В древних культурах язык, верования и обычаи предков считались священными, составляли нерасторжимое целое. Прарусы отдавали явное предпочтение слову: оно изъясняло обряды и священные знаки, помогало сохранять их в памяти поколений. Для древних словопоклон-ников была очевидна связь языка с первоначалами бытия, мыслью, мифом, памятью о предках; он являлся и средством общения, и религиозной святыней – нетленным храмом веры. Утверждение Евангелия «Въ начaлѣ бѣ слово, и слово бѣ къ Богу, и Бог бѣ слово» (Ин. 1:1) для русов стало подлинным откровением, подтвердило их праотеческую уверенность в божественном происхождении слова. Издревле оно понималось как живое, звучащее – могло быть лишь проречено или услышано. Индоевропейская основа *sl– говорит об исключительно слуховом восприятии слова: его слушали, слышали и слали в ответ. Праславяне и их потомки, следуя обычаям древних индоевропейцев, упорно отвергали письменность.

Возможно, под влиянием христианства праславянская основа *slov– стала собирательным именем, которое сохранилось в самоназваниях словаков, словенцев, словинцев польского Поморья, ильменских словен. Очевидна аналогия в словообразовании «словяне» и «крестьяне», «дворяне», «мещане», не имеющая связи с топонимикой, на чём настаивал М. Фасмер. Ошибочно его предположение о происхождении морфемы *slov- от однокоренных гидронимов. Праславяне воспринимали друг друга не только как «понимающие слово» и вовсе не в противопоставлении с иноязычными народами – немцами. (не знающие «слов» общались знаками, немо, «чужие люди» говорили чужь – откуда современное «чушь»). Славяне считали себя «чтущими слово», «служителями слова», если учесть, родство древнерусских слуга, служить, слушать, послушник, послушание.

По мнению М.Гимбутас, этноним словены (Σουβένοι) впервые во II веке н. э. употребил Птолемей в «Географии». Затем в более точной форме Σκλαβήνοι («склави́ны» он был упомянут лишь в VI веке Прокопием Кесарийским («Война с готами», 536–537 гг.) и в латинизированной sklovene историком Иорданом («О происхождении и деяниях гетов», 551 г.). Вероятно, в V–VI веках н. э. в восточнославянском мире этноним словѣне, словяне в результате перехода безударного – о– в – а– видоизменился в славяне. У этого изменения могли иметься и сущностные причины. Слово почитали даром небес и соединяли со славой, с представлением о свете, озарённости: «быть славным – значит стоять в свете», «быть бессмертным», слава «обусловлена светом», «слово не является просто словом, но является светом».

Русы и их предки считали источник речи «небом», называя так нёбо во рту. Столь же возвышенное восприятие слова как дара свыше сохранилось у эллинов и древних пруссов в словах ουρανóς и dangus – «небо, нёбо». Творцом речи являлся Сварог, чьё имя праславянами могло восприниматься как составное Свар-рог. Если учесть ведийские svár «небо, солнце, свет» и праславянское *rok-ta «речь», а также древнерусское рокотать «греметь», имя световидного божества можно истолковать, как «рекущий (рокочущий) громом с небес». Поразительно это архаическое представление о властном рокоте грозового неба, о неземном происхождении речи и мирового закона – рока. Древнерусское рокъ «срок, год, возраст, правило, судьба» относили к «прореченному свыше», к «роковому» приговору Сварога. Обожествление речи было свойственно и древним индийцам. Один из гимнов Ригведы (X, 125) был посвящён богине Вач (что значит «речь») – «повелительнице», «собирательнице сокровищ», «рождающей отца на вершине мира» и «несущей» с собой богов.

В сравнении со словом и речью понятие язык свидетельствовало о зарождении личностного самовосприятия. Праславянское *językъ– восстанавливается как *jęzvy– c выпавшим – v– в окончании и сближается с авестийским hizvā в том же значении. В слове języ-kъ произошло акцентированное слияние с основой *jęzvy– личного местоимения язъ, я (при общеславянском *jaz).

«Боян и князь». Осколок изразца. Новгород. Середина ХV в.

Самоотождествление говорящего со своим языком (органом речи) и родным языком привело к стойкому пониманию: моим языком я говорю с соплеменниками на нашем языке. В этом единстве проявилась важнейшая черта древнерусского сознания. Личное «я» не предполагало обособления. Глагольные формы я есмь, мы есмъ были почти неотличимы, а впоследствии полностью слились: «я есть, мы есть». Русская речь соединяла родной язык человека и всего народа. Слово язычество, возникшее в церковной среде как перевод греческого ἐϑνιϰóϛ «народный», лишь подтверждало древнерусское тождество народ – язык.

Возникновение языка равносильно зарождению религии – смысловой и словесной связи всех со всеми и всего со всем (religio). Родство крови у прарусов сменилось родством веры и языка. На Руси особо чтили прирождённых носителей дара слова: сказителей и певцов боянов (производное от боган «богов, божий», бажан «любимый, любезный»), иначе называемых баянами – умеющих бáить «сказывать», способных обая́ть «околдовать» словом и убаюкать «успокоить, усыпить». Обладателями пророческого дара считали ветий – прорицателей, предсказателей, которые могли велéти словами – повелевать чувствами и мыслями людей. Всех их именовали слáвиями, что значило «славящие», сравнивали с соловьями «поющими словом». Сходное уподобление существовало у древних греков, называвших сказителя «аэд» (от ἀοιδóς «певец, заклинатель»), словом, родственным с αηδóνι «соловей». Прарусы сравнивали соловья и солнце, которое эта солóвая (от праславянского *solvъ «желтовато-серый») «жёлтая» птица с красной грудкой и рыжеватым хвостиком, встречает пением на заре. Древние римляне сближали имя соловья luscinia со словом lux «свет».

О богатом словаре древнерусской духовной жизни говорят сохранившиеся до наших дней слова ум, рассудок, мысль, толк, догадка, дума (родственное с дым и древнегреческим θυμóς «душа, дух»), ведать, знать, постигать, учить, смекать, проницать, полагать, представлять, мечтать, воображать, мнить (сравнимое с древнеиндийским mánas «ум, дух, разум» и латинским mens «ум»), чтить (близкое к древнеиндийскому cétati «соблюдать, мыслить»)… Существовало множество глаголов, означавших способы и виды речи: сказывать, глаголать, говорить, прорекать, беседовать, сообщать, произносить, замечать, намекать, упоминать, молвить, вещать, (пропо)ведовать, гласить, толковать, объяснять, судить, славить, хвалить, петь, просить, молить, оплакивать, звать, кликать, галдеть, кричать, орать, ругать, бранить, клясть, ворчать, бормотать, лепетать, мямлить, шептать…

Вершиной словопочитания являлся «призванный с неба» глагол, заклинающий смерть. Кресильным словом возрождали души предков, заговорным исцеляли больных, вещим предсказывали судьбы. С мольбой и хвалой обращались Сварогу и покойным родителям, доброй речью привечали живых. Бранным (обережным) словом оборонялись от врагов на поле боя, проклинали нечисть, изуверов и изгоев. В Средние века сквернословие осуждалось как богомерзкий грех, магические проклятья считались колдовством, вели к церковным прещениям и наказаниям. Но речевые запреты слабели вместе с верой в неодолимую власть слова…

В Средние века сохранялась удивительная приверженность к праотеческому именословию, на старинный лад было переиначено немало имён из православных святцев: Шура, что значило щур, чур «предок» (от Александр, Александра), Мара, Маруша, Маруха «марящая (от солнечного жара)», Маня, Мася «маленькая» (от Маруся, Марфа), Нюра – искаженное нура «понурая» (от Анна), Дуня, Доня «дочь» (от Евдокия), Поля «полевая» (от Пелагея), Галя, Галка (от Галина), Креся, Кристя «крещёная» (от Христинья), Женя «жена» (от Евгения), Женя «женатый» (от Евгений), Авсей «Овсень» (от Евсей), Сева «сеющий» (от Всеволод), Сеня «дух предка» (от Семён), Костя «костистый» (от Константин), Паля «палящий», Паша «пашущий», Паня «пан» (от Павел), Петя, Петька «петух» (от Пётр), Родя «родной» (от Родион).

В течение многих веков образ бескрайнего «простора» оставался в числе важнейших и для древнерусского, и для средневекового сознания. Он обнимал всю Вселенную, окружающий мир не казался враждебным. В языке и письменности запечатлелось восприятие «кругодолья земель и небес» как свободы, приволья, радости душевной. «Повесть временных лет» упоминала о «веселье и пространстве», противостоящих «тесноте» бытия. И.И. Срезневский в «Словаре древнерусского языка» приводил ряд значений слова простороньство «свобода, раздолье», со временем пополнявшихся все новыми оттенками – от «громадности», «великости» и «бесконечности» в XI веке к «довольству, приволью» в XIV столетии. Один из текстов 1499 года говорил о «пространстве сердца» как о его «веселье». В русской речи и народном сознании земная ширь становилась земным шаром, а небесная голубизна превращалась в бездонную глубь.

Поклонение Сварогу, изрекающему божественные глаголы, предопределило веру в Бога-Слово, «сошедшего с небес». Древняя «религия слова» привела к утверждению в Средневековье и в Новое время стойкого словоцентризма русской культуры, к появлению впоследствии великой литературы.