Глава 6. Золотая серьга

Луций Корнелий Сулла родился в Риме в 138 г. до н. э. Он принадлежал к одному из древнейших патрицианских семейств Корнелиев, но хотя и носил знатное имя – а также обладал прилагавшимся к нему высокомерием, естественным в подобных случаях, – относился к ветви, которая давно угасла и канула в забвение. За жизнь трех поколений ни один представитель так и не смог подняться выше претора, и Сулла, казалось, не обладал какими-то особенными задатками, чтобы вновь вознести род на вершину славы. Молодым человеком он любил покутить с актерами, поэтами и музыкантами, представлявшими собой нижнее звено римского общественного мироустройства. Вместе с друзьями он пил, проводил время в веселых компаниях и жил своей жизнью, выходящей за душные рамки респектабельных классов. В юности Сулла поддерживал романтичные отношения с актером Метробием, который впоследствии стал его пожизненным спутником. Даже когда он женился и заимел детей, когда взобрался на самую вершину власти, с ним рядом неизменно находился Метробий.

Сулла хоть и был беззаботным прожигателем жизни, но учебой не пренебрегал никогда. Он от природы обладал великолепным умом и получил хорошее образование. Будучи подростком, он бегло говорил на греческом, прекрасно разбирался в искусстве, литературе и истории. Несмотря на скромное состояние семьи, в юности Сулла лелеял надежду начать общественную карьеру. Но только после смерти отца узнал всю глубину падения семейных финансов. Обанкротившийся родитель не оставил сыну никакого наследства. Сулла даже не мог позволить себе службу в легионах в качестве кавалерийского офицера, что считалось предварительным требованием для любой политической карьеры. Поэтому в двадцать лет Сулла не поступил в легионы, а стал и дальше предаваться в Риме разгулам, сняв недорогую квартиру и проводя жизнь в погоне за вином, женщинами и песнями.

Обладая пронзительными серыми глазами и светлыми рыжеватыми волосами, на улицах города Сулла представлял собой поразительного персонажа. Несмотря на алую сыпь, портившую его лицо, он был красивым и харизматичным молодым человеком, способным завладеть вниманием любой аудитории: «Красноречивый и умный, он быстро заводил друзей, демонстрировал невероятное умение скрывать свои истинные цели и во многих отношениях проявлял щедрость, особенно не скупился на деньги». Этот человек никогда не расставался с прошлым. Друзья, которых он заводил, оставались с ним и в будущем. Сулла будто жил двойной жизнью: собранный и суровый в делах, он, «сев за стол, тут же забывал о всякой серьезности… стоило ему оказаться на пиру в хорошей компании, как с ним тут же происходила разительная перемена».

В возрасте примерно тридцати лет Сулла выгодно женился на женщине, фигурирующей в источниках под именем просто Юлии, – есть все основания считать ее кузиной другой Юлии, жены Гая Мария. В итоге в тот момент, когда Марий только начинал свою карьеру, их связали семейные узы. Но верность в браке Сулла отнюдь не сохранял. Он был человек харизматичный и не отказывал себе в многочисленных связях на стороне, особенно со стареющими вдовами, которые с радостью помогали ему и далее вести вольный образ жизни. Особенно продолжительные отношения связывали его с женщиной, известной только по ее прозвищу Нипоколис. Она умерла в 110 г. до н. э., сделав его своим главным наследником. Примерно в это же время скончалась и его нелюбимая жена, тоже оставив ему все свое имущество. Сулла в одночасье стал владельцем состояния, которое соответствовало его амбициям. По поводу того, что он начал с такой малости, но затем так много приобрел, его враги отпускали едкие замечания: «Как ты можешь быть честным человеком, – говорили они, – если отец не оставил тебе ничего, а ты так богат?»

Воспользовавшись преимуществами патриция и подкрепив их щедрым вознаграждением, Сулла обошел обязательное требование прослужить какое-то время в легионах перед тем, как выдвигать свою кандидатуру на общественные должности. Избравшись в 107 г. до н. э. претором, Сулла получил назначение в команду вновь избранного консула Гая Мария. Эти два человека представляли собой поразительный контраст. Марию, как «новому человеку», пришлось сражаться и силой пробивать себе дорогу, двигаясь по cursus honorum. Он даже военным трибуном стал, предварительно прослужив в армии десять лет. Сулла же, напротив, шатался по публичным домам, забывая о патрицианском достоинстве, а должность попросту купил. С недоверчивым прищуром поглядывая на этого неопытного дилетанта, Марий приказал Сулле остаться в Риме и окончательно сформировать кавалерийские подразделения, позаботившись, чтобы тот не путался у него под ногами, когда он отплывет в Нумидию довести до конца войну с Югуртой.

Когда в начале 107 г. до н. э. Марий прибыл в Африку, Метелл, не в состоянии сдержать ярость, отказался, вопреки традиции, лично передать преемнику командование. Вместо этого он послал поприветствовать нового консула и вверить ему армию своего заместителя, а сам отплыл в Рим, мрачный как туча от охватившей его горечи, очень во многом оправданной.

Вместе с тем, по возвращении в Рим Метелл понял, что его честь хоть и опорочена, но все же не до конца. Да, Марий действительно стал консулом, но род Метеллов все еще был могуществен, поэтому близкие повели дело так, чтобы его встретила ликующая толпа, а сенат удостоил его триумфальным шествием. За этим последовала неуклюжая попытка выдвинуть против Метелла те же обвинения в вымогательстве и коррупции, которыми с успехом пользовалась комиссия Мамилия. Но эти усилия ни к чему не привели – жюри присяжных отказалось даже рассматривать эти обвинения и Мария оправдали по всем пунктам. Затем семья убедила сенат удостоить Метелла за его труды титула Нумидийский. Вопреки его опасениям надолго впасть в немилость, Метелл Нумидийский сохранил свой политический статус и остался влиятельной силой в сенате.

Марию тем временем требовалось выполнить данное обещание и по-быстрому закончить войну. Но теперь, не просто выступая с критикой с галерки, а в действительности получив под свое начало армию, он понял, что никакой волшебной стратегии лучше предложенной Метеллом быть не может. Югурта то появлялся, то исчезал, когда ему заблагорассудится, и постоянно крутился рядом с легионами, но все же за пределами их досягаемости. В первый год Марию удалось втянуть нумидийского царя в несколько боестолкновений, но тот, похоже, каждый раз выходил сухим из воды. Поэтому, несмотря на обещание закончить войну за считаные дни, когда на смену 107 г. до н. э. пришел 106-й, Марий все еще гонялся за Югуртой. Но поскольку в него по-прежнему верил комиций, Марий смог добиться продления срока его полномочий на посту командующего еще на год. В то же время, выступив в 106 г. до н. э. в поход, Марий столкнулся с огромной проблемой: Югурту нигде нельзя было найти. До сих пор не известно, где в течение всего 106 г. до н. э. находился нумидийский царь. Можно лишь предположить, с определенной долей уверенности, что он укрылся у своего кочевого племени в пустынном южном краю по ту сторону Атласских гор. Выйдя из города Капса, Марий двинулся на восток вдоль горной гряды, нападая на города и стараясь выманить Югурту из норы. Наконец он добрался до границы Нумидии с Мавританией и обнаружил на реке Мулукке один из последних оплотов, на которые, вероятно, еще мог рассчитывать Югурта. Но самое важное было в другом – именно в нем Югурта оставил остатки своей сокровищницы перед тем, как переправиться через горы.

Сулла начало этой кампании провел в Италии, набирая новых кавалеристов. Но теперь, окончательно укомплектовав свои подразделения, присоединился к армии Мария, поспев как раз к началу осады крепости на реке Мулукка. Несмотря на все сомнения, которые поначалу питал к нему Марий, Сулла оказался человеком ярким, талантливым и схватывавшим все на лету. Он с головой окунулся в солдатскую жизнь, неизменно разделяя все ее тяготы, и в награду за это вскоре заслужил звания «лучшего воина во всей армии». Проведя молодость в рядах представителей низших сословий римского общества, Сулла поддерживал с рядовыми легионерами простые, естественные отношения – смеялся вместе с ними и шутил, делил их труды, щедро раздавал милости и деньги, никогда не требуя ничего взамен, – хотя неизменно циничный Саллюстий и намекает, что делал он это лишь с целью превратить в своих должников как можно больше народу. К моменту взятия легионами крепости на реке Мулукка даже Марий, и тот считал Суллу одним из лучших офицеров, состоявших под его командованием.

Когда войско выступило обратно в Цирту, чтобы там перезимовать, Югурта, очень долго о себе не заявлявший, решил, наконец, нанести удар. Он вновь объединился с Бокхом, собрал вместе с ним огромную армию и затаился в ожидании, чтобы напасть на римлян, застав их врасплох. Однако легионы в последний момент все же избежали ловушки, благодаря хладнокровному обходу неприятеля с фланга под командованием Суллы, который позволил обратить в бегство объединенные силы Мавритании и Нумидии. Через два дня разразилась еще одна битва, и на этот раз слаженные, дисциплинированные легионы разметали африканцев в разные стороны. Бокх вернулся в Мавританию, где ему было безопаснее, Югурта снова исчез.

Пока Марий укреплял контроль Рима над Нумидией, северная граница республики вновь пошла трещинами. На юге Галлии власть Рима была явлением относительно новым, ведь его присутствие в регионе легионы установили лишь в конце 120-х гг. до н. э., и даже провинция Нарбоннская Галлия представляла собой лишь узкую полоску побережья, соединявшую между собой Альпы и Пиренеи. Свое господство здесь римляне установили после череды побед над галльскими племенами, но в этом беспощадном, хищническом мире, сотканном из политики и войн, наверху может быть только тот, кто сможет туда не только забраться, но и удержаться. Сокрушительные поражения, нанесенные кимврами в 113 и 109 гг. до н. э., подорвали римский престиж.

Сами кимвры, уничтожив в 109 гг. до н. э. легионы Силана, вдоль русла Роны вернулись в центральную часть Галлии. Но этот шаг лишь открыл дорогу другим племенам, приглашая их извлечь выгоду из создавшегося вакуума власти. Один из народов, что проживал на территории современной Швейцарии, известный как тигурины, воспользовался неудачами римлян и двинулся на юг, оставив позади горы. Поэтому одновременно с Марием, набиравшим в 107 г. до н. э. легионы для похода в Нумидию, его коллега, консул Луций Кассий Лонгин, собирал собственное войско, готовясь выступить в Галлию. Именно эта двойная угроза сыграла значительную роль в отмене сенатом имущественного ценза для службы в легионах. Лонгин преследовал цель разгромить тигуринов и восстановить репутацию непобедимости Рима, которую так основательно подпортили кимвры.

Тем временем тигурины продолжали двигаться на запад, и Лонгин следовал за ними по пятам до самого Атлантического океана. Зная, что за ними идут римляне, тигурины дождались подходящего момента и устроили ловушку. Ничего не подозревавший Лонгин вместе со своим войском угодил прямо в нее и сложил голову в последовавшем сражении. Командование побежденными легионами перешло к легату Гаю Попилию, которому, как и юному Тиберию Гракху в Испании, пришлось определить судьбу десятков тысяч человек, решив жить им или умереть. Как и Тиберий, Попилий выбрал жизнь. Пообещав отдать половину своих обозов и пройдя под ярмом, покоренные римляне с милостивого позволения победителей ушли.

В Риме их встретили с той же яростью и потрясением, которые неизменно вызывали сдавшиеся легионы. Попилия по возвращении в Рим обвинили в измене. Он не стал с этим покорно мириться и яростно бросил обвинителям в лицо: «И что мне было делать, когда меня окружила столь несметная сила галлов? Драться? Но тогда смог бы пробиться только небольшой отряд… Остаться в лагере? Но мы не ждали подкреплений и не имели возможности остаться в живых… Сняться с лагеря и уйти? Но нас блокировали… Пожертвовать жизнью солдат? Но я принял командование над ними лишь при условии, что по мере возможности смогу спасти их для родины и родителей… Отвергнуть условия, выдвинутые врагом? Но жизнь солдат для меня – гораздо важнее обоза». Однако его аргументы пропустили мимо ушей – Попилия признали виновным и отправили в изгнание.

Но в Риме никогда не делали, и никогда бы не сделали, одного – здесь никогда не сдавались без боя. Поэтому уже захваченную территорию уступать никто не собирался. И хотя римляне потеряли все без исключения армии, выступавшие на север, в 106 г. до н. э. сенат отправил в регион консула Квинта Сервилия Цепиона сделать хоть что-нибудь – что угодно – ради спасения ситуации. Благодаря покровительству влиятельных оптиматов Скавра и Красса, Цепион был давно связан с Метеллами. В очень многих отношениях он представлял собой величайшую ошибку, какую на тот момент мог совершить сенат. Человек надменный, алчный и хвастливый, он, что самое главное, в принципе был неспособен поставить интересы Рима выше своих собственных. Именно на его совесть ляжет ответственность за крупнейшее поражение римлян за всю историю республики.

Перед выступлением на север Цепион уладил некоторые дела в интересах оптиматов. Он, скорее всего при поддержке Скавра, протащил через Народное собрание законопроект, который вновь ограничил власть эквитов. Столкнувшись с последствиями работы комиссии Мамилия, знать неустанно старалась вернуть себе, хотя бы частично, контроль над судами. Законодательная инициатива Цепиона не предусматривала возврата к практике набирать присяжных исключительно из рядов сената, а предлагала включать в них в равных пропорциях сенаторов и эквитов. Выступая в ее защиту, Красс произнес одну из самых прославленных своих речей, которую сам Цицерон изучал всю свою жизнь. В ней Красс призвал Народное собрание: «Вырвите нас из зубов тех, кто в своей жестокости не может насытиться даже кровью; позвольте нам не быть рабами кому бы то ни было, кроме всех вас вместе, кроме народа, которому мы можем и обязаны служить». И законопроект был одобрен.

Прибыв в Галлию для проведения военной кампании 106 г. до н. э., Цепион, наконец, сообщил хорошую новость о взятии им города Толоза (ныне Тулуза, что расположен на юго-востоке Франции). Мы, вполне возможно, никогда не узнали бы о деятельности Цепиона, если бы не один громкий скандал, впоследствии вошедший в легенду. Заняв город, его люди наткнулись на невероятный клад: 50 000 слитков золота и 10 000 слитков серебра. Некоторое время спустя в нем опознали пропавшие богатства, захваченные галлами во время знаменитого вторжения в Грецию в 279 г. до н. э., которое во многом напоминало недавний рейд скордисков, который закончился разграблением Дельфийского оракула. Но это священное сокровище обременялось проклятием: «Каждый, кто коснется хоть одного слитка из этой кучи, умрет ужасной, мучительной смертью». Когда галлов вышвырнули из Греции, они решили, что частично в основе их проблем лежит этот подпорченный клад. Согласно легенде, большую его часть они утопили в озерах в окрестностях Толозы, но некоторая его доля оказалась в одном из городских храмов. Именно эти тайники и обнаружили люди Цепиона.

Но это только лишь половина нашей истории. Цепион приказал уложить священное сокровище в ящики и переправить на юг, в Массалию, откуда его можно было доставить морским путем в Рим, выставить напоказ во время его неизбежного триумфа, а затем поместить в храме Сатурна. Только вышло все совсем иначе. Во время транспортировки ценностей на конвой напала шайка грабителей, золото похитили. В версию случайного совпадения верили очень немногие, подавляющее большинство полагало, что Цепион сам нанял бандитов, чтобы украсть и присвоить золото. Если это действительно так, то двойное преступление Цепиона, который сначала разорил храм и вывез из него сокровище, а затем подстроил кражу, чтобы лично им завладеть, в значительной степени объясняет его злополучную судьбу. Историк Юстин тоже соглашался с тем, что «этот святотатственный акт впоследствии напомнил о себе, став причиной разгрома его армии; да и Кимврская война постигла римлян будто в отместку за то, что они изъяли это неприкосновенное богатство». В то же время Цепион мог попросту оказаться дураком, который сам накликал на себя все беды, без всякой помощи со стороны богов.

В Северной Африке, после битвы при Цирте, царю Бокху понадобилось совсем немного времени, чтобы опять переметнуться в другой лагерь и предложить Марию заключить мир. Через каких-то пять дней после того, как улеглась пыль, в Цирту прибыли послы мавританского царя с просьбой прислать доверенных лиц для личной встречи с Бокхом. Возглавить это посольство Марий поручил Луцию Корнелию Сулле. Тот хоть и прибыл совсем недавно, но уже зарекомендовал себя человеком красноречивым и способным сохранять хладнокровие, когда на него оказывали давление.

Сулла дал Бокху понять, что римляне готовы водить с ним дружбу. Да, царь в этой войне выступил на стороне Югурты, но римляне были практичными людьми. И если для экспансии, пока они не займут всю Северную Африку, им что-то и требовалось, то уж точно не война в Нумидии. Сулла сказал Бокху, что «подданных нам и без того хватает, в то время как друзей ни у нас, ни у кого другого, достаточно не бывает никогда». Одновременно с этим он напомнил царю, что если римлян «никому не превзойти в доброте, то их доблесть в войне ты познал на собственном опыте». Уловив намек, Бокх выпросил разрешения отправить напрямую к Марию посольство для выработки предварительных условий постоянного мирного договора. Сулла согласился и возвратился в Цирту с докладом.

Но когда небольшая группа мавританских послов ехала на встречу с Марием, на них набросилась банда разбойников. Поспешно бросившись наутек, оставив врагу все бумаги и багаж, послы прибыли в Цирту, своим внешним видом больше напоминая беглых крестьян, нежели доверенных лиц великого царя. Однако Сулла еще больше укрепил узы дипломатического доверия между двумя могущественными державами, любезно оказав им самый радушный прием и ни на минуту не сомневаясь в правдивости их прискорбной истории. Увидев, что продажные и коварные римляне на деле оказались вполне цивилизованными и великодушными людьми, послы немало удивились.

Выслушав их, Марий в начале 105 г. до н. э. созвал военный совет, который большинством голосов решил отправить мавританских послов в Рим с рекомендацией сенату заключить мир. Сенат согласился и постановил: «Сенат и народ Рима имеют обыкновение помнить как благодеяния, так и обиды. Но поскольку Бокх раскаивается, он простит нанесенные им оскорбления; царь получит мир и дружбу, когда того заслужит»». Узнав, что римляне столь привержены миру, Бокх пришел в восторг. Он ответил Марию письмом, попросив назначить его представителем Суллу, до сей поры демонстрировавшего такую мудрость и великодушие. С помощью Суллы царь мог начать процесс практического согласования мавританских и римских интересов. Марий согласился.

Сулла и его личная стража, которым в провожатые, для обеспечения безопасности поездки, дали сына Бокха, не были до конца уверены, что их не заманивают в ловушку. Их опасения накалились до предела после того, как вернувшиеся разведчики сообщили, что в двух милях впереди разбил лагерь сам Югурта. Сулла со спутниками приготовились стать жертвами предательства, но сын Бокха поклялся в обратном, заверив их в добрых намерениях отца, и пообещал всю дорогу ехать бок о бок с Суллой. Югурта никогда не решится посягнуть на жизнь царского наследника, ведь это навсегда лишит его шансов вновь когда-либо вступить в союз с Бокхом. В такой вот драматичной обстановке отряд проскакал мимо лагеря Югурты. И хотя повисшее в воздухе напряжение можно было буквально потрогать рукой, нумидийский царь безучастно посмотрел, как они проехали мимо.

Финальный акт Югуртинской войны разыгрался в виде двойных переговоров – между Суллой и Бокхом с одной стороны, и между Бокхом и Югуртой с другой. Ставки в обоих случаях были высоки. Бокх и Сулла в открытую встретились при мавританском дворе, и царь сказал римлянину, что еще не решил, как поступить. После чего попросил Суллу дать ему на составление окончательного ответа десять дней. Но это была всего лишь уловка, рассчитанная на шпионов Югурты, которые, как полагается, тут же ринулись в нумидийский лагерь доложить Югурте, что у него, чтобы переубедить Бокха, есть десять дней.

Но в тот же день, глубокой ночью, Бокх вызвал к себе Суллу для настоящих переговоров. Царь сказал, что никогда больше не переправится через реку Мулукка, по которой проходила граница с Нумидией, и все, что у него есть, – солдат, корабли и деньги – он предоставляет в распоряжение Рима. Принимая все это, Сулла дал свою оценку, рассчитав ее заранее. Он сказал Бокху, что римляне не испытывают благодарности за эти дары, потому как и без того уже победили мавританцев в бою. И если Бокх действительно хотел заключить дружественный договор, то сделать это у него был только один способ: выдать Югурту.

На следующий день Бокх призвал к себе придворного, который, как ему было известно, мог связаться с Югуртой, и передал через него послание. В нем он сообщил, что собирается заключить с римлянами соглашение, и спросил, что нумидийский царь может ему предложить, чтобы он изменил свое решение. Ответ Югурты не заставил себя ждать. Нумидийский царь обещал Бокху все, что угодно, лишь бы тот возобновил с ним альянс, и в качестве первого шага был готов уступить ему почти треть собственной территории. Кроме того, Югурта предложил Бокху похитить Суллу, чтобы потом они на пару могли получить за него у сената выкуп и заставить легионы убраться из Африки. Бокх согласился встретиться с Югуртой в уединенном месте за городской чертой. После того, как обе стороны объявили свою цену, Бокх оказался перед дилеммой, способной у любого вызвать язву желудка: выдать римлянам царя соседней страны и, вполне вероятно, навлечь на себя гнев собственного народа или же схватить Суллу, за что на него разгневались бы уже легионы. Перед встречей с Югуртой царь не спал всю ночь, думая, как же ему поступить.

На следующий день Бокх и Сулла с небольшим отрядом слуг выехали из города и поскакали в условленное укромное место. Бокх намеревался перехитрить либо Суллу, либо Югурту, и к радости римлянина нумидийскому царю во время этой жеребьевки досталась короткая соломинка. Люди Бокха окружили поляну и после появления Югурты выскочили из засады. Немногих оставшихся в живых слуг нумидийского царя убили, а его самого схватили и передали Сулле. Тот, как подобает, заковал Югурту в кандалы и отвез к Марию. Через двенадцать лет после того, как нумидийский царь заварил всю эту кашу, убив Гиемпсала, и семь лет спустя после объявления сенатом войны после разграбления Цирты, Югуртинская война подошла к концу.

Но эту радостную весть вскоре затмила чудовищная катастрофа на севере. Явившись впервые в 113 г. до н. э., кимвры разгромили римлян в Ббитве при Норее, а потом ушли. Затем, после четырехлетнего перерыва, в 109 г. до н. э. вновь спустились по берегам Роны и нанесли Риму новое поражение. Теперь, еще раз выждав четырехлетний цикл, примерно в 105 г. до н. э., они снова вернулись, направившись по долине Роны к побережью Средиземного моря. Сенат, по вполне понятным причинам, занервничал, узнав о возвращении врага, который уже дважды их побеждал.

Хотя на тот момент очень многие подозревали Цепиона в причастности к исчезновению толозского золота, сенат все же продлил срок его полномочий главнокомандующего северным фронтом и не стал трогать подчиненную ему армию – два полностью укомплектованных легиона плюс итальянские союзники и галльские вспомогательные силы, вдвое превышавшие их по численности. Всего под его началом состояло порядка тридцати пяти тысяч человек. Чтобы удвоить численность войск на этом направлении, сенат предписал одному из консулов, Гнею Маллию Максиму, избранному в 105 г. до н. э., собрать еще одну такую армию, равную по силе. На этот раз кимвров необходимо было уничтожить. И отмена имущественного ценза здесь пошла на пользу, в противном случае Риму не удалось бы мобилизовать армию в шестьдесят-восемьдесят тысяч человек для переправы через Альпы, одновременно с этим не выводя легионы из Нумидии.

Однако Гней Маллий был не просто новоизбранным консулом. Подобно Марию, он тоже относился к novus homo. В период со 191-го по 107 г. до н. э. доподлинно известно об избрании лишь трех консулов из числа «новых людей». Но на фоне возрастающей волны народных волнений, сенат не мог положить конец череде избраний novus homo на высшую должность. За четырнадцать лет, со 107 по 94 г. до н. э., консулами будут избраны пятеро «новых людей», а Гай Марий станет первейшим лидером Рима, намного превышающим всех остальных по влиянию и могуществу. Поэтому когда Маллию волею судеб досталась провинция Галлия, сенату, в который раз, пришлось доверить безопасность Рима новому человеку.

В республиканской военной иерархии наивысшим рангом обладал консул, поэтому Маллий, прибыв в Галлию, имел полное право отстранить Цепиона от командования. Но Цепион, как и положено высокомерному аристократу, встретил его с уничижительным презрением. Он заявил, что будет действовать в отдельном географическом регионе, и потребовал, чтобы на его берегу реки ему сохранили свободу действий. Такое отсутствие согласия между двумя главнокомандующими – вину за которое все источники напрямую возлагают на Цепиона – и стало причиной постигшей их двоих катастрофы. Единой римской армии численностью 60 000 человек не было, вместо нее существовали две по 30 000 воинов каждая – и кимвры немедленно этой разницей воспользовались.

В начале октября 105 г. до н. э. передовой дозор легионов Маллия, следивший за приближением кимвров, неожиданно для себя нарвался прямо на их основные силы. Его окружили и уничтожили. Понимая, что враг может появиться с минуты на минуту, Маллий попросил Цепиона переправиться через Рону и примкнуть к нему, чтобы объединить силы. Тот поднял его на смех, сказав, что с радостью переправится через реку и поможет перепуганному консулу из числа novus homo, который наверняка трясется от страха из-за сущей ерунды. Два римских войска расположились неподалеку друг от друга на восточном берегу Роны, но объединяться с Маллием Цепион, движимый гордыней и злобой, все же отказался. Более того, он даже небрежно отнесся к посланцам сената, умолявшим его подчиниться. Цепион не только ответил отказом, но и расположил свою армию между кимврами и легионами своего коллеги Маллия. Очень многие издавна подозревают, что таким образом он намеревался реализовать свой великий план – первым вступить в бой с неприятелем, навязав Маллию второстепенную роль, чтобы поставить новичка в затруднительное положение, а всю славу присвоить себе. Когда к нему явились посланцы кимвров, потребовав предоставить им землю, Цепион ответил им откровенной бранью и выгнал взашей.

Неизвестно, выступил ли он первым, чтобы дать бой, или же подождал, пока к нему подойдут кимвры, но то, что последовавшую за этим катастрофу спровоцировал именно он, не вызывает ни малейшего сомнения. Он, по всей видимости, так и не понял, что римлянам противостояли сотни тысяч кимврских воинов, которые превосходили их численностью даже в том случае, если бы они с Маллием объединили свои усилия. Когда враг отбросил легионы Цепиона назад, те ринулись на ряды армии Маллия и смешались с ними в спутанный клубок, абсолютно лишенный формы и единой цели, не знающий в какую сторону двигаться. Затем кимвры окружили эту отчаявшуюся толпу сбитых с толку легионеров и прижали их к Роне. Двигаться им было некуда, приказов командования не поступало, поэтому кимвры уничтожили оказавшуюся в ловушке армию, подобно тому, как уничтожает плоть кислота.

К наступлению ночи римляне были не просто повержены, но истреблены. Источники утверждают, что тогда погибло от 60 000 до 80 000 легионеров плюс 40 000 обслуги обозов. Все сходятся во мнении, что выжить не удалось практически никому. Хотя некоторые все же спаслись – в Рим сумели вернуться и Цепион, и Маллий, равно как и молодой офицер по имени Квинт Серторий, который, чтобы оказаться в безопасности, смог переплыть реку (впоследствии он станет одним из величайших генералов за всю историю Рима). Многих других римлян, как предполагается, обратили в рабство. Однако в целом битва при Араузионе стала одним из величайших поражений в истории Рима с момента его основания в 753 г. до н. э. и до падения Западной Римской империи в 476 г. н. э. В Галлии, казалось, теперь все было потеряно.

Но по пути к Армагеддону произошло забавное событие – кимвры опять ушли. Поскольку древние историки никогда не тратили много времени на попытки объяснить мотивы и действия этого племени, теперь же их коллеги из числа наших современников выдвигают предположения в том, что вторжение в Италию, по всей вероятности, никогда не представляло для кимвров интереса – они попросту стремились запереть жестоких, агрессивных римлян на Апеннинском полуострове. Поэтому продемонстрировав римлянам три раза подряд, что с кимврами лучше не связываться, они опять ушли и в своей миграции двинулись дальше в сторону Испании.

Паника в Риме, надо полагать, поднялась невероятная. Поскольку приближались очередные выборы консулов, ни у кого не возникало ни малейших сомнений в том, кто, по всеобщему мнению, мог предотвратить гибель римской цивилизации, к которой, похоже, все и шло. Народное собрание не желало видеть на этом посту ни бездарного Карбона, ни Силана, которого любой мог превзойти если не умением, то силой, ни Цепиона, чье высокомерие оказалось поистине роковым. Народ жаждал видеть в этой должности Гая Мария. И чтобы выполнить его волю комицию пришлось проигнорировать еще два неписаных правила mos maiorum. Во-первых, римские законы по-прежнему позволяли человеку избираться на второй консульский срок лишь по истечении десяти лет после первого избрания, а во-вторых, кандидату для участия в выборах полагалось присутствовать лично. Оба эти правила Народное собрание проигнорировало, избрав Мария консулом на второй срок через три года после окончания первого. Тот закончил в Нумидии все свои дела и приготовился вернуться обратно в Рим.

Начало своего второго срока пребывания на посту консула Гай Марий 1 января 104 г. до н. э. отпраздновал триумфом. Столь эффектного, красочного победоносного шествия не было со славных дней завоевания Карфагена и Греции. Парад вернувшегося из Нуманции Эмилиана (в котором принимал участие и сам Марий) запомнился сплошными разочарованиями. После этого была целая череда побед над галльскими и фракийскими племенами, но трофеи, захваченные в тех сражениях, блекли на фоне сокровищ, которые римские консулы когда-то привозили после военных кампаний в Рим. Но триумф Мария отличался «невероятным великолепием». Сокровища, рабы, дивные украшения из экзотических африканских царств – все это он с помпой демонстрировал под неистовые приветственные выкрики толпы граждан, все еще не отошедших от потрясения, полученного за три месяца до этого после страшного разгрома при Араузионе.

Жемчужиной триумфа Мария был царь Югурта собственной персоной. Во время своего предыдущего пребывания в Риме этот человек подкупал сенаторов, бросал вызов Народному собранию и заказывал убийства. Он сумел поставить с ног на голову внутреннюю римскую политику, а потом целых десять лет постоянно опережал на шаг легионы. Теперь же его вели закованным в кандалы, заставив шагать рядом и двух сыновей. Видеть, что теперь перед ними никто не трепещет и не боится, что все вместо этого осыпают их язвительными насмешками, для них было унизительно. После триумфального шествия Югурту бросили в тюрьму, да так грубо, что случайно вырвали из его уха золотую серьгу – последний оставшийся у него кусочек благородного металла. Взятки остались в прошлом. Как и коварные планы. Римляне раздели его догола и бросили умирать от голода в темнице подземного узилища: «И вот теперь он сам, побежденный и в цепях, узрел тот самый город, который, как он хвастливо предрекал, продаст самого себя, если на него найдется покупатель; но поскольку из его рук Рим ускользнул, теперь уже было совершенно очевидно, что он отнюдь не обречен на погибель». Через шесть дней дерзкого сопротивления Югурта, наконец, рухнул замертво на пол.

Однако Марий не мог спокойно наслаждаться своим триумфом. Те, кто презирал этого novus homo, по их мнению, незаконно дорвавшегося к власти, превозносили молодого патриция Суллу, повсюду трубя, что в действительности Югурту захватил именно он. В соответствии с воинскими и политическими традициями, человеку, властвовавшему в провинции, в полном объеме доставались как честь, так и бесчестье, за превратности войны. Так было всегда. Но враги Мария подговорили Суллу поведать свою историю. Горделивый и амбициозный патриций с превеликой радостью им подыграл и даже дошел до того, что отчеканил на своей личной печати картину пленения Югурты. Марию его поведение совсем не понравилось. «Это были первые семена той острой, неизбывной ненависти между Марием и Суллой, которая чуть было не погубила Рим».