Глава четырнадцатая

Местность в калифорнийском округе Марин большей частью холмистая, и Милл-Вэлли тоже стоит на холмах. Зная здесь каждый закоулок, я заехал в тупик в трех примерно кварталах от дома Бадлонга. Тупик упирался в склон, слишком крутой для строительства, заросший сорняками и карликовым эвкалиптом. Мы припарковались за деревьями, более-менее скрывавшими нас из виду. Машину могли видеть только из двух домов – я наделся, что ее не заметили. Мы вышли, не выключая двигатель, оставив ключ в зажигании: авось неприятель, обнаружив работающий мотор, устроит засаду там, куда мы уже не вернемся. Пистолет Ника, который некуда было спрятать, я закинул в бурьян, и мы полезли вверх по тропинке, где я в детстве охотился с ружьем 22-го калибра на разную мелкую дичь. Здесь нас никто не увидел бы ближе чем с дюжины футов, и я знал, как пробраться на задний двор Бадлонга, не выходя на вершину. Вот он, этот двор – его хорошо видно сквозь кусты и деревья. С двух сторон у него изгородь из дикого винограда, с третьей высокий кустарник, с четвертой двухэтажный дом под гонтовой крышей. Жители Калифорнии много времени проводят на воздухе, и каждый, у кого есть возможность, обеспечивает себе личное огороженное пространство – к счастью для нас. Никого не видя внизу, мы потихоньку спустились, открыли калитку в изгороди и пересекли двор, никем вроде бы не замеченные. Я постучался в боковую дверь, и мне впервые пришло в голову, что Бадлонга, скорее всего, дома нет. Но он был: по ту сторону застекленной двери показался мужчина лет тридцати пяти – сорока и открыл нам, вопросительно на меня глядя.

– Кажется, мы не с той стороны вошли, – с вежливым смешком сказал я. – Профессор Бадлонг?

– Да, – приветливо улыбнулся он. Профессор, носивший очки в стальной оправе, выглядел моложе своих лет, как многие преподаватели.

– Я доктор Майлс Беннел, а это…

– Да-да, – кивнул он, – я видел вас в городе.

– Я тоже вас видел и знаю, что вы преподаете в колледже, не знал только, как вас зовут. Позвольте представить вам Бекки Дрисколл.

– Здравствуйте. – Он открыл дверь пошире, пригласил нас войти и провел в комнату наподобие кабинета: старинный письменный стол с откидной крышкой, книжная полка, старая облезлая оттоманка, на стенах дипломы и фотографии в рамках, на полу ковер. В единственное окно проникало не так много света, но на столе горела лампа, и комната выглядела уютно. Профессор, вероятно, подолгу работал здесь. Мы с Бекки сели на кушетку, Бадлонг на крутящийся стул. – Чем могу быть вам полезен? – спросил он и улыбнулся застенчиво, по-мальчишески.

Объяснять слишком долго и сложно, сказал я. Нам просто хотелось бы, чтобы он пересказал нам газетную статью, в которой его процитировали. Саму статью мы не читали, видели только ссылку на нее в «Рекорд».

Профессор, слушая меня, усмехался и качал головой.

– Кажется, я никогда от этого не избавлюсь. Что ж, сам виноват, жаловаться не стоит. Вы хотите знать содержание?

– Да. И всё прочее, что вы сочтете нужным добавить.

– Хорошо. Содержалась в ней полная чушь… уж эти мне газетные репортеры. Я живу довольно уединенно и прежде с ними не имел дела. Звонит мне как-то утром некий Бики, умный как будто юноша. Вы профессор биологии, спрашивает он? Да, отвечаю я. А не мог бы я подъехать к месту, которое до сих называют Амбаром Парнелла: там есть кое-что интересное для меня. То немногое, что он рассказал мне по телефону, возбудило мое любопытство.

Бадлонг сложил пальцы домиком. Ученые, вероятно, подсознательно делают то, что от них ожидают – может, и доктора так себя ведут?

– Я приезжаю туда и в куче мусора рядом со старым амбаром вижу большие шары явно растительного происхождения. Что это, спрашивает Бики? Не знаю, отвечаю я с полной честностью. Его удивление ранит мою профессиональную гордость, и я добавляю, что ни один ботаник не может опознать всё на свете. Ботаник, повторяет молодой Бики: значит, это что-то растительное? По всей видимости, говорю я. Они хитры, эти репортеры: человек опомниться не успел, как уже что-то прокомментировал. Сигарету? – Он достал из кармана пачку и предложил нам. Мы отказались, и он продолжил, закуривая: – Эти штуки выглядели как большие семенные коробочки – чтобы понять это, биолог не требовался. Старый Парнелл, хозяин фермы, сказал, что они с неба упали. Меня это не удивило – откуда еще они могли взяться, – а вот его да. Ничего примечательного, помимо размера, в них не было, хотя я признал, что наполняющая их субстанция не похожа на семена. Бики попытался заинтересовать меня парными предметами в той же мусорной куче, связывая их возникновение с неизвестными плодами. Там, помнится, валялись две одинаковые жестянки из-под персиков «Дель Монте» и два похожих топорища. Меня это не впечатлило, и Бики поменял курс. Ему, видите ли, требовалась сенсация, и он твердо вознамерился ее получить. А не могут ли это быть объекты внеземного происхождения, спрашивает? Я говорю, что могут, поскольку не знаю, как они здесь оказались. Тут-то он меня и поймал. – Бадлонг подался вперед, упершись локтями в колени. – Теория о том, что часть нашей флоры зародилась в космосе, возникла уже давно и сенсационность утратила. Ее поддерживал, к примеру, лорд Кельвин, один из величайших ученых недавнего времени – вы, доктор, наверняка это знаете. Возможно, вся существующая на Земле жизнь пришла к нам из космоса, говорил он. Некоторые споры, по его мнению, обладают высокой устойчивостью против холодных температур и могли попасть на земную орбиту под давлением света. Каждый естественник знаком с этой теорией и знает аргументы как за, так и против нее.

«Да, – говорю я репортеру, – эти споры могли прилететь из космоса, почему бы и нет». Но для молодого Бики это как раз сенсация. «Космические споры», – повторяет он, как завороженный, и записывает это в своем блокноте… Мне следовало быть умнее, но человек слаб: мне приятно, когда у меня берут интервью, вот я и сказал Бики то, что ему хотелось услышать. Но ведь это чистая правда! «Космические споры», если вам угодно пользоваться столь эффектным термином, вполне могут спуститься на Землю. Полагаю, что они и спустились, хотя сомневаюсь, что вся жизнь на нашей планете возникла именно так. Сторонники космической теории, однако, указывают, что Земля когда-то представляла собой газовую массу высочайшей температуры – и когда она наконец остыла, то откуда на ней могла взяться жизнь, как не из космоса?

Короче, меня прорвало. Академическим умам свойственно распространяться долго и нудно, и юноша свой материал получил. Возможно, это космические споры, а возможно, и нет, сказал я. Возможно, кто-нибудь опознает их как очень редкий, однако вполне земной вид. Но зло уже совершилось. Юноша, напечатав первую часть моих комментариев, опустил вторую, а за первой статьей последовали еще две или три, не менее эпатажные. Пришлось мне потребовать у газеты опровержения. Вот и вся история, доктор Беннел: много шуму из ничего, так сказать.

Я улыбнулся, приспосабливаясь к нему.

– Вы сказали, что эти плоды могли попасть к нам под давлением света, профессор. Нельзя ли подробнее?

– Бики тоже об этом спрашивал – и раз уж я изложил ему часть теории, то и остальное пришлось досказать. Ничего таинственного, доктор, здесь нет. Свет, как вы знаете, есть энергия, и любой дрейфующий в космосе объект движется при его посредстве. Свет поддается измерению, у него даже вес есть. Солнечный свет, покрывающий один акр земли, весит несколько тонн – хотите верьте, хотите нет. И если что-то, например плоды с семенами, попадает в луч света, например звездного, который направлен к Земле, то на Земле они и окажутся.

– Но ведь это не скоро произойдет? – продолжал выспрашивать я.

– Процесс будет идти бесконечно медленно, – кивнул он, – так медленно, что измерить его почти невозможно. Но что такое бесконечно медленное движение для бесконечного времени? Если допустить, что споры прилетели из космоса, то они могли провести там миллионы лет, если не сотни миллионов. Это попросту не имеет значения. Брошенная в океан бутылка может обогнуть земной шар. Представьте на месте нашего шарика космические пространства, и вы поймете, что даже их через какое-то время можно преодолеть. Эти споры, как и любые другие, могли начать свое путешествие еще до того, как появилась Земля. – Бадлонг, улыбаясь Бекки, хлопнул меня по коленке. – Но вы-то не репортер, доктор Беннел. Плоды на ферму старого Парнелла могло занести и ветром; не сомневаюсь, что это хорошо известный и давно описанный вид, с которым я по чистой случайности незнаком. Я избежал бы множества насмешек со стороны коллег, если бы так и сказал молодому Бики вместо того, чтобы забивать ему голову космическими теориями. – Он помолчал и спросил с той же веселой улыбкой: – А почему вы этим интересуетесь, доктор Беннел?

Я тоже помолчал, прикидывая, что ему можно – и нужно – говорить, а что нет.

– Вы не слышали, профессор, о чем-то вроде массового психоза у нас в Милл-Вэлли?

– Да, что-то такое слышал. Последние пару месяцев я усердно работаю над одной научной статьей, которую надеюсь закончить к зиме, и поэтому не слишком вникаю в то, что происходит вокруг. Но психолог у нас в колледже действительно говорил, что у нескольких местных жителей возникли бредовые идеи относительно смены личности. Вы думаете, что между этим и нашими «космическими спорами» есть какая-то связь?

Я посмотрел на часы и встал. Через три минуты сюда должен приехать Джек – надо выйти вовремя, чтобы встретить его.

– Возможно, и есть, – ответил я профессору. – Скажите мне вот что: могут эти споры быть некими инопланетными организмами, способными дублировать организм человека? Превращаться, проще говоря, в реальную личность?

Профессор Бадлонг ответил мне вежливо и со всей серьезностью, которую никак не заслуживал мой абсурдный вопрос.

– Боюсь, что нет, доктор Беннел. Это одно из того немногого, что можно утверждать с абсолютной уверенностью. Ни одна субстанция во Вселенной не способна реконструировать скелет, кровообращение, всю бесконечно сложную клеточную организацию человека – да и животного, если на то пошло. Какими бы ни были ваши наблюдения, доктор, вы на ложном пути. Я по себе знаю, как легко увлечься какой-то теорией, – но вы, как врач, должны понять, что я прав.

Я уже понял это и стоял перед ним дурак дураком. Хорош, в самом деле, врач! Мне хотелось провалиться сквозь пол или растаять в воздухе. Я отрывисто поблагодарил Бадлонга, пожал ему руку. Скорей бы покинуть этого милого, интеллигентного человека, ни на миг не показавшего, как я ему смешон. Он проводил нас к парадному входу, и я, идя к калитке в высокой изгороди, с облегчением услышал, как закрылась за нами дверь.

Все еще чувствуя себя осрамившимся школьником, я стал открывать калитку – и замер, услышав рев автомобильного мотора поблизости. Машина, скрежетнув шинами, свернула на нашу улицу, и я увидел через решетку, как мимо во весь опор мчится Джек Белайсек; рядом с ним съежилась Теодора. Долю секунды спустя грохнул выстрел – я слышал даже, как просвистела пуля. Вслед за Джеком промчалась полицейская машина, черная с белым, и шум погони быстро затих.

Парадная дверь за нами открылась снова. Я отпер калитку, взял Бекки за локоть, прошел с ней – быстро, но не бегом – по тротуару мимо двух соседних домов и повернул к третьему, белому, с обшивкой из досок. Мы обогнули его сбоку, прошли через задний двор. На улице, только что покинутой нами, послышались голоса и хлопнула дверь. В следующий момент мы уже карабкались обратно на холм, где росли дубы, эвкалипты и хлипкие молодые деревья.

Я уже достаточно опомнился, чтобы восхититься отвагой и стратегическим талантом Джека Белайсека. Неизвестно, долго ли за ним гонятся – скорее всего, недолго, – но он и под выстрелами поглядывал на часы. Пренебрегая собственной безопасностью, он намеренно привел погоню на улицу, где мы его ждали, и минута в минуту показал нам, что происходит. Только так он мог предупредить нас – и предупредил, не поддавшись панике. Я от всей души надеялся, что они с женой сумеют уйти, но понимал, что надежды нет. Другие полицейские машины наверняка уже заблокировали все выезды. Я понял теперь, какую страшную ошибку мы совершили, вернувшись в Милл-Вэлли, как беспомощны мы перед силой, которая им завладела. Нас могут схватить на каждом шагу, за каждым поворотом тропинки – и что тогда с нами будет?

Адреналин, порожденный страхом, начинал иссякать. Бледная, с полузакрытыми глазами, Бекки прямо-таки висела на мне и ловила ртом воздух. Нам осталось недолго: я заметил, что заставляю себя двигаться только усилием воли. Укрыться нам негде. Мы не осмелимся войти ни в один дом, не решимся обратиться за помощью даже к тому, с кем дружили с самого детства.