Глава двадцатая

Сидя на заднем сиденье такси, Гамаш просматривал распечатки, сделанные Бовуаром.

Люксембургский проект фуникулера. Тут были чертежи и масса технического текста, понять который Гамаш не имел ни малейшей надежды. Сняв очки, он посмотрел на Жана Ги:

– У тебя есть идея, кто стирал все эти электронные письма и отчеты о ходе работы?

– Нет, но это явно делал кто-то знакомый с системой.

– По крайней мере, это подтверждает, что ГХС есть что скрывать. Хотелось бы мне знать, что было в тех письмах.

Бовуар улыбнулся и включил свой айфон.

Оба сосредоточенно прищурились, когда появилось видео, которое он снял в офисе.

– Электронная почта? – спросил Арман.

– Да, и отчеты. Я снимал их, пока они стирались.

– Молодец.

Но такси все время подпрыгивало на дороге, видео было слишком дерганым, письма мелькали слишком быстро – словом, они ничего не успевали разобрать.

– Черт, – сказал Бовуар, останавливая видео. – Придется посмотреть дома.

– Эти письма, они ведь адресованы Кароль Госсет? – сказал Гамаш. – Твоему боссу? Одному из старших менеджеров? Это…

– Необычно? Очень. Она курирует некоторые проекты, но только самые крупные.

– И именно она цитировала Одена, да? О трещине в чашке, ведущей в страну мертвецов. О том, что малое, повседневное может быть разрушительным. Странно, что она это сказала. О чем вы тогда говорили?

Жан Ги мысленно вернулся назад:

– О моей работе. Пригласили ли меня в качестве полицейского.

Глядя в окно на проплывающий мимо Париж, Гамаш размышлял:

– Мы не знаем, о чем эти письма. Она могла взять этот проект под особый контроль, потому что у нее возникли подозрения.

– Верно, – сказал Бовуар, оживившись.

Гамаш посмотрел на него:

– Она тебе нравится.

– Да. Не могу себе представить, что она вовлечена в какой-то криминал.

– Будем надеяться, что ты прав. – Он спросил себя, а что они вообще знают о тех, кто их окружает. Даже о тех, кого знают всю жизнь. – Возможно, они запаниковали, когда поняли, что ты открываешь файлы.

– Но я воспользовался компьютером Арбур.

– Чтобы они подумали на нее? – сказал Гамаш, кивая. – Умно. Но… все же… – Его мозг быстро работал, сводя воедино все данные. – Если кто-то вел наблюдение за этим проектом и заметил, что Северин Арбур получила к нему доступ, и это задействовало режим тревоги, значит…

Глаза Бовуара расширились.

– Значит, она не имела доступа к этому проекту. Если бы имела, их это не взволновало бы и они не стали бы стирать файлы. Выходит, используя терминал Арбур, я подверг ее опасности?

– Возможно. Ты знаешь, где она живет?

– Non. Но у меня есть телефон.

Он взял в руки свой айфон, но Гамаш остановил его:

– Минутку. Все-таки нельзя исключать, что она задействована в проекте. Тревожный режим мог быть включен не компьютером, а камерами наблюдения. Наверное, тебя увидели за ее столом.

Подумав, Гамаш вспомнил кое-что любопытное:

– Во время нашего разговора с Фонтен в квартире Даниеля ты подошел к окну. Ты сказал, что проверяешь, как там дети, но парк оттуда не виден. Что именно ты высматривал?

– Я ни в чем не уверен, но, когда я сегодня находился в ГХС, в офисе появился охранник. Раньше такого никогда не случалось. Он задавал мне разные вопросы.

– Он подходил к столу мадам Арбур?

– Non. Но я видел его, когда возвращался. В метро. Он ехал в том же вагоне, что и я.

Гамаш замер. Сосредоточился. Устремил острый взгляд на Жана Ги, быстро обрабатывая информацию.

И Жан Ги подумал, что Ирена Фонтен, возможно, была права. И старший инспектор Гамаш в элитном тактическом подразделении – во Второй объединенной оперативной группе – не ограничивался обучением рекрутов.

Иногда Бовуару приходил в голову и такой вопрос: а что же случилось с Первой объединенной оперативной группой?

– Ты выглядывал в окно, чтобы проверить, там ли этот человек, – сказал Гамаш.

– Да. Но не заметил никаких признаков его присутствия. Наверное, он просто ехал домой. Он не вышел вместе со мной. Думаю, я просто струхнул. – Жан Ги поводил пальцем по своему телефону и показал экран Гамашу. – Я его сфотографировал. Его зовут Ксавье Луазель.

Гамаш несколько секунд разглядывал фотографию, на случай если этот человек попадется ему на глаза, потом перевел взгляд на Жана Ги:

– У тебя хорошие инстинкты. Что они тебе говорят?

Жан Ги заерзал на сиденье. Ему очень не нравилось, когда Гамаш говорил об инстинктах или обвинял его в обладании интуицией. Жан Ги был уверен, что это оскорбление.

Но он не сомневался, что его тесть использует эти слова как комплимент.

– Мне кажется, этот охранник, Луазель, следил за мной. Но почему-то бросил слежку.

– Может быть, у него был приказ напугать тебя. Что, по-твоему, происходит в ГХС?

Бовуар выдохнул и покачал головой:

– Хотел бы я знать. Хотел бы я понять, что в этом отчете. – Он показал на распечатку в руках Гамаша. – Может, там есть технические недостатки и они скрывают это. Может, они отмывают деньги. Наркотики? Торговля оружием? Возможности для этого у компании есть. Проекты по всему миру. Поставки оборудования в разные места на маршрутах, по которым перевозят наркотики, оружие, людей. Но люксембургский проект? – Бовуар покачал головой. – Фуникулер в Великом герцогстве? Маловероятно. Слишком уж мелко. Слишком ограничено временны́ми рамками. Они бы выбрали что-нибудь растянутое на годы, а не на месяцы.

Гамаш молча кивал, словно слушая музыку. Или какой-то внутренний голос.

– Что? – спросил Бовуар.

– Либо с этим люксембургским проектом что-то не так, либо с ним все в порядке.

Это прозвучало немного загадочно даже для Гамаша.

Бовуар хотел уже попросить разъяснений, но внезапно сам все понял.

– Вы думаете, они стирали переписку, чтобы мы не поняли, что в люксембургском проекте все нормально. Чтобы мы сосредоточились на этом проекте и не совались туда, где действительно есть вопросы.

– Я этого не исключаю.

– Черт, – сказал Бовуар. Он откинулся на спинку сиденья и уставился перед собой, лихорадочно размышляя. – Проблема в том, удастся ли нам разобраться в отчете и переписке достаточно хорошо, чтобы обнаружить дефект.

– Нам нужны финансовый аналитик и инженер, – сказал Гамаш, глядя на Бовуара.

– Oui. – Жан Ги широко открыл глаза. – Черт побери. Люди вроде Стивена и Плесснера.

Телефон Гамаша завибрировал. Звонила миссис Макгилликадди.

Жан Ги слышал ее голос, срывающийся от волнения.

Она находилась в кабинете Стивена вместе с Изабель Лакост…

В этот момент завибрировал телефон и у Бовуара. Звонила Изабель Лакост.

Офис Стивена и его дом были взломаны, системы безопасности отключены.

– Они все перевернули вверх дном, – сказала миссис Макгилликадди.

– Агенты из его дома передают, что там тоже что-то искали, – сообщила Лакост ровным голосом. – Не могу сказать, чтó они искали, но, похоже, бумаги.

– Нашли? – спросил Жан Ги.

– Не уверена. Тут страшный кавардак.

– Спроси ее о банковских ячейках Стивена, – сказал Арман, закрыв микрофон своего телефона рукой.

На заднем плане раздавался голос миссис Макгилликадди. Расстроенный. Потрясенный.

– Я слышала, – сказала Лакост. – Мы отсюда поедем туда. У миссис Макгилликадди есть карточка, по которой нас пропустят.

– Да, карточка ЭМНП, – сказал Бовуар. – Держи нас в курсе.

Арман продолжал говорить с миссис Макгилликадди, которая немного успокоилась. Слушая, он достал блокнот и записал что-то.

Потом поблагодарил ее и отключился.

– Код к ноутбуку Стивена. Клод просил.

– Вы собираетесь отдать ему код?

– Придется. Давай просто надеяться, что у Стивена на этом ноутбуке нет ничего важного.

– Да, потому что люди не хранят там ничего существенного, – сыронизировал Бовуар, закатывая глаза.

Такси подъехало к «Лютеции».

Выйдя из машины, Гамаш направился к тяжелой двери, которую открыла для них женщина в ливрее.

Внезапно он остановился.

Хотя ему была известна история этого отеля, включая военное время, больше всего его волновал рассказ о том, как сюда сразу после освобождения были привезены выжившие в некоторых концентрационных лагерях.

Он видел фотографии изможденных людей, их полосатую, в клочьях одежду, висевшую на истощенных телах. Они сидели с остекленевшими глазами в роскошной обстановке отеля.

То, что он видел на этих фотографиях, было актом жестокости. Хотя и не злонамеренной. О чем думали освободители, привозя сюда выживших узников лагерей?

О чем думали это люди-призраки, оглядывая интерьеры отеля?

На их пустых лицах не было ни радости, ни триумфа. Эти фотографии говорили только о жестокости. О невыразимом бессердечии, которое становилось еще ужаснее – если только это было возможно – из-за окружающей их роскоши.

Да, он знал о том, что благими намерениями вымощена дорога в ад.

Но теперь на эти мысли наложился другой образ. Стивена. Его рука на плече монстра, ответственного за это.

– Patron? – вторгся в его мысли Бовуар.

Гамаш повернулся:

– Я перейду на другую сторону, к дому Стивена. Мне нужно спросить кое-что у консьержа.

Бовуар проводил взглядом тестя, который бегом пересекал улицу Севр, уворачиваясь от автомобилей.

Бовуар не раз видел, как Гамаш входил в дома, склады, леса, где их поджидали вооруженные до зубов преступники.

Арман Гамаш никогда не колебался. Всегда шел вперед и всегда шел первым. Его агенты следовали за ним.

И теперь Бовуар бегом последовал за Гамашем.

– Вы понимаете, что она просто прикапывалась к вам? – сказал он, догнав Гамаша.

– Фонтен? Вряд ли, – откликнулся Гамаш, быстро идя по тротуару. – Я думаю, она верит в то, что наговорила про Стивена.

– А вы? В смысле, вы верите?

К удивлению Жана Ги, Арман помедлил, потом отрицательно покачал головой:

– Нет. Ничуть не верю.

У громадной лакированной красной двери в дом Стивена Гамаш нажал кнопку. Минуту спустя дверь приоткрыл худой пожилой человек, он вгляделся в Гамаша и улыбнулся.

– Это мальчик, – сказал он кому-то у себя за спиной, открыл дверь полностью и впустил Армана и Жана Ги.

Клод Дюссо сидел в своем кабинете и просматривал содержимое коробки. В очередной раз.

Что хотел увидеть Арман – годовой отчет или что-то другое?

Тут находились вполне предсказуемые вещи. Бумажник Стивена Горовица с евро и канадскими долларами. Разные банковские карточки и паспорт.

Дюссо открыл паспорт Стивена. Никаких штампов он не увидел, но их и не должно было быть, если Стивен ездил еще куда-то в Европе.

Например, в Люксембург.

В коробке были авторучки, канцелярские скрепки. Два болта и универсальный гаечный ключ. Клейкая лента и чистый блокнот с логотипом отеля «Георг V». Все эти вещи Арман уложил в коробку, пока Рейн-Мари разговаривала с менеджером.

Тут лежали и вещи поинтереснее.

Тоненький ноутбук. Разбитый смартфон.

Технический отдел префектуры исследовал смартфон, извлек сим-карту и сообщил, что она сломана. И что Стивен Горовиц не использовал облачных хранилищ. Либо это было технически сложно для него, либо он не доверял таким хранилищам. А скорее всего, подумал Дюссо, Горовиц доверял технологиям, но не доверял людям.

– Мальчик? – прошептал Жан Ги, когда они сели за кухонный стол.

Мадам Фобур принесла pain au citron прямо из духовки, и кухня наполнилась ароматом цитруса и выпечки. Она поставила чайник на газовую горелку, а месье Фобур тем временем открыл шкаф и достал три бутылки теплого пива.

– Он не хочет чая, мадам, – сказал месье. – Он взрослый мужчина. Он хочет пива.

– Вообще-то… – начал было Гамаш, но его заглушили.

– Пиво и pain au citron? – возмутилась мадам. – Да слыхано ли такое? И после того, что случилось? Ему нужен чай. – Она повернулась к Арману: – А может, ты предпочитаешь chocolat chaud?

– Вообще-то… – сделал еще одну попытку Арман.

– Мы уберем это все, – сказал месье, хватая несколько стаканов, – и пусть мальчик решает. Я сам его варил. – Он наклонил бутылку в сторону гостей.

– Non, merci, – сказал Арман, успев удержать месье за руку, прежде чем тот сорвал крышку с бутылки. – Чай – это то, что надо. – Заметив разочарование старика, он продолжил, не переводя дыхания: – Для моего зятя. А я бы выпил пива.

Когда все расселись за пластиковым столом, мадам Фобур спросила:

– Как он?

– Ну вы же знаете Стивена, – сказал Арман. – Он несокрушим.

– Значит, он встанет на ноги? – спросила мадам?

– Надеюсь.

По крайней мере это было правдой.

– Что случилось, Арман? – спросил месье Фобур. – Сначала его сбивает машина, потом в его квартире убивают человека. Мы не понимаем.

– Это ведь не совпадение, правда? – спросила мадам Фобур.

– Да, – сказал Жан Ги. – Мы не считаем несчастным случаем то, что произошло с месье Горовицем.

– Voilà, – сказала мадам, а месье перекрестился. – Именно это я и говорила.

– Но кому это могло понадобиться?

– Как раз это мы и хотим узнать, – сказал Жан Ги. – Когда вы видели его в последний раз?

– Месье Горовица? – Мадам посмотрела на месье. – В июне? Или в июле?

– И с тех пор ни разу? – спросил Жан Ги. – А в последние два-три дня?

– Дня? Нет, – ответил месье. – Мы узнали о том, что он в Париже, только сегодня утром, когда услышали о происшествии. Мы подумали, значит, он приехал. Но мы его не видели.

Мадам дрожащей рукой потянулась к чайнику.

– Позвольте, – сказал Жан Ги, осторожно забирая у нее тяжелый чайник. – Позвольте, я буду мамочкой.

– Pardon? – спросил месье.

– Désolé, – сказал Бовуар, покраснев. – Просто так говорит один мой друг дома, в Квебеке, когда наливает чай.

«Черт бы тебя подрал, Габри», – подумал он, вспоминая этого крупного мужчину в намеренно вычурном переднике, разливающего чай «Красная роза» из чайника «Браун Бетти».

«О господи, – подумал Бовуар. – Зачем я ношу все это в голове?»

Мадам сжала руки в кулаки, чтобы не дрожали:

– Мы столько лет знали месье Горовица. Мы знали, что когда-нибудь… но только не так.

Арман никогда не знал их имен. Они всегда называли друг друга только «мадам» и «месье». Бездетные, они относились к обитателям дома как к своей семье. Как к своим детям, своим тетушкам и дядюшкам, братьям и сестрам.

Стивен находился где-то посередине между дядюшкой и старшим братом.

Приезжая в Париж, его крестный почти всегда в воскресенье завтракал с мадам и месье. Ребенком Арман присоединялся к ним за этим кухонным столом и ел жареную курицу или пирог с рыбой. Еду покупал Стивен, а готовила ее мадам в фартуке. Мужчины пили пиво во дворе, а Арман помогал в кухне.

Эта кухня, этот дом не изменились. А он изменился. Был ребенком, стал взрослым. Был отцом, стал дедом. Из ребенка с мукой на руках стал мужчиной с кровью на них.

Но при этом он всегда оставался для них «мальчиком». А они для него всегда – «мадам» и «месье».

Месье наблюдал за тем, как Арман сделал большой глоток пива и стер пену, оставшуюся на усах.

– Délicieux.

И он не лукавил. Месье явно набил руку на варке пива.

Мадам Фобур, руки которой перестали дрожать, нарезала pain au citron толстыми ломтями и поставила на стол керамическую ванночку со взбитым сливочным маслом.

– Вы хотите узнать у нас, что случилось, – сказала она, показывая кончиком ножа то на Гамаша, то на Бовуара. – Мы ничего не видели и благодарим за это Бога.

– Жаль, что не видели.

– Не говори так, месье. Они бы и нас убили.

Она положила нож и прикоснулась к его руке жестом, столь же священным, как крестное знамение.

– Как вы знаете, месье Горовиц занимает весь верхний этаж. И отсюда нельзя увидеть его окна, – сказал месье. – Они выходят на улицу, а не во двор.

– Полицейские все еще там, ищут что-то, – сказала мадам. – Мы предполагаем, что они захотят потом поговорить с нами.

– Еще не говорили? – спросил Бовуар, кинув взгляд на Гамаша.

– Нет.

– И вы не видели, чтобы кто-то посторонний заходил вчера во двор? – спросил Арман. – Никто вам не звонил?

– Разве убийцы спрашивают у консьержей разрешения войти? – спросила мадам, и Жан Ги улыбнулся.

– Нет, не спрашивают, – согласился Арман.

Этот дом был типичным для квартала, в котором он стоял. Большая деревянная дверь с тротуара открывалась прямо во двор. Обитатели дома проходили по двору к другой двери – за ней находился лифт, хотя большинство, если могли, пользовались лестницей.

Лифт был клеточного типа, тесный, старый, хлипкий.

– А сегодня утром? – спросил Гамаш. – Никого не видели?

– Я видел тебя и мадам Гамаш, – сказал месье. – Это было часов в девять. Я вышел поздороваться, но вы уже вошли в здание. Это вы обнаружили тело?

– Oui.

– Pauvre мадам Гамаш, – сказала мадам. – Вы должны передать ей кусочек пирога.

Гамаш хотел было вежливо отказаться, но понял, что это обидит хозяйку. Он принял кусок теплого pain au citron, завернутый в вощеную бумагу, и положил себе в карман.

– А больше никого не видели? – спросил Бовуар.

– Никого чужого, – ответил месье. – Из Прованса приехали дети семьи, живущей на третьем этаже, но мы их хорошо знаем. Женщине на втором этаже доставили что-то из «Ле Бон Марше». Мы знаем доставщика. Часто его видим. Он приехал и сразу же уехал.

– И вы не видели, как пришел месье Плесснер? – спросил Жан Ги.

Они посмотрели на него недоумевающе.

– Убитый, – пояснил Жан Ги.

– Нет, – сказала мадам. – Но по пятницам всегда куча дел, я делаю уборку, а месье разбирается с мусором.

– На первом этаже потек радиатор, – сказал месье. – Пришлось исправлять. В старых домах всегда что-нибудь не так.

Но то, что случилось днем ранее, подумал Арман, когда они вышли от стариков, было из разряда «совсем не так».

Во дворе Гамаш прикоснулся к руке Бовуара, безмолвно попросив не спешить.

В пространстве двора доминировало одно-единственное дерево – с толстым стволом, высокое, сучковатое. В окнах трепетали занавески, в оконных ящиках цвели ярко-красные герани и светло-голубые фиалки.

Даже Бовуар, не очень ценивший красоту, мог по достоинству оценить то, что видел здесь.

А видели они одну из многих особенностей Парижа, спрятанную за простыми деревянными дверями, где обнаруживались такие дворы и потайные сады.

Париж был городом фасадов. Красоты, как очевидной, так и скрытой. Героизма, как очевидного, так и скрытого. Ужасных деяний, как очевидных, так и скрытых.

– А не мог ли Александр Плесснер, – начал Арман тихим голосом, чтобы никто из обитателей дома, чьи окна выходили во двор, не услышал его, – сам впустить убийцу в квартиру?

– Но с какой стати?

– По двум причинам, – сказал Гамаш. – Либо Плесснера перекупили и убийца был фактически сообщником…

– Но зачем тогда убивать? – спросил Бовуар. – Тем более когда документы еще не найдены? Квартира была перевернута вверх дном. Им отчаянно было нужно что-то найти. И очевидно, они этого не нашли.

– Или, – продолжал Гамаш, – Плесснер работал со Стивеном, помогал ему найти что-то. Стивен спрятал улику у себя в квартире и послал Плесснера за этой вещью. И еще поручил ему встретиться здесь с кем-то. С кем-то, кому они доверяли.

– Но кому они могли настолько доверять?

– А кому учат доверять с самого детства?

– Уж во всяком случае не человеку с конфеткой. – Бовуар задумался, потом посмотрел на тестя. – Полицейскому.

– Oui. Стивен готов был поверить любому копу, но высокого звания…

– Самого высокого звания, – сказал Бовуар. Он огляделся и еще больше понизил голос. – Префекту полиции?

– Стивен не пошел в квартиру сам из страха, что его увидят и опознают. Поэтому он послал Плесснера, которого никто не знал, и договорился с высокопоставленным копом, Клодом Дюссо или с кем-то еще, чтобы тот встретил Плесснера здесь.

– Впустил его через пожарную лестницу, чтобы никто не увидел.

– Возможно.

– Но опять же, зачем убивать месье Плесснера, прежде чем улика будет обнаружена? Квартира вся вверх дном. Это явно не Плесснер сделал.

– Может быть, он что-то заподозрил, – сказал Гамаш. – Может быть, Плесснер отказался делать то, что собирался, и его убили, когда он попытался уйти.

Часть деталей укладывалась в эту версию.

Другая часть – нет.

– Подведем итог, – сказал Бовуар. – С люксембургским проектом, возможно, что-то не так, а возможно, все так, ГХС может быть участником, а может не быть. Александр Плесснер, может быть, работал со Стивеном, помогая ему раскрыть какое-то мошенничество, а может, и не работал. И префект полиции, может, замешан в этой истории, а может, и нет.

– Именно, – подтвердил Гамаш.

– Знаете, – заметил Бовуар, – не могу сказать, что по-настоящему скучаю по расследованию убийств.

Гамаш тихо хмыкнул от удовольствия.

Они подошли к лифту, и Бовуар побледнел:

– Вы первый.

– Я пойду пешком, merci, – сказал Гамаш.

– И я тоже.

Бовуар шел, перешагивая через две ступеньки, и поднялся наверх, тяжело дыша.

Гамаш шел медленно и поднялся наверх с новым вопросом.

Что, если Стивен обнаружил Александра Плесснера, своего друга и коллегу, за обыском своей квартиры и убил его? Не этим ли он занимался в те часы перед ужином?