ГЛАВА 87

Жаркое марево повисло над Галичем. Пыль стояла столбом в раскалённом воздухе. Строители везли на подводах камень для будущего храма. Князь Ярослав велел воздвигнуть его на Горе и посвятить своему небесному покровителю — святому целителю Пантелеймону. Вообще, стольный город Червонной Руси в последние годы вырос, расцвёл. Многолюдней и обширней стал посад, обнесённый по линии валов крепкой дубовой стеной, в Детинце и внизу одни за другими вырастали, как грибы после дождя, храмы и терема. Камень всюду соседствовал с деревом, высокие окна в боярских и княжеских домах забраны были слюдой или многоценным богемским стеклом. По случаю закладки нового храма в Галиче намечались торжества, город наполняли посланники из соседних княжеств и иноземные гости. Из земли угров пожаловал в гости к Ярославу родич короля бан Белуш, почтила своим присутствием Галицкого властителя чешская королева, прибыл во главе отряда дружины вместе с семьёй волынский князь Мстислав. Были бояре из Киева, Новгорода, Турова, Чернигова, послы польских князей преподносили Ярославу и его ближним людям дорогие дары. В городе царил шум, повсюду раздавалась громкая разноязыкая речь.

На маленького евнуха в чёрном куколе, медленно семенящего по Подолу на таком же невеликом сером ослике, никто и внимания не обратил. Разве мальчишки посадские, потешаясь, забросали его камешками. Ослик недовольно заржал, побежал быстрее, ловко протиснулся сквозь толпу на торгу, поскакал, взметая пыль, вверх по склону Горы.

...В новых хоромах княгини Ольги — отдельном огромном строении в ограде княжеского дворца — стоял запах свежей древесины. Всё здесь было сотворено по образу и подобию суздальскому — крыша двускатная, брёвна, баня во дворе, высокий и широкий всход, сени. Будто в другой стране оказался Птеригионит, когда окунулся в прохладу горниц и переходов. Свет канделябров в двадцать пять свечей каждый ослепил его, заставил прикрыться рукавом хламиды. Суздалец — начальник дворцовой стражи поспешил шепнуть на ухо княгине о приходе вельми странного человека. Страж толкнул евнуха в спину тупым концом копья. Птеригионит недовольно обернулся, злобно оскалил зубы, прошипел недовольно:

— Как смеешь? Я принёс важную весть.

Ольга сидела в горнице в окружении придворных боярынь. Выслушав начальника стражи, она тотчас поднялась, извинилась перед боярынями и последовала в малый покой, где и намеревалась побеседовать с греком с глазу на глаз.

Птеригионит протиснулся в полузакрытую дверь, распростёрся на полу, заговорил:

— О, прекрасноликая архонтисса! Я, жалкий твой раб, исполнил веленное тобой! Архонт Иоанн мёртв!

Ольга вздрогнула, вскрикнула от неожиданной вести. Растерявшись, она с некоторым страхом смотрела на евнуха, который, подобрав полы хламиды, устроился на коленях посреди палаты и вопросительно уставился на неё.

— Поручение твоё оказалось весьма трудным. Много препятствий пришлось мне одолеть. Не одного Иоанна надо было устранить, — продолжил Птеригионит. — Но я всё сделал, как ты велела. Я накормил архонта ядом.

— Ты пришёл за серебром? — спросила, недовольно морщась, Ольга.

— Ты угадала, мудрейшая. Я сильно издержался.

— Подожди здесь.

Княгиня вышла, прошуршав шёлковым платьем. Птеригионит стал испуганно озираться по сторонам.

«А если она пришлёт убийц! Мне не выбраться из этой западни!» — холодок ужаса пробежал змейкой по спине скопца.

Но всё для него на сей раз обошлось. Княгиня воротилась с тугим мешочком в руках.

— Впредь столь же добросовестно исполняй мои поручения, Птери... Извини, не могу никак запомнить твоё имя. Покуда ты должен исчезнуть. Но из Галича не выезжай. Пригодишься нам с князем.

Евнух поспешил скрыться за дверями. Ольга долго сидела в задумчивости. Она всё не могла решить, рассказать ли о табели Берладника Ярославу. Может, ничего от него не скрывать, молвить всё, как есть? К чему здесь хитрить?

Она вышла в сени, затем вернулась в горницу к боярыням.

— Чегой-то долго ты так, княгинюшка? Что за человек приходил? — вопросила, лукаво прищурившись, Оксана, жена Семьюнки.

«Эта первая догадается, что к чему. Под стать муженьку своему, Красной Лисице!» — с неудовольствием подумала о ней Ольга.

— Так, тиун один из села отчёт давал, — отмахнулась она.

— Тиун? Не рано ли? — удивилась Оксана. — Лето ить на дворе, не осень ещё.

Белокурая Ингреда тихонько толкнула её в бок. Оксана тотчас примолкла, а свейка перевела разговор на другое.

— Столько народу в Галиче никогда не видела. Большой грядёт праздник, — сказала она.

— Да уж, — согласилась жена боярина Щепана.

Ольга молча кивнула головой. Снова думала она о том, что же сказать мужу. Сама не зная для чего, приказала закладывать возок. Выехав за ворота, крикнула возничему:

— К боярину Коснятину меня вези!

Зачем она едет именно к нему? Она верит, да, верит, что только он, Коснятин Серославич, даст ей верный совет. Он — единственный из галицких бояр, кому она сейчас готова была довериться всецело.

...Они сидели в палате боярского терема, Коснятин был явно взволнован, но не подавал виду, Ольга волновалась ещё сильней. Она нервно теребила в руках путевую рукавицу, то снимала, то снова натягивала её, и рассказывала сбивчиво о Птеригионите, о своём поручении, о гибели Ивана в Солуни.

Со вниманием выслушав её, Коснятин Серославич сказал:

— Верно ты содеяла, княгиня, мне открывшись. Князю ничего не говори. Он сам узнает о смерти Берладника. А об остальном... ни к чему се. Пускай между нами оно останется. Ни едина душа, клянусь тебе, о том более не сведает. Моё слово крепко. В том гы уже убедилась раз. И в будущем, прошу тебя, доверяй мне. Не прогадаешь.

Успокоенная, уехала княгиня домой. Коснятин, проводив её, долго стоял на крыльце, смотрел вслед удаляющемуся возку и потирал руки.

— Топерича ты моя, — шептали словно сами собой уста.

Говорить Ольга Ярославу ничего не стала. Но в тот же вечер прискакал в Галич из Константинополя скорый гонец. В грамоте на красном пергаменте сообщалось, что в городе Фессалоники скончался по неведомой причине двухродный брат Ярослава, князь-изгой Иван Ростиславич. Тело его положили в гроб и поместили в ограде одного из местных соборов.

Получив э го известие, Осмомысл заперся в покое на верхнем жиле и велел никого к себе не пускать. На душе у него было тягостно. Вот вроде и добрая весть, погиб его соперник, самый непримиримый враг, а не испытывал он никакой радости. Жесток сей земной мир, раз им двоим не нашлось в нём места. Кто-то должен был отступить, уйти, умереть. Ушёл Иван, более, может быть, честный, прямой, открытый, доверчивый, чем он, Ярослав. Об умершем вдали от родных мест «князе Иванке» станут слагать в народе песни, не те льстивые оды на пирах, какие поют слепцы-гусляры в честь хлебосольного хозяина или могучего властелина, а такие, которые льются от души и полны искренней любви и обожания. Иван, его приукрашенный образ войдёт в былины, а о нём, Ярославе, будут вспоминать, наверное, совсем не так.

— Ну, вот и всё, — тихо промолвил князь. — Прощай, беспокойный Ростиславич. Не судьба тебе занять моё место. Жаль тебя, жаль, что были мы ворогами, что не было меж нами мира, что тесно стало нам вместе жить на белом свете. Прощай и не поминай меня лихом. Не я в смерти твоей повинен.

Он расправил плечи, встал, подошёл к окну. На ночном небе яркими огоньками светили звёзды. Небо было, словно затканный драгоценными самоцветами ковёр. Серебрился месяц, июльская ночь была тепла и тиха.

Спать не хотелось. Ярослав зажёг свечи, стал читать. Мысли об умершем Берладнике отошли в прошлое. Вспомнился вдруг старый, ещё отцу покойному присланный базилевсом Мануилом хрисовул на багряном пергаменте. Не настала ли пора порвать его и покончить с этим позорным словом hypospondos!

Утром он вызвал к себе ромейского посланника и в присутствии бояр и иноземных гостей объявил ему:

— Передай базилевсу Мануилу Комнину: я, князь Галича Ярослав, сын Владимира, более ему не вассал и именовать себя так не позволю. Что было при отце моём, то быльём поросло.

Зашумели в горнице гости. Улыбнулся в усы, не скрывая удовлетворения, угорский бан Белуш. Угрия сейчас воевала с империей, на Дунае шли бои, и отказ галицкого князя от союза с ромеями был на руку державе мадьяр. Захлопала в ладоши чешская королева, давняя сторонница и близкая родственница короля угров, поддержал Ярослава Мстислав Волынский, одобрительно загалдели бояре.

Обведя взором собравшихся в горнице, Осмомысл понял, что принял решение правильное и своевременное. Он был сегодня на самой вершине, в зените своей славы. В тот день в княжеских хоромах до поздней ночи гремел весёлый пир, говорились здравицы, пелись песни, а после, когда уже разошлись шумные гости по теремам и палатам, спустился Ярослав в утлую камору под лестницей.

С Тимофеем они сидели почти до рассвета. Пили квас и воду, говорили о Берладнике, о его кончине.

— Не от мира сего был он. Лихой рубака, удалец. Нет, Тимофей, ужиться нам с ним всяко не суждено было. Ну да Бог ему судия, — говорил со скорбью Ярослав.

— На всё воля Божья, — вздыхал, истово крестясь, монашек.

...В летописи о событии в далёком греческом городе поместят короткую запись: «В то же лето преставился князь Иван Ростиславич, рекомый Берладник, в Селуни, и иные тако молвят, что с отравы ему смерть».