Та к расставшись со спутниками, Миша медленно стал подыматься по улице. Костер, у которого недавно занимал своими шутками все общество господин Цилерих, потух. Будочник, напугавший Мишу, спал на тумбе, опять похожий на медведя.
Карета, скрипя по снегу, перегнала Мишу и остановилась у подъезда.
Замедлив шаги, он ясно различил, как из нее вышла дама в синей шубке. Он узнал серый ток и лакея, толкнувшего его в сенях театра. Поразительней всех событий сегодняшней ночи показалась Мише эта встреча. Прислонившись к стене, переждал он, когда карета отъедет, и подошел к крыльцу. Света в круглом окошке привратника не было. Снег так замел дверь, что Миша уже сомневался, эту ли он видел открытой минуту назад.
– Твое дело, поганый, – пробормотал он, плюнув с досадой, и намеревался идти, как в сугробе увидел желтую розу, какие были в волосах дамы. Миша поднял цветок и, боясь передумать, быстро поднялся на ступеньки и громко постучал в дверь.
– «Ночному принцу нет преград», – вспомнил он слова Цилериха, замирая.
Высокий молодой слуга открыл дверь тотчас же, как будто ожидая посетителя. Заслонив ладонью свет, несколько секунд рассматривал Трубникова. Сказав: «Обождите», – поставил подсвечник на пол и ушел по темной лестнице, широко шагая через ступени.
Страх почти до обморока почувствовал Миша в просторных сырых сенях, освещенных оплывавшей свечой.
«Бежать, бежать», – было его мыслью, но дверь оказалась уже замкнутой. Как пленник, покорился он своей участи и сел на скамью, опуская голову к коленям.
– Пожалуйте. – Слуга, освещая путь, стоял перед ним.
Проходя, Миша заметил много дверей и за одной расслышал голоса. Один мужской:
– Луиза, Луиза!
Другой женский:
– Неправда, я не могу больше.
– Не угодно ли будет вам раздеться, сударь, – спросил слуга, ставя свечу на стол с остатками ужина в комнате большой и почти свободной от мебели.
Миша сбросил шинель на ручку стула, слуга стряхнул снег концом ливреи с сапог.
Арапка в красном нескромном платье вышла из-за занавеси, отделявшей соседнюю комнату, и произнесла что-то хрипло и весело. Слуга засмеялся, но, сдержавшись, сказал:
– Ихняя камеристка. Она вас и проведет. Тоже выдумает всегда, – и, прыснув еще раз, быстро ушел, унеся свет.
В темноте арапка подошла к Мише, шатаясь, как пьяная, и сказала нечеловеческим голосом попугая:
– Ти милий. – Засмеялась, взяла за руку и повела, что-то бормоча. Запах от нее, смешанный с запахом вина и сладкой смолы, кружил голову.
За узкой низкой дверью оказалась неожиданно большая комната, тоже пустая. Огромная кровать стояла посередине. На возвышенье пышный туалет с глубоким креслом освещался двумя свечами в серебряных шандалах. Первую минуту покой показался Мише пустым. Не сразу разглядел он в зеркале туалета отраженную женщину. Она сидела глубоко в кресле, беспомощно опустив до пола руки в кольцах. Не двигаясь, не открывая глаз, подведенных тонко голубой краской, дама спросила на непонятном языке. Служанка ответила хриплым лаем и, недовольная, вышла.
Ощипывая желтую розу, Миша стоял, опустив голову, но его смущение было непритворным только наполовину.
Наконец дама встала и заговорила. Ласковы и печальны были слова того же незнакомого, сладкого, протяжного языка. Слабый знак руки понял Миша за позволение приблизиться. Подошел и встал коленями на ступеньки возвышения. Сделалось легко, торжественно и любопытно.
Казалось, что понимал медленную речь. Казалось, она говорила:
– Это хорошо, что вы пришли ко мне. Я жду вас давно. Вы будете любить меня.
– Да, да, я буду любить вас, – отвечал улыбаясь, сам не зная от какой радости.
Она тоже улыбнулась, и уже не пугала ее улыбка Мишу. Легко складывались его слова. Он говорил:
– Всю ночь я искал вас. Да не одну ночь. Давно знал я вас. Знали ли вы?
– Знала, милый, – продолжала она разговор, различно понимаемый, быть может, каждым.
Ничто больше не смущало Мишу, и не удивлялся он пустой комнате в странном доме, даме в розовом с цветочками капоте, стройной и томной, склоняющейся к нему с амвона, своим собственным речам, свободным и нежным.
Не прерывая ласковых слов, дама продолжала свой туалет: сняла кольца, распустив прическу, спрятала волосы под круглый чепчик с широким бантом; бегло, но пристально оглядела себя в зеркало, спрыснула руки и платье духами и, потушив одну свечу, высоко держа в руке другую, прошла по комнате. Сев на постель, снимала лиловые чулки, нежно что-то приговаривая.
Некоторое несоответствие слов и улыбки дамы с ее действиями поставило Мишу в тупик, и он не знал, что отвечать ей. Она же, видя его нерешительность, побежала к нему, села, поджимая голые ноги, рядом на ступеньки, обняла одной рукой за шею и ласково уговаривала; расстегнула пуговицы жесткого его мундира и, засунув пальцы за ворот Мишиной сорочки, смеялась невинно и коротко. Смутился Миша неожиданной шалости печальной дамы, но темные, тяжелые мечтания последних дней даже не вспоминались.
– Я щекотки не боюсь, – тряхнув головой по-мальчишески, сказал он.
Веселость буйная и небывалая охватила Трубникова, который и мальчиком-то был всегда скромен и тих.
Странные игры начались в пустой комнате. Бегали друг за другом, боролись, толкались, смеялись, как расшалившиеся дети.
Запыхавшись, дама упала на кровать. С блестящими глазами наклонился Миша над ней. Со смехом привлекала она его к себе, и он со смехом в первый раз осмелился поцеловать ее.
Арапка, тихо войдя, потушила нагоревшую свечу.