Книга: Кишот
Назад: Глава восьмая, в которой мы, оставив без внимания Светлую Сторону Возлюбленной Кишота, исследуем ее Темную Сторону
Дальше: Глава десятая, в которой наши герои проходят Вторую Долину, Санчо тоже встречает Любовь, а затем, в Третьей Долине, они выходят за пределы Знания как такового
Часть II
Глава девятая
Неприятность на озере Капоте и последовавшие за ней Нарушения Реальности
День труда. Путешествие в Долину Любви пока подождет, сначала надо разобраться с отвратительным случаем в туристическом лагере. Кишоту было свойственно думать, что каждый, кто обращается к нему, делает это из дружелюбия, и он приветствовал всех незнакомцев любезной и (как правило) обезоруживающей улыбкой, а потому, когда на озере Капоте молодая белая женщина необъятных размеров в джинсовом комбинезоне, с волосами, собранными в небрежный пучок, решительным шагом приблизилась к колченогому столику, на котором они с Санчо изучали карту с недавно оставленным на ней птичьим знаком, Кишот поднялся и даже слегка поклонился гостье. Он уже намеревался, как, по его мнению, предписывали правила вежливости, произнести маленькую приветственную речь, но женщина перешла в наступление:
– Что это такое? – спросила она, тыкая пальцем в карту. – Вы здесь что, разрабатываете свои планы?
– Мы такие же путешественники, как и вы, – сдержанно ответил Кишот, – вполне естественно, что нам надо разработать маршрут по карте.
– А где ваши тюрбаны и бороды? – не унималась дама, махнув рукой в его сторону; ее палец гневно указывал прямо на Кишота. – Ваш народ носит тюрбаны и бороды, верно? Вы специально сняли их и побрились, чтобы одурачить нас всех, да? Тюрба-ны! – медленно повторила она, крутя ладонью вокруг головы.
– Думаю, что не погрешу против истины, если скажу, что ни разу в жизни не надевал тюрбан, – ответил Кишот с долей недоумения в голосе, что крайне не понравилось его собеседнице.
– Вы выглядите как подозрительные иностранцы, – сообщила белая женщина, – и изъясняетесь как иностранцы.
– Подозреваю, что в лагере на озере Капоте крайне мало местных жителей, – пояснил Кишот, по-прежнему улыбаясь все более неуместной улыбкой. – Сюда приезжают туристы, верно? Вы, должно быть, сами прибыли издалека?
– Это просто что-то. Ты спрашиваешь меня, откуда я приехала?! Ща отвечу откуда. Я из Америки. А вот как ты здесь оказался, большой вопрос. Для тебя здесь нет места! Ты не должен был пройти паспортный контроль. Как тебе удалось въехать? Ты похож на человека, чья родина в списке стран, гражданам которых въезд в Соединенные Штаты запрещен. Тебя мексиканские нелегалы провели? Что ты ищешь в Америке? Какова твоя цель? Эта карта. Мне она не нравится.
Тут в разговор вмешался Санчо, горячий, как все юнцы.
– Мадам, – сказал он (по крайней мере, ему удалось вежливо начать), – не могли бы вы сделать одолжение и перестать лезть в наши дела.
Его слова подлили масла в огонь. Женщина повернулась к Санчо и ткнула обличающим пальцем в его сторону.
– Ща и о тебе скажу пару слов, – начала она. – Такое впечатление, что ты все время куда-то исчезаешь, потом возвращаешься, а машина ваша все время на месте, не ездит никуда. Откуда ты взялся? Куда шастаешь? Кто знает, сколько вас, на хрен, таких незаметных еще рыщет поблизости – появляется, исчезает, скрывается? Для меня ты выглядишь подозрительно. Явно что-то затеваешь. Хоть с головы до пят в “Джей Крю” вырядись, меня не обманешь.
Возле них уже собралась небольшая толпа зевак, которая заметно росла по мере того, чем громче вопила женщина. Подошли и охранники лагеря. В форме, с оружием на поясе, воплощенные закон и порядок.
– Вы двое мешаете всем! – заявил один из них. На женщину он даже не взглянул.
– Вам следует собрать свои вещи и немедленно покинуть территорию, – сообщил второй.
– Кто вы по вероисповеданию? – осведомилась дама.
– Благодаренье небесам, – с меньшей учтивостью ответил ей Кишот, – теперь, когда нам с сыном посчастливилось пройти через первую долину, мы счастливо освободились от власти любых доктрин.
– Чего-чего? – не поняла его белая женщина.
– Я оставил в прошлом любые догмы, в том числе идею веры либо неверия, – пояснил Кишот, – я совершаю великое духовное странствие, дабы очиститься и стать достойным своей Возлюбленной.
Мужской голос из толпы пояснил:
– Он утверждает, что он мерзкий безбожник!
– Он точно замышляет здесь что-то, – заявила белая женщина. – У него с собой карта. Он может быть из ИГИЛ.
– Не может, нельзя быть мерзким безбожником и одновременно состоять в ИГИЛ. – Первый охранник продемонстрировал недюжинную способность к логическому мышлению и желание восстановить порядок. – Не будем поддаваться эмоциям, дамы и господа.
– В прежние времена, – Кишот в последний раз попытался воззвать к разуму собравшихся, – когда женщину объявляли ведьмой, доказательствами служили наличие у нее “фамили-ара”, чаще всего кота, метлы и третьего соска, чтобы дьявол мог сосать молоко. Коты и веники при этом имелись почти в каждом доме, да и раны на теле в те времена не были редкостью. Так что простого крика “Ведьма!” было вполне достаточно. Доказательства присутствовали в каждом доме и на теле каждой женщины, так что все подозреваемые автоматически оказывались виновными.
– Вам следует перестать нести бред и покинуть территорию, – заявил второй охранник. – Этим людям очень некомфортно из-за вашего присутствия на Капоте, и подобные разговоры вам не помогут. Мы больше не сможем обеспечивать вашу безопасность, да и вряд ли захотим, я думаю.
Санчо выглядел так, словно был готов драться. Однако в конце концов они с Кишотом собрали вещи и загрузили их в “круз”. Толпа еще немного пошумела, но вскоре разошлась. Белая женщина, ободренная поддержкой охранников, осталась стоять поодаль, неодобрительно качая головой.
– В прежние времена, – проорала она, когда машина тронулась с места, – был справедливый самосуд, прямо как у нас сегодня!
На шее у женщины было странное ожерелье. Оно выглядело совсем как ошейник, который надевают на собак.
САНЧО, менее нереальный, чем прежде, рассуждает о своей новой ситуации.
После случая с той белой женщиной все изменилось. И, чтоб вы понимали, если, чисто случайно, за это время я произнес пару коротких молитв, то не оттого, что внезапно стал религиозным, а потому, что, когда он ведет машину, ехать в ней очень страшно. “Папаша”. Он водит машину так, как делает все остальное, – так, как видел по телевизору. Он уехал из того лагеря на озере Капоте, словно он Бобби Ансер на автодроме в Индианаполисе, и с тех пор так и не сбросил скорость. Я сел на заднее сиденье, поскольку кажется, что там безопаснее, но он поворачивает голову ко мне и беседует, мчась по двухполосной дороге со скоростью не менее шестидесяти миль в час, потому что так всегда поступают в телешоу; ему невдомек, что там за кадром машину тащит грузовик, который на самом деле обеспечивает движение. Раз по восемь на дню я всерьез готовлюсь узнать, есть ли жизнь после смерти, хотя моя жизнь началась всего пять минут назад. Раз я существую по-настоящему, значит, и умереть могу по-настоящему, так? Я привалился на заправке к “крузу”, потягиваю колу, стряхиваю со лба холодный пот после ужасов поездки пассажиром и размышляю о Реальном, то есть о том, что значит быть реальным, при этом у меня возникает неприятное чувство, что я вот-вот получу ответ на этот вопрос в неотвратимой дорожной аварии со смертельным исходом. Вынужден добавить, что если я стану жертвой автокатастрофы и, пройдя сквозь искореженный металл, застану Бога на месте судии, если все это окажется правдой – ну, там, облака, райские врата, парящие ангелы и всякое такое, – то испытаю настоящий шок. В данный момент я не готов вести дискуссии о райских кущах. Я просто хочу чувствовать себя в безопасности на заднем сиденье его машины. Единственном сиденье, которое существует в моем сознании. Не гони, говорю я ему, смотри на дорогу. Я просто ору на него, а он только машет рукой. Я за рулем всю свою жизнь, говорит он мне, я делал это, когда тебя еще на свете не было. Да, отвечаю я, но ведь это не так уж давно, правда?
Пожалуйста, не забывайте, что я в буквальном смысле слова появился на свет вчера. Ну, прям в буквальном, чуть раньше, чем вчера, но вы меня поняли. Я гораздо младше, чем выгляжу, потому что быстро расту. К тому же в голове у меня – сплошь он, его видение всего на свете, поэтому мне трудно отойти и со стороны взглянуть на то, что он есть. Даже сейчас, когда я – сам себе Пиноккио! – сделался из плоти и крови, я не чувствую, что полностью отделился от него. Я в большей степени ощущаю себя его составной, а не отделившейся от него частью, вот так. Мне неприятно говорить это: он далеко не лучший из капитанов, но он все еще управляет кораблем. Сейчас я думаю об охоте за большим белым китом. Ясен пень, мне известно об этом только потому, что он (а) читал в гостинице книгу, когда на телеканалах проходила профилактика – о да, это правильный ответ, – и (б) смотрел старый фильм с Грегори Пеком, Ричардом Бейсхартом и Лео Генном, который показывали на канале АМС в рамках ретроспективы перед “Безумцами”, “Во все тяжкие” и “Ходячими мертвецами”. Не суть, но вот что об этом думаю я. Капитан, одержимый идеей победить огромного кита, умирает вместе с этим самым китом, а с ними и команда, проехавшая на ките не меньше своего капитана. Только Измаил – единственный ничем не одержимый член команды, который всю дорогу относился к этой охоте как к работе, – выживает, чтобы рассказать эту историю. Историю, которая учит нас, что отрешение – ключ к выживанию. Одержимость разрушает одержимого. Как-то так. Так что если наш старенький “шевроле” – “Пекод”, тогда, я подозреваю, мисс Салма Р. – громадная рыбина, а он, “папаша”, – мой Ахав.
Это вызывает у меня вопрос: могла ли она что-то когда-то ему сделать? Оттяпала ли метафорическую ногу? Это сексуальная метафора, верно. Нога, ясен пень, в данном случае этот, как его… Эвфемизм. Подставное слово для Другой Выступающей Части Тела. А словосочетание деревянная нога указывает на дерево. (Ха-ха три раза и смеющийся эмодзи с катящимися из глаз слезами.) Либо так: тот факт, что она есть в этом мире, но ей нет до него никакого дела, заставляет его чувствовать себя, как это, деревянноногим? Если Возлюбленная равнодушна к своему воздыхателю, может ли воздыхатель вознамериться выследить ее и нацепить на гарпун? Возжелать обмотать себя веревкой от пронзившего ее гарпуна и в экстазе кануть вместе с ней в темных морских пучинах? “Из самой глубины преисподней наношу тебе удар”. Согласитесь, что интересно: эта строчка из книги постоянно крутится в его (а значит, и в моей) голове. Отсюда вопрос на миллион долларов: что он собирается делать, если каким-то чудом сумеет оказаться к ней настолько близко, чтобы быть в состоянии что-то сделать (что – ко всем чертям – решительно невозможно)? Кинется целовать или убивать? В его голове есть биты оперативной памяти, вход в которые для меня закрыт. Думаю, ответ на этот вопрос стоит искать именно в тех битах.
Отсюда вопрос: почему в его голове есть биты, в доступе к которым мне отказано? И как это работает с учетом того, что я все еще его составная часть? Да, я гадаю, но смотрю на это так. Я вижу себя посетителем его внутреннего мира, а этот мир я вижу как реальное место со всякими там городами, дорогами, озерами и прочим. С транспортной системой. И во всем этом у меня много к чему там есть доступ: я могу передвигаться, как мне вздумается, заходить в его памяти всюду, куда заходит он, в эпизоды его прошлого, в передачи, что он посмотрел, в книги, что прочитал, к людям, которых он знал, ко всему, как это сказать… Населению. Ко всем, кто есть в его воспоминаниях, познаниях, мыслях и даже, возможно, снах. Но, я вижу это все яснее и яснее, в голове у него не все в порядке, и я считаю, что участки, которые я в ней не вижу, – зоны безумия, содержимое которых настолько перепуталось, что заблокировало вход в эти зоны, это похоже на разрушенные дома из телерепортажей с войны о бомбежках в этой, как ее, Сирии. Эти части его головы похожи на перемешанный пазл, там все либо в тумане, либо разрушено, самолеты туда не летают, дороги загублены на хрен, а может, и заминированы, все это оцеплено какими-нибудь специальными подразделениями, скажем, миротворческими силами ООН, голубыми касками или, как их там… Смурфами. А значит, туда не попасть. Не попасть, если Смурфы тебя не впустят.
Мне кажется, нас обоих до сих пор волнует то, что произошло на озере Капоте. Кажется, что мысли об этом вращаются вокруг Папаши К., как жернова ветряных мельниц. Сейчас он выглядит потерянным. После птичьего знака на озере Капоте я подумал: отлично, хотя бы начнем куда-то двигаться. Нас ждет Нью-Йорк или облом. Сообщите всем. Мы стремимся туда, как стремятся все и каждый, чтобы обрести любовь или потерять все, чтобы родиться заново или умереть. А чем еще достойным можно там заняться? Ничем. Его там ждет женщина. Не знает, что ждет, но ведь ждет. Или знает, но не ждет, ей все равно, и этот урок обернется для него окончательным концом. И вот тут позвольте мне, как это… Вмешаться в разговор: а что же я? Возможно, в этой авантюре есть что-то и для меня? Я в этом заинтересован. У меня в голове живет воображаемая подруга, и мне нужно сделать ее реальной. Она ходит по улицам Нью-Йорка, одинокая, как и я; секундочку, что я вижу? Неужели она повернулась и идет ко мне?.. Держи карман шире! Эта красивая девушка, воздушный шар моей мечты, она там, но в любой момент может лопнуть из-за того, как он себя ведет.
Такое впечатление, что после той стычки на озере Капоте у него что-то сдвинулось в мозгах. Если до этого его сознание было хотя бы отчасти ясным, теперь оно полностью затуманилось. “Нью-Йорк” превратился для него в умозрительную концепцию. “Конечно-конечно, – бормочет он, когда я спрашиваю его об этом, – мы будем там. Это как долины, – заявляет он, – это состояние сознания”. В последнее время все, что ему на самом деле нужно, – номер в мотеле и телевизор, для него это реальный мир, а этот, с агрессивно настроенными белыми женщинами, он хочет выключить; мне порой кажется, что так и будет всегда, мы так и будем всегда брести куда-то, присматриваться, но так никуда и не попадем, что это Одиссея без Итаки, без Пенелопы, а я сам – Телемак, вынужденный скитаться с ним без всякого представления о пункте назначения или доме, вдали от, вынужден снова повторить, девушек.
Я новичок в этом мире. Пока что я пытаюсь понять, как он работает, как работает его мир, единственный доступный для меня. Мироустройство по Кишоту. Я пытаюсь понять, что считается нормальным, но мир вокруг меня все время исчезает. В телевизоре, а я (у меня нет выбора) много смотрю телевизор, почти каждый уверен, что знает, что нормально, но мнения не совпадают. Я использую пульт, чтобы найти ответ.
Я спрашиваю его:
– Вот так нормально? Диван в гостиной, сзади лестница на второй этаж, сбоку кресло, в кресле папа, и мама на кухне, и дети-подростки, которые постоянно бегают в кухню и обратно, и хотят сэндвичей, и ссорятся между собой, и каждые полчаса, минус время на рекламу, коллективные объятия?
– Да, – отвечает он, – так выглядит нормальная жизнь нормальных людей.
– Хорошо, – говорю я ему, – а так нормально? Диван в гостиной, сзади лестница на второй этаж, сбоку кресло и несостоявшееся грандиозное возвращение громкой женщины, убитое записью в твиттере, содержащее сравнение “Планеты обезьян” и Братьев-мусульман?
– Тоже нормально, но менее нормально, – отвечает он.
Щелчок пульта. Спортивный канал. Здесь нормально девять подач, четыре забитых мяча, три страйка, кто-то побеждает, кто-то проигрывает, ничьей не существует. Щелчок. Здесь нормальны ненастоящие люди, чаще богатые ненастоящие люди, они занимаются сексом с рэперами и баскетболистами, и считают свои ненастоящие семьи настоящими торговыми марками мирового масштаба вроде “Пепси”, “Драно” или “Форда”. Щелчок. Новые каналы. Здесь нормально оружие и обычная Америка, которая вновь мечтает стать великой. Для тебя нормально одно, если у тебя неправильный цвет кожи, и другое, если ты образован, и третье, если ты считаешь образование промывкой мозгов; есть Америка, которая верит в вакцинацию детей, есть другая Америка, которая считает это разводкой; все, во что верят одни нормальные люди, – ложь для других нормальных людей, и всех их можно увидеть по телевизору в зависимости от того, какой канал ты смотришь, так что да, тут все сложно. Я искренне хочу разобраться, какая из этих Америк настоящая. Щелк-щелк-щелк. Человек с голым торсом стреляет в человека с мешком на голове. Толстый человек в красной шляпе кричит с трибуны толстым мужчинам и женщинам в красных шляпах о победе: “Мы необразованные и перекормленные. Мы гордимся хрен знает чем. Попадаем в реанимацию и просим бабулю притащить нам туда сигареты и пушку. Нам не нужны никакие долбаные инопланетяне, потому что мы тупые и ты можешь отсосать у нас! Мы – Бивис и Батхед на стероидах! Мы пьем гербициды банками! Наш президент выглядит как рождественский окорок, а говорит как Чаки. Это Америка, сукаГ Щелк! “Мигранты ежедневно насилуют наших женщин. Нам нужно отправить вооруженные силы в космос, чтобы противостоять космическому ИГИЛ". Щелк! Нормально – когда все с ног на голову. Наши бывшие друзья оказались врагами, а давние враги стали нашими товарищами. Щелк-щелк! Мужчины любят мужчин, женщины – женщин. Красивый закат в фиолетовых горах. Мужчина рядом с картиной, где он вместе с Христом изображен на кресте, она висит у него в гостиной. Мертвые школьники. Истребители времен Второй мировой. Красота. Ложь. Щелк-щелк-щелк!
– Нормальное не кажется мне нормальным, – делюсь я с ним.
– Это нормально, – слышу я в ответ.
Вот что я имею вместо наставлений отеческой мудрости.
Тем временем все распадается на части, как вещи, так и люди. Распадаются страны и населяющие их народы. Миллиард каналов, и ничего, что их объединяет. Здесь ширпотреб, а там великие достижения человечества, они сосуществуют, находятся на одном и том же уровне реальности и выглядят одинаково авторитетно. Как сможет молодой человек отделить одно от другого? Как различать? Каждое шоу на каждом канале сообщает тебе, что “основано на реальных событиях”. Но это тоже не может &ьггъ реально. Это неправда. Правды, с которой соглашались бы все, больше не существует. Здесь-то и начинается головная боль. Бух! Вот и она.
Ой-ой-ой.
Супервремечко для появления на свет.
Что-то идет не так, это даже я вам скажу. Произошло что-то ужасное, и не только с ним, но и с миром по другую сторону двери в наш номер. Какая-то ошибка во времени и пространстве. Наш номер не меняется, куда бы мы ни приехали, какое название мотеля ни горело бы на вывеске. Внутри номеров все более-менее одно и то же. Две кровати, телевизор, телефон доставки пиццы, занавески в цветочек. Пластиковые стаканчики в пластиковых чехлах в ванной. Маленький пустой холодильник. Ночники на тумбочках, один (с его стороны) работает, другой (с моей) – нет. Тонкие, как бумага, стены, так что есть чем развлечься, если не хочешь смотреть телевизор. (Но мы хотим, хотим всегда.) Столько крика. В мотелях люди пьют из спрятанных в коричневые бумажные пакеты бутылок, а потом орут дурниной, выкрикивают в ночь свою одинокую тоску, а также орут друг на друга (кроме одиноких путешественников), орут по телефону, орут на сотрудников гостиницы. (Последних немного, их позиция равнодушно-плечепожимательная, очень редко грозная и всем-быстро-глотки-затыкательная, чаще всего это эдакие Тони Перкинсы. Тони Перкинсы с черной кожей, с белой кожей, южноазиатского происхождения, латиноамериканского происхождения, с загадочными улыбочками психов. Лично я бы их побаивался. То есть побаиваюсь. И говорю тихо.) Здесь меньше секса, чем вы можете подумать. Конечно, он есть, в основном это перепих, в основном за деньги, наверное, не за большие. Я говорю “наверное”, поскольку секс до сих пор остается за пределами моего личного жизненного опыта. Будь у меня кредитная карта, я бы попытался это выяснить. Но он так и не удосужился обеспечить меня столь необходимым кусочком пластика. А потому я – какая трагедия, как я бешусь от этого – все еще остаюсь девственником.
Чего с избытком, так это храпа. Музыка американских носов способна внушать восторг. Стрекот винтовки, стук дятла, рев льва с заставки “Метро Голден Майер”, соло на ударных, собачий лай, собачий вой, свист, шепот автомобильного двигателя, стук мотора гоночного болида, храп-икота, храп-СОС (три коротких, три долгих и снова три коротких), грохот океанских волн, рев приближающегося торнадо, еле слышный сонный чих, двухголосье вздохов теннисисток, почти неслышные вдохи и выдохи, храп как на свежем воздухе, потрясающий аритмичный храп с непредсказуемыми рандомными интервалами, храп-мотоцикл, храп-газонокосилка, храп-отбойный молоток, храп-сковородка для фритюра, храп-костер, храп-стрельбище, храп-зона военных действий, утренний крик петуха, соловьиная трель, фейерверк, тоннель в часы пик, автомобильная пробка, Альбан Берг, Шёнберг, Веберн, Филип Гласс, Стивен Райх, электроцепь с обратной связью, помехи от ненастроенного радиоприемника, гремучая змея, предсмертный хрип, кастаньеты, стиральная доска, мурлыканье. Они и другие – мои еженощные друзья. К великому счастью, мне дарован крепкий ночной сон. Закрываю глаза и сразу в отключке. Снов я не помню. Думаю, я пока лишен возможности видеть сны. Подозреваю, что лишен и воображения. Похоже, я похож на этот, визуальный редактор WYSIWYG.
Еще больше я нервничаю из-за того, что мир по ту сторону двери в номер совершенно перестал быть понятным. Я говорю это и хочу быть понятым, хотя вы можете подумать, что мой папаша К. здесь не единственный, кто спятил. Короче, вот я про что: каждое утро, когда я просыпаюсь и открываю дверь номера, я точно не знаю, какой за ней окажется город, какой день недели и какой месяц. Я даже не знаю точно, в каком мы штате, хотя этот вопрос волнует меня чрезвычайно. Как будто мы стоим на месте, а мир проезжает мимо. Или весь мир – огромный телевизор, и я не понимаю, у кого пульт от него. Тогда, возможно, Бог существует? Что, кроме нас, здесь есть кто-то третий? Бог, который, собственно говоря, имеет меня и остальных и на правах арбитра постоянно меняет правила? Я думал, существуют правила изменения правил. Я думал, что даже если я схаваю идею, что кто-то – косая черта – что-то сотворило нас всех, то это значит, что этот кто-то – косая черта – что-то, осуществляя акт творения, был ограничен законами творения, иначе как бы этот он – косая черта – оно нас сотворило? Или он – косая черта – оно может в любой момент просто взять, пожать плечами и сказать: “Отменить гравитацию!”, и – пока-пока! – мы все утечем в космос? И если эта сущность – давайте называть ее Богом, почему бы и нет, так сказать, по традиции – может менять правила просто потому, что у него такое настроение, давайте разберемся, какое именно правило было изменено в нашем случае. Есть правило, гласящее, что места занимают постоянную физическую позицию по отношению к другим местам, и чтобы попасть из одного места в другое, всегда проходишь одно и то же расстояние, на этом точка, и во веки веков. Ты думаешь, что, ко всем чертям, это совершенно неизменное правило, иначе что было бы со всеми дорогами, поездами и самолетами? Каково бы было, если бы вы, к примеру, решили поселиться на максимально возможном расстоянии от своей тещи, и вдруг – бум! – вы просыпаетесь, открываете дверь, а она стоит на пороге с тортиком, поскольку ее дом теперь ровно напротив вашего. Как мы вообще начнем понимать, где какой город, если мотели свободно путешествуют во времени и пространстве и замещают друг друга? Что будет с переписью населения и избирательными участками? Коллапс сразу всех систем, верно? Это то, чего Ты хочешь? Ты похож на рабочего с кувалдой из старого анекдота про сантехника, который разнес к чертям все общественные туалеты и вокзальные умывальные и повесил слоган, как там его, если бачок не чинится, его уничтожают. Господи Исусе! Гребаный конец света происходит аккурат за дверью в мой номер.
Сегодня, например. Утром.
Прошлой ночью я заснул в отеле “Друри инн” в Амарилло, Техас (население 199582 чел., если, конечно, это все еще хоть что-то значит), мне снился вчерашний день, арт-объекты на ранчо “Кадиллак” на 66-м шоссе, пять десятков тачек “эльдорадо” не то въезжают в техасскую землю, не то пытаются из нее выехать. “Кадиллак, кадиллак, Длинный и темный, блестящий и черный—спасибо, Брюс Спрингстин, что пел для меня в моем сне, – Едет, словно это маленький рай здесь, на земле ⁄ Что ж, приятель, когда я умру, брось мое тело на заднее сиденье/ И отвези меня на свалку в моем кадиллаке”. Амарилло похож на сон сумасшедшего, они выращивают на полях гелий и на заводе “Пэнтекс” собирают ядерные боезаряды, они производят много мяса и потребляют много говядины, у них играет в автоматах сбежавший бойфренд Эммилу Харрис, и все они встречаются на ранчо “кадиллак”. Отличный сон, должен признать. Быстрые тачки, высокое небо, горячие девочки в ковбойских шляпах танцуют на фоне промышленного пейзажа. Мне нравится. А потом я проснулся, выглянул наружу и чуть в обморок не шлепнулся. Стою я на балконе этаже эдак на десятом вместо вчерашнего второго, мы еще машину припарковали точнехонько у номера. Голова идет кругом. Где я? Где именно все это находится? Еще более пугающий вопрос: “Когда все это?” Потому что вон там гордо высится над изменившимися улицами этого ни разу не похожего на Амарилло места бывший Всемирный торговый центр. Да, тот самый, что уничтожили самолеты. Башни-близнецы, хотя здесь только одна. Этого не может быть, но она здесь. Может ли быть, что мы каким-то сверхъестественным образом переместились в пространстве и времени и таки находимся в Нью-Йорке, но не в Нью-Йорке сейчас. В Нью-Йорке тогда? Неужели мы оказались здесь в тот страшный день, южная башня уже рухнула, потому я ее и не вижу?
Стоп.
Все это не похоже на Нью-Йорк на любом этапе истории его существования. Это какое-то другое место. Да и башня эта не слишком большая. А может быть, пока я не смотрю, все вокруг уменьшается? Детка, я уменьшил этот мир? Я бужу его криком, заставляю подняться с постели и подойти к окну.
– Где мы, к черту, находимся, – спрашиваю я у него, – и как сюда попали?
Я на грани, это слышно в моем голосе.
– Талса, штат Оклахома (население 403090 чел.), – отвечает он мягким отеческим голосом. – Что-то случилось?
Не могу поверить, что он это сказал.
– Случилось, папочка, у нас проблемы! – отвечаю я. – Что произошло с Амарилло? Разве мы не в “Амарилло Друри инн”? Разве не туда мы заселились вчера вечером? И кстати, что здесь делают башни-близнецы?
– В Оклахоме нет отелей сети “Друри”, – отвечает он мне, – мы в отеле “Дабл три” в Талсе.
Я тянусь к столику у него за спиной и хватаю гостиничный блокнот. “Дабл три, Талса” — значится там. Я схожу с ума. Неужели подобное может происходить сейчас?
Он продолжает вести себя так, словно ничего не произошло.
– Когда мы въезжали сюда вчера, – говорит он, – ты заснул, не помнишь? Сели в лифт, ты сказал, что рад пожить повыше для разнообразия, а потом отключился. Странно, что ты совсем ничего не помнишь.
Я пристально смотрю на него. Хочу понять, не делает ли он из меня идиота.
– Это происходит уже не в первый раз, – настаиваю я.
– Что именно? – не понимает он.
– Дислокация локаций, – отвечаю я.
Он просто качает головой.
– Выпей кофе, – советует он, – помогает очистить голову.
– Какое сегодня число? – интересуюсь я, и он отвечает.
Все еще хуже. Сегодня не то сегодня, которое идет за вчера. Как могло случиться, что сегодня уже 11 сентября? Вот дерьмо!
Естественно, какая-то часть меня начинает думать: возможно, я не настолько полноценно очеловечился. Возможно, у меня случаются провалы, перерывы в существовании, сбои в программе. Возможно, я подвисаю на какое-то время, как картинка в фейстайме при слабом вайфае, а потом отмираю. Или это он хочет, чтобы я так думал? Ведь в этом случае я по-прежнему полностью завишу от него, а это как раз то, чего он хочет, – почитающий его ребенок без собственного мнения. Или это у меня уже паранойя? Вы видимо, так и считаете. И я начинаю думать о том, что еще хуже. Эта моя инсула не справляется с нагрузкой и приносит мне только плохое. Возможно, моя инсула считает, что такова современная Америка: что для некоторых из нас в этом мире больше нет никакого смысла. Возможно все. Здесь может превратиться в там, сегодня в завтра, верх в низ, а правда в ложь. Все катится в тартарары, и ухватиться не за что. Мир разошелся по швам. Для тех из нас, кто уже начал это видеть, в то время как остальные остаются слепы. Или решительно не хотят видеть. Они просто пожимают плечами, для них все по-старому – дела идут, как шли, земля по-прежнему плоская, и глобального потепления не происходит. Прямо под нами на улицах машины возят пожимателей плеч, другие пожиматели плеч спешат на работу, призрак Вуди Гатри идет по узкой полосе за отбойником вдоль скоростного шоссе и распевает про “мир для нас двоих”. Даже Вуди Гатри еще не слышал новости о наступающем конце света.
– Ладно, – говорю я, – но как ты объяснишь это?
Я указываю на башню-призрак другой башни, что она делает в чертовой Оклахоме? Конечно же, у него найдется объяснение и для этого. Это знают все, у этой башни есть название и адрес, ее построил тот же архитектор Минору Ямасаки, и она считается уменьшенной копией нью-йоркской башни. Собирайся, сын. Здесь смотреть не на что. Успокойся. Пойдем есть яичницу.
Я начинаю понимать, почему люди приходят к религии. Просто чтобы иметь что-то прочное, что не превратится внезапно в скользкую змею. Что-то вечное: как удобно верить, что проснешься в том же городе, где заснул. Метаморфозы пугают нас, в результате революций гибнет больше людей, чем убивают режимы, свергаемые с помощью революций – такие перемены не так же хороши, как и отдых, верно? Не представляю, сколько людей на планете начали видеть то же, что вижу я, чувствуют то же, что и я, но бьюсь об заклад: я не один такой. А значит, наш мир полон до смерти напуганных людей. Объятых ужасом визионеров. Даже пророки, когда с ними случаются первые видения, поначалу думают, что сошли с ума.
Он тоже напуган. Папаша К. После того случая на озере Капоте что-то случилось с невинной верой в людей, которая была у него всегда. Возможно, мир для него еще не окончательно развалился на части, пока нет, но я знаю, он потрясен. Посмотрим, как он пойдет дальше. Если пойдет. Я слежу за ним.
И еще. Я собираюсь начать искать этих людей. Похожих на меня, с концом времен в глазах.
Назад: Глава восьмая, в которой мы, оставив без внимания Светлую Сторону Возлюбленной Кишота, исследуем ее Темную Сторону
Дальше: Глава десятая, в которой наши герои проходят Вторую Долину, Санчо тоже встречает Любовь, а затем, в Третьей Долине, они выходят за пределы Знания как такового
