Глава восьмая
Как будто сражаешься с призраком
У меня была маленькая птичка, звали ее Энца.
Я открыла окно, и влетела Энца.
Это был стишок, который пели третьеклассницы, прыгая через скакалку в классе мисс Сайкс в Дорчестере, Бостон. «Для нашей уверенности в бессмертии грипп не представлял никакой угрозы, это был еще один инцидент в разгар войны», – вспоминала Фрэнсис Рассел, которой было всего семь лет, когда испанский грипп поразил Массачусетс. Подобно детям из стихотворения Томаса Грея, маленькие жертвы играли, не обращая внимания на свою неминуемую гибель [1].
Поначалу врачи и гражданские власти были уверены, что эпидемию удастся сдержать. Тринадцатого сентября 1918 года главный санитарный врач Руперт Блу из Службы общественного здравоохранения США дал интервью прессе, выпустил руководство о том, как распознать испанский грипп, и рекомендации заболевшим: постельный режим, хорошее питание, хинин и аспирин [2]. На следующий день Служба общественного здравоохранения Массачусетса телеграфировала в Национальный штаб Красного Креста, чтобы пятнадцать медсестер были срочно переведены в Бостон [3]. В последующие дни подобные звонки поступали из других мест Новой Англии. Несмотря на эти усилия, смертность росла день ото дня. Двадцать шестого сентября 123 бостонца умерли от гриппа и 33 – от пневмонии [4].
В общей сложности в Массачусетсе было зарегистрировано 50 000 случаев заболевания. Губернатор Кэлвин Кулидж телеграфировал президенту Вильсону, мэру Торонто и губернаторам Вермонта, Мэна и Род-Айленда о том, что «все наши врачи и медсестры мобилизованы и работают на пределе своих возможностей… Многие заболевшие вообще не получают никакой помощи» [5]. Кулидж не просил помощи ни в Нью-Гэмпшире, ни в Коннектикуте, «потому что знал, что там все почти так же плохо, как в Массачусетсе» [6].
К этому времени испанский грипп появился на военно-морских базах, расположенных далеко от Бостона, например в Луизиане, Пьюджет-Саунде и заливе Сан-Франциско, а также в двадцати армейских лагерях от Массачусетса до Джорджии и на западе до Кэмп-Льюиса, штат Вашингтон. Несмотря на это зловещее развитие событий, городские власти настаивали, что поводов для тревоги нет. The Boston Globe объявила, что врачи «довольно хорошо справились с испанским гриппом» [7]. Несмотря на то что в тот же день Военно-морской флот объявил о 163 новых случаях заболевания, контр-адмирал заявил, что «нет причин для тревоги» [8].
Школа Фрэнсиса Рассела в Дорчестере, Бостон, находилась на пути к кладбищу Новая Голгофа, и из окна своего класса Фрэнсис мог наблюдать за похоронами. Землевладелец Джон Малви разбил цирковой шатер рядом с часовней, чтобы спрятать громоздившиеся друг на друге гробы.
«Шатер стоял там белый и колышущийся, как какой-то гротескный осенний карнавал среди увядших листьев, а мрачная вереница повозок тянулась через ворота Новой Голгофы», – вспоминал Фрэнсис [9]. Гробы, почти не закопанные, поднимались из земли. Из класса, в очередной раз повторяя таблицу умножения, мы слышали, как снаружи проезжают экипажи, как стучат копыта лошадей по мокрой листве… Чума протянула кончики пальцев к мисс Сайкс. Стараясь как можно лучше скрыть это от нас, она стала резкой и напряженной. Грохот похоронной процессии вывел ее из себя. После полудня солнечные лучи отражались от стекла проезжавшей мимо кареты и дрожащими бликами играли на потолке нашей комнаты, а мы, отвлеченные светом и звуками, тянулись к окнам. «Смотреть на доску!» – она кричала на нас. Потому что она боялась [10].
Все школы в Бостоне были закрыты в первую неделю октября 1918 года, когда власти наконец приняли меры, чтобы остановить натиск эпидемии. Для Фрэнсиса это было благословением:
«Для нас было чистым счастьем в эту чудесную погоду освободиться от третьего класса, от метода Палмера, от таблиц умножения, от мисс Сайкс и ее губной гармошки. Раннее утро выдалось морозным, почернела календула, но послеобеденное время было теплым, солнечным и золотым, наполненным звуками сверчков, легким, как пушок молочая. У пруда Коллинза цвела лещина, ее лимонно-желтые нити перекрещивались на голых ветвях, на холме в такие ясные дни мы терялись в непосредственности вневременного настоящего, свободно блуждая, как молочай [11].
Идиллические воспоминания Фрэнсиса об осени ярко контрастируют с мрачной реальностью жизни в Массачусетсе во время эпидемии. Когда медсестру-католичку, дежурившую в Бостоне, спросили, почему она вернулась так поздно, она ответила: «Что ж, мать умерла, а в двух комнатах было четверо больных детей, и этот человек дрался со своей тещей и бросил кувшин ей в голову» [12]. «Весь город поражен, – писала медсестра в Глостере, штат Массачусетс. – Мы были застигнуты врасплох» [13].
Тем временем шестилетний Джон Делано рос в итальянской иммигрантской общине в Нью-Хейвене, штат Коннектикут. «Для меня жизнь – это просто куча итальянцев, живущих вместе. Мы все знали друг друга, мы всегда были в гостях, передавали еду по кругу. Мы были просто одной большой счастливой семьей. По поводу каждого маленького события – крещения, дня рождения, причастия – мы устраивали праздник. Всегда были праздники, праздники, праздники» [14].
Но испанский грипп вскоре все изменил. Джон жил в квартале от похоронного бюро и стал свидетелем того, как гробы громоздились на тротуаре перед моргом. Когда гора гробов вырастала достаточно, он с друзьями играл на них, перепрыгивая с одного на другой: «Мы думали, это здорово. Это все равно что взбираться на пирамиды. Но однажды я поскользнулся, упал и разбил нос об один из гробов. Мама была очень расстроена. Она сказала: „Разве ты не знал, что в этих коробках были люди? Люди, которые умерли?“ Я не мог этого понять. Почему все эти люди умерли?» [15]
В Броктоне, штат Массачусетс, заболели 8000 человек – 20 процентов населения города. Мэр Уильям Л. Глисон провел эффективную операцию по сдерживанию инфекции, наняв бойскаутов для отправки сообщений и выполнения поручений, но, несмотря на это, инфекция распространилась. Председатель Совета по здравоохранению Броктона сказал одной медсестре, что борьба с испанским гриппом похожа на «борьбу с призраком» [16]. Однажды утром в Броктонскую больницу прибыла молодая женщина, страдающая от испанского гриппа. Ее легкие уже были полны крови, и она была на седьмом месяце беременности.
Ребенок родился преждевременно и умер при родах, но я не посмела сказать матери, что он умер, – вспоминала медсестра [17].
Она все умоляла меня принести ее ребенка… Я заверила ее, что он в порядке и что она обнимет его, как только окрепнет. У нее было такое милое выражение лица, когда она говорила о своем сыне и о том, как счастлив будет ее муж. Ей стоило больших усилий говорить, пока ее легкие наполнялись… Она умерла поздно вечером того же дня. Я положила ребенка ей на руки и устроила так, что они, казалось, просто спали. И так муж увидел их, когда пришел [18].
Юный Фрэнсис Рассел и его одноклассники, предоставленные сами себе, максимально использовали обретенную свободу. Однажды днем Фрэнсис и его друг Элиот Доддс последовали за другим мальчиком, Эвереттом Нуддом, на кладбище Новая Голгофа. «Хочешь пойти со мной? – спросил Элиот. – Хочешь пойти посмотреть похороны? Я делаю это каждый день» [19]. Фрэнсис никогда не бывал на похоронах, хотя видел их через окна своей классной комнаты.
Мы брели по главной дорожке мимо коричневых и серых каменных монументов, мимо резных крестов, священных сердец и торжествующих каменных ангелов с бесстрастными гранитными крыльями. Потом тропинка закончилась у свалки, и Эверетт повернул направо, через заросли дуба и пятнистой ольхи, предупреждающе подняв руку. Рядом шли похороны. Вокруг сырой земли открытой могилы группа скорбящих жалась друг к другу, как стая потрепанных скворцов. Гроб из мореного дуба был поставлен рядом с могилой, и священник в биретте стоял у его изголовья, осеняя его крестным знамением.
Потом мимо начали проходить пришедшие на похороны и некоторые из них останавливались, чтобы подобрать горсть земли и бросить на крышку гроба. Сразу за ними появились двое рабочих с веревками на перевязи. Коренастый мужчина с седыми волосами и румяным лицом остановился у края могилы, стряхнул с пальцев влажную глину и, подняв глаза, увидел, что мы выглядываем из-за ольховых кустов. «Убирайтесь отсюда, вы! – крикнул он, и лицо его побагровело. – Убирайтесь отсюда!» [20]
Мальчики спрятались за кустами. Фрэнсис отчаянно хотел убежать, но Эверетт дернул его за рубашку, чтобы он остался. Они стали свидетелями ужасного зрелища. Измученные могильщики, безнадежно пытаясь не отставать от плана работ, вываливали трупы из гробов и вновь использовали их. Когда мальчики появились возле другой открытой могилы,
могильщик только что вылез оттуда и стоял рядом с лопатой, раскуривая трубку. Это был старый итальянец с обвислыми усами, в бесформенной фетровой шляпе с загнутыми полями. Могильщик уставился на нас проницательными, непонимающими глазами, потом вынул изо рта трубку и снова сплюнул. «А, вы, ребята, – сказал он хрипло, – отправляйтесь домой. Вам здесь не пляж. Идите-ка домой» [21].
Фрэнсис убежал домой, но так и не смог забыть пережитое:
Видя огни, думая о сегодняшнем дне, в это мгновение я осознал, что такое время. Тогда я понял, что жизнь – это не вечное настоящее и что даже завтрашний день будет частью прошлого, что я тоже когда-нибудь умру. Я отогнал эту безжалостную мысль в сторону, зная это даже сейчас… Я никогда больше не буду полностью свободен от нее [22].
Делано тоже впервые ощутил вкус смерти на руках «испанки».
Однажды утром трое моих лучших друзей не вышли из своих домов. Я понял, что в нашем районе никто не навещает друг друга. Никто не передавал еду, не разговаривал на улице. Все остались дома. И все же каждое утро я ходил к своим приятелям. Я постучал в дверь и подождал, пока они выйдут поиграть [23].
Однажды утром Джон постучал в двери домов своих друзей и стал ждать, когда кто-нибудь выйдет. Но никто не откликнулся на стук. «Я не знал, что происходит. В конце концов мама сказала мне, что Бог забрал их. Мои друзья отправились на небеса» [24].
В Нью-Йорке условия были не так плохи, как могли бы быть. Несмотря на то что Нью-Йорк был самым важным портом в Соединенных Штатах, он не пострадал так сильно, как другие американские города во время пандемии испанского гриппа. Как мы увидим в следующей главе, эта печальная судьба постигла Филадельфию. Однако Нью-Йорк не смог полностью избежать атаки. Будучи крупным портом, он был подвержен болезням, занесенным иностранными судами и своими возвращающимися военнослужащими. Кроме того, испанский грипп, передаваясь воздушно-капельным путем, если он и не попал в Нью-Йорк через военный транспорт, то достиг местных жителей дюжиной других способов: с помощью возвращающихся солдат, воссоединившихся со своими семьями; от гражданских лиц, путешествующих по стране; а также от гражданских лиц и военнослужащих, собирающихся вместе в вербовочных пунктах. Двенадцатого октября президент Вильсон повел 25 000 ликующих ньюйоркцев по «проспекту союзников» [25] в качестве высшего примера «абсолютного восторженного патриотизма» [26]. На той же неделе 2100 жителей Нью-Йорка умерли от гриппа [27].
Девятнадцатого сентября американский корабль «Левиафан» вернулся в Нью-Йорк из Бреста (Франция). Среди его пассажиров был помощник министра Военноморского флота Франклин Делано Рузвельт, который заболел гриппом по пути домой из Франции после изнурительной инспекторской миссии. Элеонора Рузвельт получила известие через Министерство ВМС, что у ее мужа двусторонняя пневмония, и она должна была встретить его с врачом и скорой помощью. По словам Элеоноры, «в Бресте свирепствовал грипп, и Франклин со своей свитой присутствовал на похоронах под дождем. Корабль, на котором они вернулись, был госпитальным судном. Солдаты и офицеры, погибшие по дороге домой, были похоронены в море» [28]. Среди пассажиров был Аксель, принц датский, и его свита, прибывшая в Соединенные Штаты с визитом. «Почувствовав приближение гриппа, они не посоветовались ни с одним врачом, но отправились на свои койки с квартой виски каждый. В течение дня или двух то ли из-за эффективности виски, то ли из-за сопротивления организма они практически выздоровели» [29].
Рузвельт был так слаб, что его пришлось положить на носилки, когда корабль пришвартовался. «Скорая помощь отвезла его в дом матери, и четверо санитаров ВМС внесли его внутрь» [30]. Рузвельту потребовался месяц, чтобы прийти в себя.
«Испанка» обняла будущего президента Соединенных Штатов с таким же энтузиазмом, с каким она обнимала бедных китайских моряков, заболевших в Нью-Йорке.
Двадцать пять китайских моряков, страдающих гриппом, были доставлены со своего корабля в муниципальный жилой дом, который был превращен в больницу скорой помощи. К ужасу их встретили фигуры в белых масках и одеждах, которые не говорили по-китайски. Нашли переводчика, но он сбежал, когда речь зашла об испанском гриппе. Опасаясь, что их ограбят, матросы отказались раздеваться, а боясь, что их отравят, отказались есть. Жертвами взаимного непонимания стали семнадцать из двадцати пяти моряков [31].
Но официальное настроение оставалось бодрым. В конце сентября 1918 года The Journal of the American Medical Association утверждал, что испанский грипп может показаться необычным, но это «не должно придавать ему большего значения и вызывать больший страх, чем грипп без нового названия». Журнал также утверждал, что испанский грипп «практически исчез в союзных войсках» [32].
Несмотря на эти заявления, больница Бельвью в Манхэттене была быстро переполнена пациентами. Люди умирали в кроватях, на носилках и в коридорах. В педиатрических палатах детей укладывали по трое на одну койку. После того как прачки запаниковали и сбежали, не осталось чистого белья. Чистота, порядок и дисциплина – основа больничной жизни – исчезли.
Дороти Деминг, студентка-медсестра во время пандемии, вспоминала: «Больше не было привычных обходов ни для лечащих врачей, ни для студентов-медиков. Врачи приходили и уходили в любое время суток, вызывая медсестру только тогда, когда отдавали приказ или нуждались в помощи. Обычно после полуночи приходил изможденный врач, чтобы в последний раз осмотреть пациента, а потом, шатаясь, шел домой спать» [33].
Другая медсестра была шокирована разницей между общим уходом и сценами, с которыми она сталкивалась ежедневно.
До эпидемии смерть казалась милостивой, приходя к очень старым, неизлечимо больным или поражая внезапно, без ведома жертв. Теперь мы видели, как смерть жестоко и безжалостно хватала сильных, крепких молодых женщин в расцвете сил. Грипп притупил их сопротивление, сдавил легкие, сжал сердца… В этой бессмысленной трате человеческой жизни не было ничего, кроме уныния и ужаса.
Много раз по утрам мы с Дороти (еще одной Дороти, подругой Деминг) усердно ухаживали за пациентом, пытаясь найти слова утешения для ошеломленных родителей, мужей и детей. Однажды на рассвете – чудесное утро с розовыми облаками над серыми зданиями напротив – после особенно печальной смерти я поняла, что слезы, которые я проливала про себя, должны найти выход. Я бросилась к бельевой комнате, которая всегда была нашим убежищем, и там передо мной стояла Дороти, рыдая от всего сердца [34].
Дороти Деминг находила некоторое утешение в том, что она «вносит свою лепту», работая на нужды фронта, что в то время было жизненно важным соображением. Дороти казалось, что уход за больными в таких условиях равнозначен пребыванию под огнем, как «наши братья в Аргоне» [35]. Несмотря на эту железную решимость, шум, доносившийся из палат, был таким громким, что Дороти могла спать только с маской для глаз, сделанной из черного шелкового чулка, и заткнув ватой уши [36].
В Колумбийском пресвитерианском госпитале в Вашингтоне Хайтс доктор Альберт Лэмб осознал тот факт, что имеет дело с неизведанной новой болезнью. Он описывал новых пациентов весьма наглядно: «Они синие, как черника, и плюются кровью» [37]. Теперь уже известные стигматы испанского гриппа добавляли нотку ужаса к знакомым симптомам гриппа: сильное носовое кровотечение, массивное кровоизлияние, дыхательная недостаточность и цианоз. Каждая больничная палата была видением ада.
Но, несмотря на эти ужасные доказательства, комиссар общественного здравоохранения Нью-Йорка Ройял С. Коупленд отказался принять элементарные меры, такие как закрытие школ и театров, заявив, что эпидемия, хотя была широко распространена, не являлась серьезной угрозой. «Я держу свои театры в таком же хорошем состоянии, как моя жена держит наш дом, – сказал он журналистам [38]. – И я могу поручиться, что это совершенно гигиенично» [39]. В тот же день, когда Коупленд произнес эту речь, 354 жителя города умерли от гриппа [40].
«Испанка» сделала сиротами более 600 нью-йоркских детей. Среди них был маленький еврейский мальчик из Бруклина по имени Майкл Винд.
«Когда моя мать умерла от испанского гриппа, мы все собрались в одной комнате, все шестеро, от двух до двенадцати лет. Отец сидел у постели матери, обхватив голову руками, и горько рыдал. Все друзья моей матери были там со слезами на глазах. Они кричали на моего отца, спрашивали, почему он не позвонил им, не сказал, что она больна. Вчера она была в полном порядке. Как такое могло случиться?» [41]
Когда отец и пятеро его братьев и сестер плакали вместе, сам Майкл не мог разобраться в происходящем. «Глядя на мать, я никак не мог осознать свою потерю. Она выглядела так, словно спала» [42].
На следующее утро отец повел Майкла и двух его младших братьев в метро. Когда он купил все батончики «Херши», мальчик догадался, что что-то не так. Он был прав. Они направлялись в Бруклинский еврейский сиротский приют [43].
