Месяц, вот сколько это продолжается, ага, то есть работы в Спокане у меня уже не осталось, а вскоре кончатся и деньги, нечем будет оплатить за жилье, но мне все равно, я вдоль и поперек исходил Вайпио, забрался в Вайману и дальше. Я теперь могу пробежать всю тропу, сегодня утром вышел на рассвете и к тому времени когда первые серферы отправились рассекать океан я уже почти дошел по извилистой тропе до другого конца, ноги мои работали как поршни. Подо мной растилается зеленая долина, волны катятся одна за другой, бьются о камни и песок, с шуршанием отползают.

Я по прежнему ищу Ноа, теперь в одиночку потому что спасатели родные и друзья вынуждены были прекратить поиски. Иногда со мной ходит дядя Кимо с приятелями, но я хожу гораздо быстрее их и они отстают на много часов.

С тех пор как я уехал с Гавайев мне по большей части было плевать, кто там и что там Ноа, меня интересовал только баскетбол. Но раз уж я все просрал, то какой от меня толк? Зарабатывать на пиво в службе доставки и ждать — чего? Когда же маме с папой пришлось вернутся в Оаху иначе они потеряли бы работу, а Ноа мы так и не нашли, — помню, как они сидели на задней ланаи у дяди Кимо, лица у обоих опухшие, глаза красные от недосыпа, и молчали, потому что стоило кому-то из них заговорить, как они начинали плакать, — плевать на мою говеную работу и убогую комнатушку в Спокане, я снова им понадобился. Ну вот он я. По прежнему продолжаю поиски и кто знает что со мной будет дальше.

Я не останавливаюсь. За гребни холмов Вайпио, через тринадцать оврагов, по дну которых текут речушки, от воды идет холод. Перехожу в брод с берега на берег, чувствую подошвами острые камни, потом мои ноги засасывает по щиколотку, грязь вонючая как свинья, но я все равно иду. Даже и побыстрее. Надо ж добраться до дальнего края Вайману и снова начать поиски там.

Мили в гору и с горы, вниз по передней стороне Вайману в долину, там почти никого кроме горстки туристов которым хватило ума приехать сюда зимой. Хала, серый песок, черные камни похожие на яйца размером с холодильник. Хоуле садятся на корточки у кромки океана или у грязного озера или водопада от которого жопа стынет. Я каждый раз только головой качаю. Добро пожаловать на Гавайи, придурки, здесь мокрые скалы, говеная походная жрачка и пустая долина.

Я иду мили и мили. До другого конца Вайману как по часам. Засовываю в рот энергетический батончик, жую так что за ухом щелкает. Я уже прочесал все эти части тропы, поэтому сейчас пробегаю их не глядя. Джинсы шуршат, хлопает привязаное к рюкзаку мачете. Лодыжки до сих пор сильные от баскетбола. Хоть это осталось. Да еще я за время поисков нехило похудел, все бегаю, по горам лазию, а ем мало. Никаких тебе больше корейских ребрушек и белого риса. Мне чертовски легко, я снова двигаюсь как мангуст, как будто у меня в ладони баскетбольный мяч.

Потом замедляюсь. В этой части тропы я еще не был. Я обыскал дальний край долины у водопадов, проверил все места где мы раньше ставили палатки в долине и на берегу. Исходил все дорожки куда он мог свернуть, прорубал себе путь сквозь новую поросль, хрустел бурьяном и тяжелой травой. Вчера нашел эту старую развалюху, наверное, раньше ею пользовались смотрители парка. Дыры в крыше и стенах, пол просел. Его там не было и вообще никого, дальше я уже не пошел, пора было поворачивать.

Теперь же когда я добрался до этого места меня вдруг как будто что-то потянуло. Я опять поймал поток как раньше когда носился мангустом по баскетбольной площадке. Все что вокруг прячется с глаз и я вижу только одно, но на этот раз мое тело движеться не между игроками а между деревьями. Листья отклоняются, земля не засасывает и не качается под ногами, а держит, пружинит с каждым шагом, я вам клянусь лианы и трава расползаются в стороны и открывается новая тропинка через грязь жуков и зелень.

Там поляна. Деревья и трава доходят до самого края словно не привыкли останавливаться, на краю огромные полосы земли и грязи все в трещинах, даже камни какие то обкусанные будто недавно сломались, потом крутой склон длиной футов в тридцать и за ним отвесный обрыв высотой в тысячу футов, а под ним шумит прибой.

И вот на этом склоне перед самым обрывом вижу в грязи торчит какая то странная кочка. С минуту соображаю что это может быть потом до меня доходит: ботинок. Склон отвесный, не спустится, свалишься в океан. Рядом растет деревце, я обхватываю его ногами как будто еду на лошади только вниз головой. Зацепившись за ствол опускаюсь, голова кружится, тяжелая как будто сиропу в нее налили. Но зато я дотянулся до ботинка, возле него у края утеса вырвана трава и выворочены куски земли. Одной рукой хватаю ботинок выгибаюсь и сажусь на дереве. Отодвигаюсь от края. Внутри ботинка листья, грязь ну и конечно бурые пятна старой крови, на пятке и вокруг щиколотки.

Я делаю передышку. Я вижу, что в руке у меня ответ. Снова оглядываю склон. В грязи из которой я вытащил ботинок торчит тряпка. Я осторожно ставлю ботинок, снова обхватываю ногами ствол дерева, переворачиваюсь и тянусь за тряпкой. Хватаю, не идет. Дергаю, рою, дергаю, тащу, комки грязи катятся вниз по склону и падают вниз, я слышу шорох и треск. Дергаю в последний раз и вытаскиваю рюкзак. Красно оранжевый, как мама с папой говорили спасателям когда мы только начали искать. Подтягиваю рюкзак к себе, жилы в руках горят и болят от натуги, выпрямляюсь на дереве. Перед глазами звездочки от того что висел вниз головой.

Я беру рюкзак на колени. Он порван в паре мест, я открываю главное отделение. Фольга, как от энергетического батончика, распрямляется и блестит на свету будто лезвие ножа. В рюкзаке грязная одежда, часть походной газовой плитки, несколько нейлоновых мешочков с веревками и прочим, я отодвигаю их в сторону, под ними его укулеле. В мягком чехле, я растегиваю чехол, уке чистая и целая.

Я кладу ее бережно, как младенца. Возле ботинка с ржавыми пятнами крови. Далеко внизу шумит и бьется о скалы прибой.

— Вернулся? — спрашивает дядя Кимо, когда я на следущее утро выхожу из комнаты у него дома.

У меня нет сил отвечать, даже голоса нет. Я качаю головой.

— Эй, — дядя Кимо серьезно смотрит на меня, — эй, Дин, что с тобой, бро?

Я трясусь. Трясусь не переставая, меня будто током бьет, как после хорошей тренировки в спортзале, как после второго овертайма, когда тебя подбрасывает распирает и ты готов к прыжку. Но сейчас по другому, такая тоска, накатит, уйдет и вымотает совершенно, я провожу рукой по столешнице, хочу сказать “Я вроде выяснил что случилось с Ноа”, а слова не идут.

И чего я трясусь не переставая?

Ухожу в комнату, возвращаюсь с ботинком, рюкзаком, укулеле, кладу на стол. Грязь осыпается на пол.

— Окей, — дядя глубоко вздыхает. — Окей.

Мы стоим ждем, дядя думает, потом говорит:

— Надо собрать народ и принести тело. Твоим родителям тоже скажем.

— Нет.

— Нет?

— Тела нет. Я нашел место, там обрыв, за ним скала. И больше ничего.

— В смысле ничего? — спрашивает дядя Кимо. — Должно же быть что-то. Ты туда спускался или как? До конца обрыва?

— Нет там ничего, — говорю я. — За тем местом, где был зарыт ботинок и рюкзак.

— Ты должен…

Я отвечаю ему что больше ничего делать не собираюсь, вообще ничего. И ничего я никому не должен. Я и так все время находился здесь. До и после, когда все остальные уже вернулись назад ко всему что у них есть, я почти каждый день торчу в долине, среди грязи, говна и многоножек, снова и снова из Вайпио поднимаюсь в горы по блестящему влажному асвальту, вижу погнутые отбойники и мятые черные остовы машин внизу, пьянчуги вылетели с дороги и погибли превратившись в кометы, их останки гниют в лесу, и больше нет никого, только я продолжаю поиски. И все впустую.

Когда акулы вернули нам Ноа, я первый дотянулся к нему с лодки. Обычно я об этом не говорю. Тогда, как акулы подплыли к нам, было дико тихо, команда перегнулась через перила, первая акула подтолкнула Ноа на верх, на борт, не укусила, не набросилась а просто подсадила его как можно ближе к нам. Капитан с матросами обвязали Ноа тросом и акулы уплыли, темнее темнее темнее тени в дали и в конце концов слились с синевой. Я был там. Папа с матросами затащили Ноа через перила на палубу, и я сдавил брата в обьятиях, тут же откуда не возьмись появилась мама и обхватила нас обоих. Мы стояли втроем крепко прижавшись друг к другу, и пахло горчицей и чипсами и фруктовым пуншем который мы пили за ланчем, наши пульсы заглушали друг друга, наши руки и ноги были притиснуты друг к другу, наши с мамой и Ноа, так что было непонятно где кончался один и начинался другой.

Я вроде как старший брат, но после того дня мне казалось что он растет быстрее, и уже я стал типа как младшим братом. А теперь я принес обрывки его одежды с пятнами крови. Дядя Кимо смотрит на меня блестящими от слез глазами и дрожит.

— Надо позвонить твоим маме с папой, — говорит он.

— Позвоню, — говорю я и вижу, что он мне не верит потому что дядя Кимо умный мужик. — Я сам все сделаю, — говорю я. — Это я его нашел, а не ты.

— Понимаю, — говорит он.

— Нет, не понимаешь, — говорю я.

Дядя Кимо начинает что-то говорить и замолкает. Выходит на ланаи, потом во двор, держится за голову словно пытается отдышаться после долгого бега. Я иду к приставному столику, на котором у дяди до сих пор стоит стационарный телефон, и сжимаю трубку так долго что белеют пальцы.

Начинаю набирать мамин номер. И нажимаю отбой.

Начинаю набирать папин номер. И нажимаю отбой.

Снова начинаю набирать мамин номер. Дохожу до последней цифры и нажимаю отбой.

Возвращается дядя Кимо, смотрит на меня из гостиной.

— Никто не отвечает, дядя, — говорю я, выхожу из за стола, беру кроссовки и иду к двери.

— Куда ты? — спрашивает он.

— Пройдусь, — отвечаю я.

Дядя скрещивает руки на груди.

— Позвоню как вернусь, — говорю я. — Все равно они не спят до поздна.

— Даже не думай брать мой пикап, — говорит дядя Кимо. — Мне после обеда нужно вернутся на работу.

Я отмахиваюсь через плечо.

— Отлично, спасибо за помощь, дядя, — говорю я, выхожу из дома, шагаю вверх на шоссе и голосую. Иду в сторону Хило, минут через пятнадцать передо мной на обочину сворачивает машина. Водитель хапа японец, одет будто работал в саду, спрашивает куда мне.

— Куда угодно лишь бы отсюда, — говорю я.

— Вам же должно быть куда то надо, — говорит он.

Никуда мне уже не надо, едва не говорю я, но вместо этого забираюсь в машину.

— Тогда в Хило, — говорю я. — Спасибо.

В Хило я иду вдоль берега, смотрю на океан и волнорез. Вода серая, мутная, точь в точь как в долине Вайпио после дождя, только тут длиный изогнутый залив с баржами и круизными лайнерами в том конце где гавань, а за нею Кокосовый остров с отелями. Я смотрю на пальмы надо мной, их шипастые листья лениво шумят. Вдоль набережной старомодные заведения с вывесками от руки. Захожу в первое попавшееся.

Бар довольно большой и почти пустой. Сажусь за стойку, беру холодное пиво, выпиваю в два глотка.

Заказываю еще пиво и бармен такой:

— Полегче, гаваец.

— Да да да, — говорю я. — Все равно я не за рулем, так что оставь меня в покое.

— Давай полегче.

— Не парься, — говорю я. — Ничего не случится. Буду вести себя как сын которого у тебя никогда не было.

— Сыновей у меня трое и всех пришлось вышвырнуть из дома, — говорит бармен. — Так что…

Я смеюсь.

— Ладно, я не подведу.

— Вот и они так говорили.

Я поднимаю руку, мол, хватит, бармен отходит и принимается тереть блестящую часть стойки. Барчик то дешевый, смекаю я, значит и та часть стойки наверняка пласмасовая, искуственый хром и все такое. Хочу даже сказать об этом, но хватает ума промолчать. А вот его сыновья наверняка ляпнули бы.

Пропускаю еще несколько кружек, заходит пара чуваков и садится в дальнем конце стойки. Оба в кислотно желтых рубахах, то есть я так понимаю работают на стройке, а когда один из них поднимает руку из рукава выглядывает четкая линия загара. Я пью, они жалуються на жен и на то что у берега теперь хорошую рыбу не поймаешь. Время идет, а они не унимаются: “Вечно она пытается заставить меня что то поменять, то рубашку то стрижку то футбол по воскресеньям не смотри”.

Один из них поворачивается и смотрит на меня. Потом оба продолжают разговор.

Я встаю, иду к ним, беру чувака за плечо. У него маленькие уши и мясистые щеки с жиденькой как у японца щетиной.

— Эй, маху, — говорю я, — какого хера ты на меня вылупился? Смешно тебе?

Он дергает плечом, сбрасывает мою руку.

— Глухой что ли? — спрашиваю я.

— Иди домой, — говорит он не поворачивая головы.

— Ага, — говорю я. — Ты на меня смотрел так будто хочешь попросить телефончик. Нового парня себе ищешь, пидор?

Чувак который сидит ближе ко мне вздыхает как собака которая пытается заснуть на полу.

— Ты уже в говно, — говорит он. — Иди домой. — И бармену: — Джерри, этому больше не наливай.

— Жены у вас те еще суки, — говорю я. — Оставте меня с ними на пять минут. Я им вставлю мозги на место. Я им так вставлю, закачаются.

Чуваки смеются, бармен кажется тоже смеется, но потом говорит:

— Бро, заплати за пиво и иди себе ссы на стену.

Я достаю из кармана пачку денег. Я знаю там купюры по доллару и этого даже близко не хватит, поэтому швыряю их на пол, говорю чувакам чтобы пососали у козла яйца и выталкиваю себя на солнце.

Что то не так. Никак не пойму где я. Солнце как головная боль и ноги не очень то слушаются голову. Вдалеке белый каменый павильен, круглый, у автобусной остановки. Я пытаюсь повернуть тело к нему, отыскиваю на пол пути что то, к чему направить ноги. На перекрестке железный фонарный столб, дохожу до него, обхватываю и жду когда загориться зеленый. Такое чуство что если отпущу столб свалюсь с планеты.

Загорается зеленый, но кто то хватает меня за плечо и разворачивает кругом. Тот придурок строитель из бара. Размахивается и бьет кулаком меня в подбородок, у меня перед глазами белый взрыв, я резко сажусь на тротуар но не падаю. Сижу типа расслабился, а придурок торчит надо мной.

— Уже не смешно, да? — говорит он.

— Я по прежнему… — начинаю я, но потом думаю зачем говорить встаю и бью его кулаком по горлу. Он выдыхает так: “кхыыы”, всегда приятно услышать такой звук от того кому врезал. Чувак качается, ноги дрожат как у куренка но тоже не падает.

Мне хорошо. Так и хочется чтобы все сломалось.

И когда этот придурок снова бросается на меня я опускаю руки и жду удара. Он бьет, черный хруст, снова искры из глаз и я качнувшись плюхаюсь на лопатки. Открываю глаза, я лежу на тротуаре, вижу небо, потом трава, окурки, обертки, ботинки этого придурка, он делает шаг вперед. Я слышу как по улице за нами едут машины. Он бьет меня еще два раза. Такое ощущение будто мой череп раскололся о бетон, голова наливается тупой болью. Перед глазами пляшут красные круги.

Кто то кричит, с визгом тормозит машина. Чьи то голоса что то говорят друг другу, потом этот придурок говорит кому то на улице: “Иди в свою машину”. Кажется это творится позади меня. “Мы с братом разговариваем, — говорит придурок. — Он упал”.

Я в основном смотрю в небо, где сквозь серый то и дело проглядывает голубой, но потом на меня падает тень. Придурок наклонился к моему лицу.

— Уже не смешно, да? — говорит он сквозь пивную отрыжку.

— Спасибо, — говорю я и замечаю боль, такое чуство что у меня лоб толщиной в десять дюймов, наверное шишки вскочили. Язык как дохлый кит. — Идеально, — говорю я.

— Больной ублюдок, — говорит он, уходит и остается только небо.

Я закрываю глаза. Кто то подходит спрашивает вам помочь, потом другой голос, женский, говорит: “Мы на набережной возле автобусной остановки. Да. Видимо, драка. Он весь в крови”.

Тот первый голос снова спрашивает вам помочь. Я не открываю глаза и просто слушаю.

Приезжает скорая, но никуда меня не увозит, у меня только синяки ссадины и шишки, мозги в порядке. Ссадины мне заклеивают прямо там, дают пакет с каким то холоднющим гелем чтобы я прикладывал к шишкам, самому не вериться но я сажусь на следущий автобус. Когда я захожу водитель замечает мое разбитое лицо но даже бровью не ведет. Полно свободных мест, я сажусь на солнечную сторону и откидываю голову на обвисший подголовник. Воняет из пепельниц, старая виниловая обивка скрипит когда я ерзаю на сиденье. В салоне гаснет свет и мы уезжаем из Хило.