Глава двадцать третья
– Подарок хозяйке? – спросила Рейн-Мари, разглядывая знакомую коробку из больницы в руках Клода Дюссо. – Как любезно с вашей стороны.
– Да, мадам, но вам придется вернуть ее мне, – сказал Дюссо.
– Таково условие дарения, – добавила Моника Дюссо, стоявшая за спиной мужа.
Арман взял коробку у Клода, а Рейн-Мари рассмеялась.
Она поцеловала Монику, которая осторожно держала коробку поменьше, со знакомым логотипом кондитерской Пьера Эрме.
– Это?.. – начала она.
– «Исфахан»? Да.
Обе женщины вздохнули.
– Можно подумать, что в коробке Джордж Клуни, – пошутил Клод.
– Кое-что получше, – откликнулась Моника. – Ой, какой у вас чудесный запах.
Небольшая квартира Гамашей с деревянными балками, свежевыбеленными стенами и большими комнатами и без того выглядела уютно, но запах чеснока и базилика делал ее еще привлекательнее.
– Обычный ужин с пастой, – сказала Рейн-Мари. – И, как я и говорила, en famille.
– А еще я принес вот это, мадам. – Префект полиции вытащил из своих глубоких карманов бумажный пакет с двумя бутылками вина.
– Ого, – сказала Рейн-Мари и королевским голосом объявила: – Можете оставаться.
Клод рассмеялся, потом обратился к жене:
– Подождем, когда она поймет, что коробка со сластями пуста. Sauve qui peut.
Теперь настал черед Рейн-Мари улыбаться. Они не так уж часто встречались с Дюссо в непринужденной обстановке, и теперь она спросила себя почему. Они ей нравились. Очень. И Арману тоже.
Но когда она подошла, чтобы поцеловать Клода в обе щеки, реальность вернулась к ней. Она вспомнила, почему пригласила их. Не как друзей, а…
Его запах окутал ее и принес с собой вид тела Александра Плесснера.
Тело незваного гостя лежало у ее ног с обескураживающей реальностью.
Она с трудом сохраняла улыбку, когда вместе с Арманом приглашала супругов Дюссо в гостиную.
Они сели перед камином, разожженным больше для уюта, чем для тепла, и за выпивкой и едой стали говорить о детях и внуках. О книгах и постановках. О ресторанах, в которых побывали впервые.
О чем угодно, кроме Стивена и месье Плесснера, которые незримо присутствовали с ними за этим столом. Смотрели на нее. Ждали, когда она начнет задавать вопросы.
Но время еще не пришло.
Разговор перешел на их будущую жизнь на пенсии.
Рейн-Мари, оставившая работу в Национальной библиотеке и архиве Квебека, рассказала им о своей новой страсти:
– Я независимый исследователь.
– Что это значит? – спросила Моника, макая кусочек багета в остатки соуса к пасте.
– Люди нанимают меня искать информацию о разных предметах, документах, фотографиях.
– Вроде генеалогии? – спросил Клод.
– Non, этим занимаются другие, – сказала она. – Предположим, умирает чей-то родственник, и среди его вещей обнаруживается что-то странное, неожиданное. Я могу разузнать об этом предмете побольше.
– А вы, Моника? – спросил Арман. – Какие у вас планы?
Если они и обратили внимание, что он сменил тему, то никак не показали это.
Моника, как выяснилось, собиралась сократить свои часы в клинике.
– Мы купили домик в Сен-Поль-де-Ванс, – сказала она. – Там наша дочь неподалеку, а для Клода в Ницце есть аэропорт.
– Собираешься гонять туда-сюда? – спросил Арман.
Он принес сыры, которые купил на улице Жофруа-л’Анжевен по пути домой, и подлил вина в бокалы.
– Non, non. По крайней мере, не на мою нынешнюю работу, – сказал Клод, намазывая густой сыр Пон-Левек на крекер. – Речь идет о том времени, когда я выйду в отставку. Как и Рейн-Мари, я, возможно, буду браться за какие-то частные предложения. На определенные навыки всегда есть спрос, верно, Арман?
– Ты об игре на саксофоне?
Моника рассмеялась. Рейн-Мари тоже, но Арман не сводил глаз с Клода. Он точно знал, о каких навыках говорит Клод.
Когда сырное блюдо доели, Рейн-Мари предложила сделать перерыв. Она встала, поднялись и все остальные.
– Я подам кофе и десерт в гостиной.
Это прозвучало так, словно она говорила о полноценной отдельной комнате, в реальности же круглый обеденный стол соседствовал с диваном и креслами, стоящими перед потрескивающим огнем.
Они помогли убрать со стола. Потом Рейн-Мари выпроводила мужчин.
– Уходите. Курите ваши сигары и планируйте захват Бастилии.
– Что ж, будем делать что приказано, – сказал Клод, – хотя возможно, мадам, что вы слишком много времени проводите в архивах. Идем, Арман, – услышали женщины, когда мужчины, взяв свою выпивку, встали, чтобы уйти. – Ты по какую сторону баррикад будешь, когда пойдем на штурм Бастилии?
– Разве ты не знаешь? – спросил Арман.
Тон Клода был слегка насмешливым, но взгляд его оставался проницательным, ищущим. Его слова казались чем-то бóльшим, чем просто глупым вопросом.
И у Армана создалось неприятное впечатление, что два старых друга будут сражаться на разных сторонах. Не проблема, если их развели политические предпочтения. Но это становилось большой проблемой, когда означало попытку убить друг друга.
Когда они вернулись в гостиную, он пополнил бокал Клода, однако себе добавлять не стал. Он выпил уже достаточно, а ему нужно было оставаться с максимально ясной головой, насколько позволит его усталый мозг.
Вернувшись домой с покупками и сняв пальто, Гамаш вдруг вспомнил, что у него есть кое-что в кармане.
– Это тебе, – сказал он, передавая Рейн-Мари пакет с раскрошившимся pain au citron. – От мадам Фобур.
Она с улыбкой взяла пакет.
Ему хотелось поговорить с ней. Побыть с ней наедине. Опуститься в кресло с чашечкой чая и поделиться тем, что случилось с ними с того момента, когда они расстались. Выслушать рассказ о ее дне, рассказать о своем.
Об отредактированной записи с камер наблюдения.
О постоянно множащихся свидетельствах того, что Стивен узнал что-то о ГХС и фуникулерном проекте компании в Люксембурге.
О документах и фотографии, предъявленных комиссаром Фонтен и бросающих тень на Стивена времен войны.
Но у него оставалось время только на то, чтобы по-быстрому принять душ и переодеться перед приходом Дюссо.
Если кто и мог добраться до истины, таящейся в архивных документах, так это Рейн-Мари. Поэтому он и пресек разговор о ее конкретном навыке. Пусть уж лучше префект не знает о том, насколько Рейн-Мари мастер в подобных делах.
Он надеялся, что Клод, его старый друг, никак не замаран. Но если когда-либо и было время для осторожности, то именно сейчас.
Рейн-Мари так же сильно хотела как можно скорее рассказать Арману о том, что она узнала от Анни. И о коробке, спрятанной в ящике их комода.
Но сначала она должна была убедиться в том, что права.
Анни уже легла спать. Оноре был уложен, накрыт одеялом и тут же уснул.
Жан Ги помедлил в дверях, глядя на крепко спящего мальчика.
Потом его взгляд переместился на колыбельку. С мобилем над ней, который он сам и подвесил. Над головкой его дочери будут крутиться крылатые единороги, звезды, радуги, наигрывая колыбельную Брамса.
В углу стояло удобное кресло – чтобы Анни кормила в нем дочку грудью. В этом кресле Жан Ги воображал и себя с дочерью на руках, поющего песни, которые ему пела мать.
Les berceuses québécoises.
– «Снег над лесом и над речкой, – тихонько запел Жан Ги над пустой кроваткой. – Пусть родится человечек. Тайна совершится».
Он оставил дверь в спальню приоткрытой и вернулся в гостиную. Ему чудился мягкий снег, который вскоре будет падать на лес и почти замерзшую реку. Там, дома.
– «Тайна совершится», – пропел он себе под нос.
То, что рассказала ему Анни, сильно встревожило его, хотя он и старался не делать из мухи слона.
Посмотрев в очередной раз в окно и пробормотав: «Долбаные флики», Жан Ги сел за компьютер. Ему пришло письмо от Изабель Лакост из Монреаля.
Они там занимались нечетким видео, которое он записал на телефон, в надежде разобрать как можно больше писем.
Кроме того, Лакост отправила чертежи люксембургского фуникулера своему человеку в Политехнической школе – вдруг что-нибудь обнаружится.
Бовуар не мог заставить себя поверить, что Кароль Госсет участвует в каких-то грязных делах. Не мог поверить и в то, что ГХС встала на преступный путь. Он по-прежнему считал, что их просто подставляют.
Но при этом он начинал понимать, что, вероятно, знает о ГХС гораздо меньше, чем думал прежде.
Он стал искать в Сети. Наконец после долгих поисков, которые не дали ничего, кроме того, что ему уже и без того было известно о компании, он сменил курс и попробовал кое-что другое.
И почти сразу нашел то, что искал, в статье агентства Франс Пресс.
В малоизвестном американском военизированном журнале несколькими годами ранее появилась небольшая заметка, но не о компании ГХС Инжиниринг, а о ее президенте Эжени Рокбрюн.
К заметке была приложена фотография изящной женщины средних лет. Впечатляющей подробностью ее внешности были не умные глаза или теплая улыбка, а ее волосы. Седые, почти белые.
Бовуар вдруг понял, что это был сильный ход со стороны женщины-руководителя в Париже.
Фотография давала понять, что этой женщине ни на кого не нужно производить впечатление. Она может позволить себе быть собой.
В заметке говорилось, что Эжени Рокбрюн возглавляет корпорацию, которая занимается инженерным проектированием по всему миру. Но суть заметки сводилась к тому, что ГХС, имея интересы во всем мире, приобрела небольшую, но высококлассную фирму, специализирующуюся на безопасности и разведке. Фирма эта объявляла набор кадров.
«Секюр Форт».
Бовуар широко раскрыл глаза. Не эта ли фирма обеспечивает безопасность отеля «Георг V»? Не эту ли фирму упомянул полицейский?
Жан Ги уставился на эмблему на экране. Он узнал ее. Точно такую же он видел на униформе охранника Луазеля.
Не узнать ее было невозможно из-за ее необычного вида. Изящная и даже красивая, она напоминала снежинку.
И ничуть не походила на мачистские агрессивные эмблемы, какие можно увидеть у частных охранных фирм. Клекочущие орлы. Прыгающие пантеры. Черепа.
Эта эмблема была равнозначна волосам их топ-менеджера. Ее недвусмысленное послание заключалось в следующем: «Секюр Форт» так сильна, что ей нет надобности производить впечатление.
Кроме того, Жан Ги Бовуар, хорошо знавший квебекские зимы, понимал, что снежинка может казаться безобидной, а на самом деле знаменует сообщение, предупреждение о наступлении худшего. Похожая на снежинку эмблема «Секюр Форт» наводила тихий ужас. Главным образом потому, что не пыталась навести ужас.
Использовала ли ГХС свою охранную фирму для получения доступа к банкам данных и проектам конкурентов?
На какие корпорации, отели, рестораны, клубы могла она работать? Какую информацию могла собирать, как профессиональную, так и личную?
Не это ли обнаружили Стивен и Плесснер? Громадную сеть промышленного шпионажа? Даже шантажа?
Жан Ги подался к экрану и продолжил копать. Копать в глубину.
Арман взял болт, рассмотрел его и положил обратно в коробку.
– Это лежало у него в столе, насколько я понимаю, – сказал Клод, наблюдая за хозяином.
– Да, на столе. Спасибо, что принес. Ты нашел что-нибудь?
– Нет, хотя пароль к этому, – Клод приподнял ноутбук Стивена, – был бы полезен.
– И кстати, он у меня есть.
Арман достал свой блокнот, написал на нем слово, вырвал страничку и передал Клоду, который прочитал это слово с удивлением, но никак не прокомментировал.
«Лютеция».
– Merci. – Клод Дюссо сунул бумажку в карман.
– Не хочешь попробовать? – спросил Арман.
– Non. Чтобы разобраться в записях на ноутбуке и проанализировать их, потребуется не один час. Я передам это Фонтен.
Арман вернулся к коробке и достал оттуда годовой отчет ГХС. На первой странице было приветствие, сопровождаемое фотографией президента Эжени Рокбрюн, гладящей птенца сапсана. И еще одна ее фотография, на которой она выпускала в океан черепашек.
Даже на природе мадам Рокбрюн умудрялась выглядеть элегантной, с ее идеальным деликатным макияжем и прекрасно уложенными седыми волосами. Она даже чем-то напоминала Рейн-Мари.
Впрочем, эти фотографии были абсолютно фальшивыми. А в Рейн-Мари фальшь отсутствовала напрочь.
Потом Арман прочел состав совета директоров, и глаза у него полезли на лоб.
– Впечатляет.
– Невероятно впечатляет, oui, – согласился Клод. – Ты не возражаешь?
Он показал на свой пиджак, и Арман ответил, что не возражает. В квартире действительно было тепло.
Пока Арман просматривал остальную часть доклада, Клод встал и снял пиджак, а затем прошелся по комнате, рассматривая картины на стенах, книги на полках. Явно без всякой цели он подошел к высокому окну и, отодвинув тюлевую занавеску, посмотрел вниз на улицу.
Ежегодный отчет был оптимистичен в своих обобщенных заявлениях о финансовом успехе прошедшего года. Он описывал неустанные заботы гигантской технической компании об окружающей среде. Об улучшении качества жизни в развивающихся странах. О равенстве. О самодостаточном развитии. И о прибылях.
Но там было очень мало конкретной информации. Отсутствовал и список реализуемых проектов или авуаров.
Закончив, Арман снял очки и потер глаза:
– Не густо. Не понимаю, что здесь могло заинтересовать Стивена. Мне в свое время приходилось читать немало годовых отчетов, и большинство из них было куда как информативнее.
Когда Клод вернулся на прежнее место, Арман заметил маленькое пятнышко на его рубашке, на внутренней локтевой части левой руки.
Кровь. Может быть, кровь Плесснера?
– Вероятно, это особенности корпоративной культуры, – сказал Клод. – Склонность к утаиванию.
– Но это вызывает вопрос…
– О том, что они утаивают? – спросил Дюссо.
– Да.
– Вы, наверное, ждете не дождетесь, когда появится ребенок.
– Так и есть. – Рейн-Мари включила старую кофеварку.
Она вдруг почувствовала усталость, ей захотелось, чтобы они поскорее ушли, чтобы она могла поговорить с Арманом, а потом лечь спать. Спать. Спать.
Но до этого предстояло еще много чего сделать.
Аромат кофе наполнил маленькую кухню. Рейн-Мари смотрела, как Моника нарезает торт «Исфахан». Острый нож прорезал слои французских меренг, розеток из малинового крема.
Александр Плесснер стоял в дверях и наблюдал за нею. Рейн-Мари покорно кивнула и, сделав глубокий вдох, сказала Монике:
– Приближается наш юбилей, и я ищу подарок Арману. Только, бога ради, не говорите ни ему, ни Клоду, что я спрашивала, но я обратила внимание на одеколон Клода, и мне он очень понравился.
– Правда? А мне кажется, у него запах коры. И земли. Мне нравится одеколон Армана. Очень. Что это за запах?
– Сандаловое дерево.
– Вы собираетесь уговорить его поменять одно на другое?
– Просто иногда хорошо иметь выбор. Так как называется одеколон Клода?
– Несколько лет назад он получил этот одеколон в подарок от своего заместителя, когда они вместе были на конференции в Кёльне. Они пришли на экскурсию по фабрике, где изготовляют этот одеколон, и заместителю пришло в голову купить по флакону Клоду и себе. Вы когда-нибудь были в Кёльне? Прекрасный город. По крайней мере, был когда-то. Все погибло во время войны.
Этот разговор развивался как-то нелинейно, и Рейн-Мари не знала, удастся ли ей вернуть его к вонючему одеколону, когда на кону куда более интересные темы.
Еще одна попытка.
– Значит, он и его заместитель пользуются одним одеколоном?
Она знала, что заместитель префекта – следователь Ирена Фонтен, с которой они познакомились в квартире Даниеля.
Префект покровительствовал ей. Они явно были близки в профессиональном плане, но такой обмен запахами казался немного выходящим за рамки.
– Да. Слава богу, Клод не всегда пользуется этим одеколоном. Только когда они встречаются.
Рейн-Мари уставилась на Монику. Неужели та не видит, как прозрачно это устроено? Если Клод возвращается после этих «встреч» с запахом своего заместителя, то у жены не возникает никаких вопросов.
Но не стоило совать нос в чужие дела. К тому же, вероятно, ее подозрения были беспочвенны.
В конце концов, у Армана в заместителях тоже ходила молодая женщина. Изабель Лакост. Она стала близким другом семьи. Дорогим и ценным коллегой. Он привел ее в отдел, стал для нее наставником. Изабель вернула долг Арману – она спасла ему жизнь, хотя и заплатила за это дорогую цену.
Они были как отец и дочь, и у Рейн-Мари никогда не возникало никаких подозрений на их счет.
Правда, Рейн-Мари не знала мужа Моники так же хорошо, как знала своего.
– А название вы не помните? – снова спросила Рейн-Мари как бы невзначай.
– Нет, но могу сказать, что флакон скорее подходит для спиртного, чем для одеколона. Довольно витиевато украшен. Но вообще-то, симпатичный. Это единственное, что мне нравится в этом одеколоне. Хотя постойте. Это не название, это число. Я еще рассмеялась. Поначалу мне показалось, что это сто двенадцать. Вполне подходящее число.
Да, подумала Рейн-Мари, ставя кофейник на поднос. 112. Французский номер экстренного вызова. Для Моники Дюссо должен был зазвучать тревожный звоночек.
– Может быть, удастся его найти, – сказала Рейн-Мари, взяв со стола свой айфон.
Она задала поиск «одеколон из Кёльна», и тут же появилось изображение голубого с золотом флакона.
– Да, это он, – сказала Моника. – Он называется «4711». Я помнила, что число. Тут сказано, что это первый из когда-либо сделанных одеколонов. Ха, может, поэтому Клод им и пользуется. Он любит историю. Как и Арман. Это у них общее.
– Oui, – сказала Рейн-Мари.
Она положила телефон и подумала: может быть, это единственное, что у них двоих общее.
Одеколон был именно тот, который она спрятала в спальне. А теперь она получила подтверждение. Но в процессе выяснения возник еще один, более важный вопрос.
Кого они застали в квартире Стивена: Клода Дюссо или Ирену Фонтен?
Жан Ги оторвался от ноутбука и подошел к открытому окну. Он осмотрел темную улицу внизу и вдохнул свежий ночной воздух, чтобы прочистить мозги. Чтобы прогнать лишнее и четче увидеть проявляющиеся связи.
Таким связующим звеном оказалась охранная фирма «Секюр Форт».
Фирма эта принадлежала ГХС Инжиниринг. Она обеспечивала безопасность отеля «Георг V» и почти наверняка «Лютеции».
А чего еще?
Жан Ги посмотрел на часы. Почти десять. Гамашам он позвонит в половине одиннадцатого. К тому времени их гости, вероятно, уйдут.
Он вернулся к ноутбуку и щелкнул по ссылке, присланной генеральным менеджером «Георга V», чтобы выйти на записи камер наблюдения. Их почти наверняка отредактировали сотрудники «Секюр Форт». Чтобы спрятать что-то или кого-то.
Но они действовали в спешке и, возможно, что-то все-таки упустили.
И действительно, после двадцати пяти минут хождения туда-сюда он кое-что обнаружил. Кое-кого.
Не Стивена. Не Александра Френсиса Плесснера.
Он увидел зернистое изображение седоволосой элегантной женщины.
Она появлялась из-за громадной цветочной композиции. Доля секунды на записи, которую не удалось стереть.
Ошибиться было невозможно: Эжени Рокбрюн, президент ГХС, входила вчера днем в отель «Георг V». Она появилась на одно мгновение, и больше ее нигде на записи не было. Она исчезла.
Но зачем она приходила и почему ее стерли? Может, это с ней Стивен встречался перед пятничным ужином?
Жан Ги встал и прошелся по гостиной, не в силах успокоиться. Что все это значит?
Возможно ли, что Стивен сидел напротив нее, смотрел ей в глаза и говорил президенту ГХС, что он знает об их промышленном шпионаже?
Не об этом ли он собирался говорить на заседании совета директоров в понедельник?
Не поэтому ли они попытались его убить? Этим могла объясняться и недостаточная подготовленность обоих нападений. Приказ был отдан в последнюю минуту.
Но что-то пошло не так.
Что-то пошло не так для человека, который пережил войну, будучи участником Сопротивления. Который был хитроумным тогда и оставался таким всю жизнь. Почему же сейчас он совершил столь глупую стратегическую ошибку? Фактически подписал себе смертный приговор.
Предположительно, он снял номер в отеле, чтобы спрятаться. Зачем же тогда приглашать именно того человека, от которого он прятался?
Описав еще один круг по маленькой комнате, Жан Ги снова сел и еще раз просмотрел видео. Вестибюль. Коридор к лифтам. Лифты, включая и служебные.
Ничего. Эжени Рокбрюн исчезла.
Он расширил поиск.
И вот где он нашел ее. В отражении большого подноса в руках официанта. Подноса, отполированного до зеркального блеска. Длительность 2,7 секунды, три гостя в укромном уголке бара «Галерея».
Глава ГХС сидела с двумя мужчинами. Со Стивеном Горовицем и Александром Плесснером?
Раз за разом Жан Ги просматривал запись, пока не обрел полной уверенности, что узнал одного из людей за столом.
За считаные часы до нападения Клод Дюссо, префект Парижской полиции, попивал чаек с Эжени Рокбрюн.
Бовуар поднялся. Часы показывали почти половину одиннадцатого. Он мог позвонить, но…
Дюссо находился у Гамашей. А Жан Ги не хотел, чтобы его услышали.
Будучи человеком действия, Жан Ги с некоторым опозданием начал ценить неспешность.
«Проблемы решаются прогулкой», – часто говорил Гамаш.
В самый разгар какого-нибудь трудного дела шеф выходил из кабинета и, вместо того чтобы заниматься делом, отправлялся на прогулку. Нередко всего лишь по коридорам управления Квебекской полиции. Он шел, сцепив руки за спиной и время от времени бормоча что-то себе под нос, а Бовуар, образно выражаясь, исполнял вокруг него некое подобие танца Тигры, близкого друга Винни-Пуха.
Гамаш терпеливо, раз за разом, год за годом объяснял, что он в это время как раз и делает кое-что.
Думает.
Бовуару понадобились годы, чтобы понять силу передышки. И терпения. Остановки, чтобы взвесить все варианты, оценить все углы, а не действовать по наиболее очевидному сценарию.
Он заглянул в спальню, посмотрел на Анни и Оноре, надел легкую куртку и вышел прогуляться.
