодезной Пег? Она кажется умной. Хотя и наполовину сгнила.

– Урок номер девять, – кашлянул Нэй.

– Ежедневно принимать ванну?

Ванные процедуры – мечту всех девушек Кольца – Нэй обещал Лите с первого дня занятий. Но не спешил выполнять обещание. Разбалованный зверь хуже поддается дрессировке.

– Урок номер девять – не перечить наставнику.

Лита глухо выругалась под нос, заправила за ушко волосы. Став подмастерьем колдуна, она сменила домотканое платье на коричневые брюки из тонкой кожи и легкую курточку со множеством шнурков. Бахрома удобной замшевой шапочки вплелась в каштановые локоны, остриженные короче, чем при первой встрече с Нэем на паруснике клановцев. Высокие голенища сапог обхватывали ладные девичьи икры. По крайней мере, облик подопечной услаждал взор колдуна и компенсировал ее скверный нрав.

Лита вошла в тень храма.

– Урок номер два, – бросил Нэй, бравируя своей надменностью.

– Заклинания – это не набор звуков, – тихо проговорила Лита. Голос ее звучал из спирали, висящей на шее колдуна. Пара переговорных раковин была трофеем, привезенным с Косматого маяка.

– Верно. Преврати звуки в импульс. Бери все, что попадется под руку.

Нэй поднял голову. Заклятие отогнало от Кавел-Уштья чаек. Пернатые не придут на помощь Лите, не в этот раз.

Нэй дернул вторую нить и сделал грязный фасад храма прозрачным. Так он сможет следить за действом. Третьей нитью он соединился с Вийоном. Дух укрывался среди редкого кустарника под периптером.

«Защити ее, если понадобится», – велел Нэй.

Кильватерные колонны рассыпались, как фигуры в биллболе. Суда спешили уйти подальше от обреченного фрегата. Храбрые северяне мгновенно растеряли свой пыл. Нэй представил чертовых наблюдателей, вельмож, подавившихся от радости бутербродами, белокурых принцев и принцесс в безопасных корзинах аэростатов. Сегодняшний праздник обещал быть особенно увлекательным, зрелищным и кровавым.

Акватория пустела стремительно. Остались брошенные лодчонки и пара догорающих люггеров. Фрегат бился, словно ныряльщик, пойманный створками тридакны, людоеда-моллюска. Команда сгрудилась на баке. Только что смерть вышла из Реки и забрала их капитана, а заодно добрую дюжину матросов и мичманов.

Щупальце, обрушившись на корабль, смело кричащих людей, срезало фок-мачту со стеньгой и вантами. Паруса накрыли шкафут.

– Кракен! – вынес приговор окровавленный канонир.

Нэй и Алтон не сговариваясь пробежали по палубе к шканцам.

«И почему именно этот фрегат из стольких возможных?» – злился колдун.

Среди бочек, ведер и лафетов пировали, лакая кровь, лярвы – бородавчатые, гнусные, безвредные.

Настоящая опасность пришла из глубин акватории. Это был не кракен, но, возможно, у чудовища внизу имелись далекие родственные связи с кракенами.

В каких-то ста футах от фрегата пылал люггер. Другой люггер лежал на боку в паутине такелажа, бесстыдно демонстрируя днище. Зверина, резвящаяся в отсветах пламени, была не меньше люггера. Студенистая масса, громадный раздувшийся червь цвета речной волны. По бокам от округлой головы трепетали бесконечные щупальца, два устрашающих пучка, как адская пародия на человеческие руки. Щупальца украшали смертоносные клыки.

В детстве настольной книгой Нэя был бестиарий Дардона и Гвиди. Гравюра на форзаце изображала хищника северных вод.

– Что это такое? – ахнул Алтон, напоминая, что нынче Нэй спасает не только собственную шкуру.

– Тролльвал, – ответил колдун сквозь стиснутые зубы.

В колышущейся массе студня появилось темное пятно. Оно выплыло из недр слизи – внутри того выроста, что мог считаться мордой чудовища. Монструозный деформированный череп, костяная коробка, свободно перемещающаяся в слизком организме, как и говорили Дардон и Гвиди.

Тролльвал готовился к повторной атаке.

Нэй отпрянул от поручней, увлекая за собой злосчастного сопляка.

– Он не успокоится, пока не разрушит корабль.

– Но мы не можем сбежать, – возразил Алтон. – Здесь же люди!

Нэй посмотрел с неприязнью на перепуганных матросов. Многие убрались в трюмы, что означало для них верную гибель.

– Вы когда-нибудь убивали тролльвалов? – Алтон заглянул Нэю в глаза.

– До десятка за день, – пробурчал колдун, собираясь с мыслями. – Хорошо, – сказал он наконец. – Почему бы и нет.

Кто-то из северян – или то был наемник? – идентифицировал в Нэе легендарного победителя кракенов. Изъеденные порохом физиономии озарила надежда.

– Слушай меня. – Нэй подтолкнул маркиза к борту со стороны, так и не поучаствовавшей в бою. На воде покачивалась, маня, гондола. Чуть левее, брошенный экипажем, виднелся изящный десятипушечный тендер. Его формы, его обводы говорили о ходкости, но вот беда: перед боем команда убрала паруса. – Заберись на тот корабль, – сказал Нэй. Алтон открыл было рот, Нэй зашипел: – Урок номер девять!

– Что за урок номер девять? – озадачился маркиз.

– Забудь. – Нэй подумал о Лите: хорошо или плохо, что она сейчас не с ним? – Ты хотел доказать свое мужество. Что ж, внимание дармоедов в зрительном зале приковано к твоей персоне. Помнишь, как поднимать паруса?

– Конечно!

– Готовь тендер и становись к румпелю. Тебе помогут големы.

Алтон облизал потрескавшиеся губы. Фрегат качнулся, встретившись лоб в лоб с самым гадким из обитателей бестиария. И Мокрого мира вообще. Нэй схватил за плечо молодого маркиза. Заглянул в его голубые глаза и не увидел там ничего доставшегося от Маринка.

– Давай, пацан!

На ходу сплетая нити, Нэй ринулся через полубак. Глиняные гондольеры уже шли подобрать Алтона. Вийон рассказал, где сейчас находится тролльвал. Третьей нитью Нэй прощупывал фрегат в поисках ментальных сущностей. Сначала попадались лишь лярвы, но внезапно «удочка» затрепыхалась в руках.

Чего надо? – ворчливо поинтересовались совершенно одинаковые карлики-старички, выбираясь из-под тлеющего паруса. Голые, с остроконечными головами, невидимые для голосящих северян. Клаутерманы, корабельные домовые. Когда-то, рассказывал Близнец, их было много – по пять штук на судне, но со временем популяция незримых докеров и речников сильно сократилась.

Да иди ты! – забурчали клаутерманы. – Еще чего! – и пропали в пороховом погребе.

Цепляясь за бизань-ванты, Нэй запрыгнул на фальшборт.

Тролльвал примерялся к фрегату переплетенными отростками. Частью незанятых щупалец он подтаскивал к себе трупы речников. Череп свободно кувыркался в студне, как дети Оазиса на батуте.

– Эй ты! – Нэй вынул из кармана сморщенный пузырь, который тотчас надулся в ладони до размеров яблока. Пузырь мерцал изнутри оранжевым светом. – Лови!

Нэй послал снаряд в чудовище. Пузырь взорвался, не достигнув цели, но оплескал страшное рыло жидким огнем. Тролльвал взревел. Отростки выстрелили в наглеца.

Заклинание прозрачности растворило портик и часть храмового фасада. Нэй видел Литу, медленно идущую в полумраке. Слышал ее дыхание, доносящееся из раковины. Утро было безоблачным, солнце согревало двускатную крышу и втыкало свои лучи в прорехи. Между тонких световых столбов двигалась Лита, грациозная, словно кошка.

Нэй улыбнулся, провел пальцами по подбородку, приглаживая несуществующую бороду.

– Воняет, – пожаловалась Лита.

Продолговатая целла упиралась в разрушенный алтарь. На месте культовой статуи громоздилось что-то бесформенное.

– Драный ерш! – возмутилась Лита, отворачиваясь. – Рыбьи внутренности! Пятьдесят фунтов гнилой требухи, не меньше!

– Осквернение, – пробормотал Нэй.

– Знаешь, чего бы мне сейчас хотелось?

– Выйти на свежий воздух?

– Нет. Ткнуть тебя физиономией в эту гадость.

Лита подобрала камень, повертелась, напружиненная. Через минуту ее мышцы расслабились, и она пнула сапогом груду мусора.

– Становится скучно.

– Не теряй бдительности.

В ракушке чертыхалось и сопело.

– Я тут вспомнила, – вдруг произнесла Лита. – Я рассказывала тебе про мою маму?

– В общих чертах.

– Моя мама родилась в Вагланде. Ты там бывал?

– Конечно.

– Правда, что там очень красиво?

– Неплохо.

– Ты так интересно все описываешь, Нэй. Почти как мой сосед Билли Коффин. «Неплохо». «Большие дома». «Люди». Заслушаешься.

– Вагланд – опасное место, – сказал Нэй. – Красота его архипелагов обманчива, как и подчеркнутая вежливость обитателей. Каждый третий вагландец колдует, это не запрещено законом. Но опаснее их сосновых лесов только их женщины. Они сводят с ума.

– Как та принцесса, что свела с ума покойного маркиза?

Нэй подумал о старшем сыне Маринка, каким он стал после свадебного путешествия. Вагландцы не признавали Творца Рек, их боги жили в лесных чащобах, и потому этот бледнолицый светловолосый народ был чужд Нэю. В отличие от солдат с острова железных повозок, вагландцы все же служили Гармонии, но как-то совсем по-своему.

Вийон сообщил, что опасность близко. Нэй приказал духу приготовиться. И проговорил как ни в чем не бывало:

– У тебя длинный язык, дочь Альпина. Судьбы знати не касаются плебеев.

Лита помолчала, изучая уплотнение мрака за алтарем. Но долго молчать она не умела.

– Мои родители были самой странной парой, которую можно вообразить. Отец – такой приземленный, малословный, тихий. А мама… она была словно ветер. Носилась в облаках. Я даже не представляю, как она жила в нашей хибаре. Она должна была постоянно врезаться в потолок.

Нэй скорее догадался, чем действительно разглядел: Лита дотронулась до лакированного медальона, Человекомыши.

– Сейчас я думаю, мама и не жила в нашем домишке. Она… находилась сразу везде: в глубине Реки, в рощах Оазиса, в поднебесье. Только не дома. Она любила повторять: «Мы можем быть кем угодно». А папа так сердился. Он не понимал, как это. Если родился рыбаком – ты рыбак, и точка.

Нэю хотелось дослушать откровение Литы. Столь редки были моменты, когда она не дерзила и не ерничала. Но из теней над алтарем вылупилось что-то большое и многоногое.

Лита застыла спиной к гостю. Вернее, к хозяину Кавел-Уштья.

– Оно позади, да?

– Боюсь, что да.

Шесть суставчатых лап плавно опустились на растрескавшийся пол. Лита оглянулась.

– Щучий потрох! Георг Жаба Нэй, это что за черт?

Паучьи лапы длиной в добрых шесть футов удерживали сморщенное, напоминающее хризалиду тело. Венчали конечности клешни величиной с садовые ножницы. Из отворенного – человеческого – рта капала вязкая слюна, и россыпь черных глаз буравила Литу. На южных островах Нэй видел крабов-пауков, но эта особь была гораздо крупнее, и Нэй порадовался, что ветерок не доносит до него тошнотворный запах твари.

«Жди», – сказал он сжавшемуся Вийону.

Краб-паук встал на дыбы и заслонил собой Литу.

Нэй прыгнул на выбленки, стал подниматься по вантам… Подошва соскользнула. В последнюю секунду Нэй ухватился за абордажные сетки, закрепленные за ноки реев. Повис, болтая ногами, подтянулся. Щупальце раскромсало тросы, едва не лишив колдуна ступни.

Бестолочь! – окликнули придворного колдуна. Клаутерманы пнули босыми ножками ящик, полный гранат. – Цветы тебе на могилку не принести?

Спасибо, парни. – Нэй отпустил нить. Человечки пропали. Нэй распихал по карманам кругляши, начиненные порохом и железной стружкой. Парочку гранат стиснул в пальцах. Установил связь с големами. В голове возникла картинка: промокший до нитки Алтон на борту тендера возится с парусами. Славно заскрипели блоки, расправились грот и стаксель.

– Молодец! Молодец, сопляк!

Северяне очнулись наконец и вернулись к пушкам. Пробанивали, заряжали, досылали снаряды, стыдясь своего малодушия. Загремели выстрелы, но враг был слишком близко, и ядра, перелетая, хлопали о воду.

Простейшим заклинанием – первым освоенным на уроках Галля – Нэй поджег фитили.

– Щучий потрох! – Он скопировал интонации Литы. – Поносный ерш!

Гранаты шлепнулись на спину тролльвалу и взорвались, взметая фонтаны студня. Рычащий зверь и не думал подыхать. Щупальца били по фрегату, срезая до основания фальшборты и оставляя от комингсов щепки, но Нэй был проворнее. Его обдавало сквозняком и деревянной крошкой. Половина миссии выполнена – Нэй заманил тролльвала к корме корабля.

– Сопляк, чтоб тебя!

Колдун ненавидел холодную воду, но альтернатива отсутствовала. Дернув незримую ниточку, он сцепил на затылке руки и рыбкой сиганул через фальшборт. Почувствовал в полете, как Вийон прыгнул на спину.

Соленая река приняла Нэя в свои объятия. Июньская, северная, пробирающая до костей. Шпага на перевязи тащила вниз. Грудь распирало от холода, словно воздух, набранный в легкие, стал кусками льда. Нэй поплыл вслепую, доверяя Вийону, и спустя вечность глиняные лапы нащупали его и втащили на шкафут.

– Георг! Как вы?

– Бывало хуже. – Нэй мысленно гаркнул на неповоротливых големов. Двое заняли места на веслах, третий выволок тяжеленную восьмифутовую пушку на бак и присоединился к братьям. Алтон стоял, широко раздвинув ноги, у румпеля. Сын герцога? Смешно же – обыкновенный матрос!

Тендер шел кренясь от ветра, под форштевнем пенилась Река.

– Пойдем на таран. – Нэй поймал глазами болтающиеся в небе аэростаты. – Потрафим принцам.

– Ух. – Алтон вытер пот. – Я готов!

«Не боится, сопляк!»

Нэй невольно улыбнулся. Подобрал пороховой картуз, войлочный пыж, запальную трубку. У ног перекатывались ядра.

– Как в детстве! – воскликнул Алтон. Его лицо было свирепым и взрослым. – Как в детстве, Георг!

Нэй не стал спрашивать, что тот имеет в виду. Вряд ли малыш Алтон встречал тролльвалов в дворцовых покоях.

Прямо по курсу тролльвал огибал фрегат. Щупальца извивались с такой скоростью, что Нэй вспомнил винты летающих акул.

– Идет, сволочь!

Нэй забил в ствол картуз, закатил ядро, сунул пыж – уплотнил. Через запальное отверстие в казенной части пушки проткнул картуз пробойником, вставил запальную трубку и навел ствол на приближающуюся зверюгу. Различил череп, мечущийся внутри студня. Слишком ненадежная цель, но если стрелять в упор…

– Право руля! Так держать, братец!

Магические клейма на парусах тендера гарантировали попутный ветер. Алтон что-то кричал. Щелчком пальцев Нэй высек магическую искру и поджег запальную трубку.

Тролльвал поднялся над водой на десять футов, его тень почти достигла судна. Череп оказался в середине прицела.

Пушка вздрогнула и откатилась – звук выстрела был едва различим за ревом чудовища.

Прежде чем дым заволок глаза, Нэй увидел огромную дыру там, где секунду назад был череп тролльвала, дыру в круглом рыле, осколки костей в студне и расплывающийся серый мозг.

Тендер врезался в тролльвала, прошел навылет, как пуля. Нэя снесло с палубы, он кувыркнулся и плюхнулся в воду. Но даже Река не смыла слизь – казалось, он искупался в топленом собачьем жире. Нэй вынырнул и закашлял, тщетно оттирая щеки. Вийон оседлал темечко колдуна. Шерсть духа слиплась.

– Алтон! Алтон!

Нэй звал маркиза, пока големы затаскивали его обратно на тендер. И выдохнул, заметив над фальшбортом русую голову сопляка.

«Нет, – смилостивился Нэй, – какой же он сопляк. Герой… Сумасшедший герой».

Паруса обвисли, выпачканные студнем, и палубу залило рыбным холодцом. Позади бесформенный глобстер покачивался на волнах. Щупальца дохлого тролльвала сворачивались клубками.

– Георг! – Сидящий в луже Алтон напомнил Нэю одновременно Литу, победившую краба-паука, и самого себя, хвастающегося перед учителем первым триумфом. – Вы это сделали!

– Мы сделали.

– Мы?

Ветер донес до ушей овации. Нэй и Алтон синхронно посмотрели на фрегат. Северяне и наемники аплодировали, стоя на поручнях. Без сомнения, так же аплодировали и вельможи в амфитеатре, и принцы в корзинах аэростатов.

– С Днем Творца, Алтон.

– И вас, Георг. – Маркиз повернулся к Нэю. – Вы объясните отцу, что я – хороший матрос?

«Глупый мальчик», – улыбнулся колдун.

– Быть хорошим матросом – не фокус, – сказал он. – В мире так много хороших матросов, канониров и плотников. И так мало хороших правителей.

Знай Алтон, что подобной крамолой Нэй делился лишь с Элфи Настом, к тому же давным-давно, он прислушался бы к негромким словам колдуна.

От грохота заложило уши. Храм выкашлял облако пыли, словно исторг из своих недр само зло. Колыхнулся ил на арке, и в святилище полился свет. Нэй, отмахиваясь от пыли, пронесся между обглоданных колонн и застыл, удивленный.

Лита сидела на алтаре, чумазая, но до щемящей нежности прекрасная. Замшевая шапочка съехала к виску и оттопырила ушко. Бахрома свисла на лоб, Лита сдула ее и спросила, сияя:

– И как?

Нэй осмотрелся. Из-под завалов, бывших минуту назад кровлей храма, торчала сломанная суставчатая лапа. Стропило, падая, размозжило краба-паука, превратило в лепешку. Солнце озаряло святилище, испепеляло тьму.

Потрясающе! Разве можно односложным заклятием обрушить камень? Пожалуй, и трех нитей было бы маловато, а подмастерья не владели тремя магическими приемами сразу.

– Ничего сложного, – сказала Лита, прочитав замешательство на лице учителя. – Поняв, что выход заблокирован, я стала искать помощь. Вокруг не было ни зверей, ни птиц, и я вспомнила, что ты говорил про очаг.

– Очаг силы! – воскликнул Нэй. – Ты взяла энергию у местных духов?

Лита улыбнулась, бахвалясь. Только что на глазах могучего колдуна хрупкая девчонка угрохала краба-паука крышей!

– Не совсем, – сказала Лита. – Я выискивала следы божества, которому поклонялась здесь Колодезная Пег. Но Потоп вымел из храма даже намек на его эманацию. И когда эта гадость почти достала меня… когда ты смотрел с безопасного расстояния, как я гибну…

Вийон вынырнул из обломков и запрыгнул на колени к Лите. Она принялась тискать его, и предательский дух подставил мягкий животик девичьим пальцам.

– Так вот, меня осенило. Ты не говорил о таком, но я почувствовала, что это мой шанс. Кавел-Уштье, как и любой остров, кишит микроорганизмами. Они хранят коллективную память о буре тридцатилетней давности. И эта память сильна. Я взяла ее – это было как проглотить стихию. Я направила ментальные волны в потолок.

Скажи ей, что мы всегда были рядом, – попросил Вийон.

Нэй промолчал. Он смотрел сквозь дыру в кровле на вернувшихся чаек.

– Не похвалишь меня? – прищурилась Лита.

– Противник был хлипким. Но ты все равно справилась неплохо.

Лита хохотнула – будто отрыгнула – и спросила, принимая серьезный вид:

– А что такое «нимфолепсия»?

– Это болезнь, меняющая плоть и кости. Говорят, те, кто услышал пение нимф, превращаются… в разное.

– Например, в гигантских крабов?

– Ты считаешь…

– Колодезная Пег мне сказала. Эта тварь была человеком. Шпионом. Его послал… погоди, я вспомню… Роа?

Нэй заморгал:

– Руа? Генрих Руа?

Занятно: вчера на приеме во дворце Нэй думал о старом герцоге Полиса, герцоге, с которым так жестоко расправился Маринк.

– Нет, не Генрих… Балтазар.

Веки Нэя захлопали чаще:

– Колодезная Пег, мертвая отшельница, говорила про Балтазара Руа?

– Ага. И кто он?

– Брат герцога Руа, казненного тридцать четыре года назад. Балтазара Руа изгнали из Сухого Города, запретив появляться в территориальных водах Союзных Островов. Милорд полагает, он кормит раков за чертой Реки.

Лита ухмыльнулась:

– А там, в Оазисе, тот еще гадюшник, я права?

Нэй решил не комментировать дерзкое высказывание.

– Значит, по словам старой ведьмы…

– Она не любит, когда так говорят…

– …Балтазар Руа послал в Полис шпиона?

– Да, но по дороге шпион столкнулся с нимфами и… остался жить на Кавел-Уштье, питаясь рыбной требухой.

Нэй погрузился в раздумья. Наблюдал, как Лита играет с лаской. Почесывая мягкую шерстку, девушка передразнивала наставника:

– Ты справилась неплохо. Не то чтобы идеально, но неплохо по моим жабьим меркам…

– Лита, – кашлянул Нэй, – до того как краб вылез, ты рассказывала про мать. Про то, что каждый может быть, кем захочет. К чему ты вела?

– О. – Лита опустила Вийона на пол. – Я просто вспомнила, что ты говорил про того паренька… младшего сына Маринка.

– Про Алтона.

В голове зазвучал голос герцога: «Алтон не должен попасть на этот турнир. Отвечаете головой!»

– Раз он хочет быть матросом – это его право.

– Боюсь, – улыбнулся Нэй, – такие вопросы решать милорду.

– Дети не являются собственностью отцов. – Щеки Литы вспыхнули гневным румянцем. – Не важно, что ты родился во дворце, что десяток нянек мыли твою задницу. Если мечтаешь о жизни обычного речника…

– Какое тебе дело до маркиза? – перебил Нэй.

– Маринк велел тебе вернуть сына. Я представила, что мой отец нанял бы жабу вроде тебя вернуть меня в Кольцо.

– За кой шиш? Ну ты сравнила! Дворец и свою хибару.

– Мы оба, – твердо сказала Лита, – ошиблись местом рождения. Но мы можем менять судьбу. Становиться матросами или подмастерьями главной жабы Полиса. Служить Маринку или своей совести.

– Моя совесть – Гармония. – Нэю вдруг осточертел этот разговор. Он побрел к выходу, к бухточке и лодке на отмели. Завтра он – надо будет, силой – притащит сопляка во дворец. А после переговорит с Артуром Сорелем, бывшим начальником речной стражи, и потребует заново прочесать прибрежные островки на предмет неучтенных соседей.

– О, вы так милы, – сказала Лита, склоняясь к ряске в бассейне. – Пустяк. Мне это ничего не стоило. И да, простите, что не представились сразу. Я – Лита, дочь Альпина. Этот малыш – Вийон. Кто? Тот надутый мужлан? Жаба, да. Так его и зовут. Жаба Нэй.

Шагающий по плитке колдун тяжело вздохнул.

Остров материализовался из неправдоподобного густого тумана. Только что там клубилась молочно-белая мгла, и вот перед гондолой возвышаются монолитные плиты.

– Побыстрее, – прикрикнул худощавый темноволосый мужчина, стоящий на носу лодки. Гребцы, безмолвные и безропотные, заработали веслами. В грозной тишине скрипели уключины и пенные волны разбивались о валуны.

«Лингбакр», – зачарованно подумал брюнет.

Остров-крепость производил неизгладимое впечатление, хоть и был в разы меньше Полиса. Камень одевал его как броня; никакого пологого берега, стены взмывали из воды и полностью окольцовывали город. Над куртиной рос горб из темных, порченных непогодой коттеджей. Дома располагались так плотно, что кровли наезжали друг на друга, ни дать ни взять черепичная шапка великана. Судя по всему, остров имел форму купола, сплошь утыканного непритязательной архитектурой. Точно сказать было нельзя, мешали внешние оборонительные стены. Внизу, у воды, чернели запертые ворота доков, готовых изрыгнуть наружу маневренные корабли без опознавательных знаков. Остров ощетинился бетонными сваями, как войско, сомкнувшее щиты, – копьями. Единственный вход был узким и головокружительно высоким.

Нос голубой гондолы указывал прямо на него. Гондольеры – кряжистые зомби, детище колдуна Номса Махаки – не отдыхали сорок часов.

Брюнет так много слышал о Лингбакре, но не предполагал, что легендарный остров находится всего в двух сутках пути от Полиса. Замаскированный вечным туманом и магией…

Внимательный взор сфокусировался на балкончиках, протянувшихся вдоль куртин. Там выстроились люди, и чем ближе подплывал брюнет к Лингбакру, тем четче их видел.

Не стрелки или лучники, нет. Безоружная стража. Согбенные старики и дряхлые старухи, они уцепились крючковатыми пальцами за перила, остолбенели точно статуи.

Они были слепы. Дюжина чернокожих слепцов.

Зрительная труба продемонстрировала глаза, затянутые катарактой цвета тумана. У других верхняя часть лица пряталась под грязными повязками. У третьих вовсе не было глаз, лишь провалы пустых глазниц. Ветер трепал седые патлы, звенел медальонами, массивными серьгами и кандалами. Стариков приковали к балкону толстой цепью.

Слепые колдуны охраняли крепость, творили магию без сна и покоя. Всё, как говорил Аэд Немед, придворный травник.

Брюнет всматривался в узкий зев ворот.

Его, конечно, давно заметили.

Воины в старомодных кирасах следили с причала.

– Сушите весла, – сказал брюнет. Зомби подчинились, гондола ткнулась в причал, похожий на язык остывшей лавы.

– Я…

– Вас ждут, – перебил офицер, судя по акценту, северянин. Лингбакр давал приют всем, вне зависимости от происхождения. Взамен он требовал преданности и готовности умереть за вождя.

Улица змеилась по крутому склону, обрамленная угрюмыми, словно выпачканными сажей, коттеджами. В щелях между булыжником копошились черви. Брюнет карабкался вверх и чувствовал взгляды из-за дырявых гардин и покосившихся ставен.

Лингбакр был прямой противоположностью жизнерадостного и сытого Оазиса. Клоакой, городом падальщиков.

Брюнет нащупал позолоченную рукоять автоматического пистолета, подаренного на пятидесятилетие герцогом Маринком.

Брюнета звали Артур Сорель, и всю свою жизнь он служил Гармонии… служил так, как ее понимал. На его глазах официальную трактовку Гармонии переписывали дважды, подстраивали под двух разных властителей. Сорель считал, что смерть любого из его работодателей ничто по сравнению с Высшим Смыслом: смотреть, как течет Река, и поспевать за течением.

Сегодня течение занесло Артура Сореля, главу тайной полиции, в логово заклятого врага Полиса.

Улица заканчивалась у подножия стрельчатого здания, похожего на Храм Распятого. Сорель толкнул кованую дверь и переступил порог.

Пучина поглотила дни, когда в храме служили мессы. Теперь тут находился пропахший мойвой трактир, и Сорель подумал было, что заблудился, но увидел на стене портрет Генриха Руа, а под портретом – тучное тело и круглую лысую башку Балтазара Руа.

– Сэр. – Сорель почтительно склонил голову.

Руа махнул рукой, подзывая. Самопровозглашенный король Лингбакра облачился в простые рыбацкие штаны и несвежую батистовую рубаху, очки с прямоугольными дымчатыми стеклами прятали колючие глазки. По прикидкам Сореля, брату казненного герцога было лет шестьдесят.

Не только место, выбранное для аудиенции, но и его обитатели показались агенту, мягко говоря, странными. У колонны хлебала мутное пойло безобразная толстуха со шрамами на щеках. В накидке из шкуры селки, с металлическим стержнем, пропущенным сквозь носовую перегородку, она напоминала ожившее чучело. Не менее колоритным было существо, сидящее возле закопченного окна. Расшитый серебряной нитью камзол диссонировал с уродливой нечеловеческой мордой. По чешуе, шишкам на черепе и вертикальным зрачкам Сорель опознал сектанта, члена Змеиного Клана. Тупые и смердящие клановцы захватывали беззащитные деревни и стоянки браконьеров, приносили Речной Змее жертвы: девственниц, детей.

Вряд ли толстуха в шкуре селки была девственницей. Она не интересовала клановца, равно как и визитер. Когтистыми лапами сектант перебирал содержимое миски – жуков и пиявок.

Сорель пересек помещение, стараясь не выказывать эмоций, рождаемых ароматами и физиями здешних обитателей.

– Артур. – Аристократическая кисть агента исчезла в лапище Балтазара Руа. Сорель задался вопросом: захвати Руа власть в Полисе, переделает он дворец Маринка под трактир? – Как добрались?

– Быстрее, чем предполагал.

– Хвала Реке.

Под мышками Руа растекались пятна пота. Рубашка трещала на выступающем животе. Но в его взгляде, в жестах было столько властности, что Сорель невольно проникся уважением. В нем заговорила кровь трех поколений служак, верных псов своих господ. Да, пожалуй, Сорель примет сторону изгнанника. Пока Гармония благоволит Лингбакру, пока на горизонте не возник более успешный претендент на трон.

Этот, с жирными пальцами кабацкий король был приятнее и понятнее Артуру Сорелю, чем Маринк или напыщенный Томас Дамбли из Палаты министров.

А если совесть обращалась к агенту голосом покойного отца, он вспоминал Левиафанову ночь и себя, двадцатипятилетнего, созерцающего детские трупики у главных ворот.

Маринк переиначил законы и попрал Гармонию, а Творец Рек утопил почему-то нищих и убогих. О тех трупах, о голубоглазом малыше с разбухшими ручками думал Сорель тридцать четыре года, за неимением другого хозяина исполняя приказы милорда.

– Познакомьтесь с моими друзьями. – Руа хлопнул по столу, задребезжали рюмки. – Зеленозубая Дженни – командор объединенного пиратского флота, избранная законным голосованием зимой.

Толстуха оскалила клыки, действительно зеленые, будто она ела траву. Заманить в союзники флибустьеров – дорогого стоило. Сорель оценил, галантно приподнял шляпу.

– Блоха, – пророкотала Зеленозубая Дженни прокуренным басом.

– Никаких манер, – добродушно рассмеялся Руа. Сорель нахмурился. Почудилось, что под батистом от брюха к груди Балтазара что-то проползло.

– Посол от Змеиного Клана, – рекомендовал Руа человека-рептилию. – Вы в курсе, у них не бывает имен. Я зову его Бобби.

Бобби заграбастал и отправил в пасть жменю жуков.

– Сполоснете горло?

Сорель окинул быстрым взором грязную посуду и вежливо отказался.

– Тогда перейдем к делу. Обсудим политику, как должно трем мужчинам.

Под третьим собеседником, понял гость, подразумевался Генрих Руа, написанный маслом на морщинистом холсте.

Сорель докладывал тем же тоном, каким отчитывался перед Маринком, о настроениях в Оазисе и союзных городах, о северянах, которые не придут на помощь Полису, а будут равнодушно наблюдать за сменой власти.

– Вагланд?

– О нет, – улыбнулся Сорель, – их заботят лишь они сами.

– Однажды они сослужили нам добрую службу. – Руа намекал на судьбу молодого маркиза Батта. – А что же Калькутта? Словяки?

– Сложно прогнозировать. Велики шансы, что раджа предпочтет нейтралитет. Словяки готовы драться хоть с Левиафаном, а царица Чернава захочет испробовать в бою новые ладьи. Но Калькутта и Мокроград далеко. Нужно опередить их.

– Хорошо. – Руа макнул палец в рюмку, облизал его и причмокнул. Темный холмик опять взбугрился под батистовой рубахой. – Что насчет Совета тринадцати?

– Не все так радужно. Аэд Немед поддержит бунт, и Махака со своими зомби. Большинство колдунов трусливы, они пересидят катаклизмы в подвалах, не станут путаться под ногами. А четверых из тринадцати никто не видел целую вечность: возможно, Улаф Ус и старцы давно сгнили под землей. Но есть те, кто по-настоящему предан нынешнему правителю. На его сторону встанут Клетус Мотли, Юн Гай, Георг Нэй… – Холмик задергался под тканью, будто реагируя на последнее имя.

– Нэй, – повторил Руа, как бы между прочим погладив себя по груди. – Я помню его учителя. И я читал книжку… Джон Бабс, да?

Сорель скривился, выказывая свое отношение к макулатуре борзописца.

– А мне понравилось, – буркнул Руа. – Увлекательно. Георг Нэй… Славный парнишка, жаль, он по иную сторону баррикад.

Сорель не успел даже вообразить Нэя в компании мятежника, Зеленозубой Дженни и клановца. Из ворота батистовой рубашки высунулась острая черная мордочка.

– Кажется, мой друг не согласен с нашей оценкой мистера Нэя.

– Это… дух?

Сорель присмотрелся к крысе, гнездящейся на шее Балтазара. Руа почесал грызуна за ушком, полупрозрачным, пронизанным красными артериями.

– Блуждающий дух, – с теплом в голосе сказал Руа. – Нашел новое гнездышко.

– Не фамильяр ли это Элфи Наста?

– У вас прекрасная память, как и полагается главе секретной службы.

– Я думал, что фамильяры служат только колдунам.

– А я и есть колдун! – Руа щелкнул пальцами – и, как по волшебству, плохонькому кабацкому волшебству, из глубин трактира выскользнул здоровенный детина с бутылью. Он наполнил рюмки, стоящие перед хозяином, и – ведь руки трактирщика нещадно дрожали – заодно оплескал стол.

– Ерунда! – прервал Руа заикающиеся извинения. – Чем не магия, а? – Он проглотил содержимое двух рюмок подряд. – И потом, – Руа вытер губы воротом рубахи, – у моего осиротевшего друга особые счеты с Нэем. Поверь, этот крысюк дает порой бесценные советы.

«Творец, – мысленно взмолился Сорель, – куда я попал?»

Зеленозубая Дженни шумно харкнула на половицы. Клановец чавкал, и по подбородку его сочилась белесая жижа. Крыса предателя Элфи Наста юркнула под рубашку Балтазара Руа.

– Совет тринадцати, если позволите выразить мое мнение, не так важен для нас, как Палата министров. Маринк долго запугивал ее представителей, он воспитал потенциальных врагов. Сейчас они молчат, но достаточно искры…

Сорель отринул сомнения, он снова оседлал коня, рассказывая о парламенте, влиятельной фигуре кардинала-педофила Галля и о его препирательствах с Маринком. Это походило на шахматы или математику. Сорель обожал логарифмы и задачи из сферической тригонометрии.

– …министр Дамбли ради своего кресла пойдет на все. С его помощью ваше восшествие на престол станет легитимным.

– Престол займу не я. – Губы Руа изогнулись в обманчиво простоватой улыбке. Холодные умные глаза буравили переносицу агента.

– Не вы?

– О, я стар для этого. После смерти Маринка и его младшего сына герцогом Сухого Города станет маркиз Батт.

Сорель не совладал с эмоциями. Перед внутренним взором возникли подвалы Северо-Западной башни, куда однажды привел его Аэд Немед. Сырые казематы, решетка, и за прутьями – горящие белым огнем бельма. Наследник престола, официально умерший маркиз Батт в кромешном мраке царапал ногтями стену. Любовь к вагландской принцессе стоила парню разума и души.

– Сэр! Боюсь, маркиз… не вполне человек.

– Это именно то, что нужно Полису, – сказал Руа. – Хаос. Вы знаете, что такое хаос?

– Сэр?

– Хаос – излюбленное дитя Гармонии. Мы убьем отца и коронуем безумного сына. Пожалуй, в первую очередь стоит вычеркнуть из игры маркиза Алтона.

Сорель понимающе кивнул. Мальчик, околдованный кораблями и странствиями, – лишняя фигура на шахматной доске. Грязная работа… Сорели никогда ею не гнушались. Во имя Гармонии в любом обличье.

– Да, еще. Внедрите своего человека в Совет Кольца.

– О. – Агент помахал в воздухе кистью. – Совет Кольца – это показуха. Они ни на что не влияют.

– Позвольте не согласиться. – Руа поднялся из-за стола, вырос над гостем на добрый фут. – Маринк превратил рыбаков в рабов. Но разучились ли они ненавидеть? Забыли ли жертву, принесенную милорду Левиафановой ночью? О нет. Ненависть – это хворост. Распространите среди голытьбы листовки. Напомните о страданиях, пускай они спросят себя, во имя чего умирают? Если Полис не сдастся, Кольцо откроет нам ворота, и мы отдадим райские сады на разграбление нищим.

Сорель молчал, и, прочитав замешательство на его бледном лице, Балтазар Руа негромко произнес:

– Это неостановимо, Артур. Это новая Гармония. Прекрасная и беспощадная.

Трупы детей в ледяной воде, голубоглазый ребенок, чье-то дитя. Сорель ковырнул старую рану и тем укрепился в собственной правоте.

– Да, сэр, – сказал он. – Во имя Гармонии.

Задумчивый, он шел по мощеной улочке, и дома скрипели ставнями, перешептывались тенями, щелкали ружейными затворами. Во рту стоял неприятный привкус, словно Сорель ел жуков или целовался с Зеленозубой Дженни.

На причале солдаты подносили спички к волосам зомби и поджигали их, хохоча.

Три поколения Сорелей верой и правдой служили сами себе, и три следующих поколения повторят путь предков, если на то будет воля Творца.

Глава тайной полиции Полиса вдохнул полной грудью, вгляделся в свинцовые облака… и только теперь понял, что остров движется.

Что Лингбакр плывет на север, окуренный туманом.