Глава четвертая,
^{в которой описано все, что случилось в «Розовом лебеде», а также появление Ночного принца}

В «Розовом лебеде» было светло, тепло и достаточно оживленно, потому что хотя ставни и были уже закрыты, но посетители и не думали расходиться. Особенно шумно было в одном углу, где пировало несколько студентов, поснимавших мундиры и то и дело затягивавших латинскую песню, которую, слышную за два дома на улице, можно было принять за отдаленный вой волчьей стаи. Впрочем, когда наши путники приближались к ресторации, кроме студенческой песни оттуда несся еще невообразимый гам свалки, так как именно в эту минуту услужающие выводили, стараясь соблюсти вежливость, одного из забуянивших посетителей. Два студента вступились за него и вытащили из-под стола свои шпаги, другие унимали их и тянули свою песнь. Хозяин, стараясь успокоить всех, кричал всех громче, а оркестр из гитары, двух скрипок, барабана и арфы играл вовсю.

Только что спустившись в погребок, незнакомец как-то сразу вмешался в скандал и через минуту прекратил шум. Только вытолкнутый пьяница кричал из сугроба за дверью:

– Погодите! Будет вам на орехи! Я тоже знаю кое-что про ваши фокусы, и подмигивающим валетом меня не удивишь. Выходите-ка сюда, господин Цилерих, выходите-ка!

Как будто придавая какое-то значение пьяной болтовне, незнакомец быстро взбежал по лестнице, постоял несколько секунд на улице, притворив за собой дверь, и больше уже ничто не нарушало благочиния, если не считать того, что оркестр по временам, по знаку хозяина, яростно принимался разыгрывать польку из «Лонжюмоского почталиона», а студенты затягивали свои куплеты, обрывая их второй строчкой.

При свете Миша впервые разглядел своих спутников.

Тот, который назывался бароном, оказался еще совсем молодым человеком, очень розовым, очень упитанным и очень белокурым. Волоса его были тщательно расчесаны и завиты на височках. Одет он был изысканно, и из-под щегольской шубы, отороченной серым мехом, выглядывали шелковый с розами жилет, тонкие кружева, модные пуговицы и лорнетка слоновой кости.

Другой тоже был не стар, хотя и название молодого к нему не подходило. Насмешливый тонкий рот не по-стариковски свежим казался, глаза из-под тяжелых век блестели весело, но желтый, сливающийся с низкой лысиной лоб, весь в морщинах, редкие волоса на височках, выкрашенные и полинявшие, узловатые руки – все это придавало ему вид старческого убожества. Скромная и поношенная, но опрятная одежда его ничего не говорила. На острой макушке имел он под картузом маленькую зеленого бархата ермолку.

– Так! – хлопнув ладонью о стол, начал он, усаживаясь. – Так, благородные господа! Наконец-то мы можем познакомиться поближе. Как вы находите, молодой человек, нашего барона? Да и вообще нашим обществом вы, кажется, не совсем довольны?

– Да нет. Право, нет, – при свете потеряв всю решительность своей грубости, возражал Миша. – Конечно, согласитесь сами, наше знакомство состоялось несколько неожиданно и странно. Но я очень рад, очень рад. Моя фамилия Трубников.

– Вы все еще упорствуете? Ну, пусть будет по-вашему.

– Как же вы хотели бы, чтобы я назывался? – робко возразил Миша, будто сам не совсем уверенный в своем имени.

– Ваше Высочество! – начал барон, изящно нагибаясь. – Я очень ценю вашу затею. Я восхищен, но Цилерих груб и материален. Он знает несколько штук уличного шарлатана и думает себя всемогущим. Доверьтесь мне. Я умею ценить тонкие чувства.

– Браво, браво, барон. Вы отличный дипломат, но ссориться со мной я вам не советую.

– Если вы не замолчите, я вышвырну вас, как последнюю собаку. Мои полномочия! – прон зительно закричал барон.

– Плевать я хотел на ваши полномочия. Моя находка! – прервал его старик и сделал хищное движение, как бы желая оттащить Мишу в свою сторону.

– Почтенные господа, потише! В моем заведении десять лет не было такого шума. Не ссорьтесь, ради Господа! – подкатился на возвышающиеся голоса собеседников толстый запыхавшийся хозяин. – Дома разберете ваши ссоры. Пейте вино! Сейчас Степанида споет «Верные приметы», наимоднейший романс. Не ссорьтесь, почтенные господа!

Музыканты потеснились на своем возвышении, и двое цыган, низко кланяясь и приветливо кивая знакомым, выбежали, звеня серебряными подковами. Цыган, немолодой, необычайной толщины, в белом с позументами кафтане, даже как будто не плясал, а так просто, стоя на месте, пошевеливал плечами, повертывал в руках шляпу, изредка причикива я и притоптывая одной ногой. Выходило же прекрасно – ловко, живо, благородно.

Взвизгивая и руками всплескивая, начала Степанида:

 
Ах, зачем, поручик,
Сидишь под арестом,
В горьком заключеньи,
Колодник бесшпажный?
 

Цилерих казался живо заинтересованным. Он подпевал цыганке, хлопал рукой по столу в такт и только иногда взглядывал на Мишу, которому, нагибаясь через стол, барон шептал:

– Одно слово, Ваше Высочество, одно слово – и все будет исполнено. Не только высшею мудростью соединены мы, но и постоянною готовностью во всем, не щадя живота, помогать взалкавшему брату. Доверьтесь мне. Откройте ваши желанья.

Миша разглядывал белую с отточенными ногтями руку барона, на левом мизинце заметил он черный перстень.

– Вы и ваши друзья – масоны? – спросил он вместо ответа.

– Видимость, только видимость, – нагибаясь еще ниже от Цилериха, заговорил тот, – не все ли равно «Петр к Истине», «Владимир к Порядку»? Все это только оболочка. Ночного принца ищем мы, и находим, и служим. В исполнении воли его – последняя истина. Избранный не должен противиться.

Лицо барона не менялось, розовое в белокурых локонах.

Цыганка кончила, красной шалью размахивая, соскочила с возвышенья и обходила зрителей с тарелкой. Смеясь, она отбивалась, когда кто-нибудь из студентов старался слишком упорно задержать ее, схватив за талию. Подойдя на знаки Цилериха к столу, она заговорила, улыбкой показывая белые зубы:

– Щедрый барин, счастливый. Дай ручку, погадаю.

Миша тупо и пристально смотрел на женщину. Из-под платка выбились черные косы. Смуглое лицо с накрашенными губами наклонилось к нему.

– Что смотришь, красавчик? Ручку пожалуй – всю правду скажу.

– Робок он у нас, – засмеялся Цилерих.

– Молодой барин, пригоженький, чего бояться меня, не съем, угости – погадаю, – не унималась цыганка. – Сесть рядом позволишь?

– Пожалуйста, пожалуйста, – заторопился Миша, сконфуженно отодвигаясь к барону, который с брезгливой гримасой смотрел на приставанье, очень радовавшее старика.

– Не утесню тебя, не утесню, – улыбалась Степанида и, сев совсем рядом, обняла Мишу, прижала одной рукой его голову к своей, другой взяла Мишину руку и, раскачиваясь, начала обычные предсказательные приговоры:

– Счастливый будешь, сахарный мой, меня любить будешь, а уж я-то тебя буду на пуху носить.

– Комедианты! – услышал Миша баронов голос. Жарко ему было и стыдно, чувствовал, что смешно было бы отбиваться от пригожей цыганки.

– Ай да Степанида! – слышалось в зале, и множество народа с кружками и трубками собралось около их стола, пересмеиваясь, слушали гаданье, на которое скупа считалась Степанида.

– А еще скажу тебе, голубь мой, последнее слово, – кончила она и надавила вдруг мизинцем кончик носа Мише. – Не двоится. Знаешь, что значит? – шепотом, нагнувшись, сказала на ухо. – Любови не знаешь еще, а сильно думаешь и ночью, и днем.

Сделав вид, будто еще что-то шепчет, губами дотронулась пониже уха.

– Оставьте меня! – странную новую решимость чувствуя, поднялся Миша.

– Принц! – воскликнул барон встревоженным голосом. – Смотрите, смотрите!

Миша повернулся и в небольшом овальном зеркале увидел в короне и далматике, как рисуют императора Павла, с пылающим строгим лицом юношу, почти мальчика. В первую минуту он не узнал чудесно изменившихся черт своего лица. Узнав же, почти потерял сознание и, отвернувшись от зеркала, пошатнулся на руки подоспевших барона и Цилериха.