Гэхан Уилсон
Гэхан Уилсон родился в 1930 году в Эванстоне, штат Иллинойс. По его собственным словам, он с детства был не от мира сего, любил играть в одиночестве, обожал фэнтези и научную фантастику и особенно увлекался страшными рассказами, публиковавшимися в журнале «Странные истории». Под влиянием рассказов Лавкрафта и комиксов Чарльза Аддамса он начал рисовать собственные комиксы, которые появились на страницах упомянутого журнала, а затем и других изданий — таких как «Кольерс уикли», «Взгляд», «Национальная сатира», «Ньюйоркер» и «Плейбой» (последние два и по сей день публикуют его оригинальные, уморительные комиксы с участием гигантских гротескных монстров и прочих жутковатых гостей из иных миров).
Помимо деятельности художника-комиксиста Уилсон зарекомендовал себя и как талантливый писатель, на счету которого — юмористические романы «Последнее дело Эдди Деко» (1987) и «Любимая всеми утка» (1988), романы-фэнтези для детей «Гарри, толстый медведь-шпион» (1973), «Гарри и морской змей» (1976) и «Гарри и волшебный луч» (1978), более пятнадцати книг комиксов и пользующиеся большой популярностью рассказы, которые публиковались в известной антологии Харлана Эллисона «Новые опасные видения» (1972), «Журнале фэнтези и научной фантастики», «Плейбое» и других изданиях. Он также является создателем компьютерной игры «Gahan Wilson's the Ultimate Haunted House». Уилсон награжден премией Всемирного конвента фэнтези (1981) и премией Милтона Каниффа за вклад в жанр от Национального общества карикатуристов (2005).
Рассказ «Вода была мокра насквозь…» был впервые опубликован в журнале «Плейбой» в мае 1967 года.
Вода была мокра насквозь… (© Перевод С. Теремязевой.)
У меня было ощущение, что мы омерзительно противоречим тихой безмятежности, окружавшей нас. На чистой синеве неба не было ни единой тучки или птицы, ничто не нарушало тишины широко раскинувшегося пляжа, где мы были одни. Море, сиявшее в лучах восходящего солнца, манило своей чистотой. Хотелось броситься в его волны и умыться, но я боялся его испачкать.
Мы грязь и больше ничего, подумал я. Мы стайка уродливых липких жучков, ползущих по чистой и гладкой поверхности мрамора. На месте Бога я бы глянул вниз, увидел, как мы тащим на себе дурацкие корзинки для пикников да яркие нелепые одеяла, наступил бы на нас ногой и раздавил всех в лепешку.
В таком месте надо быть влюбленными или монахами, но мы были всего лишь кучкой скучающих и скучных пьяниц. Когда находишься рядом с Карлом, невозможно не напиться. Добрый, прижимистый старина Карл — великий провокатор. Он использует выпивку, как садист использует кнут. Он пристает к тебе с предложением выпить до тех пор, пока ты не начинаешь рыдать, сходить с ума или же, напившись, падаешь замертво; этот процесс доставляет Карлу величайшее наслаждение.
Мы пили всю ночь, а когда наступило утро, кому-то из нас — кажется, Мэнди — пришла в голову блестящая идея устроить пикник. Естественно, все нашли эту мысль превосходной, все были в прекрасном настроении, быстро упаковали корзинки, не забыв о выпивке, набились в машину и вскоре уже были на пляже — кричали, размахивали руками и искали место, где можно устроить нашу идиотскую пирушку.
Отыскав широкий плоский камень, мы решили, что это будет стол, и выгрузили на него наши запасы — наспех подобранную коллекцию пакетов с едой и бутылок со спиртным.
Наряду с прочими продуктами кто-то сунул в корзину банку колбасного фарша. При виде этой банки на меня внезапно нахлынула волна странной тоски. Я вспомнил войну и себя, молоденького солдатика марширующего по Италии. Вспомнил, как давно это было и как мало я сделал из того, о чем мечтал в те годы.
Открыв банку с фаршем, я отошел в сторонку, чтобы с ней предаться воспоминаниям, однако длилось это недолго. Люди из компании Карла не любят одиночества и не любят воспоминаний, поэтому им трудно представить, что кому-то на свете это нравится.
Моей спасительницей стала Ирен, всегда отличавшаяся особой чувствительностью: Ирен не в силах видеть одинокого человека, поскольку для нее самой одиночество несколько раз едва не закончилось весьма печально. Одиночество — и пилюли, чтобы покончить с этими страданиями…
— Что с тобой, Фил? — спросила она.
— Ничего, — ответил я, разглядывая нанизанный на вилку кусок розового фарша. — Вкус такой же, как и прежде. Ничего не изменилось.
Она осторожно опустилась на песок рядом со мной, стараясь не расплескать ни единой капли виски из своего стакана — должно быть, миллионного по счету.
— Фил, — сказала она, — меня беспокоит Мэнди. Она выглядит такой несчастной!
Я взглянул на Мэнди. Запрокинув голову, она заливалась смехом от очередной шутки Карла. Тот, улыбаясь, смотрел на нее; его зубы поблескивали, а глубоко посаженные глаза казались мертвыми, как всегда.
— А с чего ей быть счастливой? — спросил я. — Господи боже, да что у нее есть такого, чтобы чувствовать себя счастливой?
— О, Фил, — сказала Ирен. — Тебе нравится изображать ужасного циника. Она ведь жива, разве этого мало?
Я взглянул на Ирен, размышляя, что она имеет в виду — она, столько раз пытавшаяся свести счеты с жизнью. Я решил, что никогда этого не узнаю. Еще я понял, что совсем не хочу колбасного фарша. Обернулся, чтобы зашвырнуть его подальше, внеся тем самым свою лепту в загрязнение пляжа, — и вот тут-то их и увидел.
Они находились далеко, фигурки не больше точки, однако в их облике было что-то странное, заметное даже с большого расстояния.
— А мы здесь не одни, — сказал я.
Ирен взглянула в ту сторону.
— Эй, смотрите! — крикнула она. — Здесь еще кто-то есть!
Все посмотрели туда, куда она показывала.
— Это еще кто? — спросил Карл. — Они не знают, что этот пляж — моя собственность?
И рассмеялся.
У Карла две страсти: собственность и власть. Когда напивается, он корчит из себя правителя мира.
— Покажи им, кто здесь главный, Карл! — сказал Хорес.
У Хореса всегда в запасе искрометные шуточки вроде этой, на все случаи жизни. Долговязый, лысый, с огромным адамовым яблоком, он, как и я, работает на Карла. Честно говоря, мне было бы жаль Хореса, если бы не гаденькое подозрение, что ему просто нравится пресмыкаться. Хорес поднял тощий кулак и погрозил парочке, расположившейся на пляже.
— Вы бы валили отсюда! — крикнул он. — Это частная собственность!
— Слушай, когда ты заткнешься и перестанешь быть идиотом? — спросила его Мэнди. — Нельзя так разговаривать с незнакомыми людьми. Кстати, не исключено, что это их собственность.
Не знаю, как это вышло, но Мэнди — жена Хореса. Между прочим, его дети разговаривают с ним примерно так же. Хорес тут же замолчал и принялся застегивать свою ветровку, поскольку, во-первых, похолодало, а во-вторых, ему приказали замолчать.
В нашу сторону двинулись две фигуры. Одна, высокая и грузная, двигалась какой-то странной раскачивающейся походкой. Вторая, низенькая и сутулая, выписывала замысловатые зигзаги, шагая рядом со своим огромным, как башня, спутником.
— Они идут к нам, — сказал я.
Внезапно налетевший холодный ветер и приближение двух незнакомцев оказало на нас какое-то странное впечатление. Мы притихли и молча наблюдали, как они идут. Чем ближе они подходили, тем более странной казалась нам их внешность.
— Господи боже! — воскликнула Ирен. — У низенького-то квадратная шляпа!
— Мне кажется, она сложена из газеты, — заметила, прищурившись, Мэнди. — Ну да, это газета, сложенная газета.
— Нет, вы только поглядите на усы этого высоченного негодяя! — сказал Карл. — Я таких зарослей в жизни не видел.
— Они мне что-то напоминают, — проговорил я.
Все посмотрели на меня.
Да это же Морж и Плотник…
— Они похожи на Моржа и Плотника, — сказал я.
— На кого? — спросила Мэнди.
— Только не говори, что никогда не слышала о Морже и Плотнике, — ответил Карл.
— Никогда, — сказала Мэнди.
— Какое безобразие, — отозвался Карл. — Ты просто невежественная сучка. Морж и Плотник — это, наверное, два самых популярных литературных персонажа. Льюис Кэрролл сочинил про них стишок в одной из своих книг про Алису.
— «Алиса в Зазеркалье», — подхватил я и процитировал:
Рыдает Плотник, плачет Морж,
Дойдя до бережка
Когда вокруг один песок,
И впрямь берет тоска.
Мэнди пожала плечами.
— Ну и что? Зато я красивая.
— Простите, что вмешиваюсь в ваш разговор, — сказала Ирен, — но у маленького действительно есть носовой платок.
Мы уставились на незнакомцев. Низенький держал в руках огромный носовой платок, который он время от времени прикладывал к глазам.
— А что, низенький — Плотник? — поинтересовалась Мэнди.
— Да, — ответил я.
— Тогда все в порядке, — сказала она, — потому что он тащит пилу.
— Да, так оно и есть, — подтвердил Карл. — Да поможет нам Бог. А чтобы картинка была полной, смотрите — на нем фартук.
— Значит, ваш Плотник должен носить фартук? — спросила Мэнди.
— Кэрролл об этом не упоминал, — сказал я, — но на иллюстрациях Тэниэла Плотник действительно носит фартук. И нос у него такой же, и челюсть квадратная, как у этого.
— Черт, двойники какие-то, — произнес Карл. — Одна только заминка — этот Морж вовсе не морж, он просто похож на моржа.
— А ты подожди, — посоветовала ему Мэнди. — Вот сейчас на нем начнет расти мех, а изо рта вылезут длинные бивни.
И тут странная парочка заметила нас. По-видимому, наше присутствие оказалось для них полной неожиданностью. Они резко остановились, уставились на нас, и низенький быстро спрятал носовой платок.
— Странно, что они нас до сих пор не замечали, — прошептала Ирен.
Высокий медленно двинулся вперед, осторожно переступая ногами. За ним последовал низенький, стараясь держаться за его спиной, подальше от нас.
— Первый контакт с пришельцами, — сказала Мэнди, и Ирен и Хорес нервно захихикали.
Я промолчал. Я уже решил, что больше не буду работать у Карла, что вся его компания мне не по душе — может быть, за исключением Ирен, — а эти незнакомцы вызывают у меня настоящий ужас.
Тут высокий улыбнулся, и все изменилось.
Моя работа связана с индустрией развлечений, рекламой и связями с общественностью. Мне приходится иметь дело с самыми обаятельными мальчиками и девочками нашей гордой страны. Поэтому я стал настоящим профи по части обворожительных улыбок и научился им противостоять — так сказать, оделся в крепкую броню. Когда ко мне подходит напудренный красавчик, сияющий белоснежной улыбкой, я понимаю это так: он просто демонстрирует мне, чем будет меня кусать, только и всего.
Однако в улыбке Моржа скрывалось нечто совершенно иное.
Улыбка Моржа подействовала на меня так, как ничто не действовало уже много лет: она растопила мое сердце. Я специально употребил столь сентиментальную фразу. При виде его улыбки я понял, что этому человеку можно доверять; я кожей почувствовал, что он обходителен и любезен, что у него благие намерения. Его сходство с Моржом из сказки перестало меня пугать, теперь я находил его смешным и милым. Я обожал его, как когда-то в детстве обожал своего плюшевого медвежонка.
— О, простите, — звучным голосом произнес он, — надеюсь, мы вам не помешали.
— Надеюсь, мы не помешали, — пискнул Плотник, выглядывая из-за спины своего спутника.
— Гм, дело в том, — вновь загудел Морж, — что мы вас не сразу заметили.
— Дело в том, что мы разговаривали, — добавил Плотник.
Когда вокруг один песок,
И впрямь берет тоска.
— О песке? — спросил я.
Морж потрясенно уставился на меня.
— Д-да… раз уж вы сами догадались.
Подняв огромную ногу, он затряс ею, чтобы вытряхнуть из ботинка песок.
— Сил никаких нет, — пожаловался он. — Набивается в обувь, потом рассыпается по всему ковру.
— Надо его убрать, вот что, — сказал Плотник.
«А семь служанок, — Морж спросил, —
Ну, скажем, за семь лет
Смести метлой песок долой
Смогли бы или нет?»
— Убрать весь песок? Но его слишком много! — удивился Карл.
— Действительно, — ответил Морж, с мрачным неодобрением оглядывая пляж, — слишком много.
Затем он взглянул на нас, и мы вновь окунулись в сияющие лучи его улыбки.
— Однако позвольте нам представиться, — сказал он.
— Надеюсь, вы извините Джорджа, — вставил Плотник, — он у нас обожает церемонии, вы заметили?
— Ну и что? — Морж похлопал Плотника по бумажной шляпе. — Это Эдвард Фарр, а я Джордж Твиди, к вашим услугам. Боюсь, мы с ним… э-э… немного пьяны.
— Да-да. Немного.
— Мы ушли с восхитительной вечеринки. Наверное, нам лучше вернуться и продолжить.
— Если, конечно, найдем еще немного топлива, — прибавил Фарр, помахивая пилой.
К этому времени он осмелел настолько, что вышел из-за спины приятеля и стоял прямо перед нами.
— Так вот, к вопросу о вечеринке, — продолжал Твиди. — Вы не видели, здесь где-нибудь не валяется плавник? Мы весь пляж обшарили, нигде ничего.
— Мы-то думали, его на берегу полно, — сказал Фарр, — а здесь один песок.
— Готов поклясться, вы искали устриц, — сказал Карл.
И вновь Твиди изумленно уставился на него.
«О Устрицы! — воскликнул Морж. —
Прекрасный вид кругом!
Бегите к нам! Поговорим,
Пройдемся бережком».
— Устриц? — спросил он. — О нет, нет, устрицы у нас есть. Нам их не на чем приготовить, вот в чем дело.
— Потому что нам кое-чего не хватает, — подхватил Фарр, глядя на своего спутника.
— Полагаю, да, — задумчиво отозвался тот.
— Боюсь, с топливом мы вам помочь не сможем, — сказал Карл, — но можем предложить выпить с нами.
Его голос показался мне необычным, и я насторожился. Я обернулся к нему и через некоторое время понял, чем вызвано мое удивление.
Его глаза. В кои-то веки, впервые в жизни в них появилось дружелюбное выражение.
Не хочу сказать, что у Карла рыбьи бесцветные глаза, вовсе нет. Такими они кажутся на первый взгляд. Но только на первый. На самом деле Карл отлично умеет выражать свои чувства взглядом, лицом, всем телом. Можно сказать, он мастер экспрессии. Он умеет казаться трогательно-заботливым, или дружелюбным, или исполненным холодной ярости, или своим в доску, и всегда одинаково убедительно.
В том-то и дело — он «умеет казаться». Если познакомиться с Карлом поближе и узнать его получше, а на это уйдет немало времени, можно понять, что на самом деле он не испытывает никаких чувств. Наверное, потому что когда-то, очень давно, он умер или был убит. Возможно, в детстве. Возможно, он родился мертвым. И под любой маской его выдают глаза — глаза трупа.
Но сейчас все изменилось. В глазах Карла сквозило искреннее дружелюбие, это было хорошо видно. Улыбка Твиди-Моржа сотворила чудо. Карл восстал из могилы. Я чувствовал благоговение.
— Чудесная мысль, старина! — сказал Твиди.
Приятели с видимым удовольствием взяли предложенные им стаканы и стали знакомиться с остальными участниками пикника. Когда Твиди уселся рядом со мной, я почувствовал сильный запах рыбы, но, как ни странно, это мне понравилось. Я обрадовался его соседству. Он взглянул на меня и улыбнулся, и мое сердце совсем растаяло.
Вскоре выяснилось, что все то, что мы выпили до встречи с новыми знакомыми, было лишь затравкой. Твиди и Фарр оказались закаленными выпивохами, и мы, глядя на них, старались не отставать.
Мы произносили дурацкие тосты и с радостью обнаружили, что Твиди — отличный рассказчик. Особо ему удавались всякие страшилки, дикие истории о совершенно непостижимых вещах, событиях и персонажах. Его фантазия не знала предела.
И Морж заводит разговор
О всяческих вещах.
Сначала о капусте речь,
Потом о королях,
Про рачий свист, про стертый блеск
И дырки в башмаках.
Мы смеялись и пили, пили и смеялись. Вскоре я уже спрашивал себя: почему же всю свою жизнь я был мрачным и угрюмым сукиным сыном, вечно недовольным подозрительным негодяем, в то время как самая великая тайна, тайна самой жизни так проста — нужно наслаждаться ею, наслаждаться каждым прожитым днем, принимая все таким, как есть.
Я оглянулся по сторонам и усмехнулся, нисколько не заботясь о том, что обо мне подумают. Все участники пикника были веселы и здоровы, все выглядели гораздо лучше, чем раньше.
Ирен казалась по-настоящему счастливой. Она тоже открыла тайну жизни. Больше она не станет принимать таблетки, подумал я. Теперь, когда она встретила Твиди, открывшего ей эту тайну, чертовы таблетки больше не понадобятся.
Я не верил глазам — Хорес и Мэнди держались за руки! Они сидели, тесно прижавшись друг к другу, и дружно смеялись, когда Твиди рассказывал очередную историю. Мэнди больше не будет ворчать, подумал я, а Хорес перестанет заискивать — и все потому, что они тоже узнали великую тайну.
Затем я взглянул на Карла, смеющегося и расслабленного, забывшего обо всем на свете, полностью раскрепощенного после стольких лет…
Я вновь взглянул на Карла.
Потом я посмотрел на свой стакан, потом — на свои колени, потом — на сверкающее, чистое, далекое и безликое море.
И тут я понял, что мне холодно, очень холодно, а в небе не видно ни одной птицы, ни единого облака.
Вода была мокра насквозь.
Песок насквозь был сух.
Не видно было в небесах
Ни птиц, ни даже мух.
Надеясь услыхать о них,
Не напрягайте слух.
Эта часть стихотворения представляет собой точное описание безжизненной земли. На первый взгляд звучит прекрасно, мягко, но когда перечитываешь текст, понимаешь, что на самом деле Кэрролл описывает голую безжизненную пустыню.
Внезапно тишину прорезал голос Карла:
— Эй, Твиди, да это здорово! Богом клянусь, отличная мысль! Правда, ребята?
Ему ответил дружный хор голосов, выражающих одобрение. Все вставали на ноги. Я смотрел на них снизу вверх, как человек, который проснулся в незнакомом месте и не понимает, что происходит. Все глупо посмеивались, глядя на меня.
— Вставай, Фил! — крикнула мне Ирен.
Ее глаза сияли, но не от счастья. Теперь я это видел.
Воскликнул Морж: «Какой позор
Бедняжек обижать!»
Хлопая глазами, я смотрел на них, переводил взгляд с одного на другого.
— Старина Фил, похоже, немного перебрал, — смеясь, сказала Мэнди. — Да вставай же, Фил! Идем, продолжим вечеринку!
— Какую вечеринку? — спросил я.
Я никак не мог понять, что происходит. Все вокруг потеряло форму, исказилось, стало смешным и нелепым.
— Ради бога, Фил, — проговорил Карл, — Твиди и Фарр пригласили нас пойти к ним и продолжить вечеринку. У нас больше не осталось выпивки, зато у них полно!
Я осторожно поставил на песок пластиковый стаканчик. Если бы все заткнулись хоть на минуту, подумал я, моя голова бы прояснилась.
— Пошли с нами, сэр! — весело прогудел Твиди. — Прогуляемся немного, это совсем рядом!
«О Устрицы! — воскликнул Морж. —
Прекрасный вид кругом!
Бегите к нам! Поговорим,
Пройдемся бережком».
Он по-прежнему улыбался, но его улыбка на меня больше не действовала.
— Вы не сможете взять за ручки первых четверых, — сказал я.
— Э? О чем это вы?
Но чур лишь первых четверых
За ручки мы берем.
— Вы не сможете взять за ручки первых четверых, — повторил я.
— А ведь он прав, — сказал Фарр, Плотник.
— Ну, — отозвался Морж, — если вы и в самом деле не можете идти, приятель…
— О чем вы там толкуете? — спросила Мэнди.
— Он зациклился на этих идиотских стихах, — ответил Карл. — Льюис Кэрролл на него страху нагнал.
— Слушай, Фил не будь занудой и не разрушай компанию, — сказала Мэнди.
— Да ну его к черту. — Карл двинулся вперед.
Все потянулись за ним. Кроме Ирен.
— Ты уверен, что не хочешь пойти с нами, Фил? — спросила она.
На солнечном свету она казалась тоненькой и хрупкой. Я понял, что от настоящей Ирен почти ничего не сохранилось, а то, что находилось передо мной, — жалкие остатки.
— Да, — ответил я, — уверен. А ты уверена, что хочешь пойти с ними?
— Конечно уверена, Фил.
Я подумал о таблетках.
— Вижу, — сказал я. — Полагаю, тебя уже ничто не остановит.
— Да, Фил, ничто.
Потом она наклонилась и поцеловала меня. Поцеловала очень нежно, и я почувствовал прикосновение ее сухих потрескавшихся губ и легкое теплое дыхание.
Я поднялся на ноги.
— Останься, — попросил я.
— Не могу, — ответила она.
Потом повернулась и побежала за остальными.
Я смотрел, как они уходили все дальше, следуя за Моржом и Плотником. Я смотрел, как они приблизились к тому месту, где берег уходил за поворот, и скрылись за утесом.
Я посмотрел на небо. Голубое и чистое. Безликое.
— И что ты об этом думаешь? — спросил я у неба.
Ничего. Оно меня даже не заметило.
«Друзья, готовьтесь. Мы хотим
Поужинать средь вас».
«Как?! Нами?! — Устрицы кричат;
Их пробирает дрожь. —
Так, значит, ваша доброта
По сути дела — ложь!»
Вот именно — ложь.
Я сорвался с места и побежал по пляжу в сторону утеса. Я поминутно спотыкался и едва не падал, потому что был пьян. Слишком пьян. Я слышал, как под ногами трещали маленькие раковины, как хрустел песок.
Наконец я тяжело плюхнулся на землю и остался лежать, хватая ртом воздух. Сердце бешено колотилось. Я слишком стар для таких забегов. Не бегал столько лет. Много курил и пил. Вел абсолютно нездоровый образ жизни. Я никогда и ничего не делал правильно.
Я заворочался на песке, пытаясь встать, и не смог. Сердце колотилось так, что я испугался. Я физически ощущал, как отчаянно оно стучит, перегоняя по артериям пульсирующую кровь.
Как устрица, которую колышет морская вода.
Друзья, отлично мы прошлись.
Но нам пора назад.
Устрицей было мое сердце.
Я встал, вновь упал, опять встал и побежал, увязая в песке, широко открыв рот и чувствуя, как раскаленный воздух обжигает легкие, Я весь вспотел, пот ручьями стекал у меня по телу, холодный ветер пронизывал насквозь.
Друзья, отлично мы прошлись.
Но нам пора назад.
Я завернул за утес и застыл на месте, пошатываясь, затем упал на колени.
В чистом голубом небе не было ни одного облака, ни единой птицы, ничто не нарушало тишины далеко раскинувшегося песчаного пляжа.
…Промолвил Плотник Устрицам,
А те в ответ молчат.
Иначе и не может быть…
Ничто не нарушало тишины пляжа, но они были там, все они. Ирен и Мэнди, Карл и Хорес, и еще четыре человека. Прямо возле утеса.
Но чур лишь первых четверых
За ручки мы берем.
Морж и Плотник сделали два захода.
Я пополз к ним на коленях. Мое сердце, мое сердце-устрица стучало так, что я не мог подняться на ноги.
Те четверо тоже устроили пикник на пляже, как и мы. У них тоже были пластиковые стаканы и тарелки, и они также принесли с собой бутылки с выпивкой. Они сидели и ждали, когда вернутся Морж и Плотник.
Ирен лежала прямо передо мной. Ее неподвижные глаза смотрели вверх, в небо. В чистое голубое небо. В левый глаз ей попало несколько песчинок. На лице почти не было крови. Лишь несколько капель попало на подбородок. Страшная рана на груди уходила вниз и направо. Я протянул руку и дотронулся до ее кисти.
— Ирен, — тихо произнес я.
Иначе и не может быть:
Их съели всех подряд.
Я взглянул на остальных. Все были мертвы, как и она. Морж и Плотник съели устриц, оставив лишь раковины.
Плотник так и не нашел топлива, так что они съели их сырыми. При желании устриц можно есть и живьем.
Я еще раз позвал Ирен по имени — просто так, чтобы запомнить, как оно звучало, — затем повернулся и пошел прочь. Завернув за утес, я остановился. Где-то впереди расстилался пляж — огромный, ровный, пустынный и очень отдаленный.
Даже если бы я пустился бежать, чтобы поскорее скрыться, пляж все равно был очень далеко.
notes
