Гарри Килворт родился в 1941 году в Йорке, но много путешествовал по миру в детские годы вместе с отцом — пилотом Королевских ВВС (каковым впоследствии семнадцать лет прослужил сам). Позднее, уже в зрелом возрасте, он с отличием окончил Лондонский университет.

В 1974 году его рассказ «Пойдем на Голгофу!» победил на литературном конкурсе, организованном газетой «Санди таймс». В дальнейшем Килворт написал более сотни рассказов и свыше шестидесяти романов в научно-фантастическом, фэнтезийном, историческом и других жанрах; в 1980 году он дебютировал как автор детских книг, также имеющих научно-фантастическую или фэнтезийную направленность и принесших ему множество наград.

Произведения Килворта четырежды номинировались на Всемирную премию фэнтези: в 1985 году «Певчие птицы боли» были номинированы в категории «Лучший сборник», в 1988 году — «Свиная ножка и птичьи лапки» в категории «Лучший рассказ», в 1992 году — повесть «Рэгторн», написанная в соавторстве с Робертом Холдстоком, в категории «Лучшая повесть» и, наконец, в 1994-м — «Свиная ножка и птичьи лапки», вновь в категории «Лучший рассказ».

Килворт признается, что он обожает писать. По его словам, если бы завтра это занятие объявили незаконным, он стал бы преступником.

Рассказ «Серебряный ошейник» был впервые опубликован в антологии «Крови недостаточно» под редакцией Эллен Датлоу (Нью-Йорк: Морроу, 1989).

Одинокий шотландский остров показался вдали, когда солнце уже клонилось к закату. Там, где кончалась природная гавань, озаренные солнечными лучами морские волны легонько бились о берег, потряхивая белыми гривами. Мой катер с урчанием пробивался вперед, навстречу отливу; время от времени, когда волна подбрасывала его вверх, двигатель завывал на самой высокой ноте и лопасти винта молотили воздух. Когда я добрался до пирса, луна уже заливала холодным светом берег и поросшие пурпурным вереском холмы. В этом пустынном месте — одна голая почва да камни — царила какая-то душная атмосфера. Жесткая трава и густой кустарник приникли к земле, чтобы блеклым ковром прикрыть ее неровности, спрятать наготу острова от любопытных взоров.

Как мне и обещали, он ждал меня на причале. Высокая угловатая фигура четко выделялась на фоне плоских холмов, как кусок гранитной скалы, на вершине которой стоял его дом.

— Я привез продукты, — сказал я, когда он подхватил брошенный мною канат.

— Хорошо. Зайдете ко мне? Дома горит очаг, тепло, да и виски найдется. Что может быть лучше стаканчика виски у огня, когда в комнате приятно пахнет дымком?

— Мне бы надо вернуться с отливом, — ответил я, — так что лучше я направлюсь обратно.

Нельзя сказать, что я не хотел принимать приглашение этого отшельника, этого странного затворника — напротив, он был мне очень интересен. Однако на следующий день я должен был уйти в плавание вместе с рыбаками.

— Бросьте, выпьем немного, время еще есть. — Его голос долетел до меня вместе с порывом холодного ветра, словно на нас дохнул ледяной север.

Я решил, что стаканчик виски у горящего камина придаст мне сил для обратного пути, и согласился. К тому же он говорил так настойчиво, что отказаться было попросту невозможно.

— Что ж, благодарю вас. Подождите минуту… Ну, показывайте дорогу.

И я последовал за ним, худым и гибким. Мы шагали по зарослям колючего вереска, царапавшего ноги даже сквозь толстые носки. Судя по тому, что тропа была едва заметна, большую часть времени мой хозяин проводил в доме или во дворе, ибо даже при лунном свете на пологом склоне холма не было заметно следов колес.

Когда мы подошли к дому, он распахнул деревянную дверь, пропуская меня вперед. Усадил у огня, налил мне щедрую порцию виски, после чего сел сам. Я слушал, как в деревянных балках и крытой дерном крыше гудит ветер, и ждал, когда заговорит мой новый знакомый.

— Ведь вас зовут Джон? — спросил он. — Мне по радио передали.

— Да, а вы Сэмюел.

— Сэм. Зовите меня просто Сэм.

Я согласился, и мы замолчали, разглядывая друг друга. Торф — неважное топливо: когда из него выходит газ, он горит, разбрасывая искры и разноцветные огоньки; и все же его используют с незапамятных времен. При вспышках огня, когда торф рассыпал снопы искр, я мог разглядеть лицо моего собеседника. Трудно было определить его возраст, но я знал, что этот человек гораздо старше меня. Видимо, он думал о том же, поскольку после недолгого молчания спросил:

— Джон, сколько вам лет? На вид около двадцати.

— Почти тридцать, Сэм. Недавно исполнилось двадцать шесть.

Он кивнул и сказал, что слишком редко видит людей и разучился правильно определять их возраст. Недавние события он почти позабыл, зато прошлое помнит отлично.

Сэм наклонился к шипящему огню, словно хотел вдохнуть аромат старины, исходящий от пылающего очага. Мне показалось, что глинобитные стены дома, скрепленные толстыми бревнами и нетесаными камнями, сдвинулись, словно хотели подтвердить его слова. Я почувствовал, что сейчас услышу какую-то историю. Я не раз бывал в долгом морском плавании и знал эту позу — так усаживается человек, когда готовится начать рассказ. Оставалось надеяться, что его история не займет слишком много времени.

— Вы красивый молодой человек, — произнес Сэм. — Таким же и я был когда-то.

Он замолчал и принялся ворошить торф. На мгновение его озарила вспышка голубовато-зеленого пламени, и я увидел высокие скулы, туго обтянутые кожей, и очень бледное лицо — наверное, виной всему суровый климат этих островов, где солнце почти не появляется из-за туч, приносящих с севера белую завесу туманов и дождей. Да, когда-то этот человек был красив. Он и сейчас был красив. Вглядевшись в его лицо, я с удивлением заметил, что он вовсе не так стар, как мне показалось.

— Давным-давно, — начал он, — когда по улицам ездили конные экипажи, все было совсем по-другому…

Меня отвлек резкий свистящий звук — ветер задул сквозь плотно пригнанные бревна. Конные экипажи? Что это? Мне собираются рассказать детскую сказочку? Однако Сэм продолжал говорить. Вот его рассказ от первого лица.

Улицы в те времена освещались газом, а у людей были совсем иные ценности. Иные верования. Тогда мы были более язычниками, что ли. Мы верили в темные силы. Век машин отучил нас от этого. Мистика и язычество не выживут в век машин. Сверхъестественное может существовать только рядом с естественным, а природа с тех пор сильно изменилась. Да, теперь мы живем в другом мире — и боимся совсем других вещей. Когда я был молодым, я боялся того, что вы сочтете просто смешным. Например, я боялся попасть в безвыходное положение: скажем, влюбиться в женщину не своего круга. Вы понимаете? Именно это со мной и случилось. Мне было примерно столько же лет, сколько вам, а может быть, даже меньше. Меня только что перевели из учеников в подмастерья. Я был ювелиром и работал с серебром. Вы знали об этом? Ну конечно нет. Я был способным учеником, очень способным. Хозяин поставил меня управлять одной из трех его мастерских, и я раздувался от гордости. Так вот, однажды вечером, как обычно, я работал, и тут вдруг звякнул дверной колокольчик.

Я как раз зажег газовые лампы, освещавшие мастерскую, и поспешил к прилавку, чтобы встретить покупателя. Дверь осталась открытой, и в наше подвальное помещение ворвались звуки улицы: было слышно, как по выложенной булыжником мостовой с грохотом проезжают экипажи, крики уличных мальчишек и цветочниц сливались с гудками пароходов. Стараясь держаться как можно вежливее, я обошел посетительницу и закрыл за ней дверь. Затем, повернувшись к ней, спросил:

— Я могу вам помочь, госпожа?

На ней был дорогой атласный плащ, какие могли себе позволить лишь самые богатые дамы. Она откинула капюшон, открыв свое лицо — ничего более прекрасного я никогда не видел в мире. Ее лицо светилось дивной неземной чистотой, и это было нечто большее, чем безукоризненные черты и кожа. А ее глаза — как мне их описать? Словно черные зеркала, где отражалась твоя душа. Темные волосы, уложенные в высокую прическу, контрастировали с ее кожей, бледной, как зимняя луна, и нежной, как бархат, которым я полировал серебро.

— Да, — ответила она. — Вы можете мне помочь. Вы ведь ювелир?

— Подмастерье, мадам. В этой мастерской я заменяю хозяина.

Она была чем-то взволнована, ее пальцы нервно теребили сумочку.

— Я… — начала она и запнулась. — У меня к вам необычная просьба. Вы умеете хранить тайны, ювелир?

— Умею, если это требуется клиенту. Вам нужна какая-то необычная вещь? Что-то такое, чем можно удивить? У нас есть изделия очень тонкой работы. — Я вытащил поднос с нашими изделиями. — Эти вещи подойдут и даме, и джентльмену. Как вам нравится эта шкатулка для сигар? Взгляните, на крышке изображен орел, он сделан из тончайших серебряных нитей. Эта шкатулка сделана на заказ, но если нужно что-то особенное…

Я замолчал, поскольку дама начала проявлять признаки нетерпения.

— Мне нужно нечто совсем иное. Специально для меня. Я хочу, чтобы вы сделали ожерелье. Серебряное ожерелье. Это возможно?

— Все возможно, — с улыбкой ответил я. — Разумеется, если вы дадите мне время. Вы хотите, чтобы я сделал вам серебряное украшение на шею? Что-то вроде обруча?

— Нет, вы меня не поняли. — Белоснежный лоб дамы прорезала морщинка. Она тревожно оглянулась на дверь. — Возможно, я совершила ошибку…

Я испугался, что потеряю клиента, и стал уверять даму, что смогу исполнить любое ее пожелание. И вновь повторил, что умею держать язык за зубами.

— Об этом не будет знать никто, кроме мастера и клиента — меня и вас.

Она улыбнулась чарующей колдовской улыбкой, и мое сердце растаяло. В тот миг я мог сделать для нее все, что угодно, даже ограбить своего хозяина, и она это почувствовала.

— Простите, — сказала она. — Я давно должна была понять, что вам можно доверять. У вас доброе лицо. Благородное. Людям с таким лицом можно верить. Я хочу, чтобы вы… я хочу, чтобы вы сделали мне такое ожерелье, чтобы оно закрывало мне всю шею, особенно горло. Вот, смотрите, у меня есть рисунок — такие украшения носят некоторые племена в Африке. Женщины надевают металлические кольца, закрывающие шею от плеч до самого подбородка. Я хочу, чтобы вы сделали мне такое же, только не из колец, а из единой пластины, понимаете? И чтобы она плотно охватывала шею, так плотно, чтобы… — Тут она схватила мою руку своими затянутыми в перчатку пальчиками. — Чтобы под нее нельзя было подсунуть даже ваш мизинец.

Честно говоря, эта просьба меня изумила. Я попытался объяснить даме, что подобную конструкцию носить невозможно, что кожа под ней не сможет дышать, будет болеть, и шея станет безобразной.

— Если металл натрет кожу, вы не сможете надевать ожерелье. Понимаете, постоянное раздражение вызовет…

Она отпустила мою руку и сказала, что я вновь понял ее неправильно. Эту вещь она собирается носить постоянно. Как только я закреплю пластину у нее на шее, она ее больше не снимет. Никакого замка или чего-то в этом роде не требуется. Она желает, чтобы я заварил металл.

— Но как же… — начал я, но дама перебила меня.

— Ювелир, я высказала свою просьбу, свое пожелание. Вы выполните заказ или мне обратиться к другому мастеру? Мне бы этого очень не хотелось, поскольку мы с вами уже начали друг друга понимать. Буду откровенной. Серебряная пластина нужна мне для… как бы это сказать… для защиты. Понимаете, мой будущий муж не похож на обычных людей, но я его люблю. Не хочу отвлекать вас долгими разговорами, тем более что это личное дело, но пластина нужна для того, чтобы… чтобы мой брак был счастливым в течение определенного времени. Это время — моя жизнь. Вы должны меня понять! Если сейчас вы попросите меня уйти, я уйду, но все же я прошу вас помочь мне. Ведь вы молоды и знаете, что такое муки любви, когда она не имеет своего естественного завершения. Вы молоды и красивы, у вас наверняка есть возлюбленная. Представьте: если бы с ней что-нибудь случилось, если бы она заболела, неужели вы бы ее бросили? Нет, я уверена, вы бы попытались бороться с бедой и остались рядом со своей любовью, приняв меры предосторожности. Я права?

Едва шевеля губами, я выдавил одно слово — «да». Перед глазами вставали страшные картины: прекрасную молодую женщину терзает жуткое чудовище, мерзкое порождение ночного мрака, не имеющее права даже приближаться к ней, не говоря уж о том, чтобы прикасаться к ее благословенной коже и целовать — я представлял себе, как именно, — эти нежные влажные губы, прижимаясь к ним слюнявым ртом. Как это возможно? Сама мысль об этом заставляла меня содрогаться.

— Понимаю, — с улыбкой произнесла она, — вы хотите меня спасти. Думаете, он мерзкий урод, который меня загипнотизировал? Ошибаетесь. Он красив — если бы вы его видели, то согласились бы со мной. Он нежный, добрый, благородный. В общем, в нем есть все, что нравится женщинам. Он получил блестящее образование. Его кровь…

Поморщившись, я сделал шаг назад, но она увлеклась перечислением его достоинств и забыла обо мне, поэтому продолжала мечтательно говорить:

— У него поистине голубая кровь, он принадлежит к королевскому роду и является отпрыском одной из самых древних фамилий Европы. Я люблю его, но не хочу становиться такой, как он, ибо это разрушит мою любовь…

— И он… конечно, без ума от вас, — осмелился предположить я.

На мгновение ее прекрасные глаза затуманились. Затем она ответила:

— Да, он любит меня — по-своему. Понимаете, мне вовсе не нужно, чтобы мы испытывали друг к другу одинаковую любовь. Мы просто хотим быть вместе до конца наших дней. Из всех мужчин на свете мне нужен только он, и я не собираюсь терять его из-за препятствия, возникшего не по нашей вине. Эту преграду установила на нашем пути несправедливая природа. Ему себя уже не переделать, а я хочу быть с ним. Вот и все.

Последовало долгое молчание. У меня пересохло в горле, я не мог произнести ни слова; в глубине моей души что-то отчаянно билось и трепетало, словно запутавшийся в сетях зверек. Я оказался в немыслимой ситуации, и мне даже не хотелось раздумывать над ней: постигнув ее смысл, я бы наверняка, как дурак, с воплем выскочил из лавки, что непременно привлекло бы внимание соседей.

— Так вы исполните мою просьбу, мастер?

— Но, — пробормотал я, — если у вас будет широкий металлический ошейник, закрывающий горло, как же… — Я замолчал в надежде, что она меня поймет. — Как же остальные части тела? Руки, бедра…

Она рассердилась.

— Слушайте, он ведь не животное! Он джентльмен. Я лишь хочу защититься на случай… если он потеряет голову. Моей жизни ничего не грозит. Это чувственное и духовное общение, а то, что вы предположили, — в ее голосе слышалось отвращение, — ничем не отличается от изнасилования.

Она очень распалилась, и у меня не хватило духу сказать, что ее возлюбленному придется хоть где-то удовлетворять свою страсть и таким образом забывать о манерах и моральных принципах джентльмена.

— Так вы мне поможете?

Ее глаза молили меня. Чтобы не видеть их, я стал смотреть в сторону — за окошко, на залитый желтым светом кусок улицы. Но эти глаза притягивали меня, и через секунду я вновь смотрел на женщину. Под ее мучительно-беспощадным взором я чувствовал себя совершенно беспомощным, как птичка, попавшая в силки. Разумеется, я сдался.

Я ответил согласием. Словно во сне, я услышал свой голос, сказавший «да», после чего, проводив даму в мастерскую, приступил к работе. Сделать широкую серебряную пластину — дело нехитрое, гораздо сложнее оказалось заварить шов. Поскольку операция это болезненная, я выполнял ее медленно, постепенно и провозился до самой ночи. Инстинктивно я то и дело поглядывал на окно, и один раз незнакомка тихо заметила:

— Не бойтесь, он не придет.

Шея у нее была прекрасная, длинная и изящная. Заковать ее в металл — это казалось мне святотатством, и я постарался сделать ошейник как можно красивее, украсив его узорами. По просьбе дамы я нанес на серебро тонкую гравировку и рисунки: там, где проходила сонная артерия, я изобразил распятого Христа, а также Зевса с Ледой и Зевса с Европой. Громовержец предстал в зверином обличье — в виде лебедя и быка. Подозреваю, даме нравилось думать, что ее избранник подобен божеству.

Когда работа была закончена, незнакомка расплатилась и ушла. С тяжелым сердцем я смотрел, как она скрылась в утреннем тумане. Что я мог поделать? Я был простым ремесленником и не имел права вмешиваться в чужую жизнь. Возможно, следовало быть настойчивее и попытаться ее переубедить, но, боюсь, она не стала бы меня слушать. Кроме того, я уже успел по уши в нее влюбиться и решил, что когда она поймет свою ошибку, то придет ко мне опять, чтобы снять ошейник.

Я умирал от желания увидеть ее, прекрасно понимая, что у меня нет никакой надежды на любовные отношения с ней. Она была не моего круга — точнее, я был не ее круга, и ее красота была для меня недосягаема, несмотря на мою молодость и привлекательность. Меня даже называли красивым, ничего грубого и сурового в моей внешности не было.

Но, несмотря на физические достоинства, у меня не было никаких надежд привлечь к себе внимание знатной дамы. Самое большее, на что я мог рассчитывать, это стать ее слугой.

Через три недели она вновь появилась в лавке. Вид у нее был весьма смущенный.

— Я хочу, чтобы вы его сняли, — сказала она. — Он мне больше не нужен.

Мои пальцы дрожали, когда я снимал ошейник, хотя это было куда проще, чем надеть его.

— Вы бросили вашего жениха? — спросил я. — Он сюда не прибежит?

— Нет, вы ошибаетесь. — В ее глазах появилось какое-то загнанное выражение, и у меня по спине пополз холодок. — Дело не в этом. Я была слишком недоверчива. Если я действительно его люблю, то должна исполнять любое его желание. Я должна посвятить себя ему полностью, без остатка. Понимаете, он нужен мне, а я — ему, но когда на мне этот ошейник, я не могу дарить ему ту любовь, какая ему нужна. Теперь я поняла, что поступила очень эгоистично. Я должна пойти к нему…

— Вы с ума сошли! — забывшись, воскликнул я. — Вы станете такой же, как он! Вы станете…

— Как вы смеете! Как вы смеете учить меня? Делайте свою работу, ювелир! Снимайте ошейник!

Как всегда при разговоре с человеком, занимающим более высокое положение, я струсил и проявил слабость. Я разрезал ошейник, снял его и отложил в сторону. Она потерла шею и громко пожаловалась, что с нее слезает кожа.

— Какая гадость, — проговорила она. — Теперь он меня разлюбит.

— Вам надо благодарить за это Бога! — набравшись смелости, воскликнул я.

Она пристально взглянула мне в глаза, и на ее лице появилось странное выражение.

— Вы влюблены в меня? Ах, теперь понятно, почему вы так взволнованы. Простите меня. Я подумала, что вы просто назойливы и любите совать нос в чужие дела. Вы беспокоились обо мне, а я и не заметила. Милый мальчик, — добавила она и легонько провела пальцами по моей щеке. — Не надо грустить. Ничего уже не исправить. Найдите себе какую-нибудь милую девушку и постарайтесь меня забыть, потому что больше мы не встретимся. Не бойтесь за меня. Я знаю, что делаю.

С этими словами она подобрала свои юбки и ушла в сторону реки. Вставало солнце, и я подумал, глядя ей вслед: «Вот и хорошо, у нее есть еще несколько часов нормальной жизни».

После этого, следуя ее совету, я попытался выбросить эту любовь из головы. Я работал, иногда чувствовал себя абсолютно счастливым и редко покидал мастерскую. Я знал, что если продержусь хотя бы несколько месяцев, то буду спасен. Конечно, по ночам мне снились кошмары, но я сумел с этим справиться. Мне удавалось держать сны на расстоянии, не позволяя им завладевать моим разумом и влиять на мою жизнь.

Однажды, когда я работал над кулоном в виде бабочки — один банкир заказал его для своей жены, — в мастерскую зашел маленький мальчик и протянул мне записку. Без подписи, но я понял, от кого это, и дрожащими руками развернул клочок бумаги.

Там было просто написано: «Приходи. Ты мне нужен».

Ниже был нацарапан адрес. Мне следовало пойти к одной из верфей, на южном берегу реки.

Я ей нужен — понятно, для чего. Я провел рукой по горлу. Мне она тоже была нужна, но по другой причине. Я не имел той смелости, какой отличалась она, — жертвенной смелости, которую рождает всепоглощающая любовь. Но и слабаком я тоже не был. Если есть шанс, пусть самый ничтожный, встретиться с ней, а потом незаметно скрыться, я готов рискнуть.

Но как это сделать? Муж, по ее словам, обладал немалой физической силой, следовательно, удрать от него будет не так-то просто.

Я не питал иллюзий по поводу ее любви. Даже если она меня любила, я был ей нужен для определенной цели, настолько же далекой от любви, насколько земля далека от звезд. Снимая ошейник, я видел на нем глубокие царапины, похожие на следы звериных когтей на стволе дерева. Теперь понятно, почему она просила меня заварить шов. Существо, оставившее эти следы, с легкостью сломает любые запоры. Кто-то бешено пытался сорвать с нее серебряный ошейник, чтобы добраться до горла. Тем не менее она вернулась к нему, на этот раз без спасительной серебряной пластины.

Я хотел ее. Я грезил о том, как мы будем лежать рядом, как я буду чувствовать тепло ее тела. Возможно, она уже не та женщина, которая пришла ко мне в мастерскую, но я не считал это преградой. Я был уверен: что бы с ней ни произошло, она по-прежнему прекрасна. Я желал ее страстно, безумно. Ночами я лежал без сна, строил планы и пытался придумать, как нам провести ночь любви — всего одну ночь! — чтобы потом я мог незаметно выскользнуть из ее дома. Я представлял себе эту женщину во всем цвете ее красоты; к ней, и только к ней, стремились мое тело и душа.

Всего один шанс. Он был у меня, этот шанс. Я полюбил женщину из высшего общества. Ее утонченная манера речи сразу же околдовала меня. Она отличалась непревзойденной элегантностью и изяществом, а ее божественная фигура напоминала творение самого искусного ювелира.

Я был обязан что-то придумать.

Наконец в моей голове сложился план. Набравшись смелости, я набросал записку: «Жду вас. Приходите ко мне». Разыскав мальчишку-газетчика, я попросил его бросить эту записку в почтовый ящик по указанному адресу.

В тот день я зашел в церковь, а затем к поставщику хирургических инструментов.

Вечером, бесцельно бродя по улицам, я то хвалил себя за изобретательность, то проклинал за неуклюжий способ, выбранный для осуществления моего плана. Я забрел в квартал бедноты, где обходил валявшихся в грязных канавах пьяниц и кивал девчонкам, спешившим домой после шестнадцатичасового рабочего дня на трикотажной фабрике. Внезапно я осознал, что впервые за все время позволил чувствам взять верх над разумом. Не могу сказать, что в те времена я был особенно умен — нет, я был обычным парнем, — однако мне хватило ума осознать опасность моего замысла. Тем не менее я не оставил его, чувства оказались сильнее страха. Я не мог с ними бороться. Сердце не рассуждает, но его зов сильнее разума.

Прислонившись к чугунному парапету набережной, я смотрел, как тяжелые баржи, вспахивая воду, медленно движутся вверх по реке. Глядя на свет газовых фонарей, отражавшийся на темной поверхности воды, я думал о призрачном мире, который существует параллельно с нашим. В том мире нет ничего постоянного, устоявшегося, там все движется, искажается, как те блики на воде, что начинали плясать, когда очередная баржа вспенивала гладь реки. Неужели я попаду в тот мир и превращусь в какое-то иное существо, если не безобразное, то нереальное, эфемерное? Такие создания кажутся обычными людьми, но не могут существовать при дневном свете и появляются лишь по ночам, когда оживают тени и бестелесные призраки; они пытаются подражать реальному миру, оставаясь лишь жалкой насмешкой над реальностью.

Когда начался отлив и в нос ударил запах обнажившихся водорослей, я отправился домой. Из-за промозглого и резкого воздуха мне стало неуютно, и я с радостью ушел от реки, чтобы поскорее укрыться в тепле и безопасности своей комнаты. Безопасность? От этой мысли я рассмеялся — я выдал свои тайные страхи.

Она пришла. Однажды рано утром я услышал легкое царапанье по оконной раме, открыл дверь и впустил ее. Она не изменилась. Я бы даже сказал, что бледные щеки и полные алые губы сделали ее еще прекраснее.

Мы не сказали друг другу ни слова. Я лежал голый на постели; сбросив одежду, она легла рядом со мной. Она провела рукой по моим волосам и шее, и я прижался к ее нежному молодому телу. Не могу описать свое блаженство. Это было… немыслимо, невероятно прекрасно. Она позволяла мне все, она подбадривала меня, и мое счастье стоило того: я был согласен попасть в ад, чтобы узнать рай.

В конце концов она склонила голову мне на грудь. Я почувствовал ласковое прикосновение ее черных локонов, ощутил их легкий аромат. Я чувствовал, как на моей шее пульсирует наполненная горячей кровью артерия. Ее тело прижалось ко мне — ее восхитительное теплое тело. Мне хотелось, чтобы она осталась со мной навсегда. Внезапно я почувствовал легкую боль в шее, словно ее укололи иголкой, и тут же словно погрузился в теплую воду. Укачивая, эти волны медленно понесли меня куда-то; я словно плыл в ласковых волнах тропического моря, недалеко от залитого солнцем белоснежного песчаного берега. Я не испытывал страха… только блаженство.

Вдруг она громко фыркнула и соскочила с кровати с такой прытью, какой я не видывал и у спортсменов. В ее глазах сверкала ярость. Она задыхалась от бешенства и шипела, как змея.

— Что ты сделал? — взвизгнула она.

И тут мне стало страшно. Я сжался на постели, подтянув колени к подбородку, стараясь отодвинуться от нее как можно дальше.

— Что ты сделал? — снова крикнула она.

— Это святая вода, — пролепетал я. — Я ввел себе в вену немного святой воды.

Она завизжала так, что у меня зазвенело в ушах. Она потянулась ко мне… и я увидел ее длинные ногти, похожие на когти. Она тянулась к моей шее, но я больше не боялся. Я желал лишь одного: чтобы она опять легла рядом со мной. Последствия меня уже не волновали.

— Пожалуйста! — сказал я, протягивая к ней руки. — Помоги мне. Я хочу, чтобы ты мне помогла.

Она отскочила от меня и подбежала к окну. Близился рассвет. Над горизонтом показались первые лучи солнца.

— Дурак! — бросила она мне, прежде чем скрыться во тьме.

Я подбежал к окну и выглянул наружу, чтобы позвать ее, но увидел лишь речной туман, клубами поднимавшийся над старым пирсом.

Через некоторое время я пришел в себя и начал ее забывать. Однако я не раз ловил себя на мысли, что мне бы он тоже не помешал — серебряный ошейник…

Огонь вспыхнул и громко затрещал; я вздрогнул и отодвинулся от очага. Не знаю, сколько времени я слушал рассказ Сэма, но торф в очаге давно превратился в золу.

— Отлив, — забеспокоился я. — Мне нужно ехать.

— Я еще не закончил, — жалобно сказал Сэм, но я уже встал.

Выйдя из дома, я быстро пошел вниз по узкой тропе туда, где стоял мой катер. Издали было видно, что он лежит на боку в жидкой скользкой грязи.

Я сердито оглянулся на холм, где стоял маленький домик. Несомненно, Сэм это знал. Знал. Мне захотелось вернуться и высказать хозяину все, что я о нем думал, как вдруг я увидел его дом по-новому. На первый взгляд он ничем не отличался от обычных строений: бревенчатый, с промазанными глиной стенами и торфяной крышей, где куски торфа удерживаются с помощью камней. Но по конструкции дом больше напоминал могильный холм, чем человеческое жилище с четырьмя стенами и крышей, а главное — в нем не было окон…

В моем мозгу мгновенно пронеслись образы дерева, земли и скал, и голова у меня закружилась. В землю опускают деревянный гроб, на могиле ставят надгробный камень… Это же могила, могильный холм.

«Он не смог с ней расстаться. Та же самая ловушка, в какую попала она».

Навалившись на катер, я стал тянуть и толкать его, чтобы волоком подтащить к воде, но все было напрасно — слишком тяжело.

Сдвинув лодку не более чем на дюйм, я выбился из сил. Мышцы рук и ног нещадно болели. Пока я пыхтел, пытаясь сдвинуть катер с места, мой мозг неотступно сверлила мысль: надо немедленно покинуть остров. Я слышал свой собственный голос: «Он не смог с ней расстаться. Не смог расстаться».

Я продвинул катер на целых шесть ярдов, когда у меня за спиной внезапно раздался голос — тихий и безжизненный, полный заботливого участия:

— Хватит, Джон… Позволь, я помогу тебе…

В тот день Сэм действительно мне помог. Он сделал для меня даже больше, чем мне хотелось. Но я не чувствую к нему ненависти, особенно сейчас, когда прошло столько лет. У меня есть моя работа: я ночной перевозчик, переправляю людей через озеро. Помогаю юным девушкам — таким, как эта, что сидит в моей лодке. Она бежит из дома, чтобы соединиться с возлюбленным.

— Не бойтесь, — говорю я ей после того, как закончу свою историю, — мы, моряки, обожаем сказки. Идите сюда, садитесь рядом со мной у руля. Я покажу вам, как управлять лодкой. Вы меня не боитесь? Вот и хорошо. Я просто хочу вам помочь…