Войти в систему
Войти с помощью соц. сетей:
Нет, в этом заголовке, на много страниц отстающем от начала книги, не содержится никакой отсылки к предыдущим главам, посвященным древнейшим организмам. Поиски остатков достоверных многоклеточных животных в породах, предшествующих кембрийским, пока затянулись. Последние пару миллионов лет эдиакарского периода в расчет не берем: где проводить эфемерную границу между протерозойскими и фанерозойскими слоями — дело вкуса.
Разве что трубочки клаудин несколько старше. Первые из них — возрастом 550 млн лет — встречаются в Намибии. В моря Сибири, Монголии и китайской части Гондваны клаудины попали на 5 млн лет позднее. Морской бассейн Намы тоже находился в тропической зоне Гондваны, только с другой стороны этого суперконтинента, если смотреть от Китая: до заморской Лаврентии было гораздо ближе.
Попал я в Намибию с командой седиментологов и геохимиков из Эдинбургского университета, которые сообщили мне, где мы в Виндхуке встречаемся, и… застряли в Хитроу. Туманный Альбион!
Добравшись на такси до места встречи — лодж Ареббуш где-то на окраине намибийской столицы, я убедился, что южноафриканский июль, будучи серединой зимы, — это наш июль, который мы за неимением лучшего почитаем серединой лета. Вместо ключа я зачем-то получил от портье пульт от телевизора и был усажен в ленд-крузер, хотя порывался дойти до нужного домика со своим полевым снаряжением сам. Был не прав, поскольку среди многочисленных бугров, заросших всевозможными, но всегда колючими акациями, плутал бы долго. Обычный намибийский лодж — это обширная территория с кучей разнокалиберных домиков, рассчитанных на любое количество людей и расставленных так, чтобы эти люди друг друга в глаза не видели. (Кто-то ведь приехал на «биг гейм», а кто-то — созерцать местных пташек — к чему конфликт интересов?) Первым моим открытием было то, что «пульт от телевизора» — это панель управления всем домом, и если жать на кнопки подряд, то не только ворота откроются и закроются, но и джип с вооруженными ребятами прилетит. И улыбчивый охранник Майкл, не выпуская из рук калашникова, спокойно объяснит, в каких случаях его бригаду стоит вызывать. Второе откровение: ни одна из моего обширного набора вилок в местную розетку не втискивалась. Не вбивать же их туда геологическим молотком?
Таскать с собой ни живой ни мертвый ноутбук было просто бессмысленно. Он необходим даже больше, чем геологический молоток: Намибия — одно из мест, где работать с палеонтологическим материалом нужно прямо на разрезе: вывоз образцов строго ограничен (все подлежит возвращению в Виндхук). И я двинулся в ближайший молл, указанный на карте окрестностей. Вдоль дороги на пару километров растянулась мебельная фабрика под открытым небом: краснодеревщики вырезали изящные узоры на изящной мебели. Это был не ДСП и даже не пресловутый шпон, а настоящий массив любого природного оттенка — от зеленовато-желтого до темно-бордового. Я не удержался и спросил похожего на меня седой бородой и шевелюрой мастера, только более загорелого, почем письменный стол с резными ящиками? Оказалось, что вполне по средствам, вот только в ручной клади вряд ли провезти дадут…
Дальше начинались холмы — вперемешку естественные глинистые и мусорные. Сверившись с картой и ребятами, торговавшими мешками с апельсинами, я решил срезать путь и вышел к очередной рощице акаций, все стручки на которых торчали вверх. Среди деревьев расположилась стая «догов». Темных, рослых, клыкастых, только с очень длинными хвостами, к тому же пара из них сидела на деревьях. «Бабуины, — догадался я, — эти поумнее и покрепче собак будут». Пришлось вернуться на дорогу. Раритетный намибийский штепсель в итоге был добыт и теперь занимает почетное (и по объему, и по массе) место в моем багаже — такое же, как все остальные его собратья, вместе взятые…
Тяжелое колониальное прошлое страны — ровная асфальтовая дорога, построенная с немецкой тщательностью и по британским правилам, — приводит нас на самый юг Намибии, к железнодорожному узлу Аус в центре горного уступа Шварцранд. (Дальше шоссе уходит к Атлантике — в Людериц, владения алмазных императоров «Де Бирс». А куда еще может вести ухоженная дорога?) Аус нам не по пути, но нужно взять ключи от каменистой пустыни, и отнюдь не символические: просторы Намибии поделены на фермерские участки, разгороженные сетчатыми оградами. Дорога за ограду идет через железные ворота. Ворота — на замке. Можно, конечно, и так вломиться (пока хватятся, мы уже будем дома), но это как-то не по-джентельменски. Поэтому встречаемся в кафе (превосходный штрудель) с хозяином нужной нам фермы Свартпунт Берндом Ремером, одариваем его (чисто символически) бутылкой южноафриканского вина и получаем гремящую связку. «Большой у вас участок?» — интересуюсь я. «Не очень, — отвечает джентльмен в костюме и при бабочке, — тысяч 35 акров». И правда, ферма размером с Тверь здесь огромной не считается; бывают и с пол-Москвы: при скудности местной растительности прокормить крупное стадо можно только на весьма обширной территории…
Лагерь ставим под внушительной плоской горой, чтобы с утра пораньше на нее и взобраться. Палатки раздвигаются прямо на крышах тойот-внедорожников: две машины, четыре палатки, рассчитанны на восемь человек. Нас всего семеро, но я и Сесили Иинпинге, геолог из местного Министерства горного дела и энергии, предпочитаем поставить палатки на земле. «Зима, — поясняет она, — змеи и скорпионы отдыхают». На ужин — запеченные в фольге батат и мелкие, на один укус, тыковки. Костер разводим из привезенных с собой углей. Но такие полевые условия меня не устраивают, и я нахожу в русле вечно пересохшего ручья пару коряг, горение которых как-то лучше соответствует окружающему нас каменному амфитеатру с вычурными рядами теней наверху, более всего похожих на многорожковые фонарные столбы…
В отличие от других эдиакарских морей, Нама представляла собой два почти отделенных друг от друга бассейна, окруженных сушей. Поэтому здесь попеременно накапливались и глины с песками, которые очень нравились вендобионтам, и карбонатные илы, где появились самые первые животные с известковым скелетом. Это трубчатые клаудины, сотовидные, метровые в поперечнике, намапойкии (Namapoikia), которых сравнивали с губками, но они оказались бактериальными постройками, и совсем ни на что не похожие намакалатусы (Namacalathus), или чашечки (греч. κάλυξ — чашечка) из Намы. Последние рядком расположились в узком слое темно-синего известняка ближе к подножию горы. Они прочно закрепились тонкими стебельками в иле и навсегда застыли, как на прижизненных портретах: несколько похожих на мелкие шампиньоны существ, каждое из которых несет на «макушке» по два точно таких же грибка, только еще меньше. Век их был недолог: стоило подняться, даже во время шторма, чуть более глубоким слоям воды, как наступала смерть от удушья. Кислорода в эдиакарском океане было мало, и на глубине в пару десятков метров живительный газ заканчивался. Это мы знаем благодаря детальному изучению изотопов урана и молибдена, соотношения разных форм железа и Фреду Боуйеру, который методично, по сантиметру, разбирает всю гору — сначала на образцы, потом на элементы.
В таких условиях прекрасно себя чувствовали бактериальные сообщества, на отрицательно заряженную слизь которых осаждались ионы металлов — в данном месте кальция и магния. И получился известняк с доломитом, пятнистый и бугорчатый (такую разновидность бактериальных образований называют тромболитами). Тромболиты обросли «трупики» намакалатусов, окончательно запечатав их в осадок, но и бактериальный век был недолог: поверх темного известняка лежит белесый и почти невесомый (если сравнить образцы с ладонь величиной) пласт вулканических пеплов. Очередной вулканический взрыв (а в эдиакарской Намибии вулканы извергались часто) на время уничтожил здесь все живое и позволил нам узнать, что намакалатусы жили и умерли между 542 и 540 млн лет до н.э.
Выше на склоне горы меня привлекают три объекта. Первый — выгородки из каменных плит, которые неизвестно кто и когда соорудил на узкой площадке. (Может, загоны для скота, может, ниши для отражения звуков во время ритуалов.) Второй — выставка вендобионтов в этих плитах. Можно рассматривать аусий (Ausia), похожих на дырявые мешочки; огромных свартпунтий (Swartpuntia), уподобившихся ребристым лопухам; знаменитых птеридиниумов и какие-то метровые формы, напоминающие плоское дерево с большими листьями, которые еще никто не изучал. (Выставка долговременная: смотреть и снимать можно, забирать нельзя.)
А третий объект — те самые «фонарные столбы», которые поразили меня накануне вечером. Вблизи они оказались еще удивительнее: менее всего на горе посреди пустынных пейзажей Бушменленда ожидаешь обнаружить лес, пусть и редкий. Деревья выглядят более чем необычно, под стать пейзажу: блестящие конические стволы ветвятся совершенно геометрично, а треугольные зубчатые листья собраны в розетки на самых кончиках ветвей. Это древовидное алоэ (Aloidendron dichotomum) — самое большое дерево пустыни Намиб и окрестностей — вытягивается за 350 лет на 10 м. Все у него прекрасно продумано: золотистая кора, будто покрытая детской присыпкой, отражает избыточные солнечные лучи, а губчатый ствол и мясистые листья накапливают влагу, которой здесь можно не дождаться и за год. И ничего, растут: когда экологи сравнили фотографии здешних мест столетней давности и современные, то убедились, что почти каждое дерево стоит на месте. Бушмены назвали это растение колчанным деревом, поскольку его почти полые ветви легко превращались в колчаны для стрел. Пустой ствол служил естественным холодильником, где можно было хранить воду: она не портилась и мало нагревалась. Как у любого алое, мякоть листьев использовалась против воспалений и других болячек.
Перед работой можно передохнуть в «тени» алоэдендронного леса и полюбоваться на долину с эдиакарскими колоновидными бактериальными рифами, которые поднимались над дном на 30–50 м, а сейчас силы природы восстановили их изначальную форму. Вершина горы плоская, и каменные площадки, которые совершенно не перекосило за 540 млн лет, — это морское дно той поры с лежащими на нем скелетиками клаудин. Поэтому каждый из нас семерых выбирает себе плиту потеплее и поудобнее, мелом по рулетке расчерчивает ее на правильные квадратики (10 × 10 см) и принимается считать и измерять клаудин. Задача — понять, как клаудины выживали в разных условиях и что им вообще было нужно? Разобраться в обстановке поможет седиментология в совокупности с анализом минералов, элементов и т.п. Спойлер: клаудины оказались на редкость пластичными, в экологическом смысле, животными. В штормовой зоне (ныне обломочные известняки и обильные промоины, заполненные морским цементом) они только крепчали — скелеты становились толще, и трубочки прочнее прирастали к субстрату (рис. 14.1в). На скудном кислородном пайке (на что указывают обогащенные сульфидом глины) они мельчали, конечно, но жили, чем-то жадно всасывая воду. И заселили все карбонатные просторы Намибии да и всего мира. Конкурентов-то не было. Разве что намакалатус. Кстати, а он почему так часто не встречается — ни здесь, ни где-либо еще?..
Теперь наш путь пролегает на север — в другое намское море. Чтобы было еще интереснее, сворачиваем на проселок, где можно встретить несущихся напролом гну, красавцев ориксов, даже «изысканного жирафа», переставшего бродить, наконец, у далекого озера Чад, и целые семьи страусов, которые от мала до велика норовят бежать вровень с тойотой, обогнать ее и пересечь дорогу перед самым радиатором.
Лодж «Зебра Ривер» встречает нас зеленью (река все-таки, хоть и прячется под камнями, но где-то там течет) и шумом всяких пернатых. Рано утром из буша выходит птица в жемчужном оперении, подходит ближе и вдруг превращается в целую стаю. Это цесарки, которые передвигаются столь правильной цепочкой, что пока не окажутся на расстоянии нескольких метров, невозможно понять, сколько их. В кустах ловко перелезают с прутика на прутик маленькие хвостатые птицы-мыши (птицы ведь должны летать, а эти только и делают, что лазают, повисая то на одной лапе, то на клюве, и шуршат). А на финиковую пальму присаживается пара больших серых попугаев: хохолки, кривые клювы, цепкие лапы, которыми они ловко обрывают плоды. Вот только откуда в этой части Африки попугаи? Фермеры, которые заходят вечером в лодж поболтать с гостями и пропустить стаканчик вина, на мои расспросы о местных попугаях, отвечают, что это турако — совсем другие пернатые. Теперь и турако, и птицы-мыши живут только в Африке, к югу от Сахары, а 50 млн лет назад их предки с фамильными чертами (мощный клюв либо длинный хвост) тоже обитали в одних и тех же местах — в центре Северной Америки.
За полмиллиарда лет до них намакалатусы двинулись в противоположном направлении: из будущей Южной Африки в уже почти сложившуюся Северную Америку. А на реке Зебра, которая вполне оправдала свое название (ночью полосатые ослики приходили на водопой прямо к бассейну в лодже), намакалатусы, видимо, когда-то хорошо питались. Их здесь много, они большие (до 5 см в диаметре) — не то что задохлики с фермы Свартпунт (менее сантиметра), и стенки скелета у них толстые и с шипами (рис. 6.6). Шипы — это далеко не всегда средство защиты: чаще скелетные иглы используются, чтобы не провалиться в мягкий грунт, или чтобы вынести чувствительные клетки дальше от тела и ощутить… Стоп! В таком случае это уже не простейшие, с которыми намакалатусов чаще всего сравнивают, и даже не родственники кораллов. Тогда кто? Попробуем потом заглянуть внутрь скелета, раз он такой мощный. А пока вперед на запад, в пустыню Намиб…
Песчаное море — не образное выражение, так назвали центральную часть Намиб ученые. Эта пустыня, протянувшаяся на 2000 км вдоль кромки Атлантического океана (при ширине от 50 до 150 км) и занимающая площадь 130 000 км2, — вторая по величине. Первая, конечно, Сахара, расположенная на противоположном конце Африки. Но по высоте Намиб (у нее есть реальная высота) точно первая: дюны возвышаются на 80–120 м. Если измерять в многоэтажных домах, Москву-Сити накроет по самый пентхаус. В общем, не дюны, а горы. И ведут они себя, как горы. После тщательных многолетних измерений геоморфологи наконец поняли, что основания дюн (местами более 2 км шириной и несколько десятков длиной) почти неподвижны, а вот их гребни ежегодно смещаются метров на 15 на восток. Мелкие — в несколько десятков метров величиной — песчаные холмики гуляют целиком.
А еще Намиб — самая древняя среди современных пустынь. Геологи предполагают, что она зародилась при динозаврах и нынешней величины достигла в два захода — около 16 и 5 млн лет назад, когда на планете разрастались ледниковые щиты, сначала Антарктический, потом Европейский и Северо-Американский (от последнего осталась Гренландия). Поскольку днем в пустынях обычно жарко, многим кажется, что они — порождение глобальных потеплений. На самом деле такие ландшафты образуются в холодные эпохи, когда значительная часть влаги застывает в ледяных шапках и воды для орошения всей планеты просто не хватает.
Кроме того, Намиб — самая сухая. С ней может поспорить разве что южноамериканская Атакама. Время от дождя до дождя здесь может затянуться на годы. Кстати, если этот самый дождичек вдруг и принесет, то совсем не со стороны Атлантики, до которой рукой подать, а из Индийского океана, через весь Африканский юг. Поэтому небо здесь очень чистое и все горные окрестности Намиб усеяны частными обсерваториями. Любой желающий может не только на ночлег остановиться и вкусно пообедать, но и рассмотреть в телескоп звездное небо под хозяйскую лекцию на «джермглише» — английском языке с неискоренимым немецким акцентом.
Вход в безводную пустыню строго по билетам и далеко не везде. Стреляют без предупреждения. И это не фигура речи: крупнейшая алмазодобывающая компания мира присвоила огромную часть Намибии и стережет с автоматами и пулеметами каждый карат. Какая польза от алмазов самой Намибии? Да никакой.
Поначалу кажется, что пустыня — она и есть пустыня. Один песок. Но вдруг среди дюн возникают рогатые силуэты, отбрасывающие какие-то уж совсем длиннорогие тени. Это цепочкой, буквально след в след, по дюнам карабкаются ориксы. Если повезет, можно встретить стадо жирафов с подрастающим поколением и самых больших наземных животных — африканских слонов, тоже со слонятами. Куда идут все эти звери по бесконечным пескам? Хотят погреться? Ведь за пределами пустыни зимой иногда и замерзнуть можно. Или спасаются от докучливых паразитов? А может, слоны хотят повидать пустынных слонорылов? Эта носатая рыбка — эндемик пустыни (редких и мелких водоемов, конечно)! А странный вырост на рыльце ей нужен для улавливания колебаний электрического поля, которое она сама и создает в поисках пищи.
Все эти животные — аборигены Намиб, прекрасно приспособленные к невозможным, казалось бы, для жизни условиям. Ноги у здешних слонов длиннее, а сами они стройнее, поскольку так увеличивается поверхность тела для испарения и охлаждения. Ориксы превозмогают зной иным способом: у них собственная температура тела повышается до 45 °С, и разность температур внутри и снаружи выравнивается — значит, становится не жарко.
Все они, а также горные зебры, газели-спрингбоки и африканские страусы пасутся среди песков. В поисках излюбленных растений — мопане, тамарикса, комбретума — слоновьи группы могут не пить по четыре дня, преодолевая за это время до 200 км. Длительные переходы всухую совершают и жирафы, и ориксы. Но для них корма больше: многие дюны покрыты целыми полями местного кустистого злака — селина. Трава, правда, растет как-то странно: все пространство покрыто почти идеально круглыми проплешинами, метров десять в поперечнике. Кто же так ровно выел траву — ориксы, спрингбоки? На самом деле эти «ведьмины кольца» — ученые их так и называют — «выгрызают» сообщества почвенных бактерий и микроскопических грибов, разрушающие корневища активными органическими выделениями, чтобы их съесть…
Сопровождаемые большими блестящими жуками-чернотелками, которые без устали бегают вниз и вверх по склону, мы совершаем восхождение (иначе не скажешь) на дюну. Я останавливаюсь, и у меня на кроссовке, чтобы отдохнуть от жгучего песка, застывает чернотелка (только сейчас и становится понятно, что за блестящие создания носились вокруг, вздымая песчаные вихри). На вершину дюны взбирались больше часа, а вниз огромными прыжками уносимся за секунды…
Войти с помощью соц. сетей: