Книга: Кишот
Назад: Глава девятая Неприятность на озере Капоте и последовавшие за ней Нарушения Реальности
Дальше: Глава одиннадцатая Доктор Смайл встречается с мистером Тайером, а Дедушка возникает из Прошлого, чтобы разрушить Настоящее
Глава десятая,
в которой наши герои проходят Вторую Долину, Санчо тоже встречает Любовь, а затем, в Третьей Долине, они выходят за пределы Знания как такового
– В Долине Любви, – сообщил Кишот, – у странника одна цель – познать Любовь как таковую, не мелкую, пусть часто и прекрасную, любовь между мужчиной и женщиной, мужчиной и мужчиной, женщиной и женщиной или какие там еще более продвинутые комбинации вы предпочитаете, я включаю в эту категорию и свою предначертанную судьбой, непреодолимую любовь к Возлюбленной, которой скоро предстоит осуществиться; не восхитительно благородную любовь между отцом и сыном, хотя я не перестаю благодарить судьбу за то, что она пришла в мою жизнь; не любовь к своей стране, и даже не любовь к Богу или богам тех, кто имеет к этому склонность, я говорю о Любви как таковой, о невероятном по своей сути, чистоте и силе явлении, любви, лишенной конкретного объекта, о сердце сердца сердец, эпицентре бури, силе, управляющей поступками людей и даже животных, а значит, и самой жизнью. Наша цель – разрушить внутренние преграды, которые не дают нам отдать себя во власть великой универсальной Любви. Достижение такой цели требует от нас полного и окончательного отказа от такого понятия, как “причина”, ибо у любви нет и не может быть причин, она выше и больше любой из них, любовь возникает без всяких разумных предпосылок и живет в нас, несмотря ни на что.
Тем утром они были в забегаловке “У Билла – лучшие завтраки в Талсе”. Кишот заказал себе зеленые яйца с ветчиной, Санчо расправлялся с большой тарелкой мексиканских уэвос ранчерос. Несмотря на то что немолодой человек и его сын или даже внук, поедающие в час завтрака немудрящие утренние блюда, выглядели весьма заурядно, Кишот и Санчо оказались предметом пристального внимания. Почувствовав это, Санчо подумал, что постоянно тыкая в них пальцем, белая женщина наложила на них своего рода каинову печать, и подозрительность и тревога будут везде преследовать их.
До этого момента своей короткой жизни Санчо никогда не думал о себе как о “Другом”, о том, кого можно осуждать просто за то, каков он есть. Разумеется, на самом деле он был совершенно Другим, сверхъестественным существом, пришедшим из ниоткуда благодаря желанию Кишота и милости Космоса, он был Другим настолько, насколько это возможно, но не был при этом тем Другим, неприязнь к которому испытывали эти люди, Другим, на которого указывал карающий перст белой женщины. Санчо старался представлять, что он обычный человек, парень в клетчатой рубашке, синих джинсах и грубых ботинках, чувак, которому нравятся Джастин Тимберлейк, Бон Джови, Джон Мелленкамп и Вилли Нельсон. Ему одинаково не нравились хип-хоп и панджабские мелодии бхангра, ситарная музыка и блюз. Ему нравилась Лана Дель Рей. Он в первый раз ощутил, что его “другая” кожа может таить в себе смертельную опасность.
– Говори тише, – попросил он Кишота. – Кто угодно может нас услышать.
Всякий раз, когда Кишот в соответствующей манере занимался догматическими рассуждениями, он, неизвестно почему, начинал говорить так же громко, как оратор с трибуны, о чем, к счастью, не знал. В забегаловке было немноголюдно, но все, имеющие глаза, устремили на него свои взгляды, все, имеющие уши, были вынуждены услышать, все, имеющие рты, в этот момент не занятые пережевыванием пищи, проговорили что-то почти неслышно, а все, имеющие лбы, собрали их в едва заметные, но весьма выразительные складки.
– Да услышь ты меня, – быстро шептал Санчо, – доедай и валим отсюда! Все смотрят на нас как на призраков; я не говорю, что мы невидимые, но мы вселяем в них ужас. Мы призраки, которых они хотят изгнать. Из-за того, что мы здесь, им кажется, они не в кафешке, а в фильме ужасов. Посмотри им в глаза и увидишь. Где этот Билл Мюррей, когда он нам нужен, вот что они думают. Нам, видимо, лучше убраться из этих красных штатов, понимаешь меня? Какой тут ближайший синий штат? Может, поедем туда?
В определенные моменты жизни Кишоту казалось, что это сон, и он переставал понимать. В буквальном смысле вымышленный Санчо в такие моменты чувствовал, словно он сам был реальным человеком, а Кишот – плодом чьего-то воображения.
– В Европе, – безрассудно изрек Кишот в ответ, – цвета и политические предпочтения соотносятся ровно наоборот, синий считается цветом консерваторов, реакционеров и капиталистов, тогда как красный – цвет коммунизма, социализма, демократического социализма и либеральной демократии. Порой я задаю себе вопрос: каким цветом обозначить любовь? Его сложно найти, так как все цвета заняты: шафрановый – цвет индуистского национализма, зеленый – ислама, хотя в паре мусульманских стран цветом ислама считают красный, черный – цвет мусульманского фундаментализма. Розовый ассоциируется нынче с женским движением, а радуга – предмет гордости гей-сообщества. Белый, по-моему, вообще не цвет, разве что в расовом контексте. Тогда, возможно, коричневый. Коричневый, как наша кожа. Должно быть, цвет любви – коричневый.
По мере его речи обстановка в забегаловке накалялась. Складки на лбах становились глубже, глаза начинали сверкать, уши пылать, а кулаки, как отметил Санчо, сжиматься.
– Да заткнись уже, – прошипел он Кишоту, – пока нас тут из-за тебя не убили.
Кишот взволнованно вскочил и широко развел руки.
– Я отрекаюсь от всех возможных причин, – прокричал он, – и открываю себя любви!
К ним уже спешил похожий на приземистый кубик человек внушительных размеров. На нем был кожаный жилет, надетый прямо на голое тело, без рубашки, а на его покрытой седеющей растительностью груди красовался медальон с выгравированным на нем названием забегаловки.
– Я Билли, – представился он. – Чтоб максимум через шестьдесят секунд вас обоих тут не было, иначе один из этих славных парней может достать из кобуры один из пистолетов и использовать его по назначению, а это может плохо сказаться на декоре моего заведения.
Изумленный Кишот кинулся к Билли:
– Они хотят стрелять в нас, потому что я призывал к торжеству универсальной любви?
Санчо тащил Кишота за руку, пытаясь буквально выпихнуть на улицу.
– Я никому не позволю в своем заведении говорить о коммунизме и исламе. Вам повезло, что я лично вас не пристрелил! – напутствовал их Билли.
– Пошли на хрен отсюда, – вторил ему один из ртов, не занятых – или почти не занятых – в этот момент пережевыванием пищи. – Похоже, кто-то так долго втирал в ваши рожи дерьмо, что вы и отмыться-то не можете.
– Пошли на хрен отсюда, – поддержал его еще один рот, – валите из моей страны обратно в свою пустыню. Сидите дальше в своих засранных ненавидящих Америку жопах! Мы прикончим вас всех!
– Пошли на хрен отсюда, – произнес третий рот, связанный с ушами, которые частично услышали Кишота. – Не смей, ублюдок, говорить о любви, ты же сочишься ненавистью.
– Пошли на хрен отсюда, – последний рот явно принадлежал родственнику белой женщины с озера Капоте. – И где, кстати, ваши бороды и тюрбаны?
Когда они ушли уже достаточно далеко и остановились на одной из соседних улочек, потрясенный Кишот прервал молчание:
– Я не заплатил по счету.
Санчо, поддерживавший и направлявший его, точно ребенка или слепца, ответил:
– Думаю, это можно считать завтраком за счет заведения.
Проехав сто девяносто миль на север, наши герои прибыли в городок с говорящим название Бьютифул, т. е. “Прекрасный”, штат Канзас (население 135473 чел)> который, по оценкам канала CNN и журнала “Мани”, занимал двенадцатое место в США по качеству жизни. В южной части города, вдоль 151-й улицы в магазинах сети “Рей-Нард” располагалось сразу три кафе популярной сети “Пауэрс”. Кишот не планировал останавливаться в этом городке. Покинув Талсу, он собирался ехать по 169-му шоссе на север до города Лоуренс, Канзас (население 95 358 чел.), считающегося анклавом либерализма внутри консервативного штата, где у него был забронирован номер с двумя кроватями в недорогом “Мотеле № 6”. Однако после случившегося в Талсе Кишот, несмотря на громогласные просьбы Санчо снизить скорость, ехал быстро, гнал как бешеный, и к Бьютифулу они оба подъехали усталые, голодные и нуждающиеся в посещении туалета. Они зарулили на парковку перед “Пауэрсом” как раз к началу трансляции бейсбольного матча. Кафе, запруженное доброжелательно настроенными бейсбольными болельщиками, выглядело гостеприимно.
– Смотри, – сообщил Кишоту Санчо, – темнокожие.
В баре сидели двое выходцев из Южной Азии, они явно чувствовали себя прекрасно и были увлечены беседой. Кишот и Санчо воспользовались туалетом и заказали себе небольшой перекус. Они помахали рукой двум индийцам, и те заулыбались и закивали в ответ.
– Салам алейкум, – через весь зал приветствовал их Кишот.
– Намаскар, – отозвались индийцы.
Кишот предпочел более не докучать им. Через некоторое время на индийцев стал кричать какой-то набравшийся посетитель бара, настроенный куда как менее душевно; он называл их “гребаными иранцами” и “террористами”, интересовался, на законных ли основаниях они находятся в США, вопил: “Валите из моей страны!” С тех пор как Кишот и Санчо выслушивали подобные крики в собственный адрес, не прошло и двенадцати часов, поэтому они, к своему стыду, предпочли затаиться в углу. Пьяного выдворили за пределы заведения, и все вздохнули с облегчением. Не успели Кишот и Санчо закончить трапезу, как пьяница вернулся с ружьем и в упор расстрелял обоих индийцев и попытавшегося помочь им белого мужчину. Кишот и Санчо не пострадали, но долго не могли подняться, унять дрожь, прийти в себя и продолжить путь.
Тем же вечером, когда они наконец спокойно заселились в мотель в Лоуренсе, то из выпуска телевизионных новостей узнали, что один из индийцев умер на месте, а двое других мужчин выжили, хоть и получили серьезные ранения, а нападавший был задержан в сорока милях от Бьютифула, в округе Картер, Миссури (население 8844 чел.), где набирался в баре. С тех пор как полтора года назад умер его отец, он сильно пил. Нападавший работал мойщиком посуды в местной пиццерии – настоящее падение для ветерана ВМФ, некогда работавшего авиадиспетчером. Кишот смотрел новости, не понимая, он ушел в себя и от шока испытывал лишь немое отупение. Единственным фактом, вызвавшим у него хоть какую-то реакцию, стало сообщение о том, что погибший работал в крупной международной компании “Грин”, чей головной офис располагался в Бьютифуле.
– “Грин”. Мы используем их GPS. – Кишот внезапно вскочил на ноги. – Мы пользуемся GPS компании “Грин”.
Казалось, что это совпадение заставило его ощутить утрату гораздо сильнее, чем общее с погибшим этническое происхождение или кадры, на которых его жена горько вопрошала с экрана: “Есть ли нам здесь место?”
Санчо – Санчо, который несколько часов не мог унять дрожь и едва сдерживал слезы – заставил Кишота услышать ее вопрос.
– Что ты об этом думаешь? Есть для нас место в этой Америке?
– Мы вошли в третью долину, – услышал он в ответ, – это Долина Знания, вошедшим в нее надлежит осознать тщету всех земных знаний и отказаться от них.
– Видимо, существует какое-то иное знание, которое поможет нам в этом?
– Лишь знание нашей цели, только Возлюбленная сможет спасти нас, – изрек Кишот.
Всякий раз, когда Кишот говорил что-нибудь в таком духе, Санчо видел, что старик совсем ку-ку, и понимал, что достичь своей цели, окончательного очеловечивания, сумеет лишь, став на путь, отличный от пути своего странного прародителя. Кишот слишком запутался в нездоровой логике своей вселенной вышедших из употребления слов, мистических размышлений и телевизионной зависимости, чтобы вести себя разумно или хотя бы понимать, что на самом деле происходит в окружающем его реальном мире. Даже его невероятная возлюбленная, мисс Салма Р., на данном этапе была лишь порождением слов, идей и телевизионных картинок; она не была для Кишота реальна в том смысле, как он понимал реальное, – фантазия, в которую он страстно уверовал, она оставалась для него на самом деле недостижимой, не важно, с какой силой он был одержим ею. Если ты полностью отказался от веры/неверия, причин, знаний, ты почти потерял и связь с реальным миром, размышлял Санчо. Кто знает, какое новое безумие ждет их в следующих “четырех долинах”? Санчо уже не в первый раз размышлял, как можно было бы соскочить и начать крутиться самому. Он может, конечно, просто выйти на улицу, поднять руку с оттопыренным пальцем, поймать попутку и соглашаться на все, что предложит ему судьба в части работы и, если повезет, девушек. Увы, едва дело доходило до мелочей, план демонстрировал свою полную несостоятельность. Санчо был существом, преодолевшим грань и из воображаемого ставшим реальным, и не имел никакого правового статуса. Без (а) водительского удостоверения ты едва ли уедешь далеко. Без (б) банковского счета с привязанной к нему пластиковой картой аналогично. К тому же без (а) ты никогда не получишь (б), а получить (а) с учетом того, что он ни разу в жизни не сидел за рулем автомобиля, весьма проблематично. Насколько Санчо мог видеть, существовало всего две возможности: (а) жить вне закона и (б) ждать чуда. Из них вариант (б) выглядел гораздо более вероятным. В конце концов, он сам был настоящим чудом. Быть может, у него все еще есть доступ к сфере чудесного.
Санчо вышел из номера, оставив Кишота смотреть “Проект Подиум”, и направился в самый темный угол гостиничной парковки. Здесь, встав между небольшим пикапом (это был синий “хонда ринжилайн спорт AWD”, если кому интересно) и старенькой красной “хендай элантра”, он раскинул руки, закрыл глаза и воззвал к самой сути сверхъестественного.
– Грилло Парланте, – позвал он.
– Итак, в конце концов он осознал, что ему нужен друг, – из-под капота “элантры” раздался голос. – Cosa vuoi, paisan? Ты желаешь попросить у меня чего-то?
– Так у меня есть желания? А сколько? Три?
– Все работает иначе, – сообщил ему сверчок, – вот так: ты просишь у меня то, что ты хочешь, а там посмотрим, e poi, vedremo. Посмотрим, что с этим можно сделать. Есть ограничения.
– Итак, – Санчо глубоко вздохнул, – водительские права, банковский счет, пластиковая карта, чтобы пользоваться банкоматами, и деньги на счете.
– Подвластная магии банковская деятельность сводится к мошенничеству в особо крупных размерах, grande frode, – сообщил сверчок. – Миллионеры, крупные политики, мафиози. Не твой уровень. Таким, как ты, предписаны наличные и жесткая экономия.
– Очень жаль, – расстроился Санчо, – а есть кто-то более могущественный, чем ты? Может, мне с ним поговорить? С Голубой феей, к примеру?
– Голубая фея – просто сказка, è una favola, – заверил сверчок, – по крайней мере на твоем уровне. Даже не думай о ней. Тебе также следует воздерживаться от грубости.
– Короче, ясно. Я в полной заднице! – подытожил Санчо.
– В какой заднице? – рассердился сверчок. – Почему в заднице? Ты неблагодарный, si. Невоспитанный к тому же. Ну и бедный, само собой. Но до задницы тебе далеко. Загляни в свой бумажник.
– У меня нет бумажника.
– Проверь в кармане брюк. Или ты найдешь там бумажник, или я просто кусок дерьма!
В кармане что-то было. Изумленный Санчо извлек оттуда дешевый бумажник из коричневой кожи, внутри которого обнаружилось десять новеньких двадцатидолларовых банкнот.
– Двести долларов – возможный максимум, – пояснил сверчок, – определенный для тебя.
На данном этапе двести долларов казались Санчо настоящим богатством. Однако его одолевали сомнения.
– Это какой-то трюк? – уточнил он. – Деньги исчезнут, когда все закончится?
Сверчок предпочел не заметить этот мелочный выпад.
– В бумажнике есть еще что-нибудь? – поинтересовался он и снова полез внутрь.
В бумажнике лежала идентификационная карта гражданина США с фотографией Санчо и его подписью, вернее, тем, как он сам написал бы свое имя, если бы ему до сих пор представился хоть один случай где-либо поставить свою подпись.
– Штат Нью-Йорк, – в голосе сверчка сквозила гордость. – Non è facile. Не что попало, Нью-Йорк!
– Спасибо! – Санчо и вправду переполняла благодарность.
– Водительские права – невозможно, даже волшебству не под силу сделать из тебя приличного водителя. Идентификационной карты в качестве документа тебе хватит. Сейчас ты полностью свободен, – заявил сверчок, – а чтобы стать человеком, тебе нужна по крайней мере la possibility di liberta, возможность быть свободным. Тебе предписаны наличные и строгая экономия, как я уже говорил. Это так, но у тебя есть десять Джексонов и удостоверяющий личность документ. Отличный старт! Так что банковский счет ты сможешь открыть и без всяких там волшебных штучек!
Санчо недоверчиво мотал головой.
– Вопрос в том, – продолжал сверчок, – что ты собираешься делать, получив свободу? Куда отправишься?
– В дальней перспективе пока не знаю, – признался Санчо, – но в ближайшей – прямо сейчас – я бы хотел навестить кое-кого.
Санчо перед дверью скромного дома в Бьютифуле, двухэтажного кремового здания с английским приветствием "Welcome”, написанным белым на красной гравиевой дорожке небольшой лужайки перед входом; чуть выше нарисован священный слог “Ом ”. Звонка нет. Санчо берет латунный дверной молоток и ударяет в дверь, он стучит дважды. Спустя некоторое время дверь открывает молодая женщина чуть за двадцать. Санчо мгновенно понимает, что случилось нечто невозможное: эта незнакомка – его идеальная женщина, девушка его мечты, что судьба-карма-кисмат привела его сюда за тем, чтобы он встретил свою истинную любовь; в тот же миг к нему приходит и трагическое осознание, что мечта – всего лишь мечта, карма не дает никаких гарантий, и эта девушка, имени которой он не знает, никогда не будет его. Ни разу за тысячу жизней. Санчо густо краснеет и не может вымолвить ни слова.
– Слушаю? – произносит его возлюбленная.
Он прочищает горло и спрашивает полным безнадежного обожания голосом:
– Могу я увидеть госпожу К., хозяйку дома?
– Кто вы такой. Зачем вы здесь. Лучшего времени для визитов не нашли. У всей нашей общины горе. Вы журналист.
– Нет, не журналист. Но она задала вопрос по телевизору, и мне нужно узнать ее ответ на него. Она спросила, есть ли нам здесь место. Мне нужно знать, что она об этом думает.
– Я знаю, что вам нужно. Вы пришли ее обворовать. Вы хотите украсть у нее его смерть и ее боль и сделать их своими. Уходите и получайте свою боль и свою смерть. Эти – не ваши.
– Я был там. Был в баре.
– В баре было полно людей. Никто этого не предотвратил. Мы не собираемся утешать вас в связи с его смертью. Если у вас есть какие-то доказательства, обратитесь в полицию.
– Вы сестра госпожи К.? Простите, но вы очень красивы. Прекрасная из города Прекрасного. – (Санчо не может сдержаться.)
– Вы просто хам. Я закрываю дверь. – (Ее презрение убивает его.)
– Прошу вас. Простите. Я совсем недавно в этой стране. И надо понять, что все это значит. Как нам жить.
– Вы не местный.
– Нет. Я здесь проездом. Меня зовут Санчо.
– Странное имя. Ладно, мистер Санчо, вот что я вам скажу. Мы все потрясены. Люди говорят моему отцу: запрети своей дочери работать в Америке и отправь домой. И я, возможно, воспользуюсь их советом. Никто не видит разницы – иранцы, арабы, мусульмане… Значит, никто не может быть в безопасности. Индийские индийцы больше не хотят искать своим детям пару среди американских индийцев. Возможно, наши люди переберутся в Канаду. Канада говорит, что готова нас принять. Есть еще языковой вопрос. Мы родом из Теленганы, говорим на телугу. Но мы просим друг друга не говорить на телугу, когда кто-то может услышать. Телугу, арабский, персидский – никто не видит разницы. Поэтому мы никогда не бываем в безопасности. Тот бар считался безопасным местом, они не говорили там на телугу, но они не были там в безопасности, уже нет такого места, где мы были бы в безопасности. Вы достаточно услышали? Мы лишились своих языков. Мы должны бояться и сами вырвать себе языки.
– Ужасно. Но я вас понял. Могу я все же увидеть госпожу К., чтобы выразить ей соболезнования?
– Это не ее дом. Она не живет здесь. Вы ошиблись адресом.
– Но почему тогда…
– Мы все сегодня госпожа К. Мы все – ее семья. Если вы только недавно приехали из дома, из страны, то точно понимаете. Но это не ваше место. И это не ваша кровь.
– Как вас зовут?
– Зачем вам мое имя?
– Вы же знаете мое.
– А как вы меня до этого называли?
– Прекрасной из города Прекрасного.
– Значит, так меня и зовут.
– Мне пора идти, – говорит Санчо. – Я должен сопровождать отца в его последнем путешествии. Но когда я закончу с этим…
– Я вас не знаю, – говорит девушка, – а будущее? Никто не знает будущего. Уходите.
Дверь закрывается.
Санчо уходит, убитый горем и при этом окрыленный, он чувствует обновление – внезапно охватившая его решимость, конечно, не то же самое, что столь необходимая ему любовь, но это, по крайней мере, что-то, что он может унести отсюда с собой.
Кишот дожидался его в машине и выглядел недовольным.
– Ты упрямый ребенок! – начал он. – Я же ясно объяснил, это глупая затея и бестактный поступок. Я привез тебя сюда только потому, что ты угрожал мне, что уйдешь, но я произвел тебя на этот свет не для того, чтобы тут же потерять. То, что ты совершил, – не просто бестактность. Это не имеет отношения к великим делам, которыми мы заняты, великому начинанию, что мы реализуем. Это просто незначительный поворот, тупик, это вообще не наше дело.
Санчо на пассажирском сиденье заливался слезами – первыми в своей короткой жизни.
– Теперь ты знаешь, что такое несчастье, – недобро заметил Кишот, – ты уверен, что пришел в этот мир, чтобы узнать именно это. Что ж, учись. Человеческая жизнь – по большей части несчастье. Лекарство от человеческих страданий – любовь; именно любви мы должны сейчас посвятить себя без остатка. Вперед.
– Я хочу, чтобы ты научил меня своему языку, – попросил Санчо, – языку, на котором ты говорил там. Я хочу, чтобы мы разговаривали между собой на этом языке, в особенности на людях, чтобы сразу видеть ублюдков, которые ненавидят нас просто за то, что у нас другой язык. Я хочу, чтобы ты начал учить меня прямо сейчас.
Кишот неожиданно понял, что растроган.
– Хорошо, – заявил он, – я научу тебя, сын мой. Твоему родному языку, мой рожденный без матери ребенок! О красоте этого языка известно всем. Еще я научу тебя бамбайя, его локальной вариации, на которой говорили на бомбейских улицах моего детства, – бамбайя не так красив, но ты все равно должен знать его, потому что только если ты говоришь на нем, сможешь стать жителем города, которого никогда не видел.
– Когда я закончу учиться, – сообщил Санчо, – я вернусь сюда и постучу в эту дверь снова. Я скажу ей, нам не нужно больше бояться.
Лишь знание нашей цели, только Возлюбленная сможет спасти нас. Когда Кишот сказал это, Санчо подумал, что это доказывает лишь, что он начисто утратил связь с реальной жизнью. Теперь же осознал, что понимает старика. Теперь, когда у него тоже есть возлюбленная.
– Когда она сказала мне: “Уходите!”, – рассказывал он Кишоту, – я точно понял, что она хотела сказать: “Возвращайтесь!”
“Прекрасная из Прекрасного” звучало как “Хубсурат се хубсурат”, что одновременно переводилось и как “самая прекрасная”, тоже отличный вариант. Так было в нормативном языке, в бамбайя же таких девушек называли “раеас”, “фантастическая”, и “рапчик”, “горячая”. Эти же слова вполне могли сгодиться для описания красот Америки, однако и других слов, способных воспеть ее красоту, хватало. Река Миссисипи в Сент-Луисе была “бап, что буквально значит “отец”, но с бамбайя переводится как “великий”, “лучше всех” или как-то вроде некрутого уже “ништяк”, только это слово намного круче. “Что за Упрека. «Река-отец»”. Город Чикаго, как и великое озеро, на котором он стоит, оба были “мазбут, в дословном переводе “сильные”, что означает скорее “удивительные”, “величественные” или “пугающие”. “Чикаго! Полностью мазбут, город, яр!” И озеро Мичиган говорилось – “Билкуль мазбут пани!” (Совершенно потрясная водичка!)
Сексуальную девушку называли “маль”, в дословном переводе “товар”. Девушку, у которой есть бойфренд, – “фанти. Молодую, горячую, но, к несчастью, замужнюю женщину – “чикен тикка. Когда они сделали небольшую остановку в Анн-Арбор, чтобы осмотреть университетский кампус, Санчо заметил, как много моль разгуливает вокруг.
– А я-то думал, ты нашел себе фанти, и она ждет тебя в Бью-тифуле, – мрачно поддел его Кишот. – К тому же у девушки, на которую ты смотришь, кольцо на безымянном пальце. Вынужден сообщить тебе, она определенно чикен тикка.
Санчо схватывал все на лету.
– А вон та, – указал он, – полностью карром-борд. Плоскогрудая.
Бамбайя – вовсе не высокое наречие. Он впитал в себя суровую жизнь городских улиц. Человека, который тебе не нравится, можно назвать “чхимат, стремным, или “кхаджуа, мудозвоном.
Америка стала для Санчо учебником языка. Когда по телевизору показывали перестрелки, он узнал, что пушка будет “гхора”, что значит “лошадь”, а патроны называют по-английски “таблетками”, реже “капсулами”. Так что, при всех мутациях, английскому также нашлось место в бамбайя.
Они оба были счастливы. Учитель-Кишот от того, что далекие слова пробудили в нем старые воспоминания и вернули его в молодость. Благодаря урокам они с Санчо становились ближе, и их скучная дорога перемежалась долгими приступами смеха. За окнами автомобиля проносилась страна, реки и мельницы, лесистые холмы и городские предместья, скоростные трассы и платные дороги, со всеми своими природными красотами и промышленными достижениями, и это было настоящей комедией. Однажды, где-то между Толедо (население 278508 чел.) и Кливлендом (население 385809 чел.), Кишот свернул не туда и закричал:
– Ват лаг гаи!
– Что ты сказал? – спросил Санчо.
– Я сказал, – ответил Кишот уже в своей обычной исполненной достоинства манере, – что мы с тобою в полной заднице.
Заново описать страну на своем приватном языке значило сделать ее по-настоящему своей.
– Я теперь понял, почему расисты хотят, чтобы все говорили на английском, – признался Санчо Кишоту. – Не хотят, чтобы чужие слова имели право на их землю.
Это заставило Кишота вернуться к метафоре “индейско-индийской страны”.
– У этой земли уже были слова, которые имели на нее право, – пояснил он, – слова других индийцев – индейцев. Они и сегодня звучат, но значение свое утратили. К примеру, Шенандоа, индейское слово неизвестного происхождения. В некоторых случаях значение слов сохранилось, но его никто не знает, что лишает слово власти. Тикондерога — место слияния двух рек. Никто не знает этого. Чикаго — луковое поле. Кто в курсе? Панксатони – город мошек или, может, комаров. Сейчас никто этого не помнит, даже на Дне сурка. Миссисипи — “великая река”. Об этом кто-то может догадаться. Вот они – слова, утратившие власть. На их место пришли новые слова и забрали их магию. На Западном побережье это чтимые имена испанских святых – Франческо, Диего, Бернардино, Хосе и Санта-Мария-де-лос-Анхелес. На Восточном прошлое скрыли привезенные из Англии могильные плиты Хэмпшир, Эксетер, Саутгемптон, Манчестер, Уорик, Вустер, Тонтон, Питерборо, Нортхэмптон, Честерфилд, Патни, Довер, Ланкастер, Бангор, Бостон. И конечно, Нью-Йорк.
– Ты можешь остановиться? – взмолился Санчо. – Прошу тебя. Просто замолчи.
– Ты прав, – согласился Кишот и замолчал.
– Мы находимся в третьей долине, в которой любые знания становятся бесполезны. Мои скудные познания – примитивная магия – я отрекаюсь от вас.
Благодаря этому лингвистическому акту обладания страна вновь стала выглядеть осмысленно. Необъяснимые перемещения в пространстве и времени прекратились. В мир вернулась упорядоченность, подарившая Санчо иллюзию, что он, по крайней мере, понятен. Они продолжали свое путешествие, следуя плану Кишота. После Кливленда Баньян, Пенсильвания (население 108260 чел.), затем Питтсбург (население 303625 чел.), а потом Филадельфия (население 1568000 чел.). Далее через несколько штатов в направлении на Чосер, Нью-Джерси (население 17000 чел.) и Гекльберри, штат Нью-Йорк (население 109571 чел.). Скоро покажется сам Изумрудный город. Погода, однако, сделалась крайне переменчивой – изнуряющая жара сегодня и леденящий холод завтра, аномальное пекло и град, засухи и наводнения. Кто знает, такой переменчивой погода могла стать навсегда. По крайней мере, географическая стабильность казалась восстановленной. Почему? В мире, поднявшемся выше знания, “почему” не существовало. Существовала лишь эта странная парочка – отец и его зачатый в непорочности сын, спешащие навстречу собственной гибели.
Бог, – решил Санчо, – похож на Клинта Иствуда в “Человеке без имени ”. Почти не говорит, держит мысли при себе, но то и дело – он Бродяга Высоких Равнин – мчится в город, пожевывая сигару и отправляя всех прямиком в ад. Во многом он – полная противоположность папаше К., который вообще никогда не затыкается. Когда Санчо становится невмоготу слушать “отца ”, ему по кайфу воображать, что Бог едет с ними в машине. Бог – это Тишина. Временами как раз то, что нужно.
Они мчались в город. Никаких сигар; они вполне могли оказаться теми, кто отправится прямиком в ад. Он, “отец ”, видел лишь свое странствие, слышал лишь то, что хотел слышать. Санчо видел все и слышал все. Со всей Америки собрал он коллекцию кислых лиц гостиничных портье, барменов и продавщиц круглосуточных магазинов.
А теперь у него тоже есть Возлюбленная, к которой он стремится.
– Мой дорогой Санчо, – обратился к сыну сидящий за рулем “круза” Кишот, – я должен предупредить тебя: мы приближаемся к великому городу, где нас ждут мазбут препятствия. Великий город – объект великих желаний. Можно сказать, что многие желают оказаться здесь так же страстно, как я желаю мисс Салму Р. Соответственно, этот город охраняют могущественные стражи, так же как прежде, а во многих частях света и поныне, женщину охраняли от бесчестья; так же, как мисс Салму Р. охраняют от нежелательных визитеров, к коим я, по очевидным причинам, себя не отношу.
– По каким это причинам? – язвительно спросил Санчо. – Как я голову ни ломаю, ни одной очевидной причины назвать не могу.
– На самом деле причина всего одна, – не обиделся Кишот, – и она состоит в том, что в своих посланиях – не столь частых, чтобы вызывать раздражение – я демонстрирую стиль ухаживаний, верное сочетание витиеватости и самоуничижения, даже, не побоюсь сказать, некоторое литературное изящество. Я обращаюсь к ней как к женщине, заслуживающей определенного обращения, и она, как женщина, достойная этого обращения, тут же это увидит. Я не пру напрямик, как бык, как самец. Я иносказателен, сдержан, лиричен, философичен, нежен, терпелив и благороден. Я понимаю, что должен стать достойным ее, а она, видя, что я это понимаю, считает это понимание моим достоинством, и я открываюсь ей как самый достойный из всех ее воздыхателей. Тот, кто не понимает, как важно быть достойным, никогда не сможет и обрести это, столь недооцененное им, качество.
– Когда ты так говоришь, – признался Санчо, – я жалею, что задал тебе вопрос.
Конец сентября. Вечера становятся беспросветнее, ночи холоднее, опадающие листья кружат вокруг них, словно птички. Они плывут по магистрали, как во сне. Против ожиданий машин почти нет, никто не перекрывает им путь, перед ними лишь изгибы серебристой змеи дороги.
– Похоже, старый город, куда мы направляемся, решил прекратить оборону, – сказал Санчо. – Он так и приглашает нас войти.
Рауэй, Линден, Элизабет, Байонна.
– Вот и мы, – сжатый кулак Санчо взметнулся в воздух, – кто не спрятался, я не виноват!
Кишот потрепал его по плечу.
– Дорога – это язык, – сказал он, – а тоннель – разверстая пасть. Город просто проглотит тебя.
Санчо не скрывал ликования.
– Я готов! – кричал он. – Сожри меня, Нью-Йорк, схавай.
Гаррисон, Секокус. Очередной тоннель. Ам!
– Нам следует освежиться и подготовиться въехать в Нью-Йорк, – заявил Кишот. – Давай найдем место, чтобы хорошенько отдохнуть, взбодриться и завтра въехать в Нью-Йорк в самом лучшем виде.
– Ну-у, – застонал Санчо, – сначала ты дразнишься и распаляешь меня, а потом включаешь заднюю. Так себя не ведут со взрослым сыном.
– Есть два города, – сказал Кишот. – Один из них ты можешь видеть – разбитые тротуары в старой части города и железные скелеты в новой, огни в небе, мусор в водостоках, пение сирен и отбойных молотков, старик бьет чечетку, ему бросают мелочь, и его ноги говорят: раньше я был ого-го, а его глаза говорят: больше нет, забулдыга, больше нет. Поток роскошных авеню и загаженных улочек. Мышонок в парке плавает по пруду на лодке. Парень с ирокезом орет что-то вслед желтому такси. Состоявшиеся люди с заткнутыми за воротник салфетками собираются в семейных ресторанчиках в Гарлеме. Дельцы с Уолл-стрит в подтяжках заказывают бутылками алкоголь в ночных клубах или рюмками пьют текилу и швыряют себя женщинам, словно банкноты. Женщины-дылды, стриженные наголо мужчины-коротышки, стейки из филейной части, стриптиз. Пустые витрины, последние дни распродажи, все должно уйти, улыбка без самых нужных зубов. Всюду стройка и всюду дым паровых печей. Мужчины с вьющимися волосами носят в карманах длинных черных пальто бриллианты на миллионы баксов. Стальные конструкции. Особняки красного камня. Музыка. Еда. Наркотики. Бездомные. Двадцать лет назад они ушли, но теперь вернулись. Снегоуборочная техника, бейсбол, полицейские машины с возможностью оказания первой медицинской помощи, любезное обхождение, профессионализм, уважение, ну что сказать, чувство юмора у них есть. Все языки мира, русский, пенджаби, тайшаньский, креольский, идиш, кру. Не стоит забывать, здесь бьется сердце телевизионной индустрии. Кольберт в театре Эда Салливана, Ной в Адской кухне, “Взгляд”, “За едой”, Сет Майерс, Джимми Фэллон, все. Улыбчивые юристы по кабельному заверяют, что обратят нападение на вас в удачу. Студии Rock Center, CNN, Fox. Склад в центре города, где снимают шоу “Салма”. Улицы, по которым она ходит, машины, которые отвозят ее домой, лифт, который идет в ее пентхаус, рестораны, в которых она заказывает доставку, места, которые она любит, заведения, в которых бывает, люди, которые знают номер ее мобильного, вещи, которые радуют ее. Словом, этот город безобразно прекрасен, прекрасен в своем безобразии, jolie-laide, “некрасивая красавица”, по-французски, как статуя посреди гавани. Все это ты увидишь там.
– А другой город? – хмуро поинтересовался Санчо. – Потому что там тоже много всего.
– Другой город невидимый, – ответил Кишот. – Его тщательно охраняют, он окружен неприступными стенами богатства и власти, и именно там обитает реальность. Лишь те немногие, у кого есть ключ, могут войти в это святилище.
– Подозреваю, мы не из их числа.
– У меня есть один ключ, – сообщил Кишот. – Когда придет время, нужно будет отыскать замок, который он открывает.
– Это очень загадочно, – напустился на него Санчо. – Ты держал это от меня в секрете. Что за ключ? Что за замок? Что там внутри? Колись уже.
– У нас есть и другое оружие, – продолжал Кишот, не обращая внимания на нытье сына. – Мы вот-вот окажемся в четвертой долине.
– Мы уже оставили позади веру и неверие, причины и знания, – возразил Санчо. – Похоже, не так-то много у нас осталось.
– Четвертая долина, – пояснил Кишот, – это Долина Непривязанности, в которой мы отринем все свои желания и привязанности, связывающие нас с миром.
– Все до единого?
– Все до единого.
– И политое шоколадом мороженое Hdagen-Dazs с кофейным вкусом?
– И “Закон и порядок. Специальный корпус”.
– И матч “Рэд соке” на лучших местах стадиона “Янки”? Я, конечно, никогда на нем не был, но мечтал об этом.
– И “Посмотрите, что происходит. Прямой эфир” на канале Bravo.
– И игра “Candy Crush Saga ” на компьютере?
– И фильм про принцессу-невесту.
– И стейки?
– И картофель фри.
– И Бейонсе с Джей-Зи?
– И оригинальную версию мультика “Король и я”.
Санчо, на лице которого явно начинала читаться паника, остановился и задумался о чем-то, что давалось ему с большим трудом.
– Должны ли мы также отказаться от желания и привязанности к женщинам, которых полюбили?
– На Возлюбленных это не распространяется, – терпеливо объяснил Кишот. – Возлюбленные – не привязанность, а цель. Все другие оковы, тем не менее, должны быть сброшены.
– Даже стаканчик “Грей гуз” с тоником под настроение?
– Даже фасоль с бокалом кьянти.
– Мы станем похожи на монахов.
– Мы станем достойны Грааля.
– А Грааль – это Возлюбленная?
– Грааль – это рука мисс Салмы Р.
– Грааль – это рука Прекрасной из города Прекрасного.
– У каждого мужчины свой Грааль.
– Но ты сказал, что в четвертой долине мы найдем оружие? Пока я вижу, что вещей у нас все меньше и меньше. И никаких базук.
– Когда мы приблизимся к четвертой долине, – сказал Кишот, – то, что всем известно как “реальность”, но что, как нам известно благодаря телевидению, на самом деле является нереальной реальностью, почти утратит над нами власть. Завесы рухнут, и невидимый город станет видимым, его ворота будут распахнуты, так что не понадобится ключа, чтобы зайти внутрь, и мы увидим дорогу, ведущую к Возлюбленной.
В какой-то момент, думал Санчо, непременно появится некто, кто натянет на него смирительную рубашку и заберет с собой, и тогда я отыщу дорогу назад в Бьютифул, Канзас (население 135473 чел.). Этого он вслух не сказал. Вместо этого, желая подколоть старика, он продекламировал:
– Я готов. Я отрекаюсь от своего желания иметь новый iPad и от своей привязанности, которую, кстати, я, видимо, унаследовал от тебя, к музыке Us.
– Это начало, – произнес Кишот, и перед собой они увидели город.
– Ты чувствуешь? Реальность, этот морок, уже перестает существовать.
Санчо не ответил, но про себя не согласился. Реальностью была белая женщина на озере Капоте, реальность лилась из злобных ртов, которые он видел в забегаловке в Оклахоме, реальностью была стрельба в Канзасе – двое ранены, один убит, целая община в ужасе и трауре, реальностью была также красивая молодая женщина, захлопывающая дверь у него перед носом. Может ли быть, что эта реальность растворится и исчезнет? Может ли она на самом деле рассеяться, точно морок?
Назад: Глава девятая Неприятность на озере Капоте и последовавшие за ней Нарушения Реальности
Дальше: Глава одиннадцатая Доктор Смайл встречается с мистером Тайером, а Дедушка возникает из Прошлого, чтобы разрушить Настоящее
