Глава 7. Мариевы мулы

Люди все больше нервничали. Вот уже три дня они сидели в своих лагерях на берегу Роны в южной Галлии и наблюдали за огромным полчищем варваров. Жаждая после двухлетнего ожидания побыстрее вступить в бой, они не понимали, почему Марий не отдает приказ атаковать. Разве они не этого ждали? Разве не к этому их готовили? Эти три дня они терпели яростные боевые кличи и насмешки врагов. Выдержали несколько атак на свои стены. Безучастно смотрели, как враг разоряет окрестности. Но Марий отказывался переходить в наступление.

Вскоре возмущение людей бездеятельностью командующего сменилось раздражением. «Неужели мы показали себя такими трусами, что Марий отказывается драться? – спрашивали они. – Неужели он боится повторить судьбу Карбона и Цепиона, поверженных врагом? Лучше вступить в бой, пусть даже мы и погибнем, как они, чем сидеть и смотреть, как разоряют наших союзников». Но Марий упорно стоял на своем, заявляя, что на кону сейчас стоит не гордость, а нечто гораздо большее. «Не трофеи и не триумф, – сказал он, – должны сейчас занимать ваши мысли. Вы должны думать, как отвратить эту огромную, нависшую над нами грозовую тучу войны, как обеспечить безопасность Италии». Вместо боя он приказал солдатам занять позиции у стен и продолжать наблюдение за врагом. Велел внимательнее присмотреться к его оружию и манере скакать на лошадях. Марий хотел, чтобы его люди привыкли к устрашающему боевому кличу этих северных воинов, равно как и к их разрисованным лицам, чтобы легионеры понимали – перед ними не демоны ада, а самые обычные люди.

На четвертый день огромное полчище варваров предприняло еще одну, последнюю попытку напасть, яростно обрушившись на стены римских лагерей, но ее, вполне предсказуемо, отбили. Решив, что на этот раз римляне вообще не высунут из своей норы носа, кимвры постановили сняться с лагеря и пойти дальше. Мимо римских лагерей они прошли грандиозной процессией – целый народ из мужчин, женщин и детей в своей миграции двинулся дальше на юг по долине Роны. Проходя мимо, они в последний раз насмешливо поиздевались над римлянами, спросив, не хотят ли они передать весточку своим женам, «ведь вскоре мы будем у них». Когда последний из этих северян удалился вниз по реке на безопасное расстояние, Марий, наконец, приказал своим людям сниматься с лагеря и двигаться за врагом.

После триумфа, которого он в январе 104 г. до н. э. удостоился в честь победы над Югуртой, Марий не стал долго задерживаться в Риме. С момента разгрома под Араузионом прошло всего несколько месяцев, и хотя кимвры ушли дальше на запад, гарантировать, что они не вернутся, не мог никто. Но просто так ринуться на север и принять командование легионами Марий не решался, по той простой причине, что никаких легионов там не было – их уничтожили в битве при Араузионе. Поскольку большую часть своих нумидийских войск он оставил в Африке для обеспечения наступившего после поимки Югурты мира, ему предстояло с нуля создать абсолютно новую армию.

Ее костяком должен был стать резервный легион, набранный годом ранее консулом Публием Рутилием Руфом. Когда его злосчастный коллега Маллий отправился воевать с кимврами, он остался в Риме и дальше набирать подкрепление. А теперь, не желая, чтобы это войско сидело сложа руки, занимал их подготовкой по образу и подобию гладиаторских школ. Они тренировались в рукопашном бою, занимались гимнастикой и другими физическими упражнениями. Унаследовав в начале 104 г. до н. э. эту компактную силу, Марий понял, что в его распоряжении оказалось одно из самых подготовленных подразделений из всех, которыми он когда-либо командовал.

Чтобы нарастить этот костяк свежими силами, Марий приступил к вербовке новых рекрутов. Как и в случае с Нумидийской кампанией, он добился временной отмены имущественного ценза, чтобы набирать представителей любых сословий, независимо от их происхождения. И те, кто видел, как их друзья и соседи добыли себе в Северной Африке славу и богатство, теперь тоже жаждали взяться за дело. Если раньше потерявшие надежду низшие сословия оставались в стороне от завоевания Римом Средиземноморья, то теперь выходцы из них намеревались, наряду со знатью, извлечь из войны для себя выгоду. Мы не можем точно сказать, сколько человек Марий взял с собой в Галлию, но полагаем, что армия состояла из тридцати тысяч римлян плюс сорок тысяч итальянских союзников и чужеземных вспомогательных сил. С уверенностью можно было утверждать одно – Марий позаботился о том, чтобы рядом с ним был и Сулла. Да, его раздражало, что тот присвоил себе все заслуги в поимке Югурты, но он не мог отрицать, что его помощник – один из талантливейших офицеров Рима. После годового пребывания на посту квестора, Сулла присоединился к Марию в качестве легата и стал его первым заместителем в грядущей военной кампании в Галлии.

По прибытии на место Марий миновал приграничный город Аквы Секстиевы, главную римскую базу, двинулся дальше на запад и построил на Роне, вероятно в районе нынешнего Арля, укрепленный лагерь. Если кимвры решат вернуться из Испании вдоль южного побережья или же спустятся по долине Роны, другого пути, кроме как мимо армии Мария, у них попросту не будет. Устроившись на новом месте, Марий приступил к подготовке легионов, расширив программу, реализацию которой за год до этого начал Рутилий. И хотя эта подготовка была объявлена срочной, возвращения кимвров пришлось ждать целых два года. Но даже с учетом этой передышки республика не могла насладиться мгновениями мира: хотя на северных границах царил покой, в Сицилии вспыхнуло новое кровопролитное восстание рабов.

После того, как в 130 г. до н. э. на Сицилии разразился крупный мятеж рабов, прошло тридцать лет. Когда армии «царя Антиоха» наконец были разгромлены, сенат, стараясь смягчить самые жестокие злоупотребления в отношении рабов, провел ряд реформ. Но с течением лет воспоминания о Первом восстании рабов постепенно сглаживались из памяти, и большинство римлян, владевших этой дармовой рабочей силой, постепенно вернулись к своим старым, бесчеловечным привычкам. Однако следующее восстание стало не просто реакцией на жестокое обращение; помимо прочего, в его основу легло невыполненное обещание, которое дал тот же самый Марий.

Укомплектовав свою новую армию, консул обратился к чужеземным союзникам. Но царь Никомед III из соседней Вифинии, дружественной Риму, ответил, что не может выполнить взятые на себя обязательства, сославшись на то, что сборщики податей из числа публиканов арестовывают его подданных и продают их в рабство. Аналогичные жалобы поступали и с других итальянских территорий, расположенных ближе к Риму. Купившие право собирать подати публиканы явно хватали и порабощали всех, кто не мог заплатить положенную сумму. А поскольку подобная практика подрывала способность Рима набирать легионы, сенат принял постановление, впредь запрещавшее обращать в рабство в римских провинциях граждан любых народов-союзников как в Италии, так и за ее пределами. Затем последовало еще одно решение, предписывавшее немедленно освободить всех мужчин, женщин и детей, подпадавших под эту категорию и порабощенных раньше. По иронии судьбы, именно это второе постановление и стало движущей силой второго крупного восстания рабов в римской истории.

С целью обеспечить выполнение этого решения на Сицилии, в 104 г. до н. э. претор Публий Лициний Нерва учредил трибунал, чтобы изучить списки, включавшие в себя сотни тысяч рабов, и определить, кого следовало отпустить. За первую неделю он смог выявить и освободить восемьсот рабов. Но поскольку на кону стояли огромные прибыли, против Нервы выступила коалиция сицилийских землевладельцев, потребовав его закрыть трибунал. Взятками и угрозами они убедили Нерву не давать хода прошениям об освобождении, с которыми рабы будут обращаться в будущем.

Но к этому моменту слухи об освобождении уже зажили своей собственной жизнью. Теперь каждый раб считал почту своим билетом на свободу. Когда трибунал, освободив всего восемьсот человек, прекратил свою работу, рабы по всему острову взъярились от гнева. На юго-западном побережье вспыхнуло вооруженное восстание, и несколько сот рабов заняли гору Каприан. За неделю силы повстанцев увеличились до двух тысяч человек. Усмирять их послали наспех собранное сицилийское ополчение, но при первых же признаках близкого сражения его члены побросали оружие и бросились наутек. Когда весть об этой победе разлетелась по округе, численность армии рабов в мгновение ока выросла до двадцати тысяч человек.

После мятежа, послужившего толчком, Второе восстание рабов стало развиваться по тому же сценарию, что и Первое. По сути, они настолько похожи друг на друга, что некоторые ученые даже полагают, что античные историки, желая заполнить недостающие пробелы, попросту выполнили с деталями второго восстания столь знакомую для пользователей компьютеров процедуру «скопировать-вставить». В итоге и в этот раз пророк из сирийских рабов собрал мятежников и объявил себя царем – хотя звали его уже не Антиохом, а Трифоном. Потом – как и за тридцать лет до этого – на другом конце острова вспыхнуло второе восстание под предводительством киликийца Афиниона. Сицилийцы опять воспылали надеждой, что армии врагов перебьют друг друга, и опять пали духом, когда те объединились. Но как бы ни походили детали, Второе восстание рабов отнюдь не было вымыслом, а представляло собой вполне реальный мятеж, опустошавший Сицилию в последующие три года.

Тем временем римские популяры, демонстрируя свою силу, постоянно обрушивали на сенат огонь критики и во второй раз избрали Мария консулом. На деле, кроме его переизбрания, выборы 105 г. до н. э. принесли еще один беспрецедентный результат. Вторым консулом стал Гай Флавий Фимбрия – еще один «новый человек». Никогда еще в истории Рима двое novus homo не делили между собой высший государственный пост.

Популяры обеспечили избрание своих членов и на должности магистратов пониже. Хотя свидетельств тому не так много, 105 г. до н. э. наверняка стал годом избрания претором Гая Меммия – пылкого трибуна в 111 г. до н. э. и главного представителя обвинения в комиссии Мамилиана в 109 г. до н. э. Трибунами были избраны враги оптиматов, такие как Луций Кассий Лонгин и Гней Домиций Агенобарб, очень скоро воспользовавшиеся своим положением, чтобы выместить как личные, так и политические обиды. В этом же году свой первый шаг по cursus honorum сделал еще один амбициозный novus homo. На должность квестора был избран Луций Аппулей Сатурнин, более радикально настроенный и не столь щепетильный, как Гракхи, которому совсем скоро предстояло оказаться в самой гуще политического движения, чуть не обрушившего весь старый сенатский порядок.

Так что пока Марий готовился обороняться от кимвров, эта когорта популяров повела наступление на сенат. Их первой целью наверняка был Цепион, к которому никто больше не питал ничего, кроме презрения. После поражения при Араузионе Народное собрание уже сместило его с консульского поста, а теперь еще и трибун Лонгин провел закон, изгонявший из рядов сената каждого, кого комиций лишил верховной власти. Когда Цепиона вышибли из сената, ему пришлось держать ответ за пропавшее толозское золото. Но к огорчению популяров, на последовавшем вскоре судебном процессе в жюри присяжных оказалось полно сенаторов и Цепиона признали невиновным в краже сокровищ. Его оправдание только подлило масла в огонь ярости популяров.

Затем трибун Агенобарб решил свести личные счеты со Скавром, который, по его мнению, помешал ему стать жрецом. Инициировав против него судебный процесс по пустяковым обвинениям, Агенобарб провел закон, обязывавший избирать коллегию жрецов народным голосованием. Если раньше вакансии служителей культа богов распределялись верхушкой священнослужителей, что позволяло знатным оптиматам считать их своей собственной вотчиной, то теперь жрецов полагалось определять народным голосованием. Случай Агенобарба показывает, насколько трудно на позднем этапе существования республики отделить личные мотивы от политических. После этого Агенобарб, вероятно из личной неприязни, протащил законопроект, укреплявший власть Народного собрания и ослаблявший знать.

В этот же год роста влияния популяров, Луций Марций Филипп, еще один молодой трибун, выдвинул законодательную инициативу, взявшую на прицел всю систему перераспределения земли. Ее подробности нам не известны, но мы знаем, что в разгар прений по поводу законопроекта Филипп высказал свое знаменитое замечание о том, что «всей собственностью в государстве владеют самое большее две тысячи человек». На что Цицерон, всегда выступавший против популяров, заявил, что речь Филиппа «заслуживает безусловного порицания, ведь она направлена на равное распределение собственности, а разве можно придумать политику более пагубную?» Законопроект не прошел, но сам факт его представления свидетельствовал о том, что доходы, полученные в эпоху братьев Гракхов, теперь, на изломе веков, могли обернуться против тех, кто их извлек.

И хотя за некоторыми из этих нападок популяров стояли амбициозные патриции, стремившиеся лишь нанести как можно больше вреда политическим противникам, было много и таких, которые действительно осуществили радикалы, стремившиеся сжечь дотла весь мир.

Пока в Риме происходили все эти события, Марий в Галлии не терял бдительности. В ожидании врага он предпринял целый ряд реформ в плане стратегии и снабжения, коренным образом изменивших принцип действия римской армии в полевых условиях. В продолжительной хронологии римской истории последние великие новшества в отношении легионов вводились еще в 300-х гг. до н. э., во время Самнитских войн. Сражаясь в холмистой Центральной Италии, римляне отошли от неповоротливых греческих фаланг и стали формировать более гибкие соединения. После этого принцип устройства легионов почти не менялся вплоть до завоеваний 146 г. до н. э. Затем в него вновь внесли изменения, значительную их часть древние источники ставят в заслугу Марию, благодаря которому легионы образца III века до н. э. превратились в армии Помпея и Цезаря, завоевавшие в I в. до н. э. все Средиземноморье.

Самым важным новшеством Мария стал акцент на физическую подготовку воинов и скорость совершения ими маневров. Придя к выводу, что тяжелые обозы, следовавшие за римской армией, снижали мобильность легионов, он постановил, чтобы поклажу – оружие, одеяла, одежду и запас продовольствия – его люди несли сами в мешках на спине. Глядя на этих солдат, взявших на себя заботы о собственном снабжении, офицеры старой школы насмешливо называли их «Мариевыми мулами». Но мера оказалась эффективной: в число жизненно важных качеств легионов вошли спаянность и быстрота. Кроме того, Марий внедрил понятие воинской сплоченности и солидарности всех легионов, упразднив практику использования каждым из них собственного символа в виде отдельного животного. Вместо них теперь у армии появился единый символ, орел – птица, обладавшая в глазах Мария особым значением.

Кроме того, Марий ввел ряд тактических улучшений в вооружение своих солдат, самым известным из которых стало создание нового типа копья. В традиционном варианте это оружие метали во врага в самом начале битвы. Но после этого копья нередко поднимали и швыряли обратно уже в самих римлян. А Марий создал новый его тип, соединив стальной наконечник с древком с помощью свинца. Когда оно поражало цель, мягкий свинец сгибался и враг им больше пользоваться не мог, тем более что ему еще надо было вытащить копье, торчавшее из тела под самыми невероятными углами.

Но хотя ему зачастую и приписывают все военные реформы, имевшие место в тот период, в действительности новшества в принцип формирования легионов внедряли и другие. К примеру, нередко считается, что именно он изменил основную тактическую единицу армии с небольшого манипула на более многочисленную когорту. Поскольку крупные каре больше позволяли отразить нападение варваров, среди историков вошло в традицию относить внедрение когорт к временам Мариевых реформ. Но оказывается, что в пользу этого утверждения нет ни единого доказательства. Поэтому хоть Марий и в самом деле жизненно важным образом преобразовал легионы, важно не забывать, что он был только одним из участников этого гораздо более масштабного процесса.

Весь 104 г. до н. э. Марий провел в ожидании вторжения кимвров, которые так и не появились. Но Народное собрание, не желая доверять кому бы то ни было границу с Галлией, снова нарушило обычаи предков и в 103 г. до н. э. избрало его консулом второй раз подряд. За всю историю Рима случаев, когда человеку продлевали еще на год консульские полномочия, было всего ничего – в последний раз такое имело место во время Второй Пунической войны, когда великий Квинт Фабий Максим занимал этот пост и в 215-м и в 214-м гг. до н. э. В то же время неспособность Цепиона и Мария наладить совместную работу свидетельствовала о том, что Рим не может рисковать, опять разделяя власть между несколькими людьми. Поэтому Народное собрание, нарушив все каноны, избрало Мария во второй раз подряд – на третий срок за шесть лет.

Спокойно дожидаясь возвращения кимвров, он значительную часть своего времени тратил на воссоздание союзов римлян с народами Галлии, засылая своих разведчиков в местные племена, чтобы выяснить, к чему они стремятся, чего боятся и за что соперничают между собой. А потом отправил Суллу в дипломатический вояж, дабы предложить каждому народу его собственный набор кнутов с пряниками и вернуть заблудшую овцу в римскую овчарню. К концу 103 г. до н. э. римляне уже восстановили блок своих союзников, на которых можно было бы рассчитывать в случае возвращения кимвров. Если те, конечно же, вернутся вообще.

Теперь Марий и сам проникся убеждением в том, что ему следует оставаться в должности консула до победы над кимврами, но поскольку они все не появлялись, создавалось впечатление что атмосфера чрезвычайного положения, поспособствовавшая его переизбранию на этот пост, постепенно таяла. Рискуя проиграть грядущие выборы, Марий возвратился в Рим и вступил в союз с беспринципным молодым политиком Сатурнином, чтобы не выпустить из своей железной хватки высшую республиканскую должность.

Наряду с другими знатными популярами Луций Апулей Сатурнин избрался квестором в 105 г. до н. э. Получив назначение в Остию контролировать снабжение зерном, он вступил в должность в тот самый момент, когда Второе восстание рабов поставило крест на поставках из Сицилии. Из-за этого кризиса сенат предпринял беспрецедентный шаг и освободил Сатурнина от исполнения обязанностей. Вместо него их в течение года выполнял сенатский принцепс Скавр. И хотя историк Диодор объясняет унизительную критику, обрушившуюся на Сатурнина, его «ленью и порочным характером», не менее вероятно, что со столь отчаянной ситуацией не смог бы справиться даже самый активный и добродетельный квестор.

Гонимый нанесенным ему оскорблением, Сатурнин вернулся в Рим и выставил свою кандидатуру на выборах трибунов. Цицерон, питавший к нему презрение, сказал, что «со времен Гракхов самым способным из всех бунтарских ораторов, по общему мнению, проявил себя Сатурнин, хотя он привлекал внимание публики больше внешностью, жестами и платьем, нежели плавной речью или даже приемлемой толикой здравого смысла». Но выступал он все же довольно хорошо – и поэтому в 103 г. до н. э. выиграл выборы трибуна.

Хотя такие как Марий и использовали популистскую риторику для придания ускорения своему политическому росту, сам он, помимо этого, страстно желал, чтобы его приняла знать, признав его ровней. Сатурнина же, в свою очередь, можно было бы отнести к категории «бомбистов» или «возмутителей порядка». Когда вспыхивает народная революция, очень часто бывает так, что двери в них открывают одни, а входят в них совсем другие. Все политики, годом ранее выдвигавшие программы популяров, такие как Агенобарб, Лонгин и Филипп, принадлежали к древним аристократическим родам, которые, подобно Марию, усматривали в популистской риторике свой путь во власть. Что же касается Сатурнина, то он, похоже, действительно попросту хотел до основания разрушить весь мир.

Став трибуном, Сатурнин объединился с другим популяром, Гаем Норбаном, дабы вновь отдать презренного Цепиона под суд. Двое их коллег, отстаивавших интересы оптиматов, попытались ветировать этот судебный процесс, но поскольку соблюдение mos maiorum опустилось до опасно низкого уровня, Норбан спровоцировал потасовку, в ходе которой соперников чисто физически вытолкали из Народного собрания. Цепиона надлежащим образом осудили, признали виновным и приговорили к изгнанию. В который раз последнее слово в римской политике осталось за насилием.

Но одним Цепионом Сатурнин не ограничился. Свое внимание трибун переключил на злополучного Маллия. До этого Маллий считался великомучеником популяров, «новым человеком», которого предал надменный патриций. Но оружие, оказавшееся теперь в руках у Сатурнина, карало без разбора, поэтому Маллия отдали под суд, признали виновным и сослали.

После вынесения этих обвинительных приговоров Сатурнин провел закон о создании на постоянной основе суда для разбора случаев maiestatis – преступлений, нанесших ущерб престижу государства. Благодаря этому законодательному акту, специальные трибуналы по коррупции превратились в неизменный элемент общественной жизни. Любой аристократ, совершивший хоть один неверный шаг, теперь мог предстать перед новым судом и по самому малейшему поводу подвергнуться преследованию со стороны жюри эквитов. Эта новая инстанция хоть и не представляла собой Революционный трибунал, которого так боялись во времена Французской революции, но все же во многом его напоминала.

Обзаведясь средствами для уничтожения врага, Сатурнин приступил к укреплению собственной опоры народной поддержки и в качестве ее основы определил ветеранов Нумидийской войны. Многие из тех, кто служил в Нумидии, теперь вновь поселились в окрестностях Рима и представляли собой политическую силу, которая только и ждала, чтобы ее кто-то организовал. Сатурнин стал обрабатывать этих ветеранов, обнародовав свои планы представить законопроект, предусматривающий выделение земель в Северной Африке всем, кто сражался против Югурты. Но в отличие от наделов Гракха, участки, предлагаемые Сатурнином, предполагалось выдавать в качестве бонуса после выхода в отставку. Эту землю ветеран мог использовать по своему усмотрению – либо оставить себе, либо продать. Когда трибун представил на рассмотрение эту схему выделения ветеранам земли, она была новшеством, но тем самым он создал прецедент, в будущем дающий легионерам надежду на получение надела после увольнения с воинской службы.

В то же время законодательная инициатива Сатурнина по выделению ветеранам земли в равной степени преследовала цель снискать расположение Мария и создать армию своих политических сторонников. К концу своего второго подряд консульского срока Марий обладал огромным влиянием, которым Сатурнин очень хотел воспользоваться. Он рассчитал, что Марий благосклонно воспримет программу, позволяющую улучшить материальное положение нумидийских ветеранов. Но кроме заботы о его солдатах, Сатурнин стал режиссером взаимовыгодного политического представления на форуме. Марию хотелось опять избраться консулом, но поскольку он и так уже пребывал в этой должности второй срок подряд, еще одна кампания могла показаться всем высокомерной и тщеславной. Поэтому незадолго до выборов 102 г. до н. э. он возвратился в Рим и заявил, что не проявляет интереса к переизбранию его на этот пост и что народ должен назначить вместо него другого человека. И тут, в самый что ни на есть подходящий момент, Сатурнин обвинил Мария в предательстве, заявив, что тот собрался оставить граждан Рима без защиты, и мобилизовал свою аудиторию адресовать Марию требование в третий раз избраться консулом. В январе 102 г. до н. э. тот выиграл выборы – в четвертый раз в целом и в третий подряд, что раньше не имело в Риме прецедентов.

Пока происходили все эти события, на Сицилии продолжало бушевать восстание рабов. В то время как его движущим мотивом, по иронии судьбы, стала настоятельная необходимость набрать армию для похода в Галлию, теперь властям пришлось перебрасывать легионеров для подавления мятежа. В 103 г. до н. э. сенат, критикуемый со всех сторон и столкнувшийся с массой трудностей, повелел претору Луцию Лицинию Лукуллу собрать как можно больше людей и отправиться на Сицилию. Лукулл, само собой разумеется, без особого труда мобилизовал многих жителей южных территорий, опасавшихся, что восстание перекинется на материк, добавил к ним сицилийцев, которым не оставалось ничего другого, кроме как драться, и в общей сложности сколотил войско примерно из семнадцати тысяч человек. Напуганные приближением этой армии – на этот раз самой что ни на есть настоящей – царь Трифон и Афинион выступили в поход, дабы дать Лукуллу бой, надеясь одолеть его своим численным превосходством. Но их двойного перевеса оказалось недостаточно. В последовавшей схватке рабы дрогнули и бежали, оставив на поле боя, как сообщается, двадцать тысяч человек убитыми.

Но несмотря на эту победу, Лукулл не предпринял никаких согласованных усилий, чтобы ее закрепить. И лишь спустя девять дней повел наконец свою армию на укрепленную столицу рабов Триокалу. Сначала он попытался взять город, но когда это оказалось делом непростым, претор отступил обратно к Сиракузам. В Риме непонятное поведение Лукулла вызвало скандал, его осудили как человека, который «либо от бездеятельности и лености, либо за взятку, не выполнил ничего, что ему надлежало сделать». Вместо того, чтобы подавить восстание, Лукулл обеспечил ему дальнейшее развитие. В итоге в начале 102 г. до н. э. сенат отправил ему на замену другого человека, поручив ему возглавить военную кампанию.

Потеряв бразды правления и почувствовав после этого себя оскорбленным, Лукулл выступил перед своим войском с шокирующим заявлением. Он сказал, что свой долг перед сенатом и народом Рима солдаты выполнили и теперь могут быть свободны. В дополнение к демобилизации семнадцати тысяч человек, пришедших вместе с ним, он также «сжег все частоколы и уничтожил оборонительные укрепления, дабы лишить преемника любых средств, пригодных для ведения войны. Ввиду выдвинутых против него обвинений в затягивании войны, он полагал, что сможет избежать наказания, если новый командующий будет унижен и потерпит поражение». Поскольку он не оставил присланному вместо него человеку ни армии, ни фортификационных сооружений, неудивительно, что по возвращении в Рим против него официально выдвинули обвинения, осудили и отправили в изгнание.

В то время как в Сицилии весной 102 г. до н. э. по-прежнему полыхал пожар, для Гая Мария в Галлии наконец наступил момент, которого он так долго ждал: кимвры возвращались. Создав развитую сеть лазутчиков, он заблаговременно узнал об их скором появлении. А заодно выяснил, что как минимум три других племени присоединились к ним, образовав крупный антиримский альянс. Кроме самих кимвров в него вошли тевтоны и амвроны, происхождение которых, опять же, восходит к Северному морю. С ними также заключили союз тигурины, однажды уже пытавшиеся воспользоваться кажущейся слабостью римлян.

Кроме того, Марию сообщили, что этот альянс ставил перед собой цель осуществить на Италию нападение сразу по двум фронтам. Тевтоны с амвронами планировали двинуться на юг по долине Роны и вторгнуться на полуостров с северо-запада, в то время как кимвры повернут на восток и набросятся с северо-востока, примерно в том же районе, где у них состоялась первая стычка с Цепионом при Норее. Что касается тигуринов, то их задача сводилась к обеспечению перехода через Альпы. Раз свои силы разделила нападавшая сторона, то точно то же следовало сделать и римлянам, выступавшим в роли стороны оборонявшейся. Поэтому пока Марий остался в южной Галлии, чтобы встретить тевтонов и амвронов, его коллега консул Квинт Лутаций Катул выступил в северо-восточную Италию, дабы помешать кимврам перейти через Альпы.

В подробностях изучив за два года все особенности местности на юге Галлии, Марий в точности знал, где разместить укрепленные лагеря римлян для первого контакта с врагом. Если расположить их на возвышенности неподалеку от Роны, они будут практически неприступны. Когда ему сообщили о скором появлении тевтонов с амвронами, Марий повел свои легионы на север и разбил там лагерь. О том, что случилось после первого боестолкновения, нам уже известно. Марий не позволил своим людям покидать лагерь и заставил дождаться момента, когда несметное полчище двинется дальше. Когда тевтоны с амвронами ушли, он, наконец, приказал своим людям сниматься и следовать за ними. Издергавшихся легионеров кажущийся недостаток мужества их полководца ставил в тупик. Они еще не понимали, что в действительности он приступил к реализации тщательно обдуманного плана.

Используя превосходящую скорость своих легионов, Марий бросился вперед параллельно маршруту следования варваров и вскоре достиг другой позиции в районе Акв Секстиевых, тоже выбранной с особым тщанием. Когда тевтоны и амвроны разбили на берегу реки лагерь, легионы расположились на лесной поляне и стали за ними наблюдать. Своим солдатам, мучимым жаждой, он сказал, что «воду они смогут получить, но только ценой крови». Сражение началось первой стычкой, в ходе которой Марию удалось рассеять силы неприятеля и уничтожить тридцать тысяч амвронов. Затем, несколько дней спустя, он выстроил свои войска на гребне длинного холма и вынудил тевтонов броситься на них в атаку. Но как только противоборствующие стороны вошли в контакт, легионы погнали их обратно вниз по холму. Когда тевтоны под яростным натиском стали откатываться обратно, Марий приказал скрывавшемуся в засаде в лесу резерву ударить им в незащищенный тыл. К концу сражения Марий и его легионы не просто одержали победу, но и разбили наголову целый фронт – один из двух, напавших на Италию.

Человеческие потери в битве при Аквах Секстиевых были поистине колоссальны, от ста до двухсот тысяч человек, включая великое множество гражданских лиц, оказавшихся в этой кровавой мясорубке. Чтобы не попасть в рабство, матери «разбивали детям головы о камни, а потом убивали себя мечом либо вешались». Впоследствии говорили, что «костями павших жертв местные жители огораживали свои виноградники, а почва, когда в нее бросили трупы и их всю зиму поливали дожди, пропиталась на большую глубину оказавшимся в ней тленом и стала столь плодородной и богатой, что в последующие годы давала неслыханно щедрый урожай».

Выиграв величайшую на тот момент в своей карьере битву, Марий уже совсем скоро грелся в лучах славы от одержанной победы. По поступающим сообщениям, его коллеге Катулу на северо-востоке Италии пришлось жарко. Тот был честный и открытый сенатор из числа оптиматов, но больше ученый и государственный деятель, нежели солдат. Катул слыл «человеком редкостного образования, мудрости и бескорыстия», но был «слишком слаб для яростных баталий». Марий читал поступавшие с востока тревожные доклады о том, что коллега не смог удержать альпийские перевалы.

Но Катул если и не был опытным полководцем, рядом с ним находился одаренный сверх всякой меры Сулла. После нескольких лет службы под командованием Мария, не дававшего ему проявить все его способности, перед военной кампанией 102 г. до н. э. Сулла сумел добиться перевода к Катулу. Пока легионы дожидались кимвров, Сулла налаживал между войсками связь, создавал с местными племенами союзы и организовывал надежное снабжение. Но поскольку под его началом состояло всего двадцать тысяч человек, против нескольких сотен тысяч кимвров, как ни готовься, сделать они ничего не могли. Первые боестолкновения в горах подтвердили, что численное преимущество медленно двигавшегося полчища варваров было слишком велико. Римлянам пришлось с боем отступить. Когда над ними нависла угроза окружения в каком-нибудь ущелье и дальнейшего уничтожения, что случилось со всеми без исключения римскими армиями, сражавшимися с кимврами, Катул объявил, что альпийские перевалы нельзя в принципе защитить, и отвел свои легионы из гор аж до реки Адидже в Северной Италии. С точки зрения стратегии, это, может, было и мудрое решение, но Катул, уйдя из гор, открыл кимврам беспрепятственный доступ в Цизальпинскую Галлию. И кимвры, перед этим десять лет стучавшиеся в дверь, наконец оказались в Италии.

Дабы держать оборону, Катул приказал построить на обоих берегах Адидже лагеря и хорошенько их укрепить, соединив переправой. Но когда кимврские лазутчики обнаружили римский лагерь, их предводители прибегли к стратегии поумнее. Подразделение кимвров спустилось вниз по реке и стало строить плотину, «срывая, словно великаны, окрестные холмы, бросая в воду целые деревья с корнями, обломки скал и глыбы земли, перекрывая течение». Тем временем, второе подразделение поднялось вверх по реке и стало строить плавучие снаряды – «тяжелые плоты, пускаемые вниз по течению, от ударов которых шатались опоры переправы». Когда берега реки залила поднявшаяся из-за плотины вода, а переправа не выдержала напора плотов, Катул и его армия заподозрили, что все это закончится весьма плачевно.

Утопив римский лагерь в воде и сломав переправу, кимвры предприняли общее наступление. По всем свидетельствам, защитники ближнего лагеря мужественно дали бой, однако легионы на другом берегу реки, увидев всю безнадежность положения, побежали. Один кавалерийский отряд остановился только когда доскакал до самого Рима – эта история получила известность по той причине, что среди беглецов оказался сын Марка Эмилия Скавра. Когда молодой офицер прибыл в Рим, сенатский принцепс отказался его признавать и за трусость исключил из состава семьи. Оставшись в живых в войне с кимврами, опальный юноша покончил с собой.

Поведение самого Катула в этой битве стало предметом ожесточенных споров. По его собственным словам, увидев рвущуюся на них армию, он пожертвовал собственной репутацией ради репутации своих людей: «Осознав, что убедить воинов остаться ему не удастся, видя, что они в ужасе собираются бежать, он приказал снять его стяг, догнал первые ряды отступавших и сам встал во главе войска, чтобы позор пал на него, но не на отчизну, стараясь, чтобы солдаты выглядели не бежавшими, но отступавшими под командованием своего полководца». Однако в действительности, скорее всего, Катул попросту хотел придать более благоприятный оттенок их беспорядочному бегству на юг.

Но хотя дорога на Рим и была теперь открыта, кимвры все равно остались на севере, вероятно подпав «под влияние мягкого климата, изобилия еды, питья и воды для омовения». Это племя всегда искало себе дом – и теперь, возможно, его нашло. В то же время, они, вполне вероятно, попросту задержались, дожидаясь тевтонов и амвронов, которые могли со дня на день переправиться через западные Альпы и присоединиться к ним. Потому что знать ничего не знали об уничтожении союзников.