Дэн Симмонс

Книга: Вампирские архивы: Книга 2. Проклятие крови

Дэн Симмонс родился в 1948 году в Пеории, штат Иллинойс, а в дальнейшем жил в различных больших и малых городах Среднего Запада. В 1970 году он получил звание бакалавра искусств по специальности «английская литература» в колледже Уобаш, а годом позже — звание магистра педагогики в Вашингтонском университете в Сент-Луисе и восемнадцать лет проработал в системе начального образования. Его первый рассказ, «Река Стикс течет вспять», написанный при участии Харлана Эллисона, в 1982 году победил на литературном конкурсе, объявленном журналом «Сумеречная зона», и появился в печати в тот день, когда у автора родилась дочь.

Большинство ранних сочинений Симмонса относятся к литературе ужасов, начиная с его дебютного романа «Песнь Кали» (1985), удостоенного Всемирной премии фэнтези. После выхода в свет романа «Лето ночи» (1991) его жанровые пристрастия начали смещаться в область научной фантастики, хотя роман «Дети ночи» (1992) получил, среди прочего, премию «Локус» в категории «Лучший хоррор». Роман «Гиперион» (1989), удостоенный премий «Хьюго» и «Локус», стал одной из самых успешных книг писателя. Его структура (странствие группы паломников, ищущих демоническое божество по имени Шрайк, к планете Гиперион и рассказ каждого из них о причине своего путешествия) восходит к «Кентерберийским рассказам» Джеффри Чосера.

Рассказ «Утеха падали», название которого заимствовано из стихотворения Джерарда Мэнли Хопкинса, был впервые опубликован в журнале «Омни» в сентябре-октябре 1983 года. Позднее Симмонс расширил его в роман с тем же названием (в русском переводе «Темная игра смерти»), который в 1990 году был удостоен премии Брэма Стокера.

Утеха падали (© Перевод А. Кириченко)

Я знала, что Нина отнесет смерть этого битла Джона на свой счет. Полагаю, что это проявление очень дурного вкуса. Она аккуратно разложила свой альбом с вырезками из газет на моем журнальном столике красного дерева. Эти прозаические констатации смертей на самом деле представляли собой хронологию всех ее Подпиток. Улыбка Нины Дрейтон сияла, как обычно, но в ее бледно-голубых глазах не было и намека на теплоту.

— Надо подождать Вилли, — сказала я.

— Ну конечно, Мелани, ты права, как всегда. Какая я глупая. Я ведь знаю наши правила.

Нина встала и начала расхаживать по комнате, иногда бесцельно касаясь чего-то или сдержанно восторгаясь керамическими статуэтками и кружевами.

Когда-то эта часть дома была оранжереей, но теперь я использую ее как комнату для шитья. Растениям здесь по-прежнему доставалось немного солнечного света по утрам. Днем комната выглядела теплой и уютной благодаря солнцу, но с приходом зимы ночью здесь было слишком прохладно. К тому же мне очень не нравилось впечатление темноты, подступающей к этим бесчисленным стеклам.

— Обожаю этот дом. — Нина повернулась ко мне и улыбнулась. — Просто не могу передать, как я всегда жду возвращения в Чарлстон. Нам нужно проводить здесь все наши встречи.

Но я-то знала, как Нина ненавидит и этот город, и этот дом.

— Вилли может обидеться, — сказала я. — Ты же знаешь, как он любит похвастаться своим домом в Голливуде. И своими новыми девочками.

— И мальчиками.

Нина засмеялась. Она здорово изменилась и потускнела, но ее смех остался прежним. Это был все тот же хрипловатый детский смех, который я услышала впервые много лет назад. Именно из-за этого смеха меня тогда потянуло к ней; тепло одной девчушки притягивает другую одинокую девочку-подростка, как пламя — мотылька. Теперь же смех этот лишь обжег меня холодом и заставил еще больше насторожиться. За прошедшие десятилетия слишком много мотыльков слеталось на пламя Нины.

— Давай выпьем чаю, — предложила я.

Мистер Торн принес чай в моих самых лучших фарфоровых чашках. Мы с Ниной сидели в медленно передвигающихся квадратах солнечного света и тихо разговаривали о пустяках: об экономике, в которой обе ничего не понимали; о совершенно вульгарной публике, с которой приходится теперь сталкиваться, летая самолетами. Если бы кто-нибудь заглянул из сада в окно, он подумал бы, что видит стареющую, но все еще привлекательную племянницу, навестившую любимую тетушку. (Нас не могли принять за мать и дочь: тут я не уступлю.) Все считают, что я хорошо, даже стильно одеваюсь. Господь свидетель, я дорого плачу за шерстяные юбки и шелковые блузки, которые мне присылают из Шотландии и Франции. Но рядом с Ниной мой гардероб всегда выглядит безвкусным. В тот день на ней было элегантное светло-голубое платье. Оно обошлось ей в несколько тысяч долларов, если я правильно угадала модельера. Этот цвет так оттенял ее лицо, что оно казалось еще более совершенным, чем обычно, и подчеркивал голубизну ее глаз. Волосы Нины поседели, как и мои, но она по-прежнему носила их длинными, закрепив бареткой, и это ее не портило. Напротив, она выглядела шикарно и моложаво, а у меня было ощущение, что мои короткие искусственные локоны блестят от синьки.

Вряд ли можно было подумать, что я на четыре года моложе Нины. Время обошлось с ней не слишком сурово. И она чаще искала и получала Подпитку.

Нина поставила чашку с блюдцем на столик и вновь беспокойно заходила по комнате. Это было совсем на нее не похоже — проявлять такую нервозность. Остановившись перед застекленным шкафчиком, она обвела взглядом вещицы из серебра и олова и замерла в изумлении.

— Господи, Мелани… Пистолет! Разве можно в таком месте хранить старый пистолет?

— Это антикварная вещь, — пояснила я. — И очень дорогая. Вообще ты права, глупо держать его тут. Но во всем доме нет больше ни одного шкафчика с замком, а миссис Ходжес часто берет с собой внуков, когда навещает меня…

— Так он что, заряжен?!

— Нет, конечно, — солгала я. — Но детям вообще нельзя играть с такими вещами… — Я неловко замолчала.

Нина кивнула, но в ее улыбке была изрядная доля снисходительности, и она не пыталась это скрыть. Она подошла к южному окну и выглянула в сад.

Будь она проклята! Нина Дрейтон даже не узнала тот пистолет. Это много о ней говорит.

В тот день, когда его убили, Чарлз Эдгар Ларчмонт считался моим кавалером уже ровно пять месяцев и два дня. Об этом не объявляли официально, но мы должны были пожениться. Эти пять месяцев представили, как в микрокосмосе, всю ту эпоху — наивную, игривую, подчиненную строгим правилам настолько, что она казалась манерной. И еще романтичной. Причем в самом худшем смысле этого слова — подчиненной слащавым либо глупым идеалам, к которым могли стремиться только подростки. Мы были как дети, играющие с заряженным оружием.

У Нины — тогда она была Ниной Хокинс — тоже имелся кавалер: высокий неуклюжий англичанин, исполненный самых благих намерений. Звали его Роджер Харрисон. Мистер Харрисон познакомился с Ниной в Лондоне годом раньше, в самом начале поездки Хокинсов по Европе. Этот долговязый англичанин объявил всем, что он сражен, — еще одна нелепость той ребяческой эпохи, — и стал ездить за Ниной из одной европейской столицы в другую, пока ее отец, скромный торговец галантереей, вечно готовый дать отпор всему свету из-за своего сомнительного положения в обществе, довольно сурово не отчитал его. Тогда Харрисон вернулся в Лондон, — чтобы привести в порядок дела, как он сказал, — а через несколько месяцев объявился в Нью-Йорке, как раз в тот момент, когда Нину собрались отправить к тетушке в Чарлстон, чтобы положить конец другому ее любовному приключению. Но это не могло остановить неуклюжего англичанина, и он отправился за ней на юг, строго соблюдая при этом все правила протокола и этикета тех дней.

У нас была превеселая компания. На следующий день после того, как я познакомилась с Ниной на июньском балу у кузины Селии, мы наняли лодку и отправились вчетвером вверх по реке Купер к острову Дэниел на пикник. Роджер Харрисон обо всем судил серьезно и даже немного напыщенно и потому был отличной мишенью для Чарлза с его совершенно непочтительным чувством юмора. Роджер, похоже, совсем не обижался на добродушное подтрунивание; во всяком случае, он всегда присоединялся к общему смеху со своим непривычным британским хохотом.

Нина была без ума от всего этого. Оба джентльмена осыпали ее знаками внимания, хотя Чарлз всегда подчеркивал, что его сердце отдано мне, но все понимали: Нина Хокинс — одна из тех девушек, которые неизменно становятся центром притяжения мужской галантности и внимания в любой компании. Общество Чарлстона тоже вполне оценило шарм нашей четверки. В течение двух месяцев того, теперь уже такого далекого, лета ни одна вечеринка, ни один пикник не могли считаться удавшимися, если не приглашали нас, четверых шалунов, и если мы не соглашались участвовать в этом. Наше первенство в светской жизни было столь заметным и мы получали от него столько удовольствия, что кузина Селия и кузина Лорейн уговорили своих родителей отправиться в ежегодную августовскую поездку в штат Мэн на две недели раньше.

Не могу припомнить, когда у меня с Ниной возникла эта идея насчет дуэли. Возможно, в одну из тех долгих жарких ночей, когда одна из нас забиралась в постель к другой и мы шептались и хихикали, задыхаясь от приглушенного смеха, едва послышится шорох накрахмаленного передника, выдававший присутствие какой-нибудь горничной-негритянки в темных коридорах. Во всяком случае, идея эта естественно возникла из романтических притязаний того времени. Эта картинка — Чарлз и Роджер дерутся на дуэли из-за какого-то абстрактного пункта в кодексе чести, касающегося нас, — наполняла меня и Нину прямо-таки физическим возбуждением.

Все это выглядело бы совершенно безобидным, если бы не наша Способность. Мы так успешно манипулировали мужчинами (а общество того времени ожидало от нас такого поведения и одобряло его), что ни я, ни Нина не подозревали о существовании чего-то необычного в нашей способности переводить свои капризы в действия других людей. Парапсихологии тогда не существовало; точнее, она сводилась к стукам и столоверчению во время игр в гостиных. Как бы то ни было, мы несколько недель забавлялись, предавались фантазиям и шепотом обсуждали их, а потом одна из нас — или мы обе? — воспользовалась нашей Способностью, чтобы перевести фантазию в реальность.

В некотором смысле то была наша первая Подпитка.

Я уже не помню, что послужило предлогом для дуэли — возможно, недоразумение, связанное с какой-то шуткой Чарлза. Не помню, кого Чарлз и Роджер уговорили стать секундантами во время той противозаконной прогулки. Я помню только обиженное и удивленное лицо Роджера Харрисона. Оно было просто карикатурой на тяжеловесную ограниченность и недоумение человека, попавшего в безвыходную ситуацию, созданную вовсе не им самим. Помню, как поминутно менялось настроение Чарлза, веселье и шутки внезапно переходили в депрессию и мрачный гнев; помню слезы и поцелуи в ночь накануне дуэли.

То утро было прекрасным. С реки поднимался туман, смягчивший жаркие лучи восходящего солнца. Мы направлялись к месту дуэли. Помню, как Нина порывисто потянулась ко мне и пожала мою руку — это движение отдалось во мне электрическим током.

Большая часть происшедшего в то утро — провал, белое пятно. Возможно, из-за напряжения того первого, неосознанного случая Подпитки я буквально потеряла сознание, меня захлестнули волны страха, возбуждения, гордости… Я поняла, что все это происходит наяву, и в то же время ощущала, как сапоги шуршат по траве. Кто-то громко считал шаги. Смутно помню тяжесть пистолета в чьей-то руке… Наверное, то была рука Чарлза, но я этого никогда не узнаю в точности. Помню миг холодной ярости, затем выстрел прервал нашу внутреннюю связь, а острый запах пороха привел меня в чувство.

Погиб Чарлз. Никогда не изгладится из моей памяти вид невероятного количества крови, вылившейся из маленькой круглой дырочки в его груди. Когда я подбежала к нему, его белая рубашка стала алой. В наших фантазиях не было никакой крови. Там не было и этой картины: голова Чарлза запрокинута назад, на окровавленную грудь изо рта стекает слюна, а глаза закатились, так что видны только белки, как два яйца в черепе. Когда Роджер Харрисон рыдал на этом поле погибшей невинности, Чарлз сделал последний судорожный вздох.

Что случилось потом, я не помню. Только на следующее утро я открыла матерчатую сумку и нашла там среди своих вещей пистолет Чарлза. Зачем мне понадобилось его сохранить? Если я хотела взять что-то на память о своем погибшем возлюбленном, зачем было брать этот кусок металла? Зачем было вынимать из его мертвой руки символ нашего безрассудного греха?

Нина даже не узнала этого пистолета. И этим о ней все сказано.

Прибыл Вилли.

О приезде нашего друга объявил не мистер Торн, а компаньонка Нины, эта омерзительная мисс Баррет Крамер. Она выглядела бесполой: коротко подстриженные черные волосы, мощные плечи и пустой агрессивный взгляд, который ассоциируется у меня с лесбиянками и уголовницами. По моему мнению, ей было лет тридцать пять.

— Спасибо, милочка, — сказала Нина.

Я вышла поприветствовать Вилли, но мистер Торн уже впустил его, и мы встретились в холле.

— Мелани! Ты просто великолепна! С каждой нашей встречей ты кажешься все моложе. Нина! — Когда он повернулся к Нине, голос его заметно изменился.

Мужчины по-прежнему испытывали легкое потрясение, видя Нину после долгой разлуки. Далее пошли объятия и поцелуи. Сам Вилли выглядел еще ужаснее, чем когда-либо. Спортивный пиджак на нем был от прекрасного портного, а ворот свитера успешно скрывал морщинистую кожу шеи с безобразными пятнами, но, когда он сдернул с головы веселенькую кепку, длинные пряди седых волос, зачесанные вперед, чтобы скрыть разрастающуюся плешь, рассыпались, и картина стала неприглядной. Лицо Вилли раскраснелось от возбуждения, на носу и щеках предательски проступали капилляры, выдавая чрезмерное пристрастие к алкоголю и наркотикам.

— Милые леди, вы, кажется, уже знакомы с моими компаньонами Томом Рейнолдсом и Дженсоном Лугаром?

Двое мужчин подошли ближе, и теперь в моем узком холле собралась, казалось, целая толпа. Мистер Рейнолдс оказался худым блондином; он улыбался, обнажая зубы с прекрасными коронками. Мистер Лугар — огромного роста негр с массивными плечами, на его грубом лице застыло угрюмое, обиженное выражение. Я была абсолютно уверена, что ни я, ни Нина никогда прежде не видели этих приспешников Вилли.

— Что ж, пройдемте в гостиную? — предложила я.

Толкаясь и суетясь, мы поднялись наверх и в конце концов втроем уселись в тяжелые мягкие кресла вокруг чайного столика Георгианской эпохи, доставшегося мне от дедушки.

— Принесите нам еще чаю, мистер Торн.

Мисс Крамер поняла намек и удалилась, но пешки Вилли по-прежнему неуверенно топтались у двери, переминаясь с ноги на ногу и поглядывая на выставленный хрусталь, как будто от одного их присутствия что-нибудь могло разбиться. Я бы не удивилась, если бы это действительно случилось.

— Дженс! — Вилли щелкнул пальцами.

Негр немного постоял в нерешительности, затем подал дорогой кожаный кейс. Вилли положил его на столик и открыл застежки своими короткими, толстыми пальцами.

— Ступайте отсюда. Слуга мисс Фуллер даст вам чего-нибудь выпить.

Когда они вышли, он покачал головой и улыбнулся Нине:

— Извини меня, дорогая.

Нина тронула Вилли за рукав и наклонилась с таким видом, словно предвкушала что-то:

— Мелани не позволила мне начать Игру без тебя. Это так ужасно с моей стороны, что я хотела сделать это, правда, Вилли, дорогой?

Тот нахмурился. Пятьдесят лет прошло, а он все еще дергался, когда его называли Вилли. В Лос-Анджелесе он был Большой Билл Борден. А когда возвращался в свою родную Германию — не очень часто, из-за связанных с этим опасностей, — то снова становился Вильгельмом фон Борхертом, владельцем мрачного замка, леса и охотничьего выезда. Нина назвала его Вилли в их самую первую встречу в Вене в 1931 году, и он так и остался для нее Вилли.

— Начинай, Вилли, — сказала Нина. — Ты первый.

Я еще хорошо помню, как раньше, встречаясь после долгой разлуки, мы по нескольку дней проводили за разговорами, обсуждая все, что случилось с нами. Теперь у нас не было времени даже на такие салонные беседы.

Обнажив в улыбке зубы, Вилли вытащил из кейса газетные вырезки, записные книжки и стопку кассет. Он едва успел разложить свои материалы на столике, как вошел мистер Торн и принес чай, а также альбом Нины из оранжереи. Вилли резкими движениями расчистил на столе немного места.

На первый взгляд Вильгельм фон Борхерт и мистер Торн были чем-то похожи, но только на первый, ошибочный взгляд. Оба краснолицые, но если цвет лица Вилли свидетельствовал об излишествах и разгуле эмоций, то мистер Торн не знал ни того ни другого уже много лет. Вилли стыдливо прятал свою лысину, проступающую тут и там, как у ласки, заболевшей лишаем, а обнаженная голова мистера Торна была гладкой, как колено, даже трудно представить, что у него когда-то были волосы. У обоих — серые глаза (романист назвал бы их холодными), но у мистера Торна глаза были холодны от безразличия, во взгляде светилась ясность, порожденная абсолютным отсутствием беспокойных эмоций и мыслей. В глазах же Вилли таился холод порывистого зимнего ветра с Северного моря, их часто заволакивало переменчивым туманом обуревавших его чувств — гордости, ненависти, удовольствия причинять боль, страсти от разрушения. Вилли никогда не называл использование Способности Подпиткой — похоже, только я мысленно применяла это слово; но он иногда говорил об Охоте. Возможно, он вспоминал о темных лесах своей родины, когда выслеживал жертв на стерильных улицах Лос-Анджелеса. Я подумала интересно, а снится ли Вилли этот лес? Вспоминает ли он охотничьи куртки зеленого сукна, приветственные крики егерей, кровь, хлещущую из туши умирающего кабана? Или он вспоминает топот сапог по мостовым и стук кулаков в двери — кулаков его помощников? Возможно, у Вилли Охота все еще связана с тьмой европейской ночи, с горящими печами, за которыми присматривал и он сам.

Я называла это Подпиткой, Вилли — Охотой. Однако я никогда не слышала, как это называла Нина. Пожалуй, никак.

— Где у тебя видео? — спросил он. — Я все записал на пленку.

— Ах, Вилли, — раздраженно сказала Нина. — Ты же знаешь Мелани. Она такая старомодная. У нее нет видео.

— У меня нет даже телевизора, — призналась я.

Нина рассмеялась.

— Черт побери, — пробормотал Вилли. — Ладно. У меня тут имеются и другие записи. — Он сдернул резиновую стяжку с черной записной книжки. — Просто на пленке было бы гораздо лучше. Телекомпании Лос-Анджелеса уделили много внимания «голливудскому душителю», а я еще кое-что добавил… Ну, неважно. — Он бросил кассеты в кейс и с треском захлопнул крышку. — Двадцать три, — продолжил он. — Двадцать три, с нашей последней встречи год назад. Как время пролетело.

— Покажи. — Нина снова наклонилась вперед. Ее голубые глаза блестели. — Я иногда думала, что ты имеешь к нему отношение, после того как увидела этого «душителя» в «Шестидесяти минутах». Значит, он был твой, да, Вилли? Он имел такой вид…

— Ja, ja, он был мой. Вообще-то он никто. Так, пугливый человечек, садовник одного моего соседа. Я оставил его в живых, чтобы полиция могла допросить его и развеять все сомнения. Он повесился в камере через месяц после того, как пресса потеряла к нему интерес. Но тут есть кое-что более любопытное. Смотрите. — Вилли бросил на стол несколько глянцевых черно-белых фотографий. — Исполнительный директор Эн-би-си убил пятерых членов своей семьи и утопил в плавательном бассейне пришедшую в гости актрису из «мыльной оперы». Потом он несколько раз ударил себя ножом в грудь и кровью написал «И еще пятьдесят» на стене строения, где был бассейн.

— Вспоминаешь старые подвиги, Вилли? — спросила Нина — «Смерть свиньям» и все такое прочее?

— Да нет же, черт возьми. Я считаю, мне положены лишние очки за иронию. Девица все равно должна была утонуть в своем сериале. Так написано в сценарии.

— Трудно было его использовать? — Этот вопрос задала я, поневоле испытывая какой-то интерес.

Вилли поднял бровь:

— Не очень. Он был алкоголиком, да к тому же прочно сидел на игле. От него мало что осталось. Семью свою он ненавидел, как и большинство людей.

— Возможно, большинство людей в Калифорнии, но не везде. — Нина поджала губы. Довольно странная реплика в ее устах. Отец Нины совершил самоубийство — бросился под троллейбус.

— Где ты установил контакт? — спросила я.

— На какой-то вечеринке. Обычное дело. Он покупал наркотики у режиссера, который довел до ручки одного из моих…

— Тебе пришлось повторить контакт?

Вилли нахмурился, глядя на меня. Он пока сдерживал злость, но лицо его покраснело.

— Ja, ja. Я видел его еще пару раз. Однажды я просто смотрел из окна автомобиля, как он играет в теннис.

— Очки за иронию дать можно, — сказала Нина. — Но за повторный контакт очки надо снять. Если он — пустышка, как ты сам говоришь, ты должен был использовать его после первого же контакта. Что еще?

Дальше шел обычный набор: жалкие убийства в трущобах, пара бытовых убийств в семье, столкновение на шоссе, закончившееся стрельбой и смертью.

— Я был в толпе, — сказал Вилли. — Я сразу установил контакт. У него в бардачке был пистолет.

— Два очка, — улыбнулась Нина.

Один добротный случай Вилли оставил напоследок. Нечто странное приключилось с человеком, когда-то в молодости бывшим знаменитостью, кинозвездой. Он вышел из своей квартиры в Бел-Эйр, а пока его не было дома, она заполнилась газом, потом он вернулся и зажег спичку. Взрыв, пожар, кроме него погибли еще два человека.

— Очки только за него, — сказала Нина.

— Ja, ja.

— А ты уверен, что все так и произошло? Это мог быть обычный несчастный случай…

— Не смеши, — оборвал ее Вилли и повернулся ко мне: — Его было довольно трудно использовать. Очень сильная личность. Я стер в его памяти информацию о том, что он включил газ. Надо было заблокировать ее на целых два часа, а потом заставить его войти в комнату. Он бешено сопротивлялся, не хотел зажигать спичку.

— Надо было заставить его чиркнуть зажигалкой.

— Он не курил, — проворчал Вилли. — Бросил в прошлом году.

— Да, — улыбнулась Нина. — Кажется, я помню; он говорил об этом Джонни Карсону.

Я не могла понять, шутит она или говорит серьезно.

Потом мы втроем подсчитали очки, как бы исполняя ритуал. Больше всех говорила Нина. Вилли сначала хмурился, потом разошелся, потом снова стал угрюмым. Был момент, когда он потянулся ко мне и со смехом похлопал меня по колену, прося помощи. Я никак не отреагировала. В конце концов он сдался, подошел к бару и налил себе бокал виски из графина моего отца. Сквозь цветные стекла эркера пробивались последние, почти горизонтальные лучи вечернего солнца и падали красным пятном на Вилли, стоявшего рядом с буфетом мореного дуба. Глаза его казались крохотными красными угольками, вставленными в кровавую маску.

— Сорок одно очко, — подвела итог Нина. Она посмотрела на нас блестящими глазами и подняла калькулятор, как будто он мог подтвердить какой-то объективный факт. — Я насчитала сорок одно очко. А ты, Мелани?

— Ja, — перебил ее Вилли. — Прекрасно. Теперь глянем на твою заявку, милая Нина.

Он говорил тусклым, бесцветным голосом. Даже Вилли начинал терять интерес к Игре.

Не успела Нина начать, как вошел мистер Торн и объявил, что обед подан. Прежде чем мы перешли в столовую, Вилли налил себе еще из графина, а Нина взмахнула руками, изображая отчаяние из-за того, что пришлось прервать Игру. Когда мы сели за длинный стол красного дерева, я постаралась вести себя, как подобает настоящей хозяйке дома. По традиции, в течение уже нескольких десятков лет разговоры об Игре за обеденным столом были запрещены. За супом мы обсудили последний фильм Вилли и Нинину покупку еще одной из ее модных лавок. Ежемесячная колонка Нины в «Вог», похоже, будет снята, но ею заинтересовался газетный синдикат, готовый продолжить дело.

Запеченный окорок был встречен восторженными похвалами, но мне показалось, что мистер Торн пересластил соус. Когда мы перешли к шоколадному муссу, за окнами стало совсем темно. Отблески отраженного света люстры плясали на локонах Нины, мои же волосы больше обычного отдавали синевой — во всяком случае, так мне казалось.

Внезапно со стороны кухни послышался какой-то шум. В дверях появился негр-гигант. На его плече лежали чьи-то белые руки, от которых он пытался освободиться, а на лице застыло выражение, как у обиженного ребенка.

— Какого черта мы тут сидим, как… — Но руки тут же уволокли его.

— Извините меня, дорогие леди. — Вилли прижал салфетку к губам и встал.

Несмотря на возраст, он все еще сохранял грацию движений.

Нина ковыряла ложкой в шоколадном муссе. Мы услышали, как из кухни донеслась резкая, короткая команда, потом звук удара. Вероятно, бил мужчина: звук был жесткий и хлесткий, как выстрел из малокалиберной винтовки. Я подняла глаза. Мистер Торн убирал тарелки из-под десерта.

— Пожалуйста, кофе, мистер Торн. Всем кофе.

Он кивнул, мягко улыбаясь.

Франц Антон Месмер знал об этом, хотя и не понимал, что это такое. Я подозреваю, Месмер сам имел зачатки Способности. Современная псевдонаука изучала это, нашла для этого новые названия, уничтожила большую часть этой мощи, перепутала ее источники и способы использования, но это остается лишь тенью того, что открыл Месмер. У них нет никакого представления о том, что значит ощущать Подпитку.

Я в отчаянии от разгула насилия в нынешние времена. Иногда я целиком отдаюсь этому отчаянию, падаю в глубокую пропасть без какого-либо будущего — пропасть отчаяния, которое поэт Джерард Мэнли Хопкинс называл «утехой падали». Я смотрю на эту всеамериканскую скотобойню, на все эти покушения на президентов, римских пап и бесчисленное количество других людей и иногда задумываюсь: может быть, в мире есть много таких, как мы, обладающих нашей Способностью? Или такая вот бойня стала теперь просто образом жизни?

Все человеческие существа питаются насилием, они питаются властью над другими, но мало кто испробовал то, что есть у нас, — абсолютную власть. Без этой Способности очень немногим знакомо несравненное наслаждение в момент лишения человека жизни. Без этой Способности даже те, кто питается жизнью, не могут смаковать поток эмоций в охотнике и его жертве, абсолютный восторг нападающего, который ушел далеко за грань всех правил и наказаний, и странное, почти сексуальное чувство покорности, охватывающее жертву в последнее мгновение истины, когда уже нет никакого выбора, когда будущее уничтожено, когда все возможности стерты в акте подчинения другого своей абсолютной власти.

Меня приводит в отчаяние нынешний разгул насилия, его безличность и случайность. Насилие стало доступным слишком многим. У меня был телевизор, но я его продала в самый разгар войны во Вьетнаме. Эти стерильные кусочки смерти, отнесенные вдаль линзой камеры, совершенно ни о чем мне не говорили. Но наверное, они что-то значили для того сброда, который нас окружает. Когда закончилась война, а вместе с ней ежевечерние подсчеты трупов по телевидению, этот сброд потребовал: «Еще! Еще!» И тогда на экраны и на улицы городов этой милой умирающей нации была выброшена масса посредственных убийств на потребу толпе. Я-то хорошо знаю эту наркотическую тягу. Все они упускают главное. Насильственная смерть, если ее просто наблюдать, — всего лишь грустная смазанная картинка смятения и хаоса. Но для тех из нас, кто испытал Подпитку, смерть является таинством.

— Теперь моя очередь! Моя! — Голос Нины все еще напоминал интонации красавицы, приехавшей в гости и только что заполнившей танцевальную карточку именами кавалеров на июньском балу кузины Селии.

Мы вернулись в гостиную. Вилли допил свой кофе и попросил у мистера Торна коньяку. Мне стало стыдно за Вилли. Когда допускаешь даже намек на небрежность в поведении в кругу самых близких людей, это верный признак ослабления Способности. Нина, казалось, ничего не замечала.

— Тут у меня все разложено по порядку. — Она раскрыла свой альбом с вырезками на уже прибранном чайном столике.

Вилли аккуратно просмотрел все. Иногда он задавал вопросы, но чаще ворчал что-то, выражая согласие. Время от времени я тоже давала понять, что согласна, хотя ни о чем из перечисленного не слышала. За исключением, разумеется, того битла. Нина приберегла его под конец.

— Боже мой, Нина, так это ты? — Вилли был почти в ярости.

Нина кормилась в основном самоубийствами на Парк-авеню и ссорами между мужем и женой, заканчивавшимися выстрелами из дорогих дамских пистолетов малого калибра. А случай с битлом больше походил на топорный стиль Вилли. Возможно, он счел, что кто-то вторгается на его территорию.

— Я хочу сказать… ты же сильно рисковала. Черт побери… Такая огласка!..

Нина засмеялась и положила калькулятор.

— Вилли, дорогой, но ведь в этом весь смысл Игры!

Он подошел к буфету и снова налил себе коньяку. Ветер трепал голые сучья перед окнами синеватого стекла эркера. Я не люблю зиму. Даже на юге она угнетает дух.

— Разве этот, как его, разве он не купил пистолет на Гавайях или где-то там еще? — спросил Вилли, все еще стоя в противоположном углу. — По-моему, он сам проявил инициативу. Я хочу сказать, если он уже подбирался к этому…

— Вилли, дорогой. — Голос Нины стал таким же холодным, как ветер, что трепал голые сучья за окном. — Никто не говорит, что он был уравновешенным человеком. А разве кто-нибудь из твоих людей был уравновешенным? И все же именно я заставила его сделать это. Я выбрала место, выбрала время. Неужели не ясно, насколько удачен выбор места? После той милой шалости с режиссером колдовского фильма несколько лет назад? Все прямо по сценарию…

— Не знаю. — Вилли тяжело опустился на диван, пролив коньяк на свой дорогой пиджак. Он ничего не заметил. Свет лампы отражался на его лысеющем черепе. Старческие пятна вечером проступали отчетливее, а шея, где ее не прикрывал ворот свитера, представляла собой сплошное сплетение жил. — Не знаю. — Он поднял на меня глаза и вдруг заговорщицки улыбнулся. — Все как с тем писателем, правда, Мелани? Возможно, именно так.

Нина опустила глаза и теперь смотрела на свои руки, сложенные на коленях. Кончики ее ухоженных пальцев побелели.

«Вампиры мозга». Так этот писатель собирался назвать свою книгу. Иногда я думаю: а мог ли он вообще что-нибудь написать? Как же его звали?… Что-то русское.

Однажды мы оба, Вилли и я, получили телеграммы от Нины:

ПРИЕЗЖАЙТЕ КАК МОЖНО СКОРЕЕ ТЧК ВЫ НУЖНЫ МНЕ ТЧК

Этого было достаточно. На следующее утро я полетела в Нью-Йорк первым же рейсом. Самолет был винтовой, поэтому очень шумный, и я большую часть времени пыталась убедить чересчур заботливую стюардессу, что мне ничего не нужно и я вообще чувствую себя прекрасно. Она явно решила, что я — чья-то бабушка, впервые путешествующая самолетом.

Вилли ухитрился прилететь на двадцать минут раньше меня. Нина совершенно потеряла голову: я никогда не видела, чтобы она была так близка к истерическому припадку. Оказалось, что двумя днями раньше она гостила у кого-то в Нижнем Манхэттене (она, конечно, потеряла голову, но не настолько, чтобы отказать себе в удовольствии упомянуть, какие важные лица присутствовали), и там, в укромном уголке гостиной, обменялась заветными мыслями с молодым писателем. Точнее, писатель поделился с нею кое-какими заветными мыслями. По словам Нины, это был довольно замызганный тип — жиденькая бороденка, очки с толстыми линзами, вельветовый пиджак, старая фланелевая рубашка в клетку; в общем, один из тех, кто непременно попадается на удавшихся вечеринках, как утверждает Нина. Слово «битник» уже вышло из моды, и Нина это знала, поэтому она его и не называла так, а слово «хиппи» еще никто не употреблял, да оно и не подходило к нему. Он был из тех писателей, что едва-едва зарабатывают себе на хлеб, по крайней мере в наше время: сочинял вздор с трупами и кровью и писал романы по телесериалам. Александр… фамилию не помню.

У него была идея, сюжет для новой, уже начатой книги. Идея заключалась в том, что многие из тогдашних убийств на самом деле задумывались небольшой группой убийц-экстрасенсов (он называл их «вампирами мозга»), которые использовали других людей для исполнения своих кошмарных деяний. Писатель сказал, что одно издательство, специализирующееся на массовых карманных книжках, проявило интерес к его заявке и готово заключить с ним контракт хоть сейчас, если он изменит название и добавит немного секса.

— Ну и что? — спросил Вилли почти с отвращением. — И из-за этого ты заставила меня лететь через весь материк? Я бы сам купил такую идею и сделал бы по ней фильм.

Мы воспользовались этим предлогом, чтобы хорошенько допросить Александра, когда Нина на следующий день устроила экспромтом небольшую вечеринку. Меня там не было. Вечер прошел не очень удачно, по словам Нины, но он дал Вилли шанс как следует побеседовать с этим молодым многообещающим романистом. Писателишка выказал прямо-таки суетливую готовность угодить Биллу Бордену, продюсеру «Парижских воспоминаний», «Троих на качелях» и еще пары фильмов, чьи названия не удерживались в памяти. Они шли во всех открытых кинотеатрах тем летом. Оказалось, что «книга» представляет собой довольно потертую тетрадку с изложением сюжета и десятком страниц заметок. Однако он был уверен, что за пять недель сможет сделать развернутый конспект сценария; может быть, даже за три недели, если отправить его в Голливуд, к источнику «истинного творческого вдохновения».

Поздно вечером мы обсудили и такую возможность. Но у Вилли как раз было туго с наличностью, а Нина настаивала на решительных мерах. В конце концов молодой писатель вскрыл лезвием «жилетт» бедренную артерию и выбежал с истошным воплем в узкий переулок Гринвич-Виллидж, где и умер. Я уверена, никто не потрудился разобрать оставшиеся после него заметки и прочий хлам.

— Может быть, все будет как с тем писателем, ja, Мелани? — Вилли потрепал меня по колену. — Он был мой, а Нина хотела записать его на свой счет. Помнишь?

Я кивнула. На самом деле ни Нина, ни Вилли не имели к этому никакого отношения. Я не пошла тогда к Нине, чтобы позднее установить контакт с молодым человеком, а он и не заметил, что за ним кто-то идет. Все оказалось проще простого. Помню, как сидела в слишком жарко натопленной маленькой кондитерской напротив жилого дома. Все закончилось так быстро, что я почти не ощутила Подпитки. Потом я вновь услышала звук шипящих радиаторов и почувствовала запах ванили, а люди бросились к дверям посмотреть, кто кричит. Я медленно допила свой чай, чтобы не пришлось выходить раньше, чем уедет «скорая».

— Вздор, — сказала Нина, снова занявшись своим крохотным калькулятором. — Сколько очков?

Она посмотрела на меня, потом на Вилли.

— Шесть. — Он пожал плечами.

Нина сделала вид, что складывает очки.

— Тридцать восемь. — Она артистично вздохнула. — Ты опять выиграл, Вилли. Точнее, обыграл меня. Мы еще послушаем Мелани. Ты сегодня что-то очень уж тихая, моя дорогая. У тебя, наверное, какой-то сюрприз для нас?

— Да, — кивнул Вилли. — Твоя очередь выигрывать, Мелани. Ты ждала этого несколько лет.

— У меня — ничего.

Я ожидала взрывного эффекта, потока вопросов, но тишину нарушало лишь тиканье часов на каминной полке. Нина смотрела в угол, словно пыталась увидеть что-то прячущееся в темноте.

— Ничего? — переспросил Вилли.

— Ну, был… один, — призналась я наконец. — Хотя это просто случай. Я увидела их, когда они грабили старика за… Просто случай.

Вилли разволновался. Он встал, подошел к окну, повернул старый стул спинкой к нам и сел на него верхом, сложив руки.

— Что это значит?

— Ты отказываешься от Игры? — Нина в упор посмотрела на меня.

Я промолчала — ответ был ясен.

— Но почему? — резко спросил Вилли.

От волнения у него снова прорезался немецкий акцент.

Если бы я воспитывалась в эпоху, когда молодым леди было позволено пожимать плечами, я бы сейчас пожала плечами. А так — просто провела пальцами по воображаемому шву своей юбки. Вопрос задал Вилли, но, когда я ответила, мои глаза смотрели прямо на Нину.

— Я устала. Все это тянется так долго. Наверное, я старею.

— Если не будешь охотиться, еще не так постареешь, — констатировал Вилли. Его поза, голос, красная маска лица — все говорило о том, как он зол. Он еле сдерживался. — Боже мой, Мелани, ты уже выглядишь старухой. Ты ужасно выглядишь, ужасно! Мы ведь ради этого и охотимся, разве не ясно? Посмотри на себя в зеркало! Ты что, хочешь умереть старухой, и все только потому, что устала их использовать? — Вилли встал и повернулся к нам спиной.

— Вздор! — Голос Нины был твердым и уверенным. Она снова овладела ситуацией. — Мелани устала, Вилли. Будь с ней поласковее. У всех бывают такие моменты. Я помню, как ты сам выглядел после войны. Как побитый щенок. Ты не мог выйти из своей жалкой квартиры в Бадене. Даже когда мы помогли тебе перебраться в Нью-Джерси, ты просто сидел, хандрил и жалел себя. Мелани придумала Игру, лишь бы поднять твое настроение. Так что не шуми. И никогда не говори леди, если она устала и немного подавлена, что она ужасно выглядит. Ну правда, Вилли, ты иногда такой Schwachsinniger. И к тому же жуткий хам.

Я предвидела разные реакции на свое заявление, но вот этой боялась больше всего. Это означало, что Нине тоже наскучила Игра и она готова перейти на новый уровень поединка. Другого объяснения не было.

— Спасибо, Нина, милая, — сказала я. — Я знала что ты поймешь меня.

Она потянулась ко мне и коснулась колена, словно желая подбодрить. Даже сквозь шерсть юбки я почувствовала, как холодны ее пальцы.

Мои гости ни за что не хотели оставаться ночевать у меня. Я умоляла их, упрекала, говорила, что их комнаты готовы, что мистер Торн уже разобрал постели.

— В следующий раз, — сказал Вилли. — В следующий раз, Мелани, моя радость. Мы останемся на весь уик-энд, как когда-то. Или на целую неделю!

Настроение Вилли заметно улучшилось после того, как он получил по тысяче долларов от меня и от Нины в качестве приза. Сначала он отказывался, но я настаивала. А когда мистер Торн принес чек на имя Уильяма Д. Бордена, было видно, что Вилли это пришлось по душе.

Я снова попросила его остаться, но он сообщил, что у него уже заказан билет на самолет до Чикаго. Нужно было встретиться с автором, который только что получил какую-то премию, и договориться насчет сценария. И вот он уже обнимал меня на прощанье, мы стояли в тесном холле, его компаньоны ждали у меня за спиной, а я на мгновение ощутила ужас.

Но они ушли. Светловолосый молодой человек продемонстрировал белозубую улыбку, негр на мгновение втянул голову — это, наверное, была его манера прощаться. И мы остались одни. Мы с Ниной.

Но не совсем одни. Мисс Крамер стояла рядом с Ниной в конце холла. Мистер Торн находился за дверью в кухне. Его не было видно, и я оставила его там.

Мисс Крамер сделала три шага вперед. На мгновение я перестала дышать. Мистер Торн поднял руку и коснулся двери. Но крепкая брюнетка подошла к шкафу, сняла с вешалки пальто Нины и помогла ей одеться.

— Может, все же останешься?

— Нет, Мелани. Я обещала Баррет, что мы поедем в отель.

— Но уже поздно…

— Мы заранее заказали номер. Спасибо. Я непременно свяжусь с тобой.

— Да.

— Правда, правда, милая Мелани. Нам обязательно нужно поговорить. Я тебя понимаю, но ты должна помнить, что для Вилли Игра все еще очень важна. Нужно будет найти способ положить этому конец так, чтобы не обидеть его. Может, мы сможем поехать к нему весной в Каринхалле, или как там называется этот его старый мрачный замок в Баварии? Поездка на континент очень помогла бы тебе, дорогая Мелани. Очень.

— Да.

— Я обязательно свяжусь с тобой, как только закончу дела с покупкой магазина. Нам нужно побыть немного вместе, Мелани… Ты и я, никого больше… как в старые добрые времена. — Она поцеловала воздух рядом с моей щекой и на несколько секунд крепко сжала мои локти. — До свидания, дорогая.

— До свидания, Нина.

Я отнесла коньячный бокал на кухню. Мистер Торн молча взял его.

— Посмотрите, все ли в порядке, — велела я.

Он кивнул и пошел проверять замки и сигнализацию. Было всего лишь без четверти десять, но я чувствовала себя очень уставшей.

«Возраст», — подумала я, поднимаясь по широкой лестнице.

Эта лестница, пожалуй, была самой красивой частью дома.

Я переоделась для сна. За окном разразилась буря, в ударах ливневых струй по стеклу слышался нарастающий печальный ритм.

Я расчесывала волосы, жалея, что они такие короткие, когда в спальню заглянул мистер Торн. Я повернулась к нему. Он опустил руку в карман своего темного жилета. Когда он вытащил руку, сверкнуло тонкое лезвие. Я кивнула. Он сложил нож и закрыл за собой дверь. Было слышно, как его шаги удаляются вниз по лестнице — к стулу в передней, где ему предстояло провести ночь.

Кажется, в ту ночь мне снились вампиры. А может, я думала о них перед тем, как заснуть, и обрывки мыслей застряли в голове до утра. Из всех ужасов, какими человечество пугает себя, из всех жалких крохотных чудовищ только в мифе о вампирах есть какой-то намек на внутреннее достоинство. Вампиром движут его собственные темные влечения — как и теми, кем он питается. Но в отличие от жалких человеческих жертв вампир ставит себе единственную цель, способную оправдать грязные средства: бессмертие, в буквальном смысле. В этом есть благородство. И печаль.

Вилли прав, я действительно постарела. Этот последний год отнял у меня больше, чем предыдущее десятилетие. И все же я не прибегала к Подпитке. Несмотря на голод, несмотря на стареющее отражение в зеркале, несмотря на темное влечение, правившее нашей жизнью столько лет, я ни разу не прибегала к Подпитке.

Я заснула, пытаясь вспомнить черты лица Чарлза.

Я заснула голодной.

Когда я проснулась, сквозь ветви пробивались яркие лучи солнца. Был один из тех хрустальных зимних дней, из-за которых стоит жить на юге: совсем не то, что на севере, где янки с тоской пережидают зиму. Над крышами виднелись зеленые верхушки пальм. Когда мистер Торн принес мне завтрак на подносе, я велела ему слегка приоткрыть окно. Я пила кофе и слушала, как во дворе играют дети. Несколько лет назад мистер Торн принес бы вместе с подносом утреннюю газету, но я давно поняла, что читать о глупостях и мировых скандалах — лишь осквернять утро. По правде сказать, жизнь общества все меньше занимала меня. Уже двенадцать лет я обходилась без газет, телефона и телевизора и никак от этого не страдала, если только не назвать страданием растущее чувство самоудовлетворения. Я улыбнулась, вспомнив разочарование Вилли, когда он не смог показать нам свои видеокассеты. Вилли просто ребенок!

— Сегодня суббота, не так ли, мистер Торн? — Когда он кивнул, я приказала ему жестом убрать поднос. — Сегодня мы выйдем из дому. На прогулку. Возможно, поедем к форту. Потом пообедаем «У Генри» — и домой. Мне надо сделать кое-какие приготовления.

Мистер Торн слегка задержался и чуть не споткнулся, выходя из комнаты. Я как раз завязывала пояс халата, но тут остановилась — прежде мистер Торн не позволял себе неловких движений. До меня сразу дошло, что он тоже стареет. Он поправил блюда на подносе, кивнул и вышел.

В такое прекрасное утро я не собиралась огорчать себя мыслями о старости. Меня наполняли новая энергия и решимость. Вчерашняя встреча прошла не слишком удачно, но и не так плохо, как могло быть. Я честно сказала Вилли и Нине о том, что намерена выйти из Игры. В следующие несколько недель или месяцев они, или по крайней мере Нина, начнут задумываться над возможными последствиями этого решения, но к тому моменту, когда они соберутся действовать, вместе или поодиночке, я уже исчезну. Новые да и старые документы уже ожидали меня во Флориде, Мичигане, Лондоне, Южной Франции и даже в Нью-Дели. Хотя Мичиган был пока исключен — я отвыкла от сурового климата. А Нью-Дели стал теперь не так гостеприимен к иностранцам, как перед войной, когда я недолго жила там.

В одном Нина была права: возвращение в Европу пойдет мне на пользу. Я уже тосковала по яркому солнечному свету в моем загородном доме близ Тулона, по сердечности местных крестьян и их умению жить.

Воздух был потрясающе свежим. На мне было простое ситцевое платье и легкое пальто. Когда я спускалась по лестнице, артрит в правой ноге немного мешал мне, но я опиралась на старую трость, принадлежавшую когда-то моему отцу. Молодой слуга-негр вырезал ее для отца в то лето, когда мы переехали из Гринвилла в Чарлстон.

Во дворе нас обдало теплым ветром, и я невольно улыбнулась.

Из своего подъезда вышла миссис Ходжес. Это ее внуки играли со своими друзьями вокруг высохшего фонтана. Уже два столетия двор этот был общим для трех кирпичных зданий. Из них только мой дом не разделен на дорогие городские квартиры.

— Доброе утро, миз Фуллер.

— Доброе утро, миссис Ходжес. Прекрасный день сегодня.

— Замечательный. Собираетесь пройтись по магазинам?

— Нет, всего лишь на прогулку, миссис Ходжес. Странно, что мистера Ходжеса не видно. Мне казалось, по субботам он всегда работает во дворе.

Миссис Ходжес нахмурилась. Мимо пробежала одна из ее маленьких внучек, а за ней с визгом промчалась ее подружка.

— Джон сегодня на причале.

— Днем?

Мне всегда было забавно лицезреть мистера Ходжеса, отправляющегося по вечерам на работу: форма охранника аккуратно выглажена, из-под фуражки торчат седые волосы, сверток с едой крепко зажат под мышкой. Мистер Ходжес походил на пожилого ковбоя, с его дубленой кожей и кривыми ногами. Он был из тех людей, которые вечно собираются уйти на пенсию, но понимают, что образ жизни пенсионера — вроде смертного приговора.

— Да. Один из этих цветных в дневную смену бросил работу в хранилище, и они попросили Джона заменить его. Я сказала ему, что он не так уж молод, чтобы работать четыре ночи в неделю, а потом еще и в субботу. Но вы же знаете, что он за человек…

— Ну что ж, передайте ему привет от меня. — Мне уже становилось не по себе от этой детской беготни вокруг фонтана.

Миссис Ходжес проводила меня до наших железных кованых ворот.

— Вы куда-нибудь едете отдыхать, миз Фуллер?

— Вероятно, миссис Ходжес. Вполне вероятно.

И вот уже мы с мистером Торном идем не торопясь по тротуару к Батарее. По узкой улочке медленно проехали несколько автомобилей с туристами, которые глазели на дома в нашем старом квартале, но в общем день обещал быть спокойным и безмятежным. Мы свернули на Брод-стрит, откуда уже виднелись мачты яхт и парусных лодок, хотя до воды было еще далеко.

— Пожалуйста, купите билеты, мистер Торн, — попросила я. — Мне бы хотелось посмотреть форт.

Как и большинство людей, живущих по соседству с известной достопримечательностью, я уже много лет просто не замечала ее. Сегодняшнее посещение форта для меня сентиментальный поступок. Я все больше примирялась с мыслью, что мне придется навсегда покинуть эти места. Одно дело — планировать какой-то шаг, и совсем другое — столкнуться с его неизбежной реальностью.

Туристов было мало. Паром отошел от причала и двинулся в путь по спокойной воде гавани. Солнечное тепло и мерный стук дизеля навевали сон, и я слегка задремала. Проснулась я, когда паром уже причаливал к острову у темной громадины форта.

Некоторое время я двигалась вместе с группой туристов, наслаждаясь катакомбной тишиной нижних уровней и даже получая удовольствие от бессмысленно-певучего голоса девушки-экскурсовода. Но когда мы вернулись в музей с его пыльными диорамами и мишурными наборами слайдов, я снова поднялась по лестнице на внешние стены. Жестом велев мистеру Торну оставаться у лестницы, я вышла на бастион. У стены стояла только одна пара — молодые люди с ребенком в ужасно неудобном на вид рюкзачке и с дешевым фотоаппаратом.

Момент был очень приятный. С запада надвигался полуденный шторм, он служил темным фоном для все еще освещенных солнцем шпилей церквей, кирпичных башен и голых ветвей города. Даже на расстоянии двух миль можно было видеть, как по тротуару Батареи прогуливаются люди. Опережая темные тучи, налетел ветер и стал швырять белые комья пены в борта покачивающегося парома и на деревянную пристань. В воздухе пахло рекой и предзакатной сыростью.

Нетрудно было представить себе, как все происходило в тот давний день. Снаряды падали на форт, пока не превратили верхние этажи в кучи щебня, которые все же давали какую-то защиту. С крыш за Батареей люди вопили «ура» при каждом выстреле. Яркие цвета разодетой толпы и солнцезащитных зонтиков, наверное, приводили в ярость артиллеристов-северян, и в конце концов один из них выстрелил из орудия поверх крыш, усеянных людьми. Должно быть, отсюда забавно было наблюдать за последовавшей затем паникой.

Мое внимание привлекло какое-то движение в воде. Что-то темное скользило по серой поверхности, темное и молчаливое, как акула. Мысли о прошлом улетучились: я узнала силуэт подлодки «Поларис», старой, но все еще действующей. Она беззвучно разрезала темные волны, которые пенились о корпус, зализанный, как тело дельфина. На башенке стояли несколько человек в плотной одежде, в низко надвинутых фуражках. На шее одного из них висел необычайных размеров бинокль; наверное, это был капитан. Он указывал пальцем куда-то за остров Салливана. Я пристально смотрела на него. Периферийное зрение постепенно отключилось, когда я вошла в контакт с ним через все водное пространство. Звуки и ощущения доносились до меня, словно с большого расстояния.

Напряжение. Удовольствие от соленых брызг, бриз с норд-норд-веста. Беспокойство по поводу запечатанного конверта с инструкциями внизу в каюте. Песчаные отмели по левому борту.

Внезапно я вздрогнула: кто-то подошел ко мне сзади. Я повернулась, и контакт с лодкой тут же пропал. Рядом стоял мистер Торн, хотя я его не звала. Я уже открыла рот, чтобы отослать его назад к лестнице, когда поняла, почему он приблизился. Молодой человек, до того фотографировавший свою бледную жену, шел ко мне. Мистер Торн сделал движение, чтобы остановить его.

— Извините, мисс, можно попросить вас об одолжении? Вы не могли бы снять нас? Вы или ваш муж.

Я кивнула, и мистер Торн взял протянутый фотоаппарат, казавшийся очень маленьким в его длинных пальцах. Два щелчка, и эта пара могла чувствовать себя удовлетворенной: их присутствие здесь увековечено для потомства. Молодой человек заулыбался как идиот, кивая головой. Младенец заплакал: подул холодный ветер. Я оглянулась на подводную лодку, но та ушла уже далеко; ее серая башенка виднелась как тонкая полоска, соединяющая море и небо.

Мы плыли обратно, и паром уже поворачивал к причалу, когда совершенно посторонний человек рассказал мне о смерти Вилли.

— Ведь это ужасно.

Какая-то болтливая старуха увязалась за мной, когда я пошла на палубу. Ветер был довольно холодный, и я дважды меняла место, чтобы оградить себя от ее глупой болтовни: эта дура явно выбрала меня в качестве мишени своего словоизвержения на все оставшееся время поездки. Ее не останавливали ни моя сдержанность, ни хмурый вид мистера Торна.

— Просто ужасно, — продолжала она. — Все случилось в темноте, ночью…

— О чем вы? — спросила я, движимая нехорошим предчувствием.

— Ну как же, я про авиакатастрофу. Вы разве не слышали? Наверное, им было так страшно, когда они упали в болото. Я сказала своей дочери утром…

— Какая катастрофа? Где?

Старуха немного опешила от резкости моего тона, но дурацкая улыбка так и осталась у нее на лице, как приклеенная.

— Прошлой ночью. Или сегодня, рано утром. Я сказала дочери…

— Где? Что за самолет?

Уловив тон моего голоса, мистер Торн придвинулся ближе.

— Самолет из Чарлстона, — продребезжала она. — Там в кают-компании есть газета, в ней все сказано. Ужасно. Восемьдесят пять человек. Я сказала дочери…

Я повернулась и пошла вниз, оставив ее у поручня. Около стойки буфета лежала скомканная газета, и в ней под огромным заголовком из четырех слов были напечатаны немногочисленные подробности смерти Вилли. Рейс четыреста семнадцать до Чикаго вылетел из международного аэропорта Чарлстона в 12.18. Через двадцать минут самолет взорвался в воздухе недалеко от города Колумбия. Обломки фюзеляжа и тела пассажиров упали в болото Конгари, где и были обнаружены рыбаками. Спасти никого не удалось. ФБР и другие ведомства начали расследование.

В ушах у меня громко зашумело, и мне пришлось сесть, чтобы не упасть в обморок. Влажными руками я ухватилась за виниловую обивку. Мимо меня к выходу потянулись люди.

Вилли мертв. Убит. Нина уничтожила его. Голова моя шла кругом. В первые несколько секунд я подумала, что это заговор, хитрая ловушка, куда Вилли и Нина хотят заманить меня, заставив думать, будто опасность угрожает мне теперь только с одной стороны. Нет, не похоже. Если Нина вовлекла Вилли в свои козни, в таких нелепых махинациях просто нет смысла.

Вилли мертв. Его останки разбросаны по вонючему, никому не известному болоту. Легко вообразить себе его последние минуты. Он наверняка сидел в роскошном кресле салона первого класса со стаканом в руке, возможно, переговаривался с кем-нибудь из своих компаньонов. Потом — взрыв, крики, внезапная тьма, жуткий крен и падение в небытие. Я вздрогнула и стиснула металлическую ручку кресла.

Как Нине это удалось? Она вряд ли прибегла к помощи кого-то из свиты Вилли. Нине было вполне по силам использовать одного из его подручных, особенно если учесть ослабевшую Способность Вилли, но у нее не было причины делать это. Она могла использовать любого человека, летевшего тем рейсом. Конечно, это непросто. Нужно проделать сложные приготовления: изготовить бомбу, потом стереть всякую память об этом, что требует немалого усилия; наконец, она должна была совершить невозможное: использовать кого-то как раз тогда, когда мы сидели у меня и пили кофе с коньяком. Но Нина сделала это. Да, сделала. И выбор именно этого времени означал только одно.

Последний турист поднялся на палубу. Я почувствовала легкий толчок и поняла, что мы причалили. Мистер Торн стоял у двери.

Выбор момента означал, что Нина пыталась разделаться с нами обоими сразу. Очевидно, она спланировала все задолго до нашей встречи и моего робкого заявления о выходе из Игры. Как оно, должно быть, позабавило Нину! Неудивительно, что она так великодушно отреагировала. Но она все же совершила большую ошибку. Нина сначала принялась за Вилли, полагая, что я ничего не узнаю об этом, а она тем временем займется мною. Она знала, что я не слежу за ежедневными новостями и не имею такой возможности, к тому же редко выхожу из дому. И все же это было не похоже на Нину — оставлять что-то на волю случая. Или она решила, что я совершенно утратила Способность, а Вилли представляет большую угрозу?

Мы вышли из кают-компании на серый послеполуденный свет. Я тряхнула волосами. Ветер продувал мое тонкое пальто насквозь. Трап я видела сквозь пелену и только тут поняла, что глаза мои застилают слезы. По кому я плакала? По Вилли? Вилли был напыщенный, слабый, старый дурак. Или из-за предательства Нины? Не знаю. Может быть, просто от ветра.

На улицах Старого города почти не было пешеходов. Под окнами роскошных домов голые ветви постукивали друг о друга. Мистер Торн держался рядом со мной. От холодного воздуха правую ногу до самого бедра пронизывала артритная боль. Я все тяжелее опиралась на трость.

Каким будет следующий ход Нины? Я остановилась. Кусок газеты, подброшенный ветром, обернулся вокруг моей щиколотки, потом полетел дальше.

Как она попытается добраться до меня? Вряд ли с большого расстояния. Она где-то здесь, в городе. Я была в этом уверена. Вообще-то можно использовать человека и на большом расстоянии, но это требует тесного контакта, почти интимного знакомства с этим человеком, и если контакт потеряется, восстановить его на расстоянии очень трудно, почти невозможно. Никто из нас не знал, почему так происходит, но теперь это было неважно. Мысль о том, что Нина где-то поблизости, заставила мое сердце забиться быстрее.

Нет, большое расстояние исключено. Человек, которого она будет использовать, нападет на меня, и я увижу нападающего. Я в этом не сомневалась — ведь это Нина. Конечно, гибель Вилли была вовсе не Подпиткой, а всего лишь технической операцией. Нина решила свести со мной старые счеты, и Вилли являл для нее препятствие, небольшую, но очевидную угрозу, и его следовало устранить, прежде чем продолжать выполнение главного плана. Мне было нетрудно представить, что сама Нина считала свой способ убрать Вилли чуть ли не актом сострадания. Со мной — другое дело. Я знала; Нина постарается дать мне понять хотя бы на мгновение, что именно она стоит за нападающим. В каком-то смысле ее тщеславие само подаст мне сигнал тревоги. Во всяком случае, я на это надеялась.

Огромным соблазном было уехать сейчас же, немедленно. Мистер Торн мог завести «ауди», и через час мы были бы уже вне пределов ее досягаемости, а еще через несколько часов я могла бы начать новую жизнь. В доме, конечно, останутся ценные вещи, но при тех средствах, что я запасла в разных местах, их легко можно будет заменить, по крайней мере их большую часть. Возможно, стоило оставить все здесь вместе с отброшенной личиной, с которой эти вещи были связаны.

Нет, я не могу уехать. Не сейчас.

Стоя на противоположной стороне улицы, я смотрела на свой дом: он казался темным и зловещим. Я не могла вспомнить, сама ли я задернула шторы на втором этаже. Во дворе мелькнула тень — это внучка миссис Ходжес и ее подружка перебегали от одной двери к другой. Я в нерешительности стояла на краю тротуара и постукивала отцовской тростью по темной коре дерева. Я понимала, что медлить было глупо, но мне уже давно не приходилось принимать решения в напряженной обстановке.

— Мистер Торн, идите и проверьте дом. Осмотрите все комнаты. Возвращайтесь быстрее.

Я наблюдала, как темное пальто мистера Торна сливается с мраком двора. Вновь подул холодный ветер. Оставшись в одиночестве, я чувствовала себя весьма уязвимой и поймала себя на том, что посматриваю по сторонам: не мелькнут ли где-нибудь в конце улицы темные волосы мисс Крамер? Но никаких признаков движения не наблюдалось, только молодая женщина далеко от меня катила по тротуару детскую коляску.

Штора на втором этаже взлетела вверх, и с минуту там маячило бледное лицо мистера Торна, выглянувшего наружу. Потом он отвернулся, а я продолжала напряженно смотреть на темный прямоугольник окна. Крик во дворе заставил меня вздрогнуть, но там оказалась маленькая девочка — забыла ее имя, — она звала свою подружку. Кэтлин, вот как ее зовут. Дети уселись на край фонтана и занялись пакетиком с печеньем. Я наблюдала за ними некоторое время, потом расслабилась и даже слегка улыбнулась: все-таки у меня определенно мания преследования. На секунду я подумала: не использовать ли мистера Торна напрямую? Но мне вовсе не хотелось стоять здесь на улице совершенно беспомощной, и я отказалась от этой идеи. Когда находишься в полном контакте, органы чувств работают, но как бы на большом расстоянии.

«Быстрее».

Я послала эту мысль почти без волевого усилия. Двое бородатых мужчин шли по тротуару с моей стороны улицы. Я перешла проезжую часть и остановилась перед калиткой своего дома. Мужчины смеялись и, разговаривая, жестикулировали.

«Быстрее».

Мистер Торн вышел из дома, запер за собой дверь и пересек двор, направляясь ко мне. Одна из девочек что-то сказала ему и протянула печенье, но он не обратил на нее внимания. Затем он отдал мне большой ключ от парадной двери, я опустила его в карман пальто и испытующе глянула на мистера Торна. Он кивнул. Его безмятежная улыбка была невольной насмешкой над овладевшим мною ужасом.

— Вы уверены? — спросила я.

Он снова кивнул.

— Вы проверили все комнаты? Всю сигнализацию?

Кивок.

— Вы посмотрели подвал? Есть какие-нибудь признаки посторонних?

Мистер Торн отрицательно покачал головой.

Прикоснувшись рукой к металлической ограде, я остановилась. Беспокойство наполняло меня, как разлившаяся желчь.

«Глупая уставшая старуха, дрожащая от холода!»

Но я не могла заставить себя открыть ворота.

— Пойдемте. — Я пересекла улицу и быстро зашагала прочь от дома. — Мы пообедаем «У Генри», потом вернемся.

Однако я шла вовсе не к старому ресторану, а уходила подальше от дома охваченная слепой, безрассудной паникой. Я стала понемногу успокаиваться, только когда мы добрались до гавани и пошли вдоль стены Батареи. По улице ехало несколько автомобилей, но тому, кто захочет приблизиться к нам, придется сначала пересечь широкое открытое пространство. Серые тучи опустились совсем низко, сливаясь с серыми вздымавшимися волнами бухты.

Свежий воздух и сгущающиеся сумерки придали мне бодрости, теперь я соображала яснее. Каковы бы ни были планы Нины, мое отсутствие в течение целого дня почти наверняка расстроило их. Вряд ли Нина осталась бы здесь, если бы ей угрожала малейшая опасность. Нет, она наверняка возвращается самолетом в Нью-Йорк — именно сейчас, когда я стою здесь, у Батареи, дрожа от холода. Утром я получу телеграмму. Я могла в точности представить себе, что она там напишет: «Мелани! Как ужасно то, что случилось с Вилли. Скорблю. Могла бы ты полететь со мной на похороны? Целую. Нина».

Я понимала, что причиной моей нерешительности, кроме всего прочего, было желание вернуться в тепло и комфорт собственного дома. Я просто боялась сбросить с себя этот старый кокон. Но теперь я могла это сделать. Подожду в каком-нибудь безопасном месте, а мистер Торн вернется в дом и возьмет там единственную вещь, которую я не должна оставлять. Потом он пригонит машину, и к тому времени, когда придет телеграмма Нины, я буду уже далеко. Тогда уже Нине придется шарахаться в сторону при виде любой тени в последующие месяцы и годы. Я улыбнулась и стала продумывать необходимые команды.

— Мелани.

Я резко повернула голову. Мистер Торн молчал двадцать восемь лет. И вот он заговорил:

— Мелани.

Лицо его было искажено улыбкой, похожей на гримасу трупа, видны были даже коренные зубы. В правой руке он держал нож. Как раз в тот момент, когда я повернулась, из рукоятки выскочило лезвие. Я глянула в его глаза и поняла все.

— Мелани.

Длинное лезвие описало мощную дугу, и я ничего не могла сделать, чтобы остановить его. Оно прорезало тонкую ткань рукава пальто и ткнулось мне в бок, но, когда я поворачивалась, моя сумочка качнулась вместе со мной. Нож прорвал кожу, прошел сквозь содержимое сумочки, распорол ткань пальто и до крови оцарапал тело у нижнего левого ребра. В общем, сумочка спасла мне жизнь.

Я подняла тяжелую отцовскую трость и ударила мистера Торна прямо в левый глаз. Он пошатнулся, но не издал ни звука. Затем снова взмахнул ножом, рассекая перед собой воздух по широкой дуге, но я сделала два шага назад, а он теперь плохо видел. Ухватив трость обеими руками, я опять подняла ее, потом опустила неловким рубящим движением. Это было невероятно, но палка снова попала ему в глаз. Я сделала еще три шага назад.

Кровь заливала левую сторону лица мистера Торна, его поврежденный глаз свисал на щеку. Он улыбался той же улыбкой мертвеца. Подняв голову, потянулся левой рукой к щеке, вырвал глаз — при этом какая-то серая жилка лопнула со щелкающим звуком — и выбросил его в бухту. Потом двинулся ко мне. Я повернулась и побежала.

Точнее сказать, я попыталась бежать. Через двадцать шагов боль в правой ноге заставила меня перейти на шаг. Еще через пятнадцать торопливых шагов легкие мои задохнулись без воздуха, а сердце готово было выскочить из груди. Я чувствовала, как что-то мокрое течет по моему левому бедру; там, где лезвие ножа коснулось тела, было немного щекотно, словно к коже прижали кубик льда. Бросив взгляд назад, я увидела, что мистер Торн шагает за мной быстрее, чем я ухожу от него. При обычных обстоятельствах он нагнал бы меня в два счета. Когда используешь кого-то, трудно заставить его бежать, особенно если тело человека в это время реагирует на шок и травму. Я снова оглянулась, едва не поскользнувшись на гладком тротуаре. Мистер Торн криво ухмыльнулся. Кровь хлестала из его пустой глазницы, окрашивая зубы. Вокруг никого не было видно.

Я побежала вниз по лестнице, цепляясь за поручни, чтобы не упасть, и вышла на улицу. Фонари на столбах мерцали и вспыхивали, когда я проходила мимо. За моей спиной мистер Торн перескочил через ступени в два прыжка. Торопливо поднимаясь по дорожке, я благодарила Бога, что надела туфли на низком каблуке, когда собиралась на прогулку в форт. Интересно, что мог подумать случайный свидетель этой нелепой гонки двух старых людей, словно в замедленной съемке? Но свидетелей не было.

Я свернула на боковую улицу. Закрытые магазины, пустые склады. Если пойти налево, я попаду на Брод-стрит. Но тут справа, где-то посередине квартала, из темного подъезда магазина появилась одинокая фигура, и я направилась в ту сторону, совсем уже медленно, почти теряя сознание. Артритные судороги в ноге причиняли мне страшную боль, я чувствовала, что вот-вот рухну на тротуар. Мистер Торн шел сзади, шагах в двадцати, и расстояние между нами быстро сокращалось.

Человек, к которому я приближалась, оказался высоким худым негром в коричневой нейлоновой куртке. В руках у него была коробка с фотографиями в рамках. Когда я подошла ближе, он взглянул на меня, потом посмотрел через мое плечо на привидение шагах в десяти от нас.

— Эй! — успел только выкрикнуть негр, и тут я стремительно установила с ним контакт и резко толкнула его.

Он дернулся, как марионетка в неловких руках. Челюсть его отвисла, глаза подернулись пеленой, и, пошатываясь, он шагнул навстречу мистеру Торну, как раз когда тот уже протянул руку, чтобы схватить меня за воротник пальто.

Коробка взлетела в воздух, стеклянные рамки разбились на мелкие осколки от удара о кирпичный тротуар. Длинные коричневые пальцы негра потянулись к белому горлу мистера Торна, вцепились в него, и они оба закрутились, как неловкие партнеры в танце. Я дошла до поворота в переулок и прислонилась лицом к холодному кирпичу, чтобы прийти в себя. Я не могла позволить себе отдохнуть хотя бы секунду: нужно было огромное усилие, чтобы сосредоточиться на управлении этим незнакомцем. Глядя, как двое высоких мужчин неуклюже топчутся на тротуаре, я попыталась сдержать совершенно нелепое желание рассмеяться.

Мистер Торн взмахнул ножом и дважды вонзил его в живот негра. Своими длинными пальцами негр старался выцарапать единственный глаз мистера Торна, а его крепкие зубы щелкали вблизи сонной артерии соперника. Я ясно ощутила, как холодная сталь вонзилась в плоть в третий раз, но сердце незнакомца еще билось, его еще можно было использовать. Негр подскочил, зажав тело мистера Торна между ног, а его зубы вонзились в мускулистое горло. Ногти рвали белую кожу, оставляя кровавые полосы. Противники упали на асфальт беспорядочной массой.

«Убей его».

Пальцы негра почти нащупали здоровый глаз мистера Торна, но тот вытянул левую руку и переломил худое запястье врага. Безжизненные пальцы продолжали дергаться. Огромным усилием мистер Торн уперся локтем в грудь негра и поднял его тело над собой — так отец подбрасывает своего ребенка. Зубы вырвали кусок плоти, но серьезных повреждений не было. Мистер Торн поднял нож вверх, влево, потом резко вправо. Вторым движением он почти надвое перерезал горло негра, и их обоих залило кровью. Ноги незнакомца дважды дернулись, мистер Торн отбросил его тело в сторону, а я повернулась и быстро пошла по переулку.

Я снова вышла на свет и поняла, что загнала себя в ловушку. Здесь вплотную к воде подступали задние стены складов и металлический корпус причала без единого окна. Налево уходила извилистая улица, но она была слишком темной, слишком пустынной и длинной, чтобы пытаться уйти по ней. Я оглянулась и увидела в конце переулка темный силуэт.

Я попыталась установить контакт, но там ничего не было. Ничего. Мистер Торн был дырой в пространстве. Позже меня долго терзала мысль: как Нина добилась этого?

Боковая дверь эллинга была заперта. До главного входа оставалось метров сто, но я не сомневалась, что и он заперт. Мистер Торн стоял, поворачивая голову то влево, то вправо, разыскивая меня. В тусклом свете его лицо, залитое кровью, казалось почти черным. Шатаясь, он двинулся ко мне.

Я подняла отцовскую трость, ударила по нижней части застекленной двери и просунула руку внутрь, стараясь не пораниться об острые торчащие осколки. Если там задвижки сверху и снизу, я погибла. Оказалось, на двери всего лишь простой засов рядом с дверной ручкой. Мои пальцы сначала только скользили по холодному металлу, но потом засов поддался, и дверь открылась, как раз когда мистер Торн шагнул на тротуар за моей спиной. В следующее мгновение я влетела в помещение и задвинула засов.

Внутри было очень темно, от цементного пола тянуло холодом. Было слышно, как множество небольших суденышек у причала потихоньку колышутся на волнах. Метрах в пятидесяти из окон конторы лился свет. Я надеялась, что на эллинге есть сигнальная система, но здание, видно, было слишком старым, а суда слишком дешевыми, чтобы устанавливать ее.

Рука мистера Торна разнесла в куски оставшееся в двери стекло, и я пошла к свету. Рука исчезла. От страшного удара ногой панель около засова проломилась, дверь сорвалась с верхней петли. Я глянула в направлении конторы, но оттуда доносился только слабый звук: радио. Последовал еще один удар в дверь.

Я повернула направо, прыжком преодолела расстояние около метра и оказалась на носу небольшого катера. Еще пять шагов, и я спряталась в маленьком закутке, который хозяева, наверное, называли носовой кабиной. Закрыв за собой тонкую панель, я глядела наружу сквозь мутный пластик.

Третьим ударом мистер Торн вышиб дверь, и она повисла на длинных полосах расщепленного дерева. Его темная фигура заполнила собой весь проем. В свете далекого фонаря лезвие поблескивало в его руке.

Если в конторе кто-то есть, они должны были услышать шум, но оттуда по-прежнему доносился лишь звук радио. Мистер Торн сделал несколько шагов, остановился, потом прыгнул на первую из стоявших в ряд лодок. Это была открытая моторка, и через несколько секунд он снова стоял на цементном полу. На второй лодке имелась небольшая кабина. Послышался треск дерева — это мистер Торн ударом ноги проломил крохотный люк и тут же вернулся назад. Мой катер стоял в ряду восьмым. Я не понимала, почему он не может найти меня по стуку бешено бьющегося сердца.

Переместившись к левому борту, я снова выглянула. Свет просачивался сквозь пластик какими-то полосами и узорами. В освещенном окне конторы мелькнули седые волосы, слышно было, как радио переключили на другую станцию, и громкая музыка разнеслась гулким эхом по длинному помещению. Я метнулась назад, к правому иллюминатору. Мистер Торн выходил из четвертой лодки.

Закрыв глаза и задержав дыхание, я попыталась припомнить те бессчетные вечера, когда я наблюдала, как фигура этого кривоногого старика удаляется по улице. Мистер Торн закончил осмотр пятой лодки — это был длинный катер с кабиной и множеством скрытых мест — и вернулся на причал.

Шестая лодка оказалась небольшой. Он глянул на нее, но спускаться не стал. Седьмым стоял парусник с опущенной мачтой, накрытой парусиной. Нож мистера Торна рассек толстую ткань. Перепачканные кровью руки отбросили парусину, словно саван, срываемый с тела. Он прыжком выскочил назад.

Когда мистер Торн ступил на нос моего катера, я почувствовала, как лодка качнулась под его весом. Спрятаться было решительно негде, тут стоял только крохотный сундучок под сиденьем для хранения всякого добра. Я развязала парусиновые тесемки, крепившие подушку к скамье. Мое свистящее дыхание, казалось, отдавалось эхом в этом малом пространстве. Я свернулась в углу, загородившись подушкой, и в этот момент ноги мистера Торна мелькнули в иллюминаторе правого борта. «Сейчас». Через секунду его лицо, отделенное тонкой перегородкой, оказалось не далее как в тридцати сантиметрах от моего лица «Вот сейчас». Улыбка мертвеца, и так неправдоподобно широкая, стала еще шире.

«Сейчас. Сейчас. Сейчас».

Мистер Торн пригнулся над дверью кабины. Я попыталась упереться в крошечную створку ногами, но правая нога не слушалась. Кулак мистера Торна пробил тонкую перегородку, рука его схватила меня за щиколотку.

— Эй!

Это был дрожащий голос мистера Ходжеса. Он направил луч своего фонарика на наш катер.

Мистер Торн налег на дверь. Я согнула ногу и ощутила резкую боль. Левой рукой, просунутой сквозь сломанную перегородку, он крепко держал мою лодыжку, а его правая рука с ножом появилась в открывшемся люке.

— Эй! — снова крикнул мистер Ходжес, и в это мгновение я направила на него всю силу своей Способности.

Старик остановился, бросил фонарь и расстегнул кобуру револьвера.

Мистер Торн раз за разом наносил удары ножом. Он чуть не выбил подушку из моих рук; обрывки поролона разлетелись по кабине. Лезвие задело кончик моего мизинца.

«Стреляй! Сейчас же!»

Мистер Ходжес вскинул револьвер обеими руками и выстрелил. В темноте он промахнулся; звук выстрела эхом разнесся по всему помещению.

«Ближе, болван. Подойди ближе!»

Мистер Торн снова налег на дверь и попытался протиснуться в образовавшееся отверстие. Когда он на секунду отпустил мою щиколотку, я потянулась к выключателю на потолке и зажгла свет. Изувеченное лицо с пустой глазницей смотрело на меня сквозь сломанную перегородку. Я метнулась в сторону, но его рука ухватила меня за пальто. Он опустился на колени, намереваясь нанести удар.

«Стреляй!»

Вторым выстрелом мистер Ходжес попал в бедро мистеру Торну. Тот осел, издав нечто среднее между стоном и рычанием. Пальто мое порвалось, на палубу со стуком посыпались пуговицы. Нож вонзился в переборку рядом с моим ухом, и рука тут же поднялась для нового замаха.

Мистер Ходжес нетвердо ступил на нос катера, чуть было не потерял равновесие, но потом начал медленно продвигаться вдоль правого борта. Я ударила по руке мистера Торна крышкой люка, однако он не отпускал пальто и продолжал тянуть меня к себе. Я упала на колени. Последовал очередной удар ножом. Лезвие прошло сквозь поролон и рассекло ткань пальто. То, что осталось от подушки, вывалилось у меня из рук. Я остановила мистера Ходжеса в полутора метрах от нас и заставила упереть ствол револьвера в крышу кабины.

Мистер Торн приготовился к удару, держа нож, как матадор держит шпагу. Всем своим существом я ощущала немые вопли триумфа, доносившиеся до меня, словно зловонный дух из этого рта с испачканными кровью зубами. В единственном выпученном глазу горел безумный огонь Нины.

Мистер Ходжес выстрелил. Пуля пробила позвоночник мистера Торна и ударилась в правый борт. Тело его выгнулось, и, раскинув руки, он рухнул на палубу, как огромная рыба, только что выброшенная на берег. Нож упал на пол кабины; белые окостеневшие пальцы судорожно шарили по палубе. Я заставила мистера Ходжеса шагнуть вперед, приставить ствол к виску Торна над оставшимся глазом и нажать на курок. Выстрел прозвучал приглушенно, как в пустоту.

В туалете конторы нашлась аптечка. Я приказала старику сторожить у двери, пока перевязывала мизинец. Еще я выпила три таблетки аспирина.

Пальто мое было изодрано, ситцевое платье перепачкано кровью. Я сполоснула лицо и, как могла, привела в порядок волосы. Невероятно, но моя сумочка все еще была при мне, хотя половина ее содержимого высыпалась. Переложив ключи, бумажник и очки в большой карман пальто, я бросила сумочку за унитаз. Отцовской трости со мной уже не было, и я не могла вспомнить, где потеряла ее.

Когда я осторожно высвободила тяжелый револьвер из руки мистера Ходжеса, его пальцы так и остались согнутыми. Провозившись несколько минут, я ухитрилась открыть барабан. В нем оставались два патрона. Этот старый дурак ходил с полностью заряженным барабаном! «Всегда оставляй патронник под бойком незаряженным», — так учил меня Чарлз в то далекое беззаботное лето, когда оружие было лишь предлогом поехать на остров, чтобы пострелять по мишени. Мы с Ниной много и нервно смеялись, а наши кавалеры направляли и поддерживали наши руки при мощной отдаче от выстрелов, когда мы чуть не падали в крепкие объятия своим чрезвычайно серьезным учителям «Надо всегда считать патроны», — поучал меня Чарлз, а я в полуобморочном состоянии прислонялась к нему, вдыхая сладкий мужской запах крема для бритья и табака, исходивший от него в тот теплый яркий день.

Мистер Ходжес слегка пошевелился, как только мое внимание ослабло. Рот его широко раскрылся, вставная челюсть нелепо отвисла. Я взглянула на поношенный кожаный поясник, но запасных патронов там не увидела и понятия не имела, где он их хранит. В мозгу у старика мало что осталось, кроме путаницы мыслей, в которой бесконечной лентой прокручивалась одна и та же картинка: ствол, приставленный к виску мистера Торна, вспышка выстрела и…

— Пошли.

Я поправила очки на его безучастном лице, вложила револьвер в кобуру и вышла вслед за ним из здания.

Снаружи было очень темно. Мы двигались от фонаря к фонарю и прошли уже шесть кварталов, когда я заметила, как он дрожит, и вспомнила, что забыла приказать ему надеть пальто. Я крепче сжала мысленные тиски, и он перестал дрожать.

Дом выглядел точно так же, как сорок пять минут назад, света в окнах не было. Я открыла ворота и прошла через двор, пытаясь отыскать в набитом всякой всячиной кармане ключ. Пальто мое распахнулось, холод ночи пробирал тело до костей. Из освещенных окон с другой стороны двора послышался детский смех, и я поспешила, чтобы Кэтлин, не дай бог, не увидела, как ее дедушка идет в мой дом. Мистер Ходжес вошел первым, с револьвером в вытянутой руке. Прежде чем переступить порог, я заставила его включить свет.

Гостиная была пуста, все стояло на своих местах. Свет люстры отражался на полированных поверхностях. Я присела на минутку в старинное кресло в холле, чтобы сердце немного успокоилось. Мистер Ходжес по-прежнему держал револьвер в вытянутой руке, я даже не позволила ему отпустить взведенный курок. Рука его начала дрожать от напряжения. Наконец я встала, и мы пошли по коридору к оранжерее.

Мисс Крамер вихрем вылетела из двери кухни, тяжелая железная кочерга в ее руке уже описывала дугу. Револьвер выстрелил, пуля застряла в деревянном полу, не причинив никому вреда, а кисть старика повисла, перебитая страшным ударом. Револьвер выпал из безжизненных пальцев, мисс Крамер замахнулась для нового удара.

Я повернулась и побежала назад по коридору. За спиной я услышала звук, словно раскололся арбуз, — это кочерга опустилась на череп мистера Ходжеса. Вместо того чтобы выбежать во двор, я стала подниматься по лестнице. Это было ошибкой. Мисс Крамер оказалась у двери спальни уже через несколько секунд после того, как я туда добралась. Мельком увидев ее широко распахнутые сумасшедшие глаза и поднятую кочергу, я захлопнула тяжелую дверь прямо перед ее носом и заперлась. Брюнетка навалилась на дверь с другой стороны, но она даже не дрогнула. Удары сыпались один за другим.

Проклиная свою глупость, я оглядела знакомую комнату, но в ней не было ничего, что могло бы помочь мне: ни телефона, ни кладовки, куда можно спрятаться. Только старинный гардероб. Я быстро подошла к окну и подняла верхнюю створку. Если я закричу, кто-нибудь может услышать, но это чудовище доберется до меня прежде, чем подоспеет помощь. Она уже пыталась поддеть край двери кочергой. Я выглянула наружу, увидела тени в окне через двор и сделала то, что должна была сделать.

Две минуты спустя я едва осознавала, что происходит. Будто во сне я слышала скрежет кочерги, которой эта женщина пыталась выломать металлическую пластину. Затем дверь в спальню распахнулась.

Искаженное лицо мисс Крамер было покрыто потом, нижняя челюсть отвисла, с подбородка капала слюна. В глазах ее не было ничего человеческого. Ни она, ни я не слышали, как за ее спиной раздались тихие шаги.

«Иди, иди. Подними его. Оттяни курок назад. До конца. Обеими руками. Целься».

Но что-то предупредило мисс Крамер об опасности. Не мисс Крамер, конечно, — такого человека больше не существовало, — а Нину. Брюнетка повернулась. Перед ней на верхней ступеньке лестницы стояла маленькая Кэтлин с тяжелым дедушкиным револьвером в руках. Курок его был взведен, а ствол направлен прямо в грудь мисс Крамер. Вторая девчушка осталась во дворе, она что-то кричала своей подруге.

На этот раз Нина знала, что ей надо убрать эту угрозу. Мисс Крамер замахнулась кочергой, и в это мгновение револьвер выстрелил. Отдача отбросила Кэтлин назад, она покатилась по лестнице, а над левой грудью мисс Крамер расплылось красное пятно. Хватаясь за перила, чтобы не упасть, она кинулась вниз по лестнице за ребенком. Я оставила девочку в тот момент, когда кочерга опустилась на ее голову, затем поднялась и вновь опустилась. Я подошла к верхней ступеньке лестницы. Мне надо было видеть.

Мисс Крамер оторвалась от своего жуткого занятия и подняла на меня глаза. На ее забрызганном кровью лице виднелись только белки глаз. Мужская рубашка была залита ее собственной кровью, но брюнетка все еще двигалась, все еще могла действовать. Левой рукой она подняла револьвер. Рот ее широко раскрылся, оттуда раздался звук, похожий на шипение пара, вырывающегося из старого радиатора.

— Мелани… Мелани…

Это существо принялось карабкаться вверх по лестнице. Я закрыла глаза.

Подружка Кэтлин влетела в открытую дверь, ее маленькие ноги так и мелькали. В несколько прыжков она одолела лестницу и плотно стиснула шею мисс Крамер своими тонкими белыми ручками. Они обе покатились вниз по ступенькам, через тело Кэтлин, к самому основанию широкой лестницы.

Девочка, похоже, отделалась синяками. Я спустилась к ним и оттащила ее в сторону. На скуле у нее расплывалось синее пятно, на руках и лбу краснели царапины и порезы. Она бессмысленно моргала голубыми глазами.

У мисс Крамер была сломана шея, голова ее запрокинулась под совершенно неестественным углом, но она была жива. Тело явно парализовано, по полу растеклась лужа мочи, хотя глаза мигали, а зубы омерзительно пощелкивали. Я подняла револьвер и ногой отбросила кочергу в сторону. Надо было торопиться. Из дома Ходжесов послышались голоса взрослых. Я повернулась к девочке:

— Вставай.

Она еще раз моргнула и, преодолевая боль, поднялась на ноги.

Я закрыла дверь и сняла с вешалки коричневый плащ. Мне понадобилось не больше минуты, чтобы переложить содержимое карманов и сбросить безнадежно испорченное весеннее пальто. Голоса раздавались уже во дворе.

Встав на колени рядом с мисс Крамер, я схватила ее голову и крепко стиснула руками, чтобы прекратить этот жуткий звук щелкающих зубов. Глаза ее снова закатились, но я резко встряхнула ее, пока не вернулись наместо зрачки. Потом наклонилась так низко, что наши лица почти соприкоснулись, и прошептала:

— Я доберусь до тебя, Нина.

И этот шепот был громче вопля.

Отпустив голову мисс Крамер так, что она стукнулась о пол, я быстро прошла в оранжерею — мою комнату для шитья. Времени на то, чтобы сходить наверх и взять ключ, не оставалось, поэтому я разбила стулом стеклянную дверцу шкафчика. То, что я оттуда взяла, еле поместилось в кармане плаща.

Девочка стояла в холле. Я отдала ей пистолет мистера Ходжеса. Ее левая рука висела плетью — скорее всего, сломанная. В дверь постучали, кто-то пробовал повернуть ручку.

— Сюда, — прошептала я и провела девочку в столовую.

По дороге мы переступили через тело мисс Крамер, прошли в темную кухню; стук стал громче, но мы уже выходили из дома в переулок, в ночь.

В этой части Старого города имелось три отеля. Один из них — дорогой, современный, кварталах в десяти отсюда — я сразу же отвергла. Второй — маленький, уютный, в одном квартале от моего дома, приятное, но общедоступное место, в точности такое, какое я сама выбрала бы, если бы приехала в другой город. Его я тоже отвергла. Третий был отсюда в двух с половиной кварталах — старый особняк на Брод-стрит, небольшой, с дорогой антикварной мебелью в номерах и нелепо высокими ценами. Туда я и поспешила.

Девочка быстро шагала рядом. Револьвер она по-прежнему держала в руке, но я заставила ее снять свитер и накрыть им оружие. Нога у меня болела, и я часто опиралась на ее плечо, пока мы вот так торопливо шли вдоль улицы.

Администратор «Мансарды» узнал меня. Брови его поползли вверх, когда он заметил мой непрезентабельный вид. Девочка осталась в фойе, метрах в трех-четырех, почти неразличимая в тени.

— Я ищу свою подругу, — оживленно сказала я. — Мисс Дрейтон.

Администратор открыл рот, чтобы ответить, затем невольно нахмурился.

— Извините. У нас нет никого с такой фамилией.

— Возможно, она зарегистрировалась под девичьей фамилией, — сказала я. — Нина Хокинс. Это пожилая женщина, но очень привлекательная. На несколько лет моложе меня, с длинными седыми волосами. Возможно, ее зарегистрировала подруга… Симпатичная молодая темноволосая леди по имени Баррет Крамер.

— Извините, — снова проговорил администратор каким-то вялым, сонным голосом. — Никто под такой фамилией не значится. Что передать, если ваша знакомая появится позже?

— Ничего. Ничего не надо передавать.

Я провела девочку через холл, и мы свернули в коридор, ведущий к туалетам и боковым лестницам.

— Простите, — обратилась я к проходившему мимо коридорному. — Возможно, вы сможете мне помочь.

— Да, мэм. — Он остановился, явно недовольный, и откинул назад свои длинные волосы.

Задача у меня была непростая. Чтобы удержать девочку, действовать нужно было быстро.

— Я ищу знакомую, — пояснила я. — Пожилая леди, но очень привлекательная. Голубые глаза, длинные седые волосы. С ней должна быть молодая женщина с темными вьющимися волосами.

— Нет, мэм. Я такой не видел.

Я вытянула руку и взяла его повыше локтя. Затем отпустила девочку и сосредоточилась на коридорном.

— Ты уверен?

— Мисс Харрисон, — сказал он. Глаза его смотрели мимо меня. — Номер двести семь. Северная сторона с фасада.

Я улыбнулась. Мисс Харрисон. Бог мой, до чего же она глупа, эта Нина! Девочка вдруг заскулила и привалилась к стене. Я быстро приняла решение. Мне нравится думать, что тут сыграло роль сострадание, но иногда я вспоминаю, что ее левая рука никуда не годилась.

— Как тебя зовут? — спросила я, нежно поглаживая ребенка по волосам.

Глаза ее скользнули влево, потом вправо; она явно была в смятении.

— Как твое имя? — снова задала я вопрос.

— Алисия, — прошептала она наконец еле слышно.

— Хорошо, Алисия. Теперь ты пойдешь домой. Иди быстро, но бежать не нужно.

— У меня болит рука. — Она всхлипнула, губы задрожали.

Я снова коснулась ее волос и толкнула:

— Ты идешь домой. Рука у тебя не болит. Ты ничего не будешь помнить. Все это сон, который ты забудешь. Иди домой. Торопись, но не беги. — Я взяла у нее револьвер, завернутый в свитер. — До свидания, Алисия.

Она моргнула и пошла через холл по направлению к двери. Оглянувшись по сторонам, я отдала револьвер мальчишке-коридорному.

— Спрячь его под жилет, — велела я.

— Кто там? — послышался из номера беззаботный голос Нины.

— Альберт, мэм. Коридорный. Ваш автомобиль у подъезда. Я мог бы сейчас отнести ваши чемоданы.

Щелкнул замок, дверь приоткрылась, но цепочка осталась на месте. Альберт прищурился от хлынувшего света и застенчиво улыбнулся, откидывая волосы назад. Я вжалась в стену.

— Хорошо. — Нина сняла цепочку и отступила в сторону. Она уже отвернулась и закрывала замок чемодана, когда я вошла в комнату.

— Привет, Нина, — тихо сказала я.

Спина ее выпрямилась, но даже это движение было грациозным. На покрывале осталась вмятина — там, где она только что лежала. Она медленно повернулась. На ней было розовое платье, которого я никогда прежде не видела.

— Привет, Мелани. — Она улыбнулась, глядя на меня своими небесно-голубыми глазами.

Я мысленно приказала мальчишке-коридорному вытащить револьвер и прицелиться. Рука его была тверда, он со щелчком взвел курок. Нина неотрывно следила за мной.

— Почему? — спросила я.

Она слегка пожала плечами. В какой-то момент я решила, что Нина рассмеется. Я бы не вынесла этого ее хрипловатого детского смеха, так трогавшего меня в прошлом. Вместо этого она закрыла глаза, по-прежнему улыбаясь.

— Почему «мисс Харрисон»?

— Ну как же, дорогая. У меня такое чувство, что я ему обязана. Я имею в виду бедного Роджера. Разве ты не знаешь, как он умер? Конечно нет. Но ведь ты никогда и не спрашивала. — Глаза ее открылись.

Я посмотрела на коридорного, но он все так же, не шелохнувшись, целился в нее. Оставалось только нажать на курок.

— Он утонул, моя дорогая, — продолжала Нина. — Бедный Роджер бросился в океан с того самого парохода, на котором плыл назад в Англию. Так странно. А ведь перед этим он написал мне письмо с предложением выйти за него замуж. Ужасно печальная история, правда, Мелани? И почему он так поступил, как ты думаешь? Наверное, мы никогда не узнаем правды.

— Наверное. — Я кивнула и мысленно отдала приказ коридорному нажать на спусковой крючок.

Но… ничего не произошло.

Я быстро глянула вправо. Молодой человек поворачивал голову ко мне. Я ему этого не приказывала! Его вытянутая рука с револьвером двигалась в мою сторону равномерно, как кончик флюгера, подгоняемый ветром.

«Нет!»

Я напряглась, так, что у меня на шее вздулись жилы. Движение замедлилось, но не остановилось, пока ствол не оказался направленным мне в лицо. Нина рассмеялась. Этот смех звучал очень громко в маленькой комнате.

— Прощай, Мелани, дорогая моя.

Она снова рассмеялась и кивнула молодому человеку.

Я не отрываясь смотрела в черное отверстие. Курок щелкнул по пустому патроннику. Еще раз. И еще.

— Прощай, Нина.

Я улыбнулась и вытащила из кармана плаща длинноствольный пистолет Чарлза. Отдача от выстрела ударила меня в грудь, комната заполнилась синим дымом. Точно посередине лба Нины появилась маленькая дырка, меньше десятицентовой монеты, но такая же аккуратная, круглая. Какую-то долю секунды она продолжала стоять, словно ничего не произошло, потом покачнулась, ударилась о высокую кровать и ничком упала на пол.

Я повернулась к коридорному и заменила его бесполезное оружие своим древним, но ухоженным револьвером. Я только сейчас заметила, что мальчишка немного моложе, чем был когда-то Чарлз. И волосы у него почти такого же цвета. Я наклонилась и слегка коснулась губами его губ.

— Альберт, — прошептала я, — в револьвере еще четыре патрона. Патроны всегда надо считать, понял? Иди в холл, убей администратора. Потом застрели еще кого-нибудь — того, кто ближе всех к тебе окажется. А после этого вложи ствол себе в рот и нажми на спуск. Если будет осечка, нажми еще раз. Револьвер спрячь, никому не показывай, пока не окажешься в холле.

Мы вышли в коридор. Там царила паника.

— Вызовите «скорую»! — крикнула я. — Произошел несчастный случай! Вызовите «скорую», кто-нибудь!

Несколько человек кинулись выполнять мою просьбу. Я покачнулась и прислонилась к какому-то седовласому джентльмену. Люди толпились вокруг, некоторые заглядывали в номер и что-то кричали. Вдруг в холле раздался выстрел, потом другой, третий. Паника и суматоха усилились, а я тем временем проскользнула к черной лестнице и через пожарный выход выбежала на улицу.

Проходит время. Я очень счастлива здесь, на юге Франции. Я живу между Каннами и Тулоном, однако, к моей радости, далеко от Сан-Тропе.

Я редко выхожу из дому. Генри и Клод делают для меня покупки в деревне. Я никогда не хожу на пляж. Иногда я уезжаю в мой парижский дом или в итальянский пансион южнее Пескары, на Адриатике. Но и эти путешествия случаются все реже.

Среди холмов есть заброшенное аббатство, и я часто прихожу туда, чтобы посидеть и поразмышлять среди каменных развалин и цветов. Я думаю об одиночестве и воздержании, о том, как одно зависит от другого.

Сейчас я чувствую себя моложе. Я говорю себе, что это влияние климата и моей свободы, а не результат последней Подпитки. Но иногда мне чудятся знакомые улицы Чарлстона и тамошние люди. Это голодные грезы.

Иногда меня будят поющие голоса — это деревенские девушки едут на велосипедах на молочную ферму. В такие дни восхитительно жаркое солнце освещает белые цветы, растущие между камнями аббатства, и я чувствую полное удовлетворение от того, что нахожусь здесь, впитываю вместе с ними солнечный свет и тишину.

Но в другие дни — холодные хмурые дни, когда тучи надвигаются с севера, — я вспоминаю, как безмолвная тень субмарины, подобно акуле, рассекает волны залива, и хочу знать, имеет ли смысл мое добровольное воздержание. Я хочу знать: те, о ком я мечтаю в своем уединении, — позволят ли они устроить себе последнюю грандиозную Подпитку?

Сегодня тепло. Мне хорошо. Но я все еще одинока. И я очень, очень голодна.

Назад: Ричард Лаймон

Дальше: Гэхан Уилсон