Войти в систему
Войти с помощью соц. сетей:
К этому моменту вы уже поняли, что мне не стоило быть ни в чем уверенной. Но я оптимистка.
Дрю и Джада пошли в школу после безуспешной попытки выпросить у меня разрешение остаться дома и помочь с расстановкой.
— У вас будет полно времени, чтобы все разобрать. Идите поучитесь чему-нибудь, — сказала я им.
Хоуп бросила старший класс на семестр раньше, чтобы поработать помощницей исполнительного директора в фонде Клинтонов, и по счастливому стечению обстоятельств у нее была пара отгулов.
Мы с Романом валялись на двуспальном матрасе в его комнате. Нам нужно было немного полениться и поиграть, перед тем как серьезно взяться за коробки.
Наконец, я неохотно встала, чтобы проверить почту в телефоне на случай, если мне написали с работы. Я пропустила несколько дюжин звонков от мамы.
Я позвонила ей с неспокойным сердцем, думая, что что-то случилось с ее сестрой в Висконсине, которая ждала пересадки почки. Мама хотела сдать анализы, чтобы узнать, не может ли она стать донором.
Но вместо мамы мне ответил мой брат Джон. Он жил с ней большую часть его жизни, потому что из-за проблем со здоровьем не мог найти постоянную работу.
— Почему ты не отвечаешь на чертовы звонки? — спросил он раньше, чем я успела вставить хоть слово. — Мама заболела. Я думаю, что она умирает. Но она не едет в больницу. Я позвонил подруге, чтобы она ее забрала, но она сказала, что не может…
— Позвони 911. Немедленно! — сказала я. Я расплакалась, думая о том, почему я проигнорировала свои кошмары.
— Она не хочет. Она говорит не делать этого, — его голос дрожал. Он был напуган.
— Позвони им прямо сейчас, или я это сделаю. Скажи ей, что у нее нет выбора.
Он отключился, чтобы набрать 911, и затем перезвонил мне, сказав, что ей стало хуже.
Я оделась, закинула сумку с запасными вещами в машину и поехала. Мама жила в семидесяти милях к северу от меня. Я позвонила одной из ее сестер и рассказала, что происходит. Она перезвонила мне с новостями через двадцать минут, но брат больше не звонил.
Мне оставалось еще полчаса езды, когда позвонили с неизвестного номера.
— Это Кара? — спросил меня мужской голос. Незнакомец.
Я кивнула. Я не хотела с ним говорить. Я издавала странные звуки, понятия не имея, настоящие ли это слова.
— Это врач из отделения интенсивной терапии. Я занимался вашей мамой, когда она поступила. Мне очень жаль, мы сделали все что могли, но она не выкарабкалась.
— Нет, — застонала я сквозь слезы. — Постарайтесь! Вы можете что-то сделать? Хоть что-то?
— Где вы? С вами рядом кто-нибудь есть?
— Я веду машину. Я пытаюсь приехать. Я почти приехала. Пожалуйста.
Маме было пятьдесят девять. Я не знала более сильной женщины, более крепкой физически и эмоционально. Но то, что врачи приняли за пневмонию, оказалось кровяным сгустком в ее легком. Этого не должно было произойти. Она должна была видеть, как растут мои дети, и держать на руках своих правнуков. Она должна была остаться с нами в доме, который помогла нам построить. Она должна была рано выйти на пенсию и поехать по стране на поиски приключений, о которых она всегда мечтала.
Я держала ее тело и поцеловала ее на прощание. Я шептала или, может, кричала: «Я не знаю, что мне делать!»
А потом я поехала к ней домой, чувствуя себя слабой, как никогда в жизни.
Ничто не могло спасти меня от самой большой угрозы, которая передо мной вставала: ни большой дом, ни наши новые мускулы, ни даже мой старый, побитый жизнью револьвер «Карма».
Когда я проснулась утром, у меня была мама, а теперь у меня ее нет.
Мы закончили переезд и распаковку. Все встало на свои места. Я поселила своего брата Джона в десяти милях от меня, чтобы я могла за ним присматривать. Папа и Джон перестали общаться годы назад, так что я знала, что осталась с ним одна. Он не мог водить машину или работать. Он не мог экономить и планировать на будущее — даже на неделю вперед, — но он мог выполнять повседневные задачи. И он был частью семьи. Семья заботится о семье.
Потребовались месяцы работы, чтобы все рассортировать и расставить по местам. Чтобы продать мамин дом, мы отремонтировали и перепланировали его, а заодно и тот, куда въехал Джон. Мы проводили бесконечные выходные на четвереньках, устанавливая полы, крася стены и чиня сайдинг.
Мы так и не отпраздновали постройку поместья «Чернильница».
Но постепенно мы вжились в наши новые роли, и я обнаружила, что становится все больше дней, когда я могу вспоминать ее и не плакать. Мы свыклись с мыслью, что жизнь никогда не дает тебе то, чего ты от нее ждешь. Она всегда несправедлива.
Но все-таки праздник настал.
Мы не устроили вечеринку с танцами и не хлопали друг друга по плечам. Мы праздновали медленно, по мере того как привыкали к нашему новому самоощущению и понимали, что стали немного бесстрашнее.
Когда пришло лето и в моих садах пышно расцвели мамины цветы, я впервые подумала о Кэролин с тех пор, как умерла мама. Я все еще пыталась медитировать, когда вспоминала об этом, и Бенджамин обычно ждал меня, спокойный и тихий. Я думаю, он всегда будет там.
Я зашла в нашу мастерскую, установила лестницу и вытащила гвоздь — гвоздь Кэролин — из стены над дверью. Кривой кусок металла зазвенел, падая на бетонный пол.
Затем я пошла к моему дому — моему дому — с гвоздем, все еще теплым, крепко сжимая его в ладони.
Я открыла заднюю дверь и вошла. Дети наверху слушали музыку, разговаривали, жили.
На сундуке, который принадлежал моей прапрабабушке, лежала аккуратно обернутая антикварная фотография, которую папа привез мне той весной. Фотографию защищала круглая рама с пузырем стекла, а под стеклом была моя прабабушка в возрасте шести лет. Ее собственная бабушка стояла рядом с ней, улыбаясь мирно, как Бенджамин.
Но ее глаза! Я хорошо их знала. Это были глаза Кэролин.
Я вбила теплый гвоздь в стену в гостиной и повесила на него фотографию, а затем отошла на три шага, чтобы убедиться, что она висит прямо.
— Я никогда не была одна, — сказала я этим женщинам и всем остальным, кто выжил до меня.
Дети с грохотом сбежали вниз по лестнице, и я улыбнулась им через плечо. У нас, как и у всех прочих, впереди были тяжелые дни, но нас ждало больше хороших дней, чем плохих, больше улыбок, чем слез.
И мы никогда не будем одиноки.
Спустя шесть месяцев после маминой смерти я начала жалеть себя, думая о том, стоили ли того месяцы изнурительной работы. А что, если бы дети и я могли вернуть себе пропущенные свидания, друзей, фильмы и бесконечные часы сна, которые мы отдали поместью «Чернильница», что, если бы мы могли забрать все это обратно и купить маленький домик с парой двухэтажных кроватей, не было бы нам лучше — или, по крайней мере, точно так же?
Что, если бы я могла развернуть время вспять и провести эти часы с мамой?
Однажды в среду после уроков Джада и Дрю вместе разоряли кладовку, а я сидела в библиотеке. У Джады были проблемы с противными девчонками в средней школе, Дрю вполуха слушал ее жалобы и вполдуши давал посредственные советы
Затем Джада сказала что-то, что привлекло полное внимание ее брата. Она сказала:
— Я не могу.
— Что значит — ты не можешь? — сказал Дрю, и он был таким злым, каким я не видела его месяцами. — Джада, ты построила собственный чертов дом. Ты можешь все что угодно.
Если они говорили о чем-то еще, я этого не слышала, потому что я только что получила ответ на вопрос, который преследовал меня.
Да, дело того стоило.
Да, нам стало лучше.
Да, мы своего добились.
Мои дети узнали, что небольшая капля бесстрашия меняет все. И каждый раз, когда кто-то из них позволял теням прежней жизни подкрасться к себе, они напоминали друг другу о произошедшем.
Ты построила собственный чертов дом. Ты можешь все что угодно.
Пока я работала над первым черновиком этой книги, я снова вспомнила, что такое страх. Адам не нашел нас в поместье «Чернильница», но я беспокоилась о том, что случится со мной и детьми, если книга освежит его память. На самом деле на протяжении пяти лет я несколько раз начинала и бросала писать книгу из-за страха. Пока я работала над окончательным вариантом и думала о том, как я смогу пережить новый контакт с ним, Адам припарковался возле кафе и зарезал себя ножом. Мы уже несколько лет как ничего о нем не слышали. Это был ужасный конец трагической, мучительной жизни. И только тогда я поняла, как часто в обычные дни я ощущала страх и оглядывалась через плечо.
Иногда люди учатся на своих ошибках. Они меняются. Мэтт отчасти начал понимать вред, который он нам причинил. Он учился. Он вырос. Он стал лучше, и мы больше его не боимся.
Мой отец продолжает собирать необычные предметы и искать для них новые способы применения. Он приезжает каждый год, чтобы поработать над моей газонокосилкой, и по степени сложности довел ее до состояния удивительных конструкций Руба Голдберга. Он все еще привозит индейку и сыр, но начал добавлять к ним невероятные объемы ревеня.
Хоуп стала лучшей выпускницей в классе и получила впечатляющую стипендию. К девятнадцати годам она поработала интерном у бывшего президента США и четырнадцати конгрессменов. Теперь ей принадлежит собственное консалтинговое агентство, которое специализируется на мероприятиях, маркетинге и онлайн-бизнесе.
Дрю расправил крылья на Аляске, где он успел получить диплом в промежутках между катанием на сноуборде и занятиями альпинизмом. Затем он переехал в Денвер и стал управлять мастерской по ремонту электроники. Теперь он работает в технологической индустрии, и, конечно, его приключения продолжаются.
Джада поработала волонтером на ферме, обходящейся без подключения к государственной электросети, и набралась опыта, чтобы однажды создать собственное энергетически независимое хозяйство. Сейчас она разрабатывает личные планы физических тренировок для людей с ограниченными возможностями, которым спортивная индустрия мало что готова предложить.
Роман стал звездой начальных классов, и у него определенно есть собственный стиль. Он ведет YouTube-канал, выпускает линию футболок, и у него бизнес-план, как стать звездой среди геймеров на YouTube. Он вносит большой вклад в семейное дело, и мы все подозреваем, что однажды станем работать под его началом.
Я пишу в моей библиотеке. Из окон видна часть моего сада, который я заполнила любимыми цветами мамы. Какие-то из них принадлежали еще ее родителям. Я сражаюсь с газонокосилкой, но в целом наслаждаюсь, ухаживая за нашим участком и разбираясь с повседневными домашними проблемами. Я никогда не устаю поражаться тому, чего мы добились.
Наши вечера и просмотры фильмов часто прерываются обсуждениями бизнеса и разгоряченными спорами. Но чаще всего мы много смеемся.
Не то чтобы мы больше ничего не боялись — правильнее сказать, что мы больше не боимся провалов.
Что случится в худшем случае? Мы с этим справимся.
Люди часто пишут нам о том, как много должна значить для нас «Чернильница» и что, наверное, мы никогда ее не продадим. Но вот, пожалуй, самое важное, что мы поняли за тот трудный год: эта история — наша история — была не о доме.
Войти с помощью соц. сетей: