Войти в систему
Войти с помощью соц. сетей:
Я знала, что будет сложно заставить Адама съехать и оформить наш развод, но я не представляла, как часто он будет забывать, что все это произошло. Каждый вечер я по два раза проверяла окна и замки, и каждое утро мы с Херши удостоверялись, что всё на своих местах. Мы обходили дом дозором, и ее плечо прижималось к моему бедру. Сначала мы шли по внутреннему, а потом по наружному периметру. Я не знала точно, что мы ищем и что нам делать, если мы что-то найдем, но над нашим миром нависла нелогичная, непредсказуемая тень безумия, и эти процедуры давали мне иллюзию контроля, в которой я нуждалась.
Я была сверхбдительна, сверхподозрительна. И одновременно я ласково улыбалась, чтобы Хоуп и Дрю могли не оглядываясь уходить в школу, а маленькая Джада не висела постоянно на мне.
Невозможно следить за каждым шагом, невозможно быть начеку каждую секунду. Так что я то и дело отвлекалась. Большую часть времени все было в порядке. Большую часть времени я могла выносить мусор, не встречая призраков. Большую часть времени промахи были не важны. Пока не становились важны.
— Ты в порядке? — его голос был низким, мягким и близким. Слишком близким.
Он вскрыл мое горло, как ключ.
— Ахрахам! Текрип! — сказала я. И если бы у меня была минута, чтобы подумать, уверена, я бы сумела перевести эти древние слова на современный английский. Но у меня не было минуты. Все мои минуты вполне могли закончиться посередине моей длинной подъездной дорожки. Адам стоял в одном шаге от гравия, там, где его шаги было не слышно. Густые заросли одуванчиков сгибались под его правым ботинком, задыхаясь. Любимый сорный цветок Джады.
Я посмотрела на дом. За дверью ждала «Карма», готовая меня защитить. Но она не вышла со мной сегодня, и я не могла обогнать Адама, разве что только в те дни, когда его челюсть свисала на грудь и из нее капала слюна. Но не сейчас, когда ему хватало сил топтать одуванчики, не сейчас, когда он бросил принимать таблетки.
— Ты в порядке, Кара? — повторил он. Это был прежний Адам, тот, кого я так любила когда-то. Такой обаятельный, что мои колени подгибались не только от ужаса, и я злилась от того, что до сих пор так на него реагирую. Здесь, при звездном свете, было невозможно поверить, что это тот же мужчина, который ранил меня, который пугал меня.
— Я в порядке, — сказала я осторожно, чтобы не выглядеть слишком довольной. Потому что он не хотел, чтобы я чувствовала себя так, как я чувствовала себя на самом деле — счастливой, свободной, способной построить собственную жизнь. Мы были разведены несколько лет. Он бы хотел, чтобы я страдала из-за его ухода.
— А дети в порядке? Ты очень хорошо выглядишь. Ты всегда была красивой.
— Дети в порядке. Заняты уроками, занятия скоро кончатся.
— Тебе не стоит выходить без лифчика, — он расправил плечи, грудь колесом. Я знала, что будет дальше: он начнет тыкать меня пальцем в грудину, чтобы донести свою мысль.
— Я просто выношу мусор. И тут темно. Дети забыли вынести. Ну, ты же их знаешь. Забыли, как обычно, — я скрестила руки на груди. Я накинула после душа тонкую футболку для сна, обычно я не надевала ее на улицу. Но я же не обязана ничего объяснять. Это не твое дело. Больше не твое. Тебе тут не рады. Уходи!
Вместо того чтобы развивать свою мысль, он провел пальцами по своим глазам и потрогал переносицу.
— Ты слышала, что сказал доктор Кристи? Что у меня шизофрения? — искренний всхлип прервал его слова. — Мне так жаль, Кара. Я не знал. Мне жаль.
Буквально секунду мне хотелось сказать ему, что он не виноват, что мне тоже жаль. Он выглядел таким слабым, таким хрупким и потерянным, что я захотела обнять его. Но даже в тот момент я не хотела пускать его обратно. Я жалела его, но я не была дурой. Это был жестокий удар судьбы. Ужасная трагедия. Но я все равно не хотела его принимать.
— Мне тоже жаль, — прошептала я. — Доктор Кристи говорит, что есть лекарства, которые…
— Вот потому они это и сделали, — его голос был низким, слова звучали так глухо, что я с трудом их разбирала. — Они сделали это с моим мозгом. Вставили имплант, или направили луч, или черт их знает что. Они сделали это, потому что хотели, чтобы я принимал лекарства, которые все убивают. Ты понимаешь? Они убивают все внутри меня. Они знают, как важны мои идеи, поэтому они хотят получить их, а мне не платить. Они знают, что мои идеи могут все изменить. Все. Мне просто нужно их записать. Но когда я принимаю их чертовы таблетки, у меня ничего не получается. Все расплывается. Все умирает. Но я все равно напишу. Я справлюсь и позабочусь о тебе и детях. Я могу о тебе позаботиться. Ты ведь это знаешь, правда? Ты знаешь, что я могу.
Когда-то давно я вместе с ним путешествовала по дороге к безумию, веря в его рассказы, пока они не стали настолько фантастическими, что я начала все понимать. И даже тогда я еще пыталась отделить факты от выдумки, и какие-то истории казались мне правдоподобными. В тот день, когда ему поставили диагноз, я даже ненадолго задумалась: а вдруг это все притворство, вдруг он симулировал болезнь, чтобы спасти нас от реальных злодеев, которые охотились за идеями в его гениальном мозгу? Мне хотелось в это поверить, потому что это было бы куда красивее, чем отвратительная правда, куда веселее, чем печальная реальность шизофрении. Но теперь я смотрела на него и не сомневалась, что он болен. Он редко говорил со мной так откровенно. Он часто говорил что-то странное, но все-таки убедительное, достаточно разумное, чтобы я могла в это поверить. Приступ жалости был так силен, что я прижала руки к животу и сглотнула. Я сделала шаг вперед, к дому. Мне нужно было выпить воды, чтобы успокоиться и заглушить чувство вины. Может, он знал об этом и хотел остановить меня, а может, подумал, что я иду к нему.
Он сделал три шага, обходя меня и преграждая мне путь. Одуванчики, на которых он стоял, расправились. Они, наконец, могли дышать. Но я не могла. Я замерла. Я чувствовала его горячее дыхание на моем лице. Пусть он и не трогал меня, я ощущала исходившее от него тепло. Его глаза были ясными и полными силы, которая обычно топила сердца, но в моем сердце разгорался огонь.
— Дети сделали уроки? Я тебя убью, — он произнес это так буднично, словно рассказывал, что у него было на обед. — Я знаю, у них все в порядке. Они умные.
Он, возможно, сказал еще что-то, но я слышала только биение своего сердца, собственный крик, который казался мне реальным, хотя так и остался в моем горле. Я посмотрела на ноги, надеясь увидеть на земле камень, который идеально лег бы мне в руку, а потом идеально впечатался бы ему в висок. Пробить ему голову. Покончить со всем этим.
— Что не так? Я позабочусь о тебе. Я могу позаботиться о моей жене, — он сделал шаг назад, подняв руки к плечам, словно говоря: «Ясно».
— Ты меня пугаешь, — крикнула я, но на самом деле прошептала со всхлипом.
Его челюсть отвисла, напомнив мне на долю секунды, как он выглядел в больничной палате, когда его ноги были слишком тяжелыми, чтобы оторвать их от плитки. Он был не только удивлен, но и ранен, он настолько не осознавал, что говорит, что я отвернулась, пытаясь понять, не могла ли я ослышаться. Нет.
— Я убью тебя.
Ясно как день. Четко как ночь.
— Я иду домой. Дети… Я слишком задержалась, — я сглотнула, ненавидя себя за привычные отговорки, за то, что я взвешивала каждое слово прежде, чем предложить его как искупительную жертву.
— Я не хотел тебя напугать. Мне очень жаль, правда, жаль. Ты же знаешь, что я имею в виду.
Я начала отступать, хотя знала, что должна остаться и сказать что-то еще, разрядить обстановку. Бегство могло вывести его из себя. Я помахала рукой над головой, размахивая ей так энергично, словно отгоняла стаю мошкары. Но я не оборачивалась, не могла обернуться, пусть я была наполовину убеждена, что он следовал за мной, вытаптывая дорожку, давя одуванчики на своем пути.
Рядом со мной появилась Херши, материализовавшаяся, как призрак. Я подумала, где она пряталась, пока я стояла под безумным ливнем его слов. Я не винила ее за исчезновение, это решение было самым умным. Возможно, она бы прибежала, чтобы защитить меня, если бы он схватил меня за горло, а возможно, она бы даже тогда не смогла преодолеть страх.
— Умница, — выдохнула я. — Рядом. Я не дам ему тебя обидеть, — я похлопала по бедру и тихо щелкнула языком.
Дверь гаража еще никогда не открывалась так долго. Я представила, что он подкатывается под нее, как Индиана Джонс — с кривой ухмылочкой, придерживая рукой воображаемую шляпу.
Когда я зашла в гостиную, я думала, что дети будут прижиматься к окнам в ужасе от того, что могло произойти. Но первый этаж был пуст, и я услышала удары об пол над моей головой в комнате Джады. Это означало, что она прыгает с кровати на свое мягкое лиловое кресло-подушку. Маленькие белые шарики набивки разлетаются из-под застежки, словно снег.
Я побежала к шкафу, Херши держалась рядом. Мой «Смит и Вессон», простецкий, не розовый и не из современного материала, лежал на верхней полке. Мне пришлось подтянуться за полку для свитеров, а затем порыться за парой пыльных туфель на шпильках, чтобы достать револьвер. Мои руки были тверды, когда я вставила патроны в каморы и защелкнула барабан.
К бою готов. Фраза из очередной папиной истории о службе в почетном карауле в Вашингтоне. Я подняла револьвер, вспомнив, что именно он много лет назад рассказывал мне о том, как целиться и стрелять.
И тогда моя рука начала дрожать, и вместе с ней тряслась «Карма», словно коробка для жарки попкорна. Не круто. Совсем не круто, ведь мне нужно принять непростое решение и у меня нет времени для переживаний. Я закрыла глаза и сделала глубокий вдох. Револьвер был холодным и тяжелым. Я купила его думая, что смогу застрелить любого, кто пугает моих детей. Даже Адама.
Но Адам был не кем угодно, и я понимала причины, по которым он явился, пусть они мне и не нравились. Я могла представить, как стреляю в человека, который разложил ножи по моей кровати или мучал мою собаку, но он не был этим человеком постоянно. Иногда он был прежним Адамом. Тем, с которым мы вместе мечтали о пляжах и горных шале или о том, чтобы состариться вместе.
Как я могла поверить, что тот же человек сейчас посмотрел мне прямо в глаза и сказал, что собирается меня убить?
Я положила «Карму» обратно на верхнюю полку, не разряжая ее. Отдыхай, детка.
Дети не заметили, что меня не было. Мы проделали вечерние ритуалы, и дети заснули прежде, чем я поняла, что меня больше всего испугало в сегодняшнем происшествии.
Дело было не в человеке и не в словах, а скорее в том, кем я стала из-за них. Дети даже не подозревали, что я выходила наружу. Но я знала об этом, я знала и о многом другом. Я знала о больших страшных вещах. Я планировала способы убить человека, если он подойдет слишком близко еще раз. Я врала о том, как мы счастливы, и о том, что мы в безопасности, и подкрепляла свои слова фальшивой улыбкой. Я притворялась, что я сильна, а на самом деле чувствовала себя маленькой и жалкой.
Конечно, я лгала, чтобы защитить детей — и от мыслей о безумном человеке, и от страха, который принесло бы им знание. Но опять-таки, если они его не боялись, они рисковали подпустить его слишком близко. Я в какой-то момент окончательно запуталась. Мне начало казаться, что никакой безопасности вообще не существует. Нам нигде не спрятаться.
Это убедительный повод стать лгуньей, сказала я себе той ночью, пока тени поднимались вокруг моей кровати и рамы смыкались вокруг оконных стекол, которые было не сложнее расколоть вдребезги, чем мою отвагу.
Войти с помощью соц. сетей: