Незачем завязываться узлом, стараясь завязать узел на галстуке. Один перехлест, второй перехлест, пропустить под, заправить внутрь, затянуть, выровнять – и готово! Нет, не совсем так, начнем сначала. Лучше быть связанным или привязанным? Казалось бы, есть разница, но вообще-то, одно и то же. Очень часто выясняется, что противоположности на самом деле одинаковые. Он сто лет не носил галстука, но доктор Карр всегда при галстуке, и сегодня надо прийти к нему лично, в галстуке, чтобы рассказать, лично, про то, что его приняли на работу, хотя на кухне галстук вовсе ни к чему, наоборот, там он будет создавать опасность на производстве, окунется в суп, смахнет закуски, как слоновий хобот, попадет в измельчитель отходов в раковине и утянет тебя за собой – зажрет – или сожрет… одно и то же. О галстуках на таком рабочем месте даже думать не стоит. Техника безопасности не позволяет. Он начнет работать с понедельника. Владелец компании потерял сына из-за трагического душевного расстройства и, в память о своем любимом дитятке, решил предоставить рабочее место человеку «с серьезными психическими проблемами» и обеспечить ему благоприятные условия в трудовом коллективе. Себастьян великолепно прошел собеседование. Владелец компании назвал его «лучшим кандидатом из всех возможных», и теперь Себастьян одевался как полагается, чтобы сообщить об этом доктору Карру, потому что гордился проделанной совместно работой. Так сказать, воздать по заслугам. Доктор Карр вообще хороший человек и лучше всех на свете умеет читать мысли, будто разум – это книга на тарабарском языке, а доктор Карр в совершенстве знает тарабарский, который все остальные считают бессмысленной чушью. Доктор Карр доставил Себастьяна по пути оттуда сюда просто вмиг. Вмиг – потому что целый год по три приема в неделю, как ни суди, это очень быстро. «Удивительная перемена», как говорят все в общежитии, в общем житье, на полпути сюда оттуда, а еще на полпути оттуда сюда – не из того первого оттуда, откуда он пришел, нет-нет, такого больше не надо, а из далекого оттуда на другой стороне этого сюда, из того откуда, откуда он начал и которое, как он надеялся, навсегда оставил позади, даже после долгого пути, трудной дороги, форсированного марша при падении Кабула, как в документальном фильме, который он видел, после форсированного марша через Хайберский проход, когда в живых остался только один, военный врач, который удостоился чести быть представленным королеве Виктории лично, не по телефону, а лично. Доктор Карр говорит, что очень важно приходить лично. И это действительно помогает, особенно если у тебя ум и тело в одно и то же время часто находятся в разных местах, вот как у Себастьяна. Одна противная, тупая психиатричка всякий раз, как он умолкал, спрашивала: «И куда ты сейчас удалился?» Видно, думала, что он «ушел в себя». Никак не могла дотумкать, что если разум куда-то удалялся, то тебя не было, а потому невозможно было сказать, где ты был, потому что первый ты и второй ты – не одно и то же, и вообще, они вовсе не ты. То есть не я, как он сейчас говорил. «Фейсбук» предлагает семьдесят один вариант гендерной идентичности, такой вот удар по личностному многообразию, но, как он сказал доктору Карру, этого личностного многообразия ему хватит на всю жизнь. А сейчас он хотел связности. Доктор Карр на это улыбнулся. Может, было время, когда ему хотелось, чтобы его называли «Они и мы», или «Каждый-никто», или «Вот оно опять», но сейчас он говорил «я», если рассказывал о себе, и реагировал на «ты», если к нему кто-то обращался, или на «он», или «ему», или «его», если упоминали его, или на «мы», если он входил в группу людей, или на «они», если он входил в группу людей, а говорящий не входил в эту группу. Уф, дошел до самого конца. Грамматика – то, на чем стоят все, кто говорит. Даже неправильная грамматика, но неправильная она только потому, что есть правильная грамматика. Может, то, что у него нет особых предпочтений, звучит слишком обычно и для большинства чересчур заурядно, но для него быть обычным стало огромной победой, как Трафальгарская площадь. Доктор Карр сказал, что Зигмунд Фрейд говорил, что здоровье – «обычное несчастье», и, наверное, для многих это звучит уныло и бессмысленно, потому что они стремятся к своему праву на счастье. Но это право – просто фокус, потому что на самом деле они должны стремиться к своему праву на обычное несчастье. Это неправильное право, одинаковые противоположности. Слова Зигмунда Фрейда для Себастьяна имели смысл. Он всю жизнь хотел обычного несчастья – попасть под дождь, остаться без денег до получки, до смерти стесняться заговорить с девушкой, ну и все такое прочее, – что угодно, лишь бы избежать этого необычного несчастья, дьявольских мучений, жестокого и изощренного наказания; приступы, один за другим, смешиваются и сливаются друг с другом.

– No problemo, – сказал он зеркалу, как Арни в «Терминаторе». – No pro-ble-mo.

Ура, узел завязан. Дело сделано. Галстук не ослабнет и не удушит, вот и славно. Доктор Карр удивится. А он ему скажет: «Хорошо повязать галстук – все равно что найти золотую середину между „ослабить“ и „удушить“», так и скажет, будто Оскар Уайльд, или Дживс, или еще кто. Он давно это придумал, но такое не всякий поймет, поэтому он берег выдуманную цитату для доктора Карра. Ему теперь было гораздо лучше – «удивительная перемена», – но он все равно осторожничал, разговаривал мало, старался не слишком радоваться и не быть чересчур фамильярным, не лезть куда не просят. Он так радовался, что наконец-то обрел обычное несчастье, что иногда хотел рассказать об этом всем на свете, как в мюзикле, когда кто-то из персонажей встает и начинает петь на весь автобус. А если дело происходит не в мюзикле, то пассажиры, вместо того чтобы подпевать, наверное, вызовут полицию. Так что надо всегда помнить, что ты не в мюзикле (за исключением тех случаев, когда ты участвуешь в мюзикле).

Ездить на метро было быстрее, но с этим он пока не справлялся, поэтому отправлялся в Белсайз-Парк на автобусе. Автобус он любил. Сейчас, будто в знак того, что дела идут хорошо, ему досталось место на втором этаже, впереди. Он правил миром, владел всем, что обозревал. В своем воображении. Ему часто говорили о его необузданном воображении и о его таланте – оказывается, это талант – находить связи между неожиданными вещами. Когда ему было шесть лет, его фальшивые родители повезли его летом во Францию, а там пошли на экскурсию в какой-то старый собор, и когда он увидел скругленные арки, то сказал маме, что, наверное, собор строили такие специальные дельфины, которые выпрыгивали из земли и оставляли за собой в воздухе каменные арки, так что до сих пор видно, как они резвились под сводами; а потом он побежал, раскинув руки, закружился и выкрикнул: «Дельфины! Дельфины!» А мама шикнула на него и велела заткнуться, а то на него все смотрят, а папа сказал: «Дурачок, дельфины живут в море». Из-за него они смутились и, наверное, решили, что зря усыновили такого странного ребенка, а ему стало очень стыдно и захотелось побыстрее уйти. Он дал себе слово больше ничего такого не думать, но оно само думалось, в той части его ума, о которой он никому не рассказывал, кроме Саймона, когда они начали курить травку, и даже тогда он сказал только про то, что разлеталось осколками повсюду. А недавно он рассказал про дельфинов доктору Карру, и доктор Карр сказал: «Какая прекрасная мысль!», а Себастьян расплакался и плакал долго-долго, а потом испугался, что никогда не остановится. Они назвали это «дельфиний сеанс», и оба знали, что это значит. К концу пятничных приемов, когда они расставались до следующей среды, доктор Карр часто говорил: «Ты у меня в мыслях», а Себастьян только недавно сообразил, как это хорошо, и сказал, что похоже на «Ты у меня в яслях», а доктор Карр даже глазом не моргнул и сказал, что вся их работа напоминает «психологическую колыбель», и тогда он лег на пол, свернулся калачиком и сунул большой палец в рот, чтобы проверить теорию а доктор Карр даже глазом не моргнул (а некоторые, которых он не будет называть, подбили бы ему глаз), сидел себе и смотрел, как он лежит в своей колыбели, в своих яслях, потому что тогда ему так было нужно.

Вот и его остановка, автобусная остановка, каррстановка, как он ее называл. Ему нравилось играть со словами, это было гораздо лучше, чем когда слова играли с ним, как раньше, будто косатки в документальном фильме, который он видел, они перебрасывались тюленем, швыряли его из пасти в пасть, тюлень думал, что ускользнет, но они его снова и снова ловили и подбрасывали окровавленную тушку в воздух, чтобы тюлень отчаялся, наверное, но Дэвид Аттенборо сказал, что это такое упражнение для молодых косаток, а Дэвид Аттенборо знает все про животных, он вообще национальное сокровище, так что это наверняка правда, но разум Себастьяна застрял в разуме тюленя, и ему пришлось выйти из комнаты отдыха в общежитии, где стоял телевизор, потому что он не мог смотреть дальше. Некоторые слова, такие как «ничего» и «вакуум», или выражения, например «горящая плоть» и «дьявол в деталях» и «выплеснуть ребенка вместе с водой», сводили его с ума всякий раз, как он их слышал, а значит, он их слышал постоянно. Даже «за пределами» его истязало, но теперь он мог совладать со своими реакциями и при необходимости использовать эти слова и выражения. Незачем было выплескивать ребенка вместе с водой. Вот! Он произнес эту фразу, и она им не завладела. «Выплеснуть ребенка вместе с водой» – no pro-ble-mo.

Он шел по улице доктора Карра, мимо деревьев с густой листвой, некоторые листья уже желтели, но их было много, и они шуршали. На улице ему было спокойно. Ой, он пришел на четырнадцать минут раньше. Надо пройти до конца улицы и вернуться, это как реклама перед началом любимой программы. Он должен много чего рассказать доктору Карру. Они не виделись с пятницы. По средам его всегда прямо-таки распирало, столько надо было всего рассказать. Так, а теперь медленно пройтись назад. Четыре минуты. Он подошел к боковому входу и остановился у двери. Звонить можно на минуту раньше, но, если позвонить на пять минут раньше, доктор Карр все равно не откроет, потому что не будет готов, а у приема должны быть рамки.

Доктор Карр, как обычно, стоял у входа в кабинет и радушно улыбался.

– Замечаете разницу? – сразу же, даже не садясь, спросил Себастьян.

– Рассказывай, – сказал доктор Карр, удобно расположившись в кресле.

– Хорошо повязать галстук, – сказал Себастьян, четко выговаривая каждое слово, – все равно что найти золотую середину между «ослабить» и «удушить». – Он указал на старательно вывязанный узел.

– Великолепно сказано, – заметил доктор Карр. – Раньше ты чувствовал, что слабеешь, а если хотел кому-то довериться, то боялся, что близкие отношения могут тебя удушить, но сегодня ты пришел в хорошо повязанном галстуке, без страха, но и без зажатости или слабины.

– Ага, в рамках, – сказал Себастьян. – Я так и знал, что вы употребите это слово.

– По-моему, я не употреблял этого слова.

– Может, и не употребляли, – сказал Себастьян. – Это я его вспомнил, когда стоял у входа, – с робкой улыбкой признался он. – Просто я был не в настроении и не хотел его интерпретировать. – Он умолк, как обиженный ребенок.

– Как ты, наверное, помнишь, было время, когда мы воздерживались от интерпретаций во время сеанса, но с тех пор ты стал сильнее, и я решил, что пора избрать прямой подход к тому, что ты готов обсуждать, потому что сейчас ты гораздо лучше все усваиваешь.

– Я просто был не в настроении, – упрямо повторил Себастьян. – Как Дживс.

– Да, прозвучало как знаменитый афоризм, – сказал доктор Карр, – но Дживс никогда не делал такого глубокомысленного заявления об отношениях между людьми. Хорошо повязанный галстук как образец хороших связей.

– Меня взяли на работу, – выпалил Себастьян, игнорируя комплимент и в то же время жадно его поглощая.

– Правда? – спросил доктор Карр.

– Ага, – закивал Себастьян. – В каземат. То есть на кухню. – Он помолчал. – Это была оговорка по Фрейду. Я ее в шутку придумал, потому что вы их любите.

– Спасибо, – улыбнулся доктор Карр. – Но она тоже связана с узлом галстука, верно? Если узел слишком тугой, он тебя душит, а если кухня слишком тесная, то она превращается в каземат.

– Это шутка! – выкрикнул Себастьян. – Я ее придумал! Я пошутил!

– Шутка просто замечательная, и ты ловко надо мной подшутил, – согласился доктор Карр. – Я просто поинтересовался, не скрыт ли в ней смысл, связанный с тем, что мы с тобой обсуждаем сегодня или обсуждали ранее.

– Ага, я понял, – подтвердил Себастьян. – Нельзя выплескивать ребенка вместе с водой. – Он безудержно захихикал. – Извините, – заявил он, успокоившись. – Я очень рад, что могу это сказать. – Он перевел дух и продолжил: – Наверное, в жизни мне было не до смеха… – Он снова расхохотался. – Ох, извините. Значит, раньше мне было не до смеха, – выдавил он, – поэтому теперь я и… ищу что-нибудь смешное…

– По-хорошему смешное, – подбодрил его доктор Карр.

– Да-да, – сказал Себастьян. – А если серьезно, я хочу научиться шутить, потому что все любят шутки и тех, кто умеет шутить.

– По-моему, замечательно, что у тебя такое бодрое настроение, – сказал доктор Карр. – Еще недавно ты и не думал, что это возможно.

– А меня взяли на работу, – повторил Себастьян. – Вы что, мне не верите? – спросил он, ослабляя узел галстука.

– Если ты мне это говоришь, то я, разумеется, верю, – ответил доктор Карр.

– Начинаю после обеда в понедельник.

– Почему после обеда? – удивился доктор Карр.

– Потому что это на кухне, и я должен там все убрать и подготовить все для вечера. Хозяин сказал, что я «лучший кандидат из всех возможных».

– Что ж, поздравляю, – сказал доктор Карр, – это прекрасные новости.

– Я теперь на оплачиваемой работе. – Себастьян сделал упор на два последних слова и поправил галстук.

После приема, возвращаясь на автобусную остановку, Себастьян думал, что теперь он не только пациент доктора Карра, но и в некотором роде его ученик. А еще он не просто пациент. Он способен намеренно делать оговорки по Фрейду и ловко подшучивать, сам доктор Карр это признал, и они вдвоем работают над интерпретациями. Как дельфины, построившие сводчатый собор, они совместно создают пространство, где можно спокойно размышлять о том, что происходит на самом деле.