13. Тайна

За Великаном равнина как будто изменилась. То, что было серым, побелело и посветлело, а воздух казался более чистым и прозрачным.

«Граница наступает, – сказал Проводник. – Она движется на юг. Местные постепенно отходят, бросают старые поселения, перебираются в новые. Старые становятся схронами, где они ночуют весной и летом».

«Почему стало светлее?» – спросил Шимон.

«Стекло меняет воздух. Свет иначе преломляется. Я не могу объяснить это по-научному».

Свет вселял надежду. Идти стало заметно легче, хотя это можно было объяснить ещё и изрядно уменьшившимися рюкзаками с припасами. Спина Бабы уже не казалась такой унылой, наоборот, её мерное покачивание задавало ритм, облегчавший движение.

Лагерь мы разбили за час до границы. Впрочем, Проводник сказал, что мы её не почувствуем – сейчас зима везде, и перед ней, и за ней. Граница – это линия, за которой лета не бывает вовсе, только зима. Она накатывает волнами, выплескиваясь из-за границы и обращая в Стекло животных, не успевших вовремя уйти. Возвращаясь, она отхватывает ещё кусок территории – если речь о нескольких сантиметрах в день, то за сезон она может сдвинуться на четыре-пять метров. Мы регулярно встречали стеклянных животных – зайцев, леммингов, песцов, иногда видели прозрачных птиц, перелетевших через невидимую границу и Стеклом рухнувших вниз.

А я хотел увидеть Хозяина. Я сам не мог этого объяснить – но я поверил в историю Проводника, в путешествие Лелекая, в таинственного сукиджэврэй чупчэ и его жён. Иногда я смотрел по сторонам, надеясь заметить не только белый туман, но и тёмную точку волшебной яранги, и приземистого человека, направляющего к нашей цепочке свою упряжку.

Мы поставили столовую, как обычно, забрались внутрь. Разогревая питательную массу, Близнец спросил: «Если ты не знаешь, сколько нам идти, как ты мог рассчитать, сколько нам потребуется пищи?» Проводник, не оборачиваясь, ответил: «Мы будем возвращаться уже в начале весны, граница пойдёт нам навстречу, и путь станет короче. А там и охота начнётся, и местные проснутся. Так что хватит с запасом».

Он ушёл от ответа – тут он был мастер. Близнец не стал переспрашивать.

Всем хотелось услышать продолжение истории Лелекая, но, когда кто-то спросил Проводника, тот ответил, что история не окончена, но и продолжения у неё нет. Лелекай по-прежнему бродит где-то в сендухе вместе с Хозяином и ищет свою судьбу.

– Я хочу, чтобы сегодня историю рассказал Цифра, – сказал Проводник, когда все расселись.

– Я? – спросил Цифра.

– Ты.

– Мне… мне нечего рассказывать. Ну… родился в Виффе. Отец пропал, когда мне было тринадцать. Мать одна воспитывала, добрая была. Учился в хедере, потом в иешиве, но недолго, ушёл оттуда на экономические курсы. Окончил, устроился на мытню. Ну… ну и всё.

Он пожал плечами.

У меня этот краткий рассказ вызвал двойственные ощущения. Есть такая заезженная мысль: жизнь – лучший выдумщик, лучший писатель или драматург, ни в одной книге не найдёшь более удивительных историй, нежели в реальности. Но это глупость. Если некто с умным видом изрекает подобное, услышав необычную историю, знайте: он невеликого ума человек.

Да, в жизни случаются удивительные вещи. Наша история – тому доказательством. Но эти вещи ограничены временем, законами физики, развитием технологии, социальным фоном. Фантазия же снимает все ограничения – она позволяет человеку летать к далёким звёздам, перемещаться во времени, жить вечно; фантазия несоизмеримо объёмнее реальности. Тот, кто умеет воплощать фантазию в реальность, всесилен.

Рассказ Цифры был подлинной иллюстрацией того, что жизнь бедна на сюжеты. Девяносто девять человек из ста проживают свою жизнь за письменным столом, или за конвейером, или, подобно местным, за охотой на мелких сендушных зверушек. В их историях нет экспозиции, завязки, кульминации, развязки, между датами их рождения и смерти – только тире.

Но была и другая сторона. В каждом из нас жила трагедия. Наши сердца были разбиты, а судьбы сломаны, и лишь потому мы пошли за Проводником. Нам было нечего терять. А Цифра был одним из нас – значит, за его монотонным рассказом крылось нечто большее.

– Расскажи о Йоханаане, – сказал Проводник.

Цифра дёрнулся. Проводник улыбнулся.

– Ты не можешь проверить, где лежит твой отец, но ты можешь спросить себя, откуда я знаю о Йоханаане, – добавил он.

– И откуда?

– Я сказал «спросить себя», а не «спросить меня».

Цифра усмехнулся.

– Хитрый.

– Нет, Цифра. – Проводник стал серьёзен. – Я не хитрый. Ты похож на кувшин с широким дном и узким горлышком. В тебе прячется целый мир, но он не может выбраться наружу, поскольку сужение не пускает. Я хочу вывернуть тебя, извлечь то, что внутри, потому что иначе ты не переживёшь это путешествие, не вернёшься из Стекла. Никто из вас не вернётся из Стекла, оставаясь внутри себя.

Повисла тишина, никто не знал, что ответить.

– Говори, Цифра, – наконец сказал Проводник. – Мы слушаем.

И Цифра рассказал.

– Йоханаан, точнее Йохан – мой друг. Очень близкий друг. Ближе любого другого. Точнее, он был моим другом много лет назад. Мы познакомились в хедере – подрались в первый же день, отведали канчика и стали неразлучны. Так мы окончили первую ступень и вторую ступень, а потом наши пути разошлись. Я поступил в иешиву, он вынужден был принять на себя груз отцовского дела – его отец работал плотником и погиб на строительстве очередного храма. Но мы всё равно виделись очень часто – если не каждый день, то два-три раза в неделю как минимум.

Нам уже исполнилось по четырнадцать лет, и мы стали заглядываться на девушек. И, конечно, нам нравилась одна и та же – Ревекка, черноволосая, высокая, старше нас на два года. Мы были ей неинтересны – ни я, ни он. Она водила знакомство с парнями постарше. Постоянного ухажёра у неё не было, и верностью она не отличалась – спала то с одним, то с другим. Ходили слухи, что в какой-то момент она забеременела и сделала аборт, но точно мы не знали. Может, слухи распустил кто-то из парней, которым она отказала, или девчонки-завистницы.

Мы ходили за ней хвостиком и пытались притереться к её компании, но оставались не более чем мальчиками на побегушках, она замечала нас, только когда кто-то должен был сбегать за пивом.

А потом она исчезла. Пропала с концами. Её мать ходила безутешная, а по району рыскали меджаи, но никто ничего не нашёл. В последний раз её видели, когда она выходила из дому вечером – шла на вечеринку, чтобы подцепить там очередного парня. Но на вечеринке её не было – она пропала где-то по пути. В итоге меджаи списали всё на побег. Мало ли, с кем решила уехать ветреная девица из рабочего квартала.

Мы тоже были безутешны – и я, и Йохан. Мы поклялись друг другу, что найдём Ревекку, чего бы нам это ни стоило. Мы начали собственное расследование, и мы были уверены, что справимся лучше меджаев. Мы знали район, знали тёмные стороны города, знали, у кого можно спросить и как задать вопрос так, чтобы получить ответ. Мы были «своими», а меджаи были ненавистной властью, сотрудничать с которой никто не хотел.

И мы спрашивали. Кто видел Ревекку последним? Какой дорогой она могла идти? Кто пригласил её на вечеринку? Кто знал, что она там будет? Кто мог желать ей зла? Мы копались в подноготной каждого, кто хоть раз заговаривал с ней, – и проследили её путь до сантиметра, до минуты.

Она вышла из дому в восемь ноль шесть и шла по Кузнечной улице, она длинная, поворотов нет, но сама по себе извилистая. Ей надо было свернуть в Райский переулок, но до него она не добралась – свернула раньше в один из безымянных проходов между домами. Жители слышали, что её кто-то звал, им показалось, что женщина с низким голосом. Вроде как она спросила, нет ли у Ревекки прикурить. Ревекка не курила – это мы знали, но при этом зачем-то пошла в проход к женщине. Значит, было что-то ещё.

Мы вдоль и поперёк прошерстили местный проспект Шлюх и все близлежащие улицы. Мы говорили с каждой мамкой, с каждым сутенёром. Мы получали по шее, а один раз меня чуть не зарезали. Но мы ничего не нашли – здесь Ревекка не бывала. Куда она делась после того, как вошла в проулок, оставалось тайной.

Время текло. Минул месяц, полгода, год. Всё оставалось таким, каким было. Ревекку мы найти не смогли, хотя продвинулись, конечно, дальше меджаев. Я бросил иешиву, переехал в Теани, учился там, потом работал, потом вернулся в Виффу, потом в Хураан, в общем, болтало меня по разным местам. Йохан всё это время оставался в Виффе. Я приезжал к нему в гости, мы разговаривали о разном, и во всех разговорах обязательно всплывала Ревекка. Я забыл её – у меня были другие женщины, один раз я даже почти женился, но мы решили не торопиться с официозом, и правильно – в итоге разошлись во мнениях и мирно расстались. О личной жизни Йохана я ничего не знал. Пару раз задавал ему вопрос в духе «жениться не надумал?», но он отшучивался и говорил, что ещё не нагулялся.

Прошло пятнадцать лет – нам исполнилось по двадцать девять. Мы в очередной раз встречались в Виффе – я приехал по своим делам, и мы договорились пересечься в небольшом ресторанчике. Он потягивал пиво, я же заказал полноценный обед, потому что страшно проголодался. Конечно, разговор в очередной раз «съехал» на Ревекку, и я задал риторический вопрос – интересно, как она выглядит сейчас, спустя столько лет. Неожиданно Йохан ответил: красивая, как и прежде. Я удивился и спросил, откуда он знает. Он попытался отшутиться, мол, просто предположил, потому что она не может быть некрасивой, но я продолжал допытываться, поскольку сорвавшаяся фраза имела совершенно другую интонацию. Он не предположил – он знал, о чём говорит.

В конце концов я его расколол. Он рассказал, что поехал по делам в Шиноиц и там на улице заметил девушку, невероятно похожую на Ревекку. Он проследил за ней, чтобы узнать, где она живёт, а после подкараулил у подъезда и заговорил. Она почти не отнекивалась – да, это была не кто иная, как Ревекка. В тот день она просто не пошла на вечеринку, а уехала навсегда – сумка уже была собрана, побег готовился много дней. Ей осточертела её жизнь, её семья, её друзья, единственной целью которых было затащить её в постель. Она хотела начать сначала – и сделала это в другом городе.

Встреча произошла полгода назад, с тех пор они виделись ещё четырежды, и в последний раз – переспали. Йохан говорил об этом просто, как будто рассказывал чужую историю – так обычно пересказывают книги, – и это меня насторожило. Человек, много лет влюблённый в пропавшую девушку, сохнувший по ней, посвящавший ей стихи, молившийся ей, точно образу, внезапно говорит: ну, потом я её трахнул. Наигранное безразличие не согласовывалось с тем, что я знал о Йохане и его отношении к Ревекке.

Подозрительным мне показался и ещё ряд нестыковок в истории Йохана. Мать обожала Ревекку, души в ней не чаяла и при этом была исключительно либеральна. Ревекка имела и карманные деньги, и полную свободу действий. Ни о каких натянутых отношениях с матерью речи не шло. Отца Ревекка не помнила – он ушёл, когда ей не исполнилось ещё и двух лет, а её брат на момент исчезновения девушки жил отдельно, в другом городе и с семьёй почти не контактировал. Ревекка исчезла, потому что ей осточертела мать? Я не поверил.

Тем не менее я не мог опровергнуть слова Йохана, поскольку смутное чувство – это не повод для ссоры с лучшим другом. Я подумал, что во время следующего визита к нему попытаюсь снова свести разговор к этой теме и выведать побольше.

Следующий визит случился через три месяца. Мы договорились встретиться у него – мы нередко сидели на кухне Йохана, пили пиво и обсуждали всё на свете. В принципе, так же было и в тот раз. Несколько раз я пытался перевести разговор на Ревекку, но Йохан отвечал неохотно, а потом прямо сказал, что не хочет о ней говорить, потому что обещал держать всё в тайне – и уже не сдержал слово, проговорившись мне. Я принял этот аргумент.

В какой-то момент мой друг вышел в другую комнату, а я открыл холодильник, чтобы взять ещё пива. На нижней полке лежали нехарактерные для Йохана продукты – соевые консервы и молоко, причём и того и другого было много. При этом в холодильнике было и обычное молоко, а в морозилке – нормальное мясо. Внезапно я вспомнил, что Ревекка не ела продуктов животного происхождения – она считала, что таким образом защищает животных, а мы всегда смеялись над этим. Видимо, она бывала в доме Йохана, и он держал еду специально для неё. По крайней мере, именно так я подумал в тот момент.

Через несколько месяцев я снова приехал к Йохану в гости. Я пришёл на двадцать минут раньше, чем договаривались, толкнул дверь и вошёл. Я позвал его, но Йохан не отзывался. Я прошёл через дом – его нигде не было. Наконец я заметил, что дверь, ведущая в подвал, открыта – возможно, он был там. Я начал спускаться, но успел дойти едва ли до середины лестницы. Йохан буквально набросился на меня снизу, толкая наверх. «Пошли, пошли», – говорил он торопливо – и успокоился, лишь когда мы снова оказались в доме. Он тщательно запер дверь на висячий замок, спрятал ключ и сказал, что рад меня видеть.

Всё это складывалось в моей голове подобно кусочкам пазла. Ревекка необъяснимо пропала. Йохан её видел относительно недавно (он мог лгать насчёт обстоятельств, но в том, что они встречались, я не сомневался). У него в холодильнике запас вегетарианской еды. Он очень обеспокоился, что я спустился в подвал. Сам подвал зачем-то заперт на висячий замок. Напрашивающийся вывод меня пугал, и я должен был получить ему подтверждение. По сути, пятнадцать лет спустя я возобновил расследование.

В очередной приезд в Виффу я напросился к Йохану пожить у него несколько дней. Сперва он отнекивался, но я наплёл небылиц о неудобстве размещения в гостинице и необходимости экономить, и он со скрипом согласился. У меня было две цели. Первая – посмотреть на него в естественной среде обитания, вторая – снять копии с ключей. Формы для слепков я заготовил заранее.

Йохан работал, но на те четыре дня взял отгулы, чтобы посвятить время мне. Это выглядело странно, поскольку днём я уходил по своим делам и возвращался лишь вечером. Пропускать работу ради общения со мной не имело технического смысла.

Я отследил, что связку ключей Йохан кладёт в ящик прикроватной тумбочки в своей комнате. Там же он их оставил – то ли случайно, то ли действительно ничего не опасаясь, – когда на третий день моего пребывания отправился вечером в душ. Этого времени хватило, чтобы снять отпечатки со всей связки.

Через день мы тепло попрощались, и Йохан проводил меня на вокзал. Я сел в поезд, помахал ему через окно, а потом прошёл через вагон и выпрыгнул на другую часть перрона за несколько секунд до отправления поезда. У меня был забронирован номер в небольшой гостинице в двух шагах от дома Йохана, а копии ключей я сделал ещё утром, сходив в ближайшую мастерскую. Заплатить пришлось вдвое, поскольку ключника заинтересовало, почему копии делаются с отпечатков.

Йохан работал руководителем строительной бригады, а стройплощадка находилась довольно далеко от места его жительства. На следующий день я пришёл к дому Йохана рано утром и на всякий случай проследил за своим другом. Нужно было убедиться, что он уехал, причём уехал именно на стройплощадку – это гарантировало, что он не вернётся как минимум до семи вечера.

Я открыл дверь и направился к подвальной двери. Сняв висячий замок, я спустился вниз, освещая ступеньки фонариком. Выключатель нашёлся слева, и я зажёг свет. В дальнем конце подвала за полками с барахлом была ещё одна дверь – небольшая и незаметная, и при этом железная, как будто за ней скрывался банковский сейф. Я открыл и её.

За дверью была маленькая комнатка, что-то вроде предбанника. Его потолок и стены были отделаны шумоизоляционными пирамидами, а вторая дверь была снабжена смотровым окошком с железной крышкой. Мне стало страшно. Я сдвинул крышку и заглянул.

В комнате за дверью горел приглушённый свет, а на стоящей у стены кровати сидела Ревекка. Я не ошибся в своём предположении. К сожалению, не ошибся.

Стекло в смотровом окошке было затемнённым – такой эффект обычно появляется, если с одной стороны оно наглухо затонировано. Я предположил, что могу видеть Ревекку, а она меня – нет. Тем не менее оконная крышка лязгнула при открывании, и Ревекка это услышала. Она медленно повернула голову к двери и посмотрела прямо на меня. Потом она плюнула на пол – не слюной, а скорее символически, выражая презрение.

Мои руки тряслись. Даже с этой точки было видно, как она изменилась – располнела, даже можно сказать обрюзгла, волосы собраны в неаккуратный растрёпанный хвост. Было видно, что за собой она не ухаживает. Впрочем, это было целиком и полностью объяснимо. Она провела в заточении пятнадцать лет.

Её комната, насколько можно было её рассмотреть, казалась обычной. В углу – отгороженный душ и санузел, тут же стол, стулья, кровать, полки с книгами, портативный компьютер (видимо, не подключённый к Сети), столик с зеркалом. Интересно, где Йохан держал её первые годы, когда ещё жил с родителями и не мог обустроить подвал? Видимо, в менее привлекательных условиях.

Соседи в тот вечер слышали не низкий женский, а высокий мужской голос. Это он, Йохан, стоял в проулке и, видимо, попросил проходившую мимо Ревекку прикурить, Ревекка узнала его и подошла, а он оглушил её или просто уговорил пойти с ним – и оглушил позже. Но как, думал я, удивительно, невероятно он сыграл. Мы искали Ревекку много месяцев, опрашивали людей, шарились по помойкам в поисках улик – и ни разу он не сорвался, не подвёл, не ошибся. Ему бы в театр, подумал я.

Я нашёл в связке Йохана ключ от комнаты и вставил его в скважину.

И остановился. Я подумал: а что будет потом? Я открою дверь и выведу Ревекку. Неизвестно, сколько времени уйдёт на то, чтобы убедить её, что я не заодно с Йоханом – ведь тогда, много лет назад, мы были не разлей вода. Потом мы пойдём к меджаям. Они приедут в дом Йохана и найдут комнату. Йохана арестуют. Ревекка будет лечиться, я буду ей помогать. Йохана, скорее всего, повесят, причём показательно. Преступление жуткое, редкое, очень удобное для провластного популизма.

Эта история вызовет интерес ко мне, а я мытарь, у меня бухгалтерия, причём наполовину чёрная, я списываю налоги и завышаю расходы по контрактам, всё это наверняка всплывёт, а если даже и не всплывёт, я буду постоянно беспокоиться о собственной безопасности. А если Йохана не повесят? Если он окажется на свободе и будет знать, что я его предал? Он может жестоко отомстить – кто знает, на что способен человек, пятнадцать лет держащий в плену женщину.

На самом деле я не думал об этом теми словами, которыми пытаюсь сейчас передать свои ощущения. Всё это пронеслось в моём сознании за доли секунды, вот это ощущение опасности, независимо от того, как я поступлю – открою дверь или оставлю закрытой.

Было и ещё кое-что. Йохан оставался моим лучшим другом. Нам было интересно вдвоём, мы трепались, выпивали, играли, да мало ли что – с ним было хорошо.

И я вынул ключ. Закрыл смотровое окно. Закрыл внешнюю дверь. Выключил свет. Вышел из подвала. Запер подвал. Устранил все следы своего пребывания. Закрыл внешнюю дверь. Отправился на вокзал. И уехал.

Да, я уехал обратно в Хураан. Глядя в окно поезда, я думал о том, что могу изменить всё в любой момент. В любой момент я могу позвонить меджаям и донести на Йохана. Сказать, что в его подвале живёт женщина, которую он держит в плену уже пятнадцать лет. Они проверят, обязательно проверят. Они любят анонимные доносы – намного больше, чем официальные жалобы пострадавших. Они поднимут это дело на флаги, они сделают всё, как нужно. А я буду ни при чём, я просто приеду к Ревекке в больницу или куда можно будет к ней приехать, чтобы услышать её историю. Расскажу, как искал её тогда. А может, расскажу – только ей, – что это я сообщил меджаям. Она меня не выдаст.

Цифра замолчал. Это была долгая история, и многим хотелось спать, но мы слушали, потому что мы должны были выслушать.

– И что ты сделал? – спросил Проводник.

– Я ничего не сделал. Вообще ничего. Я вернулся домой и продолжал жить, как раньше. С Йоханом мы больше не виделись. Пару раз я приезжал в Виффу по работе, но Йохану не говорил. Несколько раз мы говорили по телефону, недолго.

– Она по-прежнему там? – спросил Близнец.

– Да, наверное, – ответил Цифра.

Воцарилось молчание.

– Я позвоню им. Когда мы вернёмся, сразу позвоню. Это будет первое, что я сделаю.

– Не обещай, – сказал Проводник. – Ничего не обещай. Ты не знаешь, каким будешь, когда вернёшься. Ты не знаешь даже, вернёшься ли вообще. Если посчитаешь нужным позвонить, вернёшься и позвонишь.

– Или это сделает кто-то другой, – сказал Близнец.

Цифра вскинул голову.

– Ты?

– Например, я.

– Или я, – добавил Шимон.

– Видишь, – сказал Проводник, – ты её уже спас. Нас тринадцать, и кто-то доберётся назад. И этот кто-то спасёт её, даже если это будешь не ты. Ты не решился тогда – и в этом нет ничего страшного. Зато ты решился сейчас.

– Ничего страшного? – переспросил Близнец. – Просто она просидит там ещё год, или два, или сколько, пока кто-нибудь из нас не доберётся до канала связи. Если вообще доберётся.

Проводник улыбнулся.

– Сколько стоит то, что Цифра осознал себя? Осознал своё «я», свою тёмную сторону – и показал её нам?

– Не знаю.

– Это бесценно. Даже если Ревекка просидит в подвале Йоханаана ещё двадцать лет, или сорок лет, или шестьдесят лет – это будет справедливой ценой. Она – инструмент, который нужен Цифре для осознания самого себя. Он правильно воспользовался этим инструментом, и теперь не важно, позвонит он меджаям или не позвонит. У него больше нет тайны, которая бы довлела над ним, мучила его. Его тайна выплеснулась наружу, и он может дать волю чувствам. Он может скорбеть, злиться, ненавидеть, любить открыто, как может делать это любой честный человек.

– Но он мог бы делать это и без тайны, – заметил Энди.

– Нет, – ответил Проводник. – Преодоление тайны расширяет чувственные возможности сознания. Если ты был нечестен с собой и с другими, а потом преодолел этот обман и стал честен, твои чувства обострены в гораздо большей степени, нежели у человека, который был честен всегда. Каждый из нас должен превозмочь себя и прорваться через свою тайну.

– А ты прорвался?

– Нет, – покачал головой Проводник. – Я не прорвался. Я иду на север именно для того, чтобы это сделать.

На этом разговор закончился, но я ещё долго не мог заснуть. Рассказ Цифры не давал мне покоя. Я не мог понять, кто в этой истории настоящий негодяй – Йоханаан, похитивший девушку, или Цифра, не решившийся прекратить истязания Ревекки, хотя ему это ничего не стоило. Возможно, Цифра действительно преодолел свою тайну, как это утверждал Проводник, но его рассказ изменил отношение к нему. Я понимал, что завтра вечером постараюсь сесть подальше – трусость и подлость виделись мне заразными болезнями, передающимися по воздуху, и я не хотел заразиться ими от Цифры.

Наутро, когда мы собирались, я поймал себя на мысли, что воспринимаю Цифру как инвалида. Смотреть на него вроде как неприлично, но при этом невозможно не обернуться, невозможно оторвать взгляд. Рассказывая свою историю, Цифра не мог не понимать, на что шёл, не мог не осознавать, как изменится наше отношение. Но всё-таки он решился, и в этом действительно, как и говорил Проводник, присутствовал нравственный подвиг, преодоление барьера.

«Каждый из вас сейчас думает об одном и том же, – прервал Проводник радиомолчание. – Каждый из вас думает, что на месте Цифры поступил бы иначе. Конечно, любой другой бы сразу пошёл к меджаям или в крайнем случае анонимно донёс на Йоханаана. Но все вы ошибаетесь».

«Я не ошибаюсь», – сказал Шимон.

«Тогда вечером я попрошу тебя рассказать свою историю».

«Она получится скучной».

«Тогда её расскажу я, и она внезапно окажется интересной».

Мне показалось, что Шимон что-то прошептал, несколько неразборчивых слов, которые явно не предназначались для чужих ушей – он просто забыл отключить связь. Смысла я не понял, но по интонации почувствовал, что Шимон уязвлён, что тайна у него есть и он не сомневается в способности Проводника её раскрыть, и что чувство, которое обуяло Шимона, – не страх, а злость. Таким тоном говорят «Только попробуй!» или «Ну давай, что же ты!», и эти слова, будучи произнесенными в других обстоятельствах, служат сигналом к началу драки. Возможно, думал я, это связано с тем, что до сих пор Шимон считал себя неприкосновенным – первым и самым близким последователем Проводника, знающим его лучше других. Проводник же дал ему понять: ты такой же, как и прочие.

Впрочем, я думал не о Шимоне, а о себе. Что бы рассказал я, обратись Проводник ко мне? Какую из своих историй? Какую из тайн? Что бы я ни раскрыл, что бы ни выбрал, прочее будет по-прежнему довлеть надо мной, нависать, хмуриться, угрожать. Могу ли я выбрать самый главный секрет, могу ли одной историей закрыть все пробелы, очистить свой разум и сердце? Я не знал.

Я лишь надеялся на то, что Проводник задаст вопрос, на который у меня будет один-единственный ответ.