Мозговые связи

Изменения, которые готовят мозг к языку – или к человеческому мышлению вообще, – далеко не в первую очередь касаются размеров и формы. Гораздо важнее, каким образом различные участки тела связаны с мозговыми центрами, то есть вид нейронной сети. Но на этом уровне детали трудно разглядеть даже в живом мозге, не говоря об окаменелостях. Ученые исследуют форму и объем мозга вовсе не потому, что это самое интересное в окаменелостях, а потому что это то немногое, которое доступно.

Нейронные связи в человеческом и обезьяньем мозге обнаруживают некоторые очевидные различия, и они точно связаны с языком.

Во-первых, дугообразный ассоциативный путь (fasiculus arcuatus по латыни) – мощный нервный «кабель», проходящий между областями Брока и Вернике. Одно то, что он соединяет две эти области, свидетельствует о его важности для языка. Наблюдения за пациентами, у которых дугообразный путь поврежден, подтверждают эти подозрения. Повреждения «кабеля» сказываются на многих аспектах речи – начиная от способности связывать предметы с их названиями в языке и заканчивая артикуляцией звуков.

Модель мозга современного человека, показанная с левой стороны. Лобовая часть слева, затылочная справа. Дугообразный ассоциативный путь обозначен дугой, соединяющей области Брока и Вернике

Похожий «кабель» есть и у других обезьян, но гораздо более тонкий. Связь с областью Вернике особенно укрепилась за время человеческой эволюции. Кроме того, этот нервный отросток у людей более развит на той стороне, которая используется для языка.

В целом очевидно, что дугообразный путь имеет отношение к языку. И здесь снова возникает проблема курицы и яйца. Стал ли «кабель» толще сам по себе, создав тем самым возможности для развития языка, или же сначала появился язык, а уже потом регулярные нагрузки укрепили это нервное соединение? Последнее представляется более разумным с эволюционной точки зрения, но предполагает допущение, что для возникновения простейшей формы праязыка достаточно и слабого «кабеля». При этом для эволюции не проблема сделать тонкий «кабель» толще.

Во-вторых, еще одно важное отличие касается контроля над речевыми органами. Обезьяны не умеют имитировать звуки, что очень мешает их языковому развитию.

Дело в том, что их контроль над речевыми органами нельзя назвать полным. Речевые органы млекопитающих контролируются особым модулем в мозге, расположенным в древнейших его областях. Изначально этот модуль «запрограммирован» только на обычные животные звуки и не предусматривает никаких возможностей для создания новых. Единственное, что может сделать животное на более-менее сознательном уровне, – это дать в модуль команду воспроизвести тот или иной из заранее «запрограммированных» звуков.

Такой программируемый модуль совершенно бесполезен для языка. Поэтому у людей – а также у певчих птиц и некоторых других животных, которые могут использовать звуки более креативно, – имеются другие способы воспроизводить звуки. Помимо описанной выше системы, у человека есть множество нервных соединений, напрямую связывающих «сознательный» мозг (то есть относительно новые его слои) с речевыми органами в обход модуля.

Это можно сравнить со старым компьютером, которому под силу воспроизводить только заданный набор звуков, имеющихся на его простейшей звуковой карте. Когда этого становится мало, наиболее логичным будет перейти на новую, более современную звуковую карту с большими возможностями. Но вместо этого эволюция – как человеческая, так и певчих птиц – предпочла оставить старую карту и протянуть кабели в обход ее, непосредственно от процессора к динамикам.

Старая карта в нашем мозгу все так же активна. Это она отвечает за смех и звуковое выражение эмоций вообще – за то, что мы полностью не контролируем. Вот почему прекратить смеяться намного труднее, чем прекратить говорить, и наша речь может иногда прерываться неподконтрольными всплесками смеха. Но осознанная речь целиком и полностью контролируется в обход модуля, и это «прямое подключение» – необходимое условие для развития языка.

До того как оно появилось, у наших предков вообще не могло было быть языка на основе звуков. Но вопрос в том, что именно инициировало развитие этого дополнительного соединения, и здесь мы возвращаемся к проблеме курицы и яйца.

Наиболее разумный способ обойти курицу – это начать с яйца, потому что возможность продуцировать огромное многообразие звуков, которая появилась у нас в связи с описанным выше устройством, могла быть полезна и в связи с другими, неязыковыми целями.

Способность к звукоподражанию могла иметь большую эволюционную ценность и до возникновения языка на основе звуков, и она тоже могла развиваться и усложняться. Звукоподражание, как мы уже говорили, очень полезно во время охоты. И если наш язык начинался как язык жестов, звукоподражание могло быть ценно как дополнение к жестам, для таких понятий, которые легче передать звуками, нежели немыми знаками.

Как дугообразный ассоциативный путь, так и «прямое подключение» органов речи к мозговым центрам есть у новорожденных младенцев и являются, судя по всему, врожденным приспособлением к языку, частью «программного оборудования», которое поддерживает языковые инстинкты. Но ни того, ни другого нельзя обнаружить в окаменелостях, поэтому у нас нет вещественных свидетельств того, как эти системы развивались.

Зачатки «прямого подключения» наблюдаются и у человекообразных обезьян. У них тоже есть нервные связи, протянутые в нужных для этого направлениях. Другое дело, что они очень тонки, а у прочих видов обезьян и вовсе отсутствуют.