13

ФЛОРЕНЦИЯ, ВЕНЕЦИЯ, РИМ

Крещение наследника было важнейшим событием для правителей эпохи Возрождения. Оно давало надежды на продолжение фамильной линии (хотя здоровье младенцев и маленьких детей до изобретения пенициллина всегда находилось под угрозой). И разумеется, крещение было поводом для большого праздника. Первый сын Козимо Медичи и Элеоноры Толедской родился 23 марта 1541 года (в апреле 1540 года у них родилась дочь Мария). Императору Карлу V предложили быть крестным отцом. Крещение назначили на 1 апреля — особую дату в личной истории герцога, а также народный праздник Флоренции. В этот день в 1537 году Козимо разбил армию своих врагов республиканцев (среди них был сын Биндо Альтовити Джованни Баттиста) при крепости Монтемурло, которая находилась в двадцати пяти километрах к северу от Флоренции.

Как и все крещения, это должно было проходить в знаменитом баптистерии, построенном в романском стиле, с его блестящим золотым мозаичным потолком и бронзовыми «Вратами Рая» Лоренцо Гиберти. Кози­мо приказал другу Ваза­ри Никколо Триболо украсить здание внутри и снаружи витиеватыми узорами, напоминающими античные. Джорджо гордо заявлял, что Триболо «добился того, что храм сей, и сам по себе прекраснейший и древний, стал похож на новый храм в современном духе, наилучшим образом задуманный вместе с расположенными кругом скамьями, богато украшенными живописью и золотом». (Во времена Ваза­ри считалось, что более изящно употреблять древнее слово «храм», а не современное «церковь».)

Но одной вещи не хватало, и гордый отец обнаружил это всего за шесть дней до церемонии:

«И вот, когда однажды пришел герцог посмотреть на убранство, он, будучи человеком с разумением, всё похвалил и признал, что Триболо всё хорошо приспособил к месту, к помещению и ко всему остальному. Он разразился сильными упреками лишь за то, что главная капелла была оставлена без внимания, и, будучи человеком решительным, тут же толково распорядился прикрыть всю эту часть огромнейшим холстом, расписанным светотенью, где бы святой Иоанн Креститель крестил Христа».

Тосканцы славились и до сих пор славятся своей склонностью к изощренным ругательствам, в которых часто поминается Мадонна. Когда Ваза­ри пишет, что герцог разразился «сильными упреками» (имея в виду неистовую брань, sconciamente), смысл его слов очевиден.

Козимо уже организовал команду художников, которые бы помогли Триболо с оформлением, во главе с Пьерфранческо Риччи. Внезапно открылась возможность:

«И вот, когда он [герцог] поручил осуществление этой работы мессеру Пьерфранческо Риччо, который был тогда герцогским домоправителем, и Триболо, то Якопо да Понтормо от нее отказался, поскольку оставалось всего шесть дней времени, которых, как он считал, ему было недостаточно; подобным же образом поступили Ридольфо Гирландайо, Бронзино и многие другие. В это самое время Джорджо Ваза­ри, воротившийся из Болоньи и писавший мессеру Биндо Альтовити образ на дереве для его капеллы во флорентийской церкви Санто-Апостоло, был не очень в чести, хотя дружил и с Триболо, и с Тассо. Дело в том, что образовалась там некая шайка под покровительством названного мессера Пьерфранческо Риччо, и кто в нее не входил, не пользовался покровительством двора, как бы талантлив и добропорядочен он ни был. И по этой причине многие, которые при содействии подобного государя могли бы проявить свое превосходство, оставались в загоне…

Так вот, люди эти не особенно доверяли упомянутому Джорджо, который смеялся над их тщеславием и глупостями и стремился чего-либо добиться скорее трудом в искусстве, чем милостями; и о нем даже и не думали, когда вдруг синьором герцогом ему было приказано расписать названный холст названной композицией. Работу эту он выполнил светотенью в шесть дней, и какова была ее законченность, известно тем, кто видел, какое изящество и какую нарядность придала она всему убранству и великолепию этого празднества и насколько она оживила ту часть храма, которая особенно в этом нуждалась».

Как и остальные времен­ные декорации, эта работа Ваза­ри исчезла вскоре после крестин. Но большинство художников, задействованных в празднике, с успехом использовали свои рисунки в последующих проектах. Для флорентийцев это было очень просто, потому что рисунки они делали на каждом этапе работы. Ваза­ри работал так же: он написал другое «Крещение Христа» для собора в Ареццо в 1549 году.

Группа художников, собравшаяся вокруг Пьерфранческо Риччо, возможно, и была бандой, но это была, вне всякого сомнения, талантливая банда. Ридольфо ди Гирландайо родился, как и Рафаэль, в 1483 году, в семье известного художника XV века Доменико Гирландайо. Тот всегда работал на окружение Медичи и мог похвастаться, что Микеланджело когда-то ходил у него в учениках. Якопо Пантормо был на десять лет младше Ридольфо. Боль­шую часть жизни он провел за работой над порт­ретами для Медичи. Аньоло Бронзино родился в 1503 году и учился в мастерской Понтормо. Стиль Ридольфо, как и стиль Рафаэля, оформился в начале XVI века. И после смерти Рафаэля в 1520 году он, как и его современники Андреа дель Сарто и Фра Бартоломео, продолжал писать маслом полотна с бархатными текстурами в теплых природных тонах. Понтормо, наоборот, создал нечто новое. Образцом для него был Микеланджело, чьи холодные пастельные тона и искаженные пропорции тел его восхищали. Однако сам он изображал тела мужчин и женщин не сильными и мускулистыми, а вытянутыми и грациозными. Он не боялся показывать на своих полотнах сильные эмоции. В его трогательном «Снятии с креста» во флорентийской церкви Санта-Феличита Мадонна падает в обморок при виде мертвого сына, и даже ангелы плачут. Бронзино начинал с мастерской Понтормо. Он работал там так усердно, что их стили почти неотличимы. Оба предпочитают жемчужные телесные тона и холодную пастельную палитру. У юного художника особенно хорошо выходили портреты, среди которых было изображение сурового обнаженного герцога Козимо, позирующего в качестве греческого Орфея. Эту картину Бронзино написал вскоре после женитьбы герцога на Элеоноре Толедской.

В этой компании флорентийцев Ваза­ри по-прежнему считался провинциалом из Ареццо. Понтормо родился за стенами Флоренции, в Эмпо­ли, находившемся немного ниже по реке, но переехал в город еще ребенком. (Понтормо был чудаком и одиночкой. Ваза­ри пишет, что на самый верх его дома вела передвижная лестница. Там у него была спальня и мастерская, и он мог в любой момент поднять лестницу и закрыть откидную дверь, чтобы его не беспокоили.) Но даже если Ваза­ри и чувствовал себя чужаком, у него было два таланта, которые выделяли его среди соперников. Он мог работать с невероятной скоростью и рисовал почти так же хорошо, как и писал. Более того, двадцатилетний конфликт с коренными флорентийцами научил его самодостаточности. Он сделал величайшее одолжение герцогу Козимо тем, что завершил оформление для праздника в честь крещения малыша Франческо Меди­чи меньше чем за неделю. Но он по-прежнему не спешил становиться постоянным членом герцогского двора. Он больше хотел поехать в Рим и работать на Биндо Альтовити.

Вместо этого он написал так: «…когда мессер Пьетро Аретино, знаменитейший в то время поэт и мой очень большой друг, вызвал меня в Венецию, я был вынужден туда отправиться, поскольку он очень хотел меня видеть». Ранее в этом году он уже откладывал визит к Аретино. Наверняка он очень хотел увидеть и другого своего друга, Франческо Сальвиати, который переехал в Венецию после долгой жизни в Риме. Но, кроме того, у Джорджо была и профессиональная цель: «Сделал я это с охотой, чтобы за время этого путешествия увидеть творения Тициа­на и других живописцев». Ваза­ри даже мог надеяться встретиться с Тицианом лично, потому что Пьетро Аретино близко дружил с ним и был частым посетителем шумных застолий, которые устраивали Тициан и Сансовино. (Говорят, что Аретино умер от удара во время одной такой встречи, от того, что очень смеялся одной грязной шутке о собст­венной сестре.)

Некоторое время Ваза­ри переписывался еще и с Джулио Романо, самым талантливым и пылким протеже Рафаэля. Они никогда не встречались, потому что Джулио прижился в северном итальянском городе-государстве Мантуе. И там с 1524 года служил художником, архитектором и камергером при лорде Федерико Гонзага. Дружба двух художников сложилась в переписке, как говорит Ваза­ри, «благодаря письмам и репутациям» (per fama e lettere). Среди интеллектуалов XV века стало обычной практикой переписываться с далекими друзьями, сначала в Европе, а потом и по всему земному шару. Они хвастались, что создали целую «Республику писем», связанную обширной сетью переписки. Из художников в это международное сообщество входили только самые образованные и яркие. Джулио повезло: он вырос в утонченной мастерской Рафаэля, где художники мешались с учеными, поэтами и знаменитостями. Хорошим другом ему стал, в частности, Пьетро Аретино. После смерти Рафаэля оба художника занимались недоброй славы проектом, которому принадлежит сомнительная честь называться первой в мире печатной порнографией. Идея принадлежала печатнику Маркантонио Раймонди, Джулио сделал серию сексуальных офортов I Modi («Позы»), а Аретино писал для них сонеты. Вскоре после того как разгорелся скандал, и Джулио, и Аретино уехали на север, где не так свирепствовала цензура. Маркантонио остался в Риме и был обвинен не в распространении непристойных материалов, а в нарушении авторского права. В результате ему всё сошло с рук благодаря его влиянию и положению. Ведь он был официальным издателем гравюр на картины Рафаэля, которые и сделали этого художника знаменитым во всей Европе.

Теперь, почти через двадцать лет, Джулио Романо успел обосноваться в Мантуе и был солидным пожилым человеком. Он пригласил своего молодого тосканского друга по переписке посмотреть на чудеса, созданные им для герцога Федерико Гонзага. К этому времени семья Гонзага управляла Мантуей более двух столетий, с 1328 года. Профессиональные военные, наследники традиций рыцарства, они считались более благородными, чем Медичи — банкиры, которые находились при власти всего столетие. Так или иначе, но Гонзага были менее богатыми и менее влиятельными, чем флорентийская династия. Вокруг их земель располагались Милан, Венеция, Генуя и Папское государство, а также ряд меньших городов. Герцогу Федерико и Джулио Романо этот ограниченный мир давал возможность жить очень роскошно. Город был окружен тремя искусственными озерами (созданными в XII веке). Он как будто находится на своем собственном острове, с плодородными землями во­круг. Джорджо Ваза­ри остановился там на четыре дня по пути в Венецию, после того как посетил Модену и Парму и посмотрел на Корреджо и перед тем как посетить Верону, древнюю, средневековую и совре­менную:

«И вот, приехав в этот город, чтобы навестить друга, которого он никогда не видел, он с ним встретился, и они узнали друг друга не иначе, как будто виделись тысячу раз, и Джулио был этим так доволен и обрадован, что четыре дня напролет только и делал, что показывал все свои работы и, в частности, все планы древних по­строек Рима, Неаполя, Поццуоло, Кампании и всех других самых лучших древностей, о каких только сохранилась память».

Величайшим сокровищем в коллекции Джулио был портрет папы Льва Х в окружении двух кардиналов, созданный Рафаэлем в 1517 году. Но Ваза­ри кое-что знал об этой картине. Она была не оригиналом, а копией, сделанной мастером, у которого учился сам Джорджо, — Андреа дель Сарто.

«А именно, когда Джулио, всячески обласкав Ваза­ри, показал ему после множества всяких древностей и картин эту картину Рафаэля, как лучшее из всего собрания, Джорджо сказал ему: “Вещь, конечно, великолепная, но уж никак не Рафаэль”. — “Как же так, — отвечал Джулио, — мне ли этого не знать, когда я узнаю все мазки, которые были положены мною”. — “Вы запамятовали, — продолжал Джорджо, — это написал Андреа дель Сарто, в доказательство вот вам пометка, подтверждающая, что это написано во Флоренции (и он ее показал), так как один портрет был подменен другим, когда они там были вместе”. Услыхав это, Джулио перевернул картину и, обнаружив пометку, пожал плечами со словами: “Я ценю эту копию не ниже подлинника, даже значительно выше, ибо это выходит за пределы природы, когда исключительно одаренный человек так хорошо подражает манере другого и добивается такого сходства”».

Подмена произошла, объясняет Ваза­ри, когда Алессандро Медичи попросил Оттавиано Медичи отдать ему картину. Оттавиано попросил Андреа дель Сарто сделать копию и отдал своему родственнику копию вместо оригинала. Впоследствии Оттавиано пришлось отдать оригинал Козимо, совершенно другому герцогу Медичи.

Джулио Романо многим вдохновлял своего молодого друга. В первую очередь он являл собой прямую связь с великим Рафаэлем, который умер, когда Джорджо Ваза­ри было всего девять лет. Самый одаренный помощник Рафаэля, Джулио унаследовал от него много рисунков и завершил за него незаконченные заказы. Больше всего Ваза­ри поразила коллекция архитектурных рисунков, изображавших как античные, так и новые здания.

Джулио перенял и изящную манеру Рафаэля. В 1550 году, когда память об их встрече была еще свежей, Ваза­ри начал его «Жизнеописание» с восторженного заявления:

«Когда среди людей встречаешь дух настолько остроумный и дружеский и радостный, с приятной серьезностью для разговора, кого-то, чудесного и великолепного в искусстве, которое происходит от ума, можно с уверенностью сказать, что есть дар, которым Небо наделяет не всех. И что эти люди благодаря своим способностям и качествам могут идти с гордо поднятой над другими головой. Потому что та учтивость, с которой они помогают другим, может сделать среди людей не меньше, чем их мудрость сделала в искусстве. И этими качествами от природы был так щедро одарен Джулио Романо, что он и вправду может называться наследником изящнейшего Рафаэля — и за свои манеры, и за красоту его произведений искусства, и за те невероятные здания, которые он построил в Риме и Мантуе, что они напоминают больше не людские дома, а жилища богов».

Из Мантуи, вдохновленный встречей с Джулио Романо и его обширной коллекцией архитектурных набросков, Ваза­ри отправился в Верону, в которой сохранились прекрасный театр и арена. И к концу 1541 года он добрался до Венеции.

Ваза­ри приехал не с пустыми руками. Почти тут же он продал два рисунка, сделанных по картонам Микеланджело, испанском послу в Вене­ции Диего Уртадо де Мендоса-и-Пачеко. В те годы было не принято продавать рисунки, потому что они считались подготовительным материалом для статуи или картины, недостойным коллекционирования или демонстрации. Интерес Уртадо к рисункам говорит о его вкусе и эстетическом чутье, которое роднило его с Ваза­ри. Уртадо, тонкий дипломат и новеллист, коллекционировал книги, особенно греческие тексты, писал стихи по-итальянски и скабрезничал, как истый кастилец. Не так давно стало известно, что он был автором первого плутовского романа «Жизнь Ласарильо с Тормеса». Не удивительно, что Урта­до нравилось общество Пьетро Аретино, нравились грязные шутки, долгие застолья и эротические сонеты.

Аретино, в свою очередь, был идеальной принимающей стороной. Он обеспечил другу не только кров и пропитание, но и новый заказ. Театральная труппа Венеции «Бессмертные» (I Sempiterni) решила поставить пьесу Аретино 1534 года «Таланта» к празднику карнавала. Джорджо прибыл как раз вовремя, чтобы нарисовать театральные декорации. «Бессмертные» были одним из мужских клубов, называвшихся «мужчины в чулках»: их узнавали по ярким, обтягивающим ноги чулкам. Это богатое братство добавляло лоска венецианской светской жизни. К летним и зимним карнавалам, когда Венеция официально венчается с морем, они готовили театральные постановки. Из-за этого последнего обстоятельства их представления часто проходили на плавучих платформах. Для карнавала 1542 года «Бессмертные» собирались выстроить целый временный театр. Они даже купили для этой цели заброшенный дом в Каннареджо по соседству.

Ваза­ри никак не мог взяться за большой проект в одиночку. Чтобы закончить рисунки к декорациям, он вызвал трех помощников, среди которых были Джован Баттиста Кунджи и Кристофано Герарди. И снова его стали критиковать за коллективный труд. Флорентийский антиквар Луиджи Ланци в 1792 году в своей Storia Pittorica della Italia dal Risorgimento («Истории живописи итальянского Ренессанса») шутил, что Ваза­ри нужно было столько же помощников для написания картин, сколько нужно, чтобы построить здание.

Ваза­ри не хотел начинать работу без подмастерьев. Но им предстоял нелегкий путь из Центральной Италии в Венецию. Можно было ехать на лошадях вверх до Падуи, хотя на дорогах часто встречались разбойники и путешественнику требовался меч и готовность защищать свою жизнь. Но от Падуи пусть становился еще сложнее. На пароме нужно было переправиться через Бренту, однако обширный болотистый берег не давал пробраться дальше к Венеции. Плот устанавливали на тележку с колесами и тянули его при помощи грубой силы и системы блоков до дельты Венецианской лагуны, откуда он снова мог плыть в нужном направлении. Считается, что всё путешествие от Падуи до Венеции занимало от двенадцати до тридцати шести часов. Сейчас машина или поезд пройдет это расстояние за час. Биограф Ваза­ри Роберт Карден уверен, что и в конце девятнадцатого столетия дорога была не менее долгой. Его современник рассказывал, что потратил около трех дней, чтобы преодолеть тридцать пять километров! Бедные подмастерья добрались до Венецианской лагуны, но начался шторм, который настолько сбил их с курса, что когда наконец они доплыли до земли, это оказалась Истрия, расположенная с другой стороны Адриатического моря. Тем временем Ваза­ри всё больше раздражался с каждым днем ожидания, но отказывался браться за проект без помощи.

Всё же наконец его помощники приехали в Венецию, без сомнения уставшие. Автор книг о путешествиях елизаветинского времени, всего на поколение младше Ваза­ри, описывал то, что должно было предстать перед ними: «Самый величественный и прекрасный вид на воде, который открывался глазам смертных, этот вид наполняет меня восторгом и восхищением». Венеция и сегодня производит впечатление, но в XVI веке, когда она была одной из самых могущественных держав в Средиземноморье и самым богатым городом в Европе, она наверняка просто ошеломляла. Мы забываем, что многие дворцы Венеции изначально были позолочены и покрыты фресками снаружи. Из-за сырости почти ни одна из этих фресок не сохранилась до сегодняшнего дня, а какие-то рассыпались уже через поколение после своего создания. И всё же, когда в город приехали помощники Ваза­ри, эти фрески в великом множестве красовались на своих местах.

Среди помощников был Кристофано Герарди. Венецианский проект сыграл такую роль в его карьере и сделал его настолько успешным, что Ваза­ри даже посвящает ему «Жизнеописание». Для театральных декораций Кристофано сделал боль­шую часть работы с краской.

«…Он изобразил морских чудовищ так красиво и разнообразно, что все видевшие были поражены, как это он мог с этим справиться. В общем, во всей этой работе он проявил себя сверх всякого вероя­тия стоящим и весьма опытным живописцем, и в особенности в гротесках и листве. Покончив с убранством для празднества, Ваза­ри и Кристофано остались в Венеции еще на несколько месяцев, в течение которых они расписали великолепному мессеру Джованни Корнаро потолок, то есть плафон, одного из покоев девятью большими картинами маслом».

Человек, который организовал встречу Ваза­ри с аристократом Корнаро, был не кто иной, как Тициан. Благодаря Аретино эти двое по­знакомились и моментально стали друзьями. Джорджо всегда поддерживал связь с талантливым архитектором Вероны Микеле Санмикеле, а в Вене­ции — с Якопо Сансовино (еще одним другом Аретино и Тициа­на), который только что предложил Ваза­ри сделать три потолочные панели в церкви Санто-Спирито, расписав их маслом по холсту. Ваза­ри хорошо приняли в Венеции, друзей и заказов становилось всё больше, и он стал подумывать о том, не остаться ли в этом городе на годы, а не на месяцы. Но Кристофано Герарди вернул ему тосканское чувство благоразумия. Венецианцы, возможно, и великие колористы, заметил верный помощник, но в их картинах всегда есть один изъян: им не хватает понимания рисунка. «…Оставаться в Венеции не стоит, ибо там в рисунке не смыслят и местные живописцы им не пользуются, к тому же по вине живописцев там искусством вообще не умеют как следует заниматься, и что лучше воротиться в Рим, истинную школу благородных искусств, где талант ценится значительно выше, чем в Венеции».

Ваза­ри так написал в своей автобиографии: «И хотя я был перегружен попадавшими мне в руки заказами, я 16 августа 1542 года оттуда уехал и вернулся в Тоскану». Задача расписать три панели для свода Санто-Спирито перешла, таким образом, Тициану, который «нарисовал их прекрасно, c большой искусностью придумав изобразить фигуры так, как будто смотришь на них снизу (di sotto in su)».

Первой остановкой Ваза­ри был дом в Ареццо, где он расписал фресками потолок нового дома. На тему? На тему рисунка.

«Все искусства принадлежат рисунку или зависят от него. В цент­ре находится Слава, она восседает на глобусе мира и играет на золотой трубе, а другую, сделанную из огня, отбрасывает в сторону, потому что она полагается Клевете. И вокруг Славы собрались все искусства, у каждого из которых в руке свой ин­струмент. И посколь­ку у меня не было времени всё закончить, я оставил восемь овалов для восьми портретов выдающихся дея­телей Искусства».

Эта комната в Доме Ваза­ри сейчас называется Camera della Fama (Зал Славы). В любом случае Ваза­ри не собирался оставаться в Ареццо, ведь Биндо Альтовити ждал его в Риме. Они с радостью встретились снова, и встреча оказалась плодотворной:

«…я написал для него [мессера Биндо] на холсте маслом в натуральную величину Христа, которого снимают с креста и кладут на землю к ногам Богоматери, а в небе я изобразил Феба, заслоняющего лик солнца, и Диану, заслоняющую лик луны. А в пейзаже, затененном наступившим от этого мраком, видно, как трескаются каменные горы, колеблемые землетрясением, которое ознаменовало муки Спасителя, и как воскресаемые тела святых, каждое по-разному, восстают из гробов».

Недавно эта картина была обнаружена и в 2000 году продана на аукционе в Нью-Йорке за 547 тысяч долларов. В 2003–2004 годах публика могла увидеть ее в рамках экспозиции Бостонского музея Изабеллы Стюарт Гарднер, посвященной Биндо Альтовити и его меценатской дея­тельности. Поверхность картины повредилась и потерлась, и то, что раньше было светящимися пастельными тонами одеяния Богоматери и румяной кожей богов, выцвело и потускнело; темно-коричневый холст стал просвечивать сквозь слой краски. И всё же мы можем узнать в этой картине ту работу, которую осенью 1542 года Джорджо Ваза­ри преподнес Биндо Альтовити.

Как только картина была закончена, она тут же потрясла не только самого Альтовити, но и нескольких важных зрителей. Среди них был и старый друг Ваза­ри, писатель и художник, владелец виллы на озере Комо, где появился первый «музей», Паоло Джовио. «Когда картина эта была закончена, она своей грацией вроде как понравилась величайшему живописцу, скульптору и архитектору не только настоящего времени, но, пожалуй, и прошлого. Благодаря этой же картине я познакомился со светлейшим кардиналом Фарнезе». «Величайший скульптор, художник и архитектор» — конечно же, Микеланджело Буонарроти. Однако на этот титул были и другие претенденты.

Отправить

JohnJE

сайт визитка веб разработчика