ГЛАВА 52
Торжественный звон плыл над Галичем, подымался от куполов огромного Успенского собора, устремлялся ввысь, растекался по холмам и оврагам. Подхватил его большой колокол главного храма Ивановского монастыря, следом зазвонили и у Спаса в верхней части города, и у Немецких ворот, и у надвратной церквушки Благовещения. И на болонье, там тоже не отставали, ударяли в било, раскачивали колокольные языки. И лился, лился перезвон над землёй, до гула в ушах, то протяжно и величественно, то весело и озорно.
По обе стороны шляха у моста через Днестр — толпа народа. Вот купцы в платьях иноземного покроя, вот знатные ремественники, а вот и беднота теснится. Все хотят увидеть въезд в город первого галицкого епископа, хотят получить от него благословение.
Исполнил митрополит Константин давнюю просьбу Ярослава — учредил-таки в Галиче епархию. Теперь, казалось, мог молодой князь торжествовать, мог слушать этот весёлый перезвон колоколов; радуясь, мог улыбаться так же легко и беззаботно, как вон тот юнота у дверей кузни; или с благоговейным трепетом шептать молитву, как молодой монашек, что с поклоном оседает в снег и первым принимает благословение иерарха. Но Ярослав, встречающий епископа у врат собора в окружении ближних бояр, сосредоточен и молчалив. Он понимает: за добротой Константина стоят Давидович и его ближние мужи. Отделяя Галич от Волынской епархии, куда он прежде входил, стараются вбить они клин между Осмомыслом и Мстиславом, мыслят разрушить только что заключённый союз, ввергнуть Червонную Русь в череду кровавых междоусобиц.
«Ничего у вас не выйдет!» — хочется крикнуть Ярославу, но он молчит, стоит недвижимо, стиснув руками наборный пояс, смотрит вперёд, видит, как служки помогают новоиспечённому епископу, греку Козьме, спуститься со ступенек возка.
Козьма мал ростом, немного смешон в своей долгой рясе и клобуке. Быстрый, юркий, спешит он ему навстречу, по пути осеняя собравшуюся толпу крестом.
Каким он окажется, этот Козьма? Благочестивым праведником или человеком себе на уме? Станет приспешником или окажется тайным противником? Будет заниматься делами церкви или станет мешаться в мирские события? Бог весть.
Задул ветер, снежные хлопья летели Ярославу в лицо, застили взор. На вопросы ответов покуда не было.
Он принял благословение епископа, приложился устами к наперсному кресту, затем отступил посторонь, давая дорогу иерарху и его свите.
После в недавно законченном строительством соборе состоялась торжественная служба. Оказалось, что, несмотря на малый рост и щуплость, обладал Козьма на редкость сильным бархатистым голосом, читал молитву нараспев так, что слезу вышибал из глаз.
В саккосе, с украшенным крестами омофором, в митре с сияющими цветными каменьями на голове, с жезлом в деснице, казался епископ выше, значительнее, степенней, чем там, у возка.
На хорах в кафизме слушали молитву сам Ярослав и его приближённые. Напротив них, у противоположной стены собора, теснились знатные женщины. Рыдала и клала поклоны облачённая в чёрные одежды Елена Ростиславна. Рядом с ней маленькая Фрося тянула вверх любопытное личико. Строгая мамка велела ей стоять тихо и слушать, «как батюшка с амвона глаголет». Здесь же была в окружении боярынь и Ольга. Как обычно, надменная, стояла с каменным лицом, брезгливо кривила губы, красовалась, вся в сверкающей парче, в убрусе на голове, вышитом золотом.
«Кукла, ей-богу! — Противно было Ярославу даже и глядеть в её сторону. — Как же с нею жить?! Господи, научи!»
Он устремил взор ввысь и встретился с глазами Богоматери Оранты. Излучали они спокойный тёплый свет, отчего и на душе вдруг стало светло и тепло, хотелось просто жить, просто искать и находить повсюду маленькие радости. Ведь жизнь — это не одни только дела, не только высокоумные разговоры, не только извечные заботы, не только тайные заспинные игры. Э го и радость того, что вот ты живёшь, что солнце тебя согревает, что дышишь ты полной грудью и что можешь здесь, во храме этом, прикоснуться к великим таинствам Божьим.
... После он имел беседу с епископом с глазу на глаз. Они сидели в просторной палате примыкающих к собору хором иерарха. Ярославу хотелось узнать, что за человек перед ним, он повернул разговор сперва на богословские темы. Помянул старых схоластов, добрым словом отозвался об Иоанне Дамаскине, которого весьма высоко ценил.
Козьма ответил Ярославу так:
— Многие, княже, толкуют Священное Писание по-своему. Отыскивают всякого рода несообразности, не разумея, что ни единого случайного слова нету в Евангелии. И в Ветхом Завете такожде. Есть маркиониты, кои вовсе Ветхий Завет не приемлют. Есть несториане, умаляющие Божественную природу Спасителя. Ариане, кои извратили учение о Святой Троице, заменив единосущие подобесущием. А есть те, которые насмехаются над чудесами, сотворёнными Христом, не веруют в оные. Вот с такими надо быть беспощадными. Искоренять следует ересь, не давать ей силу набрать в умах человечьих.
— В этом ты прав, — согласился Ярослав. — Но не всё писанное в Библии надо понимать буквально. Ибо многие притчи, многие рассказы — суть иносказания, созданные для доказательства всемогущества и силы Господней.
— Не дерзай даже и мыслить о подобном! — неожиданно резко возразил князю епископ. — Начитались вы тут, на Руси, Дамаскина и последователей его, вот и глаголете неправо! Ищете смысл! Доказательств требуете! Маловер ты, князь, коли такое молвишь!
Он зло стукнул жезлом по мозаичному полу.
— Вот как, стало быть, владыко! — Ярослав усмехнулся. — Выходит, шаг влево, шаг вправо — ересь! Сиди, чти Святое Писание, верь и не думай! Не сомневайся ни в едином слове! Вера — да! Но для того и богословие, чтоб мыслить! Чтоб не тупо поклоны отбивать, но разуметь, что к чему. Ты скажешь: познать надо Бога. И прав будешь. Чувствовать надо Бога, промысел Его — да! Верить надо — тоже верно! Нельзя заменить познание Бога знанием о Нём. И это верно тоже! Одного такие, как ты, понимать не желаете. Не имея знания о Боге, не познаешь и Бога самого! Так ведь?
Страстная речь Ярослава действия, по всему видно, не возымела. Хмурил высокое чело Козьма, твердил упрямо одно:
— Не смей сомневаться в словах Писания! Верь и не домысливай!
Не по нраву была князю такая твердолобость. Хотя, пожалуй, и не ждал он многого от епископа. Почти все приезжающие на Русь греческие иерархи отличались нетерпимостью к росткам вольнодумства. В их понимании вера означала суровый аскетизм, строгое соблюдение канонических правил в быту, поклоны по счёту, епитимьи, молитвы. Ярослав многое из этого принимал, но считал, что излишняя строгость лишь вредит утверждению православия на Руси.
Он перевёл разговор с Козьмой на другое, стал убеждать, что надо открывать в Галиче школы, обучать грамоте как боярских чад, так и простолюдинов. При монастырях нужно готовить будущих священников, дьяконов, приглашать учёных людей из других стран — главным образом из Ромеи и Болгарии.
Здесь вроде бы они с Козьмой согласились. Воистину, следовало укреплять Червонную Русь духовно. А то в дальних сёлах иной раз и идола можно узреть, али священное дерево где в лесу отыскать с развешанными на нём лоскутьями. Стоит какой дуб могучий, мхом поросший, а иод ним требы правят, курей режут и в жертвы старым богам приносят. В ином месте кострище с золой свежей — тут празднество языческое справляли.
— Дик, владыко, народ наш, — вздыхал Ярослав. — Вроде и Христа приемлют, а идолов поганых не забывают.
Распрощался он с Козьмой уже вечером. Вернулся домой задумчивый, в ответ на Ольгины расспросы ответил резко, грубо даже:
— Не твоего ума дело! Епископ как епископ!
Добавил уже мягче, видя, что обиделась княгиня, отворотила от него лицо:
— Не крамольничал бы, с Давидовичем не сносился. Отроки мои последят за ним первое время. А так — пастырь как пастырь. Вроде неглуп.
— Баско службу он вёл, — отметила княгиня. — Глас звонкий имеет. Елена вон, вся изревелась!
— Елена! — повторил раздумчиво Ярослав. — Вот что. Ты с ней потолкуй. Замуж пора давно. Жениха доброго быстро подберём, если что. Только б сама захотела.
— Баила не раз. Не хочет, — Ольга презрительно скривила пунцовые губки. — И вообще. Впредь сам с родичами своими разбирайся. Опостылели они мне! Что Ярополчич, старая перхоть, всё кряхтит на печи, что тётка твоя надоедливая! Сына мне растить надо, коего ты замечать не хочешь. А вот ежели что с тобой случится? Хвороба какая? Кому стол передашь?
— А ты хотела, чтоб хворь меня одолела?
— Да нет, что ты?! — Ольга испуганно перекрестилась. — Просто всякое бывает. Сын опорой бы тебе стал.
— Мал он покуда, — отмахнулся Ярослав.
— Фроську-то любишь, — протянула недовольно Ольга. — А на Владимира и не глянешь николи.
— Сама ведаешь, почему так, — оборвал её Осмомысл.
Он сидел на лавке в ложнице и расстёгивал серебряные пуговицы на кафтане. Старый верный холоп бережно стащил с ног князя тимовые сапоги, снял шапку. Отстранив его, Ярослав сам снял с плеч кафтан и остался в одной нижней белой сорочке с узорами по вороту.
— Придёшь сегодня? — вопросила томным грудным голосом Ольга.
Князь молча кивнул. Ольгины слова о наследнике заставили его задуматься. Неужели этому капризному Владимиру, плоду греха, достанется галицкий стол?! А родит если Ольга ему сына? Как тогда? Ведь Владимир — старший! Нет, это не выход! Да и не хотел он от Ольги сына. Отогнал прочь нелепые мысли, положил крест, решил: будь что будет. На всё Господня воля! Верил, что обретёт он на земле сей большую, настоящую любовь. И княгиня у него будет другая, такая, чтоб жилось с ней душа в душу, спокойно и в радость. И сын будет, коему оставит он после себя золотой стол галицкий.
Долг свой супружеский исполнил он в эту ночь, как обычно, испытал то же чувство гадливости от сотворённого, после чего сразу ушёл к себе и долго молился, стоя на коленях перед образом Богородицы. И, глядя на неё, проникался верой в будущее своё счастье.
...С Козьмой отношения у Ярослава не сложились. Виной тому стал один случай. По просьбе Избигнева ездил Ярослав в Зимино, сватал за своего любимца Ингреду. Сговорились о скорой свадьбе, сама княгиня Рикса обещала прибыть в Галич на торжество. Юная датчанка вся светилась от радости. Доволен был Избигнев, рад был и сам Ярослав, хотя порой и грызли его душу неприятные мыслишки: «Вот Ивачич счастье своё обрёл. Экая девка пригожая! А я?! Что, до скончания лет терпеть эту Ольгу?! Не люба она мне, не люба!»
Пошёл Ярослав к Козьме, попросил, чтоб обвенчал тот молодых в Успенском соборе. Говорил, что заслужил такую честь Избигнев и верной службой своей, и тем, что отец его был знатным воеводой в Свинограде. Каково же было неприятное изумление Осмомысла, когда ответил ему епископ с презрением:
— Девка сия из простых еси! Негоже мне, владыке, венчать их!
Вспыхнула, окрасила ланиты Ярослава горькая обида. Сдержался, стиснул зубы. Ничего не ответил Козьме, не пошёл под благословение его, отвернулся, хлопнул дверью, выходя из покоя. С той поры с епископом почти не знался. Если что надо было, передавал через третьих лиц — либо боярина какого посылал, а то и челядина. И в дни, когда сам Козьма правил службу, в собор не ходил.
Медленно разрасталась, набухала, как дрожжевое тесто, между ними глухая неприязнь.
