С первобытной эпохи религиозные представления определяла бессознательная воля к продолжению рода. Человеку не был свойственен «инстинкт смерти». Истоки религии возникли вместе с желанием осмыслить прекращение жизни. Доземледельческие, анимистские верования индоевропейцев в воскресение души основывались на сверхъестественной способности некоторых существ к оживанию после обмирания. Культы воскресающих божеств – древнегреческих Диониса, Деметры, Персефоны и фракийских по происхождению Сабазия и Семелы – несли в себе тайну преодоления смерти.

Унаследовав солнечную религию индоевропейцев, проторусы и их потомки стали объяснять оживание природы после зимнего умирания кресильной, кресной силой, исходящей от Сварога. Она возвращала «к свету» всё, что на зиму погребала в своих недрах земля: семена и зёрна, насекомых и грызунов, лягушек, змей, медведей. Сварог, творец природы, владеющий всеми её силами, непрерывно созидал, разрушал и вновь возрождал жизнь. Следуя этому закону, русы после завершения обряда непременно «хоронили» – разрывали на части, сжигали или топили чучела Коляды, Масленицы, Купалы, Костромы и Кострубы, Ярилы и др. Изготовленные из травы, цветов, соломы, прутьев или снега, эти условные олицетворения праздников подлежали «умерщвлению» с тем, чтобы через год «ожить» во время нового таинства.

Парность и двойничество некоторых обрядовых образов подчёркивало мысль о вечном возвращении жизни, о неразрывности потока бытия. Вместо смертоносной Мары, «умерщвляемой» в ходе обряда Мар-гостье (искажённое «Мара-гостья») воскресала олицетворяющая силу и плодородие Марена. Её имя перекликалось с праславянским *Парена и древнеиндийским marya «юный». В этот день неподалёку от костра наряжали берёзовое деревце или свитое из веток и травы изображение Мармарены (Мурмурены) с раздвоенным стволом или туловищем. Своим видом Мармарена соответствовала индоевропейскому мифу о сросшейся паре прародителей человечества. У древних иранцев они носили имена Машйа (Матра) и Машйа́на (Матраина), восходящие к индоевропейской основе *mat- «мать». Почитание Мармарены сближалось по смыслу с таинствами Купалы. Суть обряда заключалась в религиозном преодолении смерти. Утопляемая в реке Марена принимала облик «уморенной», «умершей» Мары, а через год возвращалась на землю воскресшей в виде цветущего дерева жизни. Череда кресильных празднеств начиналась на Радоницу, вбирала в себя Семик, достигала вершины в дни Купалы и солнечного креса и завершалась Русальницей. Это время года, начинавшее и завершавшее земледельческую страду, некогда называли «красная (кресная) пора», оно воспринималось, как непрерывный праздник жизни, длившийся семь девятин. Выражение кра́сная земли́ значило «рождённое землёй», «земные плоды».

Кресная вера прарусов вобрала в себя древнейшие представления о зачатии-кресении новой жизни вместо старой плоти, обречённой на умирание. Кресом называли переселение душ умерших в тела только что родившихся. На Масленицу начиналась годовая пора родин, и в древней общине появлялась новая череда младенцев. Как полагали, при рождении они обретали лишь плоть и дыхание (животную душу), а присущий человеку дух получали на Радоницу от спустившихся из ирия предков. Первобытное «бессмертие крови» в эпоху патриархата сменила вера в «бессмертие духа», умершие возрождались в новорожденных, передавая им свою наследственность: облик, склонности и дарования. Жизнь и смерть чередовались в родовом сознании, словно явь и сон. Понятия о личном бессмертии не существовало. Все члены общины были неразрывно связаны при жизни телом и кровью, а после кончины единородственными душами. Из памяти и жизни рода исчезали только изгои. Их недобрые души не окликали перед Радоницей, не кресили всеобщими молитвами с тем, чтобы они вернулись к жизни в облике потомков.

Можно предположить, что словами крес, крёс, крас, кресе́ние именовалось и главное таинство года, совершавшееся в дни летнего солнцеворота. Однокоренные названия kres, kris, krijes для «Иванова дня» сохранились у балканских славян. Древнерусские крѣсъ, крѣсины «солнцеворот, солнцестояние», от которых произошли слова кресение, воскресение, восходят к праславянскому *krĕsъ. По мнению языковедов, оно означало «прежде всего, возрождение и лишь побочно – связанный с ним купальский огонь», впоследствии это слово стало означать «поворот», «солнцеворот». Наступавший после Радоницы сорокадневный месяц в древнерусском календаре (наряду с простонародным изок – «кузнечик») именовали кре́сень, кре́сник, а чуть западнее – красавiк. В течение всего кресеня длились обряды пробуждения земли, благословения посевов и их оберегов.

Впоследствии прилагательное крѣсный относилось к «повороту в болезни, к выздоровлению», родство с праславянским *kresiti сохранило словенское krĕsьнъ(jъ) «бодрый, резвый, сильный, крепкий». Глагол кресáть, кресúть значил не только «высекать огонь» (откуда кресало, крéсиво и, на следующей ступени, креснúца «светляк»), но и «оживлять, возрождать», «давать новую жизнь».

Крес (равноконечный крест, крест в круге) относился к древнейшим священным символам и обладал множеством значений: возрождение солнца и священного огня, кресение (переселение) души из мёртвого тела, четыре фазы солнца и стороны света, соединение двух полов, жизни и смерти, неба и земли, Бога и человека. Почитание индоевропейцами этого знака насчитывало несколько тысячелетий. Римлянам косой крест был известен как crux decussatim «крест в виде Х». Таким же, по церковному преданию, явилось распятие апостола Андрея. Родственными и созвучными латинскому crux, crucis являются германское Kreuz и английское cross в значении «крест», а также древнерусское крес. Его возведение к более позднему *krьstъ– фонетически невозможно. Слова с основой *kres– употреблялись задолго до крещения Руси: кресцá «куча снопов», крéсище «укладка хлеба», кресло «задок саней», наречие кресь «лучше». Смешение слов крес и крѣст началось не ранее середины I тысячелетия.

В Средневековье словом крес, крёс называли воскресенье, оживание после болезни и жизнь, как таковую. О последнем значении свидетельствуют поговорки «кресу нет – нет /…/ житья, взнику», «не бывать ему на кресу», не выздороветь. В русских диалектах кровь называли краска, а красный цвет крась. Прилагательное «красный» со временем изменило обрядовое значение «кресящий; воскресший» на «священный» (красный цвет на иконах, «красный угол» для икон и под ним «красная лавка» в избе, «красная площадь»), «почётный» («красному гостю – красное место»), а затем «красивый» («красные сапожки» и др.).

К предхристианской древности относился обычай похорон на берегу реки и вкапывания на могиле поминального бдына «столба» из ствола свежей ивы, вербы. В предхристианские времена над захоронением стали возводить крест из жердей вербы, оплетённых лозой. Он легко приживался во влажной земле, срастался с перекладинами и вырастал в дерево, весенние побеги которого раньше других растений покрывались пушистыми цветками, знаменуя кресение души. Возможно, следы этого древнеевропейского погребального обычая остались в средневековом образе «процветшего креста» и в названии «плакучая ива». На Руси пучки вербы, и особенно, краснотала с багровыми стеблями и розоватыми цветками, считались целительными оберегами, а после приятия православия превратились в живые символы грядущего воскресения Христа, их сопровождала игра слов в народном названиии праздника «Вербное воскресение».

Доказана родственная связь древних слов-близнецов крес и краса. Значение праславянского *krasa «убедительно реконструируется, как “цвет жизни”, откуда затем – “красный цвет, румянец (лица)”, “цветение, цвет (растений)” и, наконец, более общее – “красота”». При этом следует расширить понимание слова краса. Оно означало не только «красоту, украшение», но и «радость», «потомство, дети». Слова «красить», «красивый» и их производные некогда относились к светло-огненному началу, к купальскому «живому огню». Прилагательное «красный» являлось синонимом слова кресный, (кресёный, воскресший) «вернувшийся к жизни».

Понятие «красота» вовсе не совпадало с однозначными лѣпый «любый, милый», лѣпота «привлекательность, великолепие», пригожий «красивый». Крѣс, краса, крѣсение – слова, родственные по происхождению и смыслу. Краса знаменовала веру в возвращение к жизни: в весеннее кресение, возрождение красного (кресного) солнца и душ предков. От этого корня происходит название красной (кресной) горки – родового святилища, где на Радоницу среди могил зажигали кресалом – кресúли, красúли священный костер и молились о кресении умерших. Тот же смысл следует видеть в стойком выражении «красна девица» – так называли девушку, которая была способна, рождая детей, кресить жизнь рода.

Глубокое восприятие кресения в живом мире, уверенность в бессмертии души и жажда чуда спустя века привели к неколебимой вере в немыслимое – в Христа воскресшего.

Соединение зрительных образов креса и креста произошло в облике косого «андреевского креста» и восьмиконечного «русского креста» с косой перекладиной внизу – самого яркого символа древнерусского предхристианства. Задолго до Владимирова крещения возникло всенародное почитание Иоанна Крестителя, о котором в народе попросту говорили, что он «купал Христа». В русских диалектах сохранилось его прозвище Иван Купатель, Иван Купальник. Церковный праздник Рождества Иоанна Крестителя – Ивана Купалы, древнего кресителя, имя которого дало Руси бесчисленное множество Иванов, был отнесён к летнему солнцевороту (24 июня). Вероятнее всего, крещение Руси князем Владимиром произошло именно в дни купальских празднеств. Церковный образ этого «христианина до Христа», объединил русов, и не без его воздействия они начали называться крестьянами – «крестящими», «крещеными», еще не став, по сути, христианами. Слово крестьянин, которому у белорусов и украинцев соответствует селянин, следует считать собственно русским. Впоследствии под воздействием греческого xpiariavoc; (от Xpiatoq «Помазанник», понимаемого как «крестящий, воскресающий») возникло книжное – христиане, отделившееся от народного, предхристианского крестьяне.

В древнерусские времена происходило христианское переосмысление, первую очередь, тех обрядов, которые более всего соответствовали православию. Усложняясь и одухотворяясь, кресильные таинства стали основой кресной веры предхристианства. В празднестве Купалы учение о боговоплощении и воскресении из мертвых было сближено с образом Перуна. Его порождением стало священное существо, предполагаемое имя которого *Парéна родственно авестийскому parəna «крыло, перо» и древнеиранскому порождающему божеству Parēndi. В купальском костре сжигали сплетённое из берёзовых веток и насаженное на крестовидную основу изваяние «перунова сына». В клубах дыма и огненных искрах Парена, словно живой пар, воспарял к небесному отцу, чтобы через год вновь возродиться в священном огне и в нём же исчезнуть. После принятия православия почитание Перуна было отвергнуто. Имя его огневидного порождения было низведено до простецкого парень, паря, а священный знак «паренов цвет» превратился «перунов цвет» (крестик из лепестков в круге или в костровидной форме) – идеограмму возрождения души в кресильном пламени. В недрах предхристианства были переосмыслены архаичные представления о взаимообратимости жизни и смерти, вера в кресение души вместе с первыми сварожичами – рыже-русым человеко-медведем (Барином) и огненным Пареной.

В предхристианскую эпоху кресная вера русов столкнулась с церковным учением о «конце света» и человеческой жизни, о Страшном суде и аде. Мысль о «светопреставлении», подобном смерти свето-солнечного Сварога, казалась невероятной. Библейское упование на воскресение праха умерших «в конце времён» вряд ли было понятно. Русы полагали, что дух, полученный человеком от Сварога через первопредка-сварожича, являлся богоподобным. Он был призван наследовать нескончаемую вереницу родственных тел, на каждом оставляя свой отпечаток. Лишь в качестве наказания за греховную жизнь Сварог заключал «нечистую» душу в плоть столь же «нечистых», отвратных существ. При жизни человек мог потерять богоподобие, стать «нечестивым». Тогда после погребения ему было суждено остаться в истлевающем теле, попасть в цепь мучительных перевоплощений и, очистившись страданиями, наконец, вновь воскреснуть внутри рода. Эта вера во всеобщее посмертное обретение жизни сравнима с идеей «апокатастатиса» (от греческого ἀποκατάστασις «восстановление, спасение») св. Григория Нисского, св. Климента Александрийского и Оригена, вошедшей в византийское богословие в качестве теологумена.

Христианство, утверждавшее неповторимость человека, не противоречило глубинному символизму общинной кресной веры, но очищало её от древних наслоений, проповедовало личное воскресение и отделяло Творца от творения. Древние верования противоречили церковному учению о воскресении, но укрепляли уверенность народа: «человек родится на смерть, а умирает на жизнь», «на миру и смерть красна (воскрешает – В.Б.)».