– Привет, дорогая, погоди, я надену наушники, – сказала Люси. – «Остановите радиоактивность!» – проскандировала она, – или хотя бы уберите ее подальше от моего мозга.

Люси лежала в гамаке на веранде Хантера, глядя, как шмель заползает в колокольчик глицинии и вылезает оттуда, покрытый пыльцой. Все гости уже разъехались, кроме Сола, который уезжал позднее. Люси с Хантером собирались провести несколько дней наедине, правда смирившись с неизбежным присутствием вездесущей Джейд, – иногда Люси казалось, что она проберется даже в постель Хантера, а потом, сверкая зубами, осведомится, не нужно ли чем-то помочь, – и, разумеется, обслуживающего персонала «Яркого солнца», которых насчитывалось не то десять, не то двадцать человек, точнее сказать было трудно, потому что каждый день она замечала незнакомые приветливые лица то среди кустов роз, то у лестницы, с охапками свежего белья или бутылками минеральной воды.

– Как у тебя дела? – спросила она, отведя телефон подальше, чтобы было удобнее разговаривать.

– У меня большие новости, – сказала Оливия. – Точнее, растущие новости.

– Боже мой, ты беременна! – воскликнула Люси; в прошлые выходные Оливия упомянула о значительной задержке своих месячных.

– Ага.

– Ух ты! – сказала Люси, что прозвучало и радостно, и сочувственно.

– Мы оба слегка ошарашены.

– Ты еще не решила, как поступить?

– Понимаешь…

– Рожай, – импульсивно выпалила Люси, осознав, как ей самой хочется обзавестись скоплением делящихся клеток, которым можно восторгаться, и насколько ее предложение вызвано приливом огорчения из-за того, что сама она вряд ли родит ребенка, поскольку в результатах лечения уверенности все еще не было. – Только, чур, я буду крестной матерью, – добавила она, идя на своеобразный компромисс, потому что ни материнство, ни распятие ей, судя по всему, не грозило.

Шмель с грузом пыльцы тяжело поднялся в воздух. Похоже, Люси пыталась подбодрить не только Оливию, но и себя.

– Разумеется, крестной будешь ты, – сказала Оливия.

– Фрэнсис – прекрасный человек, и ты тоже…

На Люси нахлынула странная, тонкая смесь сожаления и облегчения. Три года назад Нейтан постоянно говорил о том, что хочет ребенка, желая опутать ее стальными тросами родительских обязанностей. Люси уклонялась от ответа, возможно уже сознавая, что не намерена с ним оставаться.

– Да, Фрэнсис – прекрасный человек, – вздохнула Оливия, – но мы не так уж и долго вместе, а пересчитывая соловьев, много денег не заработаешь, да и своего жилья у него нет. И у меня тоже. Вдобавок мне дорога моя независимость – или я просто к ней привыкла. Зависима от независимости. По-моему, в этом где-то кроется проблема.

Люси медлила с ответом, размышляя о своем неуверенном отношении к детям: ей хотелось дать ребенку то, чего у нее самой не было, но было страшно, что дитя унаследует ее худшие черты. В последнее время она все больше задумывалась о трудностях своего детства и о том, как это повлияло на ее болезнь. Один из недостатков такого холистического подхода состоял в том, что приходилось не искать виноватых, а волноваться о возможных психосоматических связях.

– Ты это из-за удочерения? – спросила Люси. – В том смысле, что Карен забеременела, вовсе не желая детей?

– Верно, но об этом я узнала только при встрече с ней, – сказала Оливия. – Мне тогда уже было двадцать шесть, так что это не оказало особого влияния на мои рассуждения.

– Ну да, – согласилась Люси, словно бы намекая на то, что вряд ли все так просто, и ободрительно продолжила: – Я так и представляю, как Фрэнсис с младенцем в кенгурятнике разгуливает по Хоуорту.

– И я тоже, – сказала Оливия.

– Между прочим, – сказала Люси, переходя к более насущной теме, – Хантер очень заинтересовался возможностью возрождения дикой природы и хочет воспользоваться услугами Фрэнсиса не только здесь, но и на своем ранчо в Калифорнии – оно огромное, куда больше «Яркого солнца».

– Да, это очень заманчиво, – сказала Оливия. – Фрэнсис уже наполовину составил отчет о «Ярком солнце», но мы же не можем рассчитывать, что Хантер оплатит все наши расходы на воспитание ребенка.

Слова Оливии прозвучали резковато, из-за чего Люси острее ощутила себя своего рода благотворительным проектом. Да, она руководила «ЭпиФьючерс», но, следуя указаниям врача, старалась не переутомляться. Как ей было известно, в корпоративном мире «переутомление» означало тот момент, когда безумие становилось контрпродуктивным. В «Стратегии» существовала полусатирическая конкуренция в отношении работы допоздна и по выходным, и Люси, освобожденная от нее по состоянию здоровья, все-таки чувствовала себя исключенной.

– А еще вот что нас беспокоит в отношении ребенка, – продолжила Оливия. – Нас и так уже семь миллиардов, и все уничтожают дикую природу на планете.

– Тоже верно, – поддакнула Люси. – Но здравомыслящих людей явно недостаточно, а вы с Фрэнсисом наверняка породите одного. Кстати, как вообще Фрэнсис? Ну, кроме того, что ошарашен.

– Он готов ко всему, – сказала Оливия. – Погоди, я сейчас у него спрошу.

Пока Фрэнсис что-то приглушенно отвечал, Люси взяла с полки у гамака щепотку смеси лекарственных грибов: чага, грифола, ежовик, линчжи, траметес.

– Говорит, что обрадован известием о моей беременности, но если я решу ее прервать, то воспримет это стоически, – сказала Оливия.

– Иными словами, он, как обычно, само совершенство, – шутливо заметила Люси.

– В нем слишком много совершенства, – отозвалась Оливия. – По-моему, он киборг.

– Значит, ты станешь матерью первого в мире ребенка, рожденного от человека и киборга, – изумленно ахнула Люси. – И младенца назовут Избранником.

– Вот, теперь мне гораздо проще принять решение, – сказала Оливия. – Нет ничего легче, чем породить новую расу и новую мировую религию. Погоди, тут Фрэнсис начал перечислять свои бессчетные, чисто человеческие недостатки.

– Типичный киборг, – заметила Люси.

– Да-да, киборг и есть, – согласилась Оливия. – Придется отладить его настройки и отключить опцию «Маскировка под человека», и тогда у меня снова будет самый совершенный в мире спутник.

– Ох, поторапливайся, пока «Маскировка под человека» не освоила необратимую функцию автономного рекурсивного обучения, что сделает киборга человечнее любого человека, а потом он нас всех уничтожит на непреднамеренном, но абсолютно логическом основании, что наши человеческие качества далеки от оптимальных.

– Вот и меня это тревожит.

– Тогда я больше не буду тебя отвлекать. Займись делом, – сказала Люси.

– Ладно, я завтра тебе еще позвоню, проверю, как у тебя дела, – пообещала Оливия. – А сегодня хватит уже отнимать у тебя свободное время.

– Ничего страшного. Тем более ради такого важного события в истории видов.

– Спасибо, что помогла мне оценить общую ситуацию, – сказала Оливия. – Масштабные вещи легко упустить из виду.

Они попрощались, и Люси отключила звук телефона. Они с Оливией все годы своей дружбы вели такие шутливые беседы, особенно когда происходило что-то эмоционально насыщенное, трудновоспринимаемое логически. Сейчас Люси осознавала, что известие о беременности Оливии вызвало в ней затаенную горечь, поскольку заставляло окончательно признать, что ей самой не придется испытать радостей материнства. От этой горечи защищала лишь смутная фантазия о ребенке от Нейтана, как будто возможность забеременеть от человека, который сейчас ее ненавидел, была менее достойна сожаления, чем возможность быть матерью-одиночкой с угрожающим диагнозом.

А кроме этого, если бы у нее был маленький ребенок, она вряд ли сейчас лежала бы в гамаке Хантера, хотя еще полгода назад она вообще не могла такого вообразить ни при каких обстоятельствах. Когда Люси только познакомилась с Хантером, то не испытывала к нему особого расположения из-за его чрезмерной обходительности, а когда начала на него работать, то и вовсе сочла его омерзительным. Только за ужином в ноябре, во время своего второго визита в Лондон, Хантер повел себя искренне и впервые произвел на Люси прекрасное впечатление именно потому, что не пытался его произвести. Она поняла, что его лихорадочный образ жизни вызван не только хроническим одиночеством, но и убеждением, что признание своих чувств подорвет его суперсилу, будто криптонит. Люси заметила, что явно ему нравится, но его относительная откровенность была ей покамест внове, поэтому она не стала говорить ему о своем диагнозе. После того ужина она стала чаще вспоминать о Хантере, иногда даже со смутно-эротическим любопытством, но тем не менее, отправляясь на биопсию, пометила свое отсутствие на рабочем месте просто как «больничный». Только когда Хантер неожиданно приехал в Хоуорт, все изменилось. Его обходительность сменилась заботливым участием. Профессиональная напористость оказалась отражением его эмоционального бесстрашия, а не его подменой, как поначалу думала Люси. Он окружил ее такой защитой, что она не просто почувствовала себя в безопасности, но и получила свободу ощущать опасность; если на Люси накатывали ужас и отчаяние (что иногда еще случалось), Хантер всегда отыскивал ее в тех жутких местах, куда ее увлекали страхи.

Как бы то ни было, а следующую беседу с Оливией надо провести в приподнятом настроении. Сейчас Люси больше всего хотелось расслабиться, пусть и виновато, смотреть на море и предаваться грезам. Но сначала надо было выцедить до дна отвар китайских целебных трав, который Люси пила дважды в день. Горький напиток служил ей завтраком, но звонок Оливии ее отвлек. В Мире четырех объектов, куда Люси препроводил ее диагноз, будто скучающий надзиратель, втолковывающий узнику назначение предметов в тюремной камере – статистика, яд, скальпель, радиация, – не было места ни для китайских целебных трав, ни для низкоуглеводной и низкосахарной диеты, морящей опухоль без того, чтобы уморить пациента, ни лечебных грибов, ни заботы о душевном здоровье. Не существовало «надежных свидетельств» эффективности и действенности альтернативных методов лечения, поскольку убеждение, что эти методы неэффективны, препятствовало финансированию дорогостоящих широкомасштабных экспериментов с большой выборкой, воспроизводимых под двойным контролем, результаты которых и стали бы «надежными свидетельствами». Разумеется, Люси была благодарна за возможность прибегнуть к радиационной и химиотерапии вкупе с операционным вмешательством в случае, если возникнет такая необходимость из-за активного роста опухоли, но весьма скептически воспринимала настоятельные уверения, что до тех пор нет нужды предпринимать какие-то иные действия или учитывать дополнительные факторы. Неужели ее общее состояние здоровья, сила иммунитета, жажда жизни и выносливость не имеют никакого значения? Она хотела создать для себя такую среду, которая была наиболее враждебна для раковых клеток и наиболее благоприятна для поддержания сил, необходимых, чтобы жить с опухолью. Люси очень надеялась добавить много лет к «правому вытянутому хвосту» прогностической диаграммы, но полагала слишком ненаучным мнение о том, что к этому могут привести лишь слепое везение и три вида агрессивного вмешательства.

Пока настоящие ученые защищали истинную методологию, выплескивая кипящее масло и сбрасывая булыжники на орды псевдоученых с их диетами и травами, с их акупунктурными иглами и аюрведическими пряностями, с их медитацией и йогой, оказалось, что стены «цитадели науки» прогнили из-за их собственных стандартов «двойного контроля». Самые различные дисциплины страдали от «кризиса воспроизведения». Заявление Карла Сагана о том, что «экстраординарные утверждения требуют экстраординарных доказательств», которое часто цитировал Билл Мурхед, не означало, что общепринятые утверждения вообще не требуют доказательств, однако же многие из таких утверждений, ранее беспрекословно принимаемые на основе неизученных предположений, недавно попытались воспроизвести экспериментально, и все попытки окончились провалом. Существование кризиса признала и серьезная наука, поскольку о нем напечатали статьи в «Нейчур» и других ведущих академических журналах. Не было нужды штурмовать тающую цитадель; такие нападки вызывали в Люси жалость. Она не желала подменить догматизм таким же упорным иконоборчеством; ей просто хотелось вернуть части непробиваемой каменной кладки на склад бутафории, откуда их и позаимствовали, к прочим фальшивым булыжникам и башням из пенопласта, к обломкам сокрушенных теорий, френологических бюстам, трактатам о флогистоне и огромным докоперниковым картам мира, раскрашенным лазурью и золотом.

– Привет, детка! – Хантер принес на веранду два стакана. – Эмиль сделал нам свежий сок. Тут кейл, свекла, льняное масло и… не помню, какие еще ингредиенты, всякая суперполезная хрень, которая гарантирует нам бессмертие. Придется с этим смириться.

– Леса гниют, гниют и облетают… и лишь меня жестокое бессмертье снедает, – устало процитировала Люси.

– Так, погоди, я же его тоже пью. Мы с тобой заключаем пакт бессмертия.

– Прощай, жестокая смерть! – Люси с улыбкой взяла стакан.

– Ну, рассказывай, что случилось за тягостный час нашей разлуки, – попросил Хантер.

– Оливия сообщила, что беременна.

– Ха, доигрались, – сказал Хантер.

– Интересный выбор слов, – произнесла Люси с нарочитым немецким акцентом.

– Игры играми, но насколько это серьезно? – спросил Хантер. – Беременность незапланированная, как я понимаю.

– Да, незапланированная, но вряд ли нежеланная, – сказала Люси, отпивая глоток животворящего сока. – В ближайшие пару дней они все обсудят.

Хантер наклонился и поцеловал Люси в губы, перемазанные свекольным соком.

– А ты сама как себя чувствуешь?

– Великолепно, – ответила Люси. – Поговорила с Оливией, а потом лежала тут и размышляла об альтернативной медицине и о том, как это работает.

– И о том, не плацебо ли это, – добавил Хантер.

– Плацебо работает, – сказала Люси. – Кстати, это меня тоже интересует: почему известный терапевтический эффект считают исключением?

– Потому что он основан на обмане, – ответил Хантер.

– На каком обмане? – спросил Сол, заглядывая на веранду; за его спиной фотоны заливали море, а колдеровский мобиль очень медленно принимал новую форму. – К вам можно? Не хочется прерывать ваш разговор, но до моего отъезда нам надо бы обсудить кое-какие изменения в проекте «Святой главы». Впрочем, об этом можно поговорить и завтра, по телефону.

– Заходи, – сказал Хантер.

– Привет, Сол, – сказала Люси. – Под «обманом» имелся в виду эффект плацебо, вот я и спрашиваю, в чем тут обман. Если пациент считает, что выздоровеет, и потом выздоравливает, почему бы не назвать это убеждением или самолечением? Обман встроен в экспериментальный метод, а не присущ самому эффекту.

– Значит, так, – начал Сол, – обман заключается в том, что сахарные пилюли один в один похожи на фармацевтические пилюли, действие которых испытывается; но психогенный эффект существует.

– Очень трудно представить, как все это увязать, – сказал Хантер. – Это так давно считается признаком человеческого непостоянства, что это мнение следует сослать в исправительную колонию Дэвида Канемана за когнитивное искажение, беспочвенные предрассудки и вводящую в заблуждение эвристику. По-моему, необходимо выяснить опытным путем, что именно происходит, если испытуемым известно, что им дают сахарную пилюлю.

– В том-то и вся прелесть, – кивнул Сол. – Даже в этом случае оно срабатывает. Гарвардский исследователь Тед Капчук доказал, что так называемое «открытое плацебо» оказывает мощный эффект. Испытуемые знают, что принимают сахарную пилюлю, но шестьдесят процентов все равно сообщают, что испытывают значительное облегчение.

– И как это выпустить на рынок? – спросил Хантер.

– Под названием «открытое плацебо», – сказал Сол. – А вдобавок заручиться поддержкой Гарвардского медицинского института. Это принесет неимоверные прибыли: стоимость производства ничтожная, однако пациент должен думать, что получает нечто ценное, а значит, нравственный императив обязывает нас поднять цену конечного продукта.

– Только пусть это будут не сахарные пилюли, – попросила Люси. – Сахар вреден для моей диеты и для стоматологического здоровья остальных.

– Тоже не проблема, – сказал Сол. – Но пилюли не должны содержать ничего, что считается полезным для здоровья, иначе их классифицируют как «биологически активные пищевые добавки».

– А мне нравятся биологически активные пищевые добавки, – возразила Люси. – Если что-то действительно полезно, вот как этот чудесный сок, то это не означает, что мое убеждение в его полезности предотвращает усиление дополнительного эффекта плацебо.

– Совершенно верно, – кивнул Сол. – Исследования Теда Капчука расширяют определение плацебо, выводят его за пределы «фальшивой пилюли», используемой при испытаниях фармацевтических препаратов. Сам он включает в это понятие весь терапевтический спектакль, разыгрываемый при выписке рецептов и проведении процедур: внимательность к рассказам пациента, прочие ритуалы, белые халаты, дипломы на стенах, авторитет врача.

– И прикосновение, – добавила Люси. – Возлагание рук, короче говоря. Не так, как у знахарей и народных целителей, но своего рода признание, что тело пациента требует внимания. Я много времени провела в больницах, разглядывая изображения моего мозга на экране компьютера или беседуя с врачом, который читал распечатки с результатами тех или иных анализов. Альтернативная медицина привлекает уже тем, что, например, иглоукалыватель или травник проверяет мой пульс, разглядывает мой язык, ощупывает мышцы, тем самым внушая мне огромную уверенность, что изучает непосредственно мое тело, а не какой-то там набор информации.

– Точно! – воскликнул Сол.

– Ладно, вы тут поговорите про «Святую главу», – сказала Люси, пытаясь встать из гамака.

– Не уходи, – попросил Хантер. – Я возложу на тебя руки, – добавил он, ласково укладывая ее в гамак. – Теперь-то я точно знаю, что тебе это нравится.

– Ах, доктор, мне сразу полегчало, – вздохнула Люси, устраиваясь поудобнее.

– Эта процедура называется сеансом персональной гаптической терапии, или СПГТ, – веско произнес Хантер.

– Как здорово, что меня включили в эти испытания, – улыбнулась Люси. – Надеюсь, что в контрольную группу входят примерно такие же пациенты с примерно теми же симптомами, которым не назначают СПГТ.

– Не волнуйся, Люси, этот опыт проводится в соответствии с высочайшими стандартами. – Хантер ласково погладил ее по животу и повернулся к Солу. – А как обстоят дела с Инквизицией?

– Они хотят пятьдесят процентов прибыли, – ответил Сол.

– А я хочу быть папой римским без исполнительных полномочий, но с пятьюдесятью процентами общих доходов Церкви, – сказал Хантер.

– Я предложил им десять процентов, – сказал Сол.

– И что?

– Священный гнев, – ответил Сол.

– Предложи пятнадцать в обмен на широкую рекламную кампанию и двадцать, если они помогут нам вывести на рынок шлем «Спокойствие». Разумеется, ради них мы готовы его переименовать, не меняя алгоритма, – хоть «Мир Божий превыше всякого ума», хоть «Блаженная матерь Безмятежности», тут уж как им будет угодно.

– Отец Гвидо упоминал, что у них какие-то проблемы с разработкой программы виртуальной реальности «Стояния крестного пути», – вспомнила Люси. – После обеда он стал очень разговорчив. По-моему, принял мартини-эспрессо за обычный кофе со льдом. Только очень вас прошу, не добавляйте ему неприятностей. Он очень милый старичок.

– Мы скажем, что он своей сверхчеловеческой силой убеждения уговорил нас поделиться прибылью, – заявил Хантер.

– Решить их проблемы можно с помощью технологий, использованных для программы «Аватар», – добавил Сол.

– Только тут уж никакого раздела прибыли, – потребовал Хантер. – Технорелигия – многообещающее поле деятельности.

– А если предложить им меньшую долю прибыли, но пообещать разобраться со «Стояниями»?

– Неплохая мысль, – сказал Хантер.

– Самое замечательное, что, будь то Бхагавадгита, или Голгофа, или Мара против Будды под деревом Бодхи, мы сможем воссоздать любой путь, комбинируя имеющиеся у нас сканы и виртуальную реальность «Аватара» – которая, как выяснилось, помогает шизофреникам, для кого ее, собственно, и разрабатывали.

– Да, меня это очень порадовало, – сказала Люси. – На прошлой неделе я упомянула об успехе в беседе с отцом Оливии, Мартином Карром, однако он полагает, что погружение пациентов, которые и без того не отличают вымысел от реальности, в среду, которая создана для того, чтобы смутить даже самого ярого реалиста, это не совсем то, что вызывает улучшение их состояния.

– Может быть, программа помогает именно потому, что она – известная нереальность, – предположил Сол.

– Я сказала Мартину примерно то же самое, но он сомневается, что положительный эффект дает о себе знать на когнитивном уровне. Он много лет работает с параноидными шизофрениками и знает, что, например, если пациента, который боится переполненных поездов, привести в подвал, увешать тяжелым оборудованием и поместить в симуляцию пассажирского вагона, бедняга решит, что проводят сатанистский ритуал, чтобы свести его с ума.

– Почему же программа дает успешные результаты?

– Потому что запуганные пациенты, привыкшие к грубому обращению, попадают в среду, где специалисты относятся к ним сочувственно, заботятся о них, обещают найти решение их проблем, внимательно выслушивают и так далее. И это дает прекрасные результаты.

– Очередное плацебо, – сказал Хантер.

– Да, – кивнула Люси. – Как уже говорилось, в очень широком смысле слова: о пациентах заботятся те, кто знает, что делает. Когда между пациентом и специалистом устанавливаются доверительные отношения, то в игру вступают и другие причины: возможно, виртуальная реальность находит место в нарративе для внутреннего голоса, дает ему возможность выражения, проецирует его, вычленяя пугающий элемент.

– С этим «открытым плацебо» надо разобраться, – сказал Хантер.

– Я займусь, – сказал Сол.

– А я уже занимаюсь, – сказала Люси.

– А как насчет положительных эффектов раннего обеда, пока Сол не уехал в аэропорт?

– Прекрасно! – Люси соскользнула с гамака, преисполненная благодарности за уход и заботу, но в то же время опечаленная тучами, грозившими затмить в ее жизни всю эту доброту и благорасположение.