Глава 13. Диктатор на всю жизнь

После решающей победы у Коллинских ворот Сулла расквартировал свой штаб на Марсовом поле. Будучи фактическим повелителем Рима, официальную должность он на тот момент не занимал и не служил ни консулом, ни претором, ни легатом, ни даже квестором. Основание претендовать на государственный суверенитет у него было только одно – былой приказ, согласно которому ему, как проконсулу, поручалась война с Митридатом. Этому назначению исполнилось уже пять лет, в том конфликте он давно вышел победителем, но ничего другого у него больше не имелось. С точки зрения закона его владычество над вверенной провинцией заканчивалось в тот момент, когда он пересекал священный Померий и возвращался в Рим. Пока империя следовала рутинным курсом, заступать на пост и уходить с него было чистой воды формальностью, но Сулла из-за подобного порядка вещей оказался в ловушке за пределами городских стен. Стоило ему пересечь черту Рима, как он тут же потерял бы все полномочия верховного правителя.

Хотя во время первого марша на Рим традициями Померия он самым бесцеремонным образом пренебрег, теперь ему было предпочтительнее поддерживать этот фасад щепетильного отношения к принципам государственного устройства. Поэтому он, чтобы не пересекать священный рубеж, созвал сенат в храме Беллоны за пределами городских стен. А когда его члены собрались, не стал устраивать дискуссии по поводу гражданской войны, а предоставил отчет о своих действиях против Митридата, затем перечислил все свои достижения на востоке, а под конец испросил разрешения войти с триумфом в город – будто в последние два года ничего такого вовсе не случилось.

Проблема лишь в том, что фоном для всего этого притворства служили весьма мрачные события. Перед тем, как обращаться к сенату, Сулла согнал на соседнем Цирке Фламиния шесть тысяч пленных самнитов. Им сказали, что с ними поступят, как с военнопленными, но прошло совсем немного времени и им открылась истина. Когда Сулла стал зачитывать перед сенатом рапорт о войне с Митридатом, его люди окружили шесть тысяч самнитов на Цирке Фламиния и стали методично их убивать. Спрятаться от их криков в храме Беллоны было нельзя, и ошеломленные сенаторы пришли в ужас. Но выступающий попросил их не отвлекаться, слушать дальше его речь и «не переживать по поводу того, что происходит снаружи, потому как там всего лишь увещевают некоторых преступников».

Когда резня закончилась и взволнованные сенаторы разошлись, Сулла объявил открытый митинг, чтобы обратиться к народу Рима. Затем еще раз повторил, что бояться его гнева надо только врагам. Но при этом впервые подчеркнул, что водоразделом стал переход на его сторону армии Сципиона Азиатского. Все, кто, проявив мудрость, примкнули к нему до этого момента, могли рассчитывать на покой и его дружбу. Но тех, кто и после этого не сложил оружия, следует ликвидировать как врагов государства. Под конец он открыто заверил городской плебс и простых солдат, что им его нечего бояться. Сулла честно признал, что они попросту пошли за нечестивыми лидерами и что платить должны как раз эти предводители, а не те, кто к ним примкнул.

Когда беспокойство в богатых кварталах города достигло предела, к Сулле, жаждая хоть какого-то утешения, отправилась небольшая депутация сенаторов. Они сказали: «Мы не просим тебя избавить от наказания тех, кого ты решил убить, но избавь от тревожного ожидания тех, кого ты определил пощадить». А когда Сулла ответил, что еще не знает, кого пощадит, один из сенаторов попросил: «Тогда назови тех, кого ты намерен наказать». Если всем станет известно, кого он относит к числу своих смертельных врагов, обитатели Палатинского холма во многом успокоятся. Приняв их слова близко к сердцу, Сулла потом всю ночь обговаривал этот вопрос со своими ближайшими советниками. Уничтожению, вполне естественно, подлежали все, кто при Цинне служили магистратами или занимали высшие командные посты, а также все сенаторы, активно сотрудничавшие с режимом, но не принимавшие участия в боевых действиях. На следующее утро Сулла вывесил табличку с восемьюдесятью именами. Всех, кто вошел в этот список, разрешалось убить на месте, а их собственность конфисковать. Так Сулла начал свои проскрипции.

Поначалу перечень врагов, объявленных им вне закона, появился, чтобы избавить невиновных от тревоги и страха. Но когда его обнародовали, сложилось впечатление, что хирург Сулла вновь взялся за работу. Да, по сравнению с первым перечнем, который он назвал после своего первого похода на Рим, он вырос в семь раз, но и событий с тех пор тоже произошло немало. Недруги Суллы объявили его врагом государства, захватили его имущество, отправили в изгнание семью, убили друзей и вынудили его начать гражданскую войну. Названные восемьдесят человек выглядели чем-то вроде сделки, способной все это как-то загладить. И хотя из Рима удалось ускользнуть лишь немногим из них, большинство уже знали, что пощады им ждать нечего. Карбон, Норбан и Серторий в списке тоже присутствовали. Каждый из них уже бежал. Так как на Мария Сулла обрушить свой гнев не мог, потому как тот уже лежал в могиле, он довольствовался тем, что снес все монументы в его честь, выкопал труп последнего заклятого врага и разбросал его кости.

Но проснувшись на следующий день, народ Рима увидел, что первоначальный перечень подвергся пугающему пересмотру. Ночью Сулла вывесил на форуме его новый вариант, добавив к нему 220 новых имен. Многих из тех, кто накануне облегченно вздохнул, теперь ждала смерть. А еще через день его обновили опять и число его фигурантов превысило пятьсот человек. Теперь буквально каждый жил в страхе, что его вот-вот объявят вне закона. Как-то раз один из тех, кого в первоначальном варианте пощадили, явился на форум и обнаружил в новом списке свое имя. Увидев, что его приговорили к смерти, он попытался прикрыть руками лицо и уйти, но его узнали, набросились и убили на месте. Еще один в первые дни массовых убийств предавался буйному веселью и поднимал на смех тех, кто умер страшной смертью. А на следующий день в перечень включили и его самого, убили и конфисковали имущество. Помимо тех, кого Сулла, объявил вне закона, немедленной казни подлежали и все, кто так или иначе укрывал беглецов. Все эти проскрипции не только не снизили градус напряженности, но, напротив, погрузили Италию в царство террора.

Так как убийства продолжались, обещание Суллы ограничить число жертв своими личными врагами развеялось как дым. Он не только выплачивал премию за каждую принесенную ему голову, но и выделял убийцам долю имущества их жертв. В итоге политические репрессии самым отвратительным образом объединились с личной выгодой, побуждая всех обладателей черствых сердец и пустых кошельков рассыпаться по всему полуострову, дабы добраться до богатых врагов Суллы и отправить их на тот свет. Поскольку официальный перечень преступников постоянно менялся, человек мог запросто появиться в нем только потому, что был богат и владел значительной собственностью. Завидев в нем свое имя, эквит по имени Квинт Аврелий посетовал, что «фигурирует в нем только из-за альбанского имения».

В италийской глубинке обнародованный Суллой список служил чем-то вроде базового принципа, отнюдь не лишавшего сановников возможности импровизировать. Одним из тех, кого туда послали, стал Марк Лициний Красс, герой битвы у Коллинских ворот. В сопровождении алчного и жестокого молодого офицера по имени Гай Веррес, Красс объехал всю Италию, собирая у местных жителей сведения о врагах Суллы, затесавшихся в их ряды. Базовый принцип теперь гласил, что каждую семью, оказывавшую его врагам материальную помощь, – будь то местные торговцы, банкиры или магистраты, – следовало схватить и убить. В то же время местные сановники из числа сторонников Суллы зачастую не упускали возможности поквитаться с личными недругами, и поэтому доносили не на его врагов, а на своих. Почему назвали того или иного человека, было все равно, но наказание неизбежно следовало одно и то же: казнь с последующей конфискацией имущества. Красс с Верресом быстро стали экспертами в деле такого скоропостижного и выгодного правосудия. Начав подобным образом свою постыдную, садистскую карьеру в сфере недвижимости, Красс, по приезде в Бруттий, приказал казнить человека только ради того, чтобы захватить его привлекательное имение.

Помимо официальных представителей Суллы, теперь по улицам шастали и самозваные шайки убийц. Профессиональные проскрипции превратились в прибыльный бизнес, стоивший того, чтобы им заниматься. К этим бандам примкнул еще один молодой человек с жестокой душой, которого звали Луций Сергий Катилина, больше известный просто как Катилина. Двадцать лет спустя ему предстояло оказаться в гуще еще одного цикла революционных беспорядков, однако тогда он был лишь молодым сторонником Суллы, жаждавшим наживы и славы. Стремясь заполучить владения одного свойственника, Катилина убил его и завладел правом собственности на землю. Затем тщательно прочесал сословие эквитов, пробиваясь убийствами вперед, и таким образом включил в свой послужной список приличное количество жертв. А в завершение своих злодейств нацелился на другого свойственника – по случаю, того самого Марка Мария Гратидиана, племянника Мария, который при режиме Цинны реализовал меры по гарантированию денежного обращения. Ложно обвинив Гратидиана в убийстве Катула во время устроенного Марием террора, Катилина приволок его на могилу последнего и безжалостно прикончил.

С крушением всех правил, проскрипции будто продолжались сами по себе, без постороннего вмешательства, ведь новых жертв всегда можно было найти без особого труда. Один человек сложил голову только за то, что возмутился смертью друга. Другого вольноотпущенник Суллы убил, дабы свести личные счеты, а потом включил его имя в список задним числом. Еще одного притащили уже к самому полководцу, узнав, что он укрывал скрывавшегося беглеца. К своему изумлению, Сулла узнав в нем своего бывшего соседа, обитавшего этажом выше над ним в те времена, когда он, еще до начала общественной карьеры, жил в нанимаемой квартире. Этого соседа он приказал сбросить с Тарпейской скалы.

Так как многие враги Суллы бежали с полуострова, вскоре проскрипции выплеснулись за пределы Италии. Когда в Родосе обнаружили Норбана, агенты Суллы потребовали у города выдать его, чтобы избежать серьезных последствий. Пока те совещались, как поступить, Норбан оказал всем услугу, отправившись на рыночную площадь и покончив с собой. Кроме того, Сулла снарядил Помпея, приказав ему лично поймать Карбона. Располагая полученными от шпионов сведениями о том, что Карбон затаился на островке у берегов Сицилии, Помпей тотчас туда отправился. А по прибытии собрал суды и приказал им без всяких присяжных выявить и казнить всех врагов Суллы. Когда же жители Мессаны запротестовали, обвинив суды в нелегитимности, Помпей огрызнулся: «Хватит ссылаться на закон перед теми, кто опоясан мечами». Вскоре Карбона выследили и приволокли в суд. Хотя формально он все еще оставался римским консулом, неприкосновенность его должности Помпей напрочь проигнорировал. Гнея Папирия Карбона, трижды консула Рима, он приказал казнить на месте.

На последнем этапе проскрипций убийства совершались уже без разбора. И поскольку это был не наш цифровой век, а Древний Рим, никто толком не знал, как в действительности выглядит объявленный вне закона человек. Не в состоянии выследить истинную жертву, банда гонителей хватала на улице первого попавшегося. Затем эти безымянные головы выдавали Сулле в качестве подлинного фигуранта списка. Тот лишних вопросов не задавал и всегда платил премию. По поводу отсутствия в этих гонениях какой-либо рациональности или морали ходила жестокая шутка: «Все государство погрузилось в хаос… алчность подавала повод для бессердечия; масштаб преступлений человека определялся количеством его имущества; богатые машинально превращались в злодеев и в каждом таком случае за их голову назначалась премия. Одним словом, все, что приносило прибыль, больше не казалось бесчестным».

Когда прошло несколько недель, а убийства так и не прекратились, Сулла, наконец, предпринял усилия, чтобы их остановить. Он заявил, что после 1 июня 82 г. до н. э. его перечень больше не будет пополняться новыми именами. А тем временем его фигуранты, если у них были влиятельные друзья, могли прибегнуть к их помощи, чтобы их оттуда исключили. Самым известным случаем такого рода стал девятнадцатилетний Гай Юлий Цезарь – тот самый Гай Юлий Цезарь. Молодой человек не только совершил преступление, родившись племянником Мария, но и впоследствии женился на дочери Цинны. Сулла приказал Цезарю развестись с женой, но тот ответил отказом. В итоге его имя попало в проскрипционный список, вынудив его прятаться. В то же время, в самом близком окружении Суллы у молодого человека оказались друзья, которые через пару недель выхлопотали ему прощение. Впрочем, правитель даровал его с оговорками и сказал ходатаям так: «Будь по-вашему, берите его себе; но знайте, что человек, с таким рвением вами спасаемый, в один прекрасный день нанесет делу аристократии, которое вы вместе со мной отстаивали, смертельный удар, ведь этот Цезарь стоит не одного Мария».

После наступления конечного срока, назначенного Суллой на 1 июня, разгул террора пошел на спад. Виновных по-прежнему преследовали и убивали, но худшее уже было позади. Подвести точный итог уже не удастся никогда, но за время проскрипций Суллы погибли как минимум сто сенаторов и не меньше тысячи эквитов. Что касается общего количества жертв, то оно может доходить до трех тысяч человек. Вместе с тем, низшие сословия Италии Сулла со своими убийцами, верный своему слову, не трогал, причем не только из благородных побуждений, но и потому, что у них не было имущества, в обязательном порядке переводившего их в категорию «виновных». Когда убийства сошли на нет, для Суллы настал час приступать к обновлению республики, которое теперь, после чистки в рядах врагов, стало вполне возможным.

Пока по улицам в поисках добычи рыскали его агенты, сам Сулла пока так и не изыскал способ войти в Рим, не потеряв свою конституционную власть. Наилучший вариант заключался в новых выборах консула, но с формальной точки зрения эту должность в тот год по-прежнему занимали Марий Младший и Карбон. Если учесть, что голова первого гнила на форуме, а второго убили на Сицилии, объявить кампанию по избранию на эти должности других они не могли. Поэтому надо было придумать что-нибудь поизобретательнее.

Пока Сулла, раздражаясь все больше, переживал по поводу своих властных полномочий, жалкое охвостье сената предприняло ряд шагов с тем, чтобы придать его действиям законную силу. Они приняли его отчет о войне с Митридатом и одобрили все решения, принятые им в Азии. Затем аннулировали постановление о признании его врагом государства и даже приказали установить на форуме его огромную статую, снабдив им же самим придуманной надписью: Луций Корнелий Сулла Феликс. Термин «Феликс» ввела в обиход его официальная пропаганда, в переводе с латыни Феликс означает Счастливый. Но все эти постановления все равно не позволяли ему войти в стены города. И тогда он предложил радикальное решение: возродить древний диктаторский режим.

В последний раз Рим вверял себя диктатору 120 лет назад. От этой меры, на раннем этапе существования республики представлявшей собой самое обычное дело, отказались в победоносную эру республиканской империи. Возрождение этой практики не спровоцировали ни недавние экзистенциальные бедствия, наподобие Кимврской и Союзнической войн, ни ожесточенные восстания Гракхов и Сатурнина. Сидя в штабном шатре на Марсовом поле, Сулла сочинил сенату длинное письмо, предложив назначить его диктатором. Он написал, что Италия разорена, что республику выжег изнутри огонь ожесточенной гражданской войны. В жизни Рима не осталось ни одного общественного, политического или экономического аспекта, который не перевернулся бы с ног на голову за последнее десятилетие. И если Сулла намеревался совершить предначертанное судьбой и вернуть республике былую славу, консульской власти ему было мало. Ему требовалась власть абсолютная и неоспоримая.

Предложение Суллы представляло собой шокирующий отход от любых правил и норм, но что еще оставалось делать сенату? Ответить отказом? Но тогда с тем же успехом в 137 г. до н. э. можно было обратиться к окруженным в Нуманции легионам и спросить, не желают ли они, чтобы их перебили. Поэтому требование Суллы сенат выполнил. Дабы восполнить конституционный пробел, возникший после смерти обоих действующих консулов, сенаторы возродили существовавший издавна interrex, т. е. практику назначения временного правителя. Время от времени республика прибегала к ней для обеспечения контроля над выборами, если оба консула были мертвы или настолько больны, что не могли приехать в Рим. И поскольку это бы как раз такой случай, означенный временный правитель созвал Народное собрание и представил законопроект, назначавший Суллу dictator legibus faciendis et reipublicae constitienae, т. е. «диктатором для написания законов и устроения конституции». Комиций законодательную инициативу одобрил единогласно.

Имея под рукой огромное количество советников-правоведов, Сулла, помимо прочего и сам прекрасно разбиравшийся в конституционном законодательстве, позаботился о том, чтобы этот титул сопровождался всеми необходимыми полномочиями, обеспечивая ему возможность действовать без всяких ограничений. В ипостаси диктатора он имел право казнить или миловать любого римлянина. Мог единолично объявлять войну и провозглашать мир. Был волен назначать и снимать сенаторов, по первому желанию конфисковывать чужую собственность, основывать новые города и колонии, наказывать и разрушать уже существующие, за ним всегда оставалось последнее слово в любых вопросах касательно провинций, казны и судов. Но что еще важнее, любое постановление диктатора автоматически приобретало силу закона. И стоило Сулле произнести хоть слово, как от невероятного конституционного могущества Народного собрания не осталось бы и следа.

Хотя диктатором Сулла стал непривычным путем, его назначение, в основном, согласовывалось со всеми древними властными атрибутами этой должности. Следуя традиции, он даже взял себе магистра-эквита, т. е. «начальника конницы», исполнявшего обязанности заместителя диктатора и отвечавшего только перед ним и ни перед кем другим. Но в процедуре назначения его диктатором зияла огромная законодательная брешь: срок истечения полномочий. Раньше диктаторы никогда не оставались в этой должности больше полугода – эта строка была вписана в закон, который, собственно, и учреждал диктатуру. Но Сулла без всяких усилий эту норму проигнорировал. Намекнув Сенату, что шести месяцев для восстановления республики ему может не хватить, он дал понять, что его надо назначить на неограниченный срок. В отсутствие налагаемых законом обязательств рано или поздно сложить с себя широчайшие властные полномочия, Луций Корнелий Сулла стал Диктатором На Всю Жизнь.

Какие конституционные реформы он ни намеревался представить для восстановления надлежащего строя Старой Республики, все традиционные правила республиканского правления блекли на фоне примера одного человека, на неограниченный срок сосредоточившего в своих руках неограниченную власть. Причем это будет диктатура не Республики Суллы, а его самого – человека, который никогда не сложит с себя полномочия.

Многое из того, что планировалось им сделать для республики, Сулла открыл еще во время своего первого похода на Рим. Перед тем как уехать воевать с Митридатом он провел законы, предусматривавшие расширение власти сената, в том числе передачу голосования не столь демократичным центуриатным комициям, увеличение численного состава палаты, а также обязательное требование получить одобрение сената перед передачей законопроекта в Народное собрание. Цинна, взяв Рим, все эти законы отменил, но теперь они вновь обрели силу и стали частью задуманного Суллой окончательного конституционного урегулирования. К первоначальному ядру своих реформ диктатор Сулла присовокупил пакет новых законов, призванных вернуть сенату главную роль в жизни республики.

А так как для швыряния в сенат бомб то и дело использовались трибуны, Сулла значительно урезал их власть. Изначально задуманная с целью защищать личностные права плебеев, эта должность превратилась в опасный инструмент демагогов и тиранов. Поэтому Сулла не только обязал трибунов получать от сената разрешение, прежде чем представлять тот или иной законопроект, но и отменил их всемогущее вето, использовавшееся по поводу и без повода. Теперь трибун мог налагать вето только в вопросах, касающихся личных просьб о снисхождении. Но еще важнее этих процедурных ограничений было его решение, перекрывающее трибунам дальнейший путь к должностям каких-либо магистратов. Данный запрет гарантировал, что молодые и амбициозные лидеры больше никогда не будут стремиться заполучить этот пост, который раньше считался трамплином в политику, а теперь превратился в тупик.

Обуздав трибунов, Сулла привел в порядок весь перечень республиканских магистратур. Если раньше неписаные правила продвижения по «пути чести» от квестора до консула всегда были расплывчаты и туманны, то он придал им конкретную форму. Кроме того, его стараниями был расширен список офицерских рангов; вдвое, до двадцати, увеличилось число квесторов, а также появились два новых претора. Рим долго тянул с введением новых административных должностей, соответствовавших разросшейся империи. Кроме того, Сулла постановил, что магистрат, прежде чем вторично баллотироваться на любую общественную должность, должен ждать два года, а на один и тот же пост – десять лет. И никакие консулы несколько раз подряд в республике больше избираться не будут.

Не хотел он и повторного назначения наместников. Поскольку теперь ежегодно в должность вступали два консула и восемь преторов, необходимость оставлять человека на посту правителя провинции больше одного-двух лет отпала. Причем к улучшению управления территориями это не имело никакого отношения. Назначение в провинцию обеспечивало доступ к богатствам, связям и власти. Поэтому постоянная ротация чиновников в них никак не помогала их жителям, но зато способствовала поддержанию баланса власти в сенате. Само собой разумеется, что назначения всех провинциальных чиновников теперь тоже контролировал сенат, Народное собрание к этому процессу не допускалось.

Чтобы соответствовать «пути чести», который теперь стал заметно длиннее, Сулла также удвоил состав сената с трехсот до шестисот человек. Как диктатор, он, разумеется, обладал полной свободой назначить заново всех его членов. Поскольку после гражданской войны их в любом случае осталось в живых не больше двухсот человек, он, за время своего пребывания на посту диктатора, регулярно продвигал в палату верных ему офицеров и хороших друзей. Но так как четыреста достойных кандидатов не знал даже Сулла, он, прислушавшись к рекомендациям разных партий, создал целую когорту благодарных сенаторов, верных не только ему лично, но и созданной им новой, реформированной республике.

Назначив всех членов расширенного сената, Сулла теперь мог вернуть себе контроль над судами. Споры, имевшие место во времена Гракхов, теперь будут урегулированы раз и навсегда. Жюри присяжных для постоянных судов будут набираться исключительно из сенаторов. Решение расширить сенат частично преследовало цель обеспечить численный состав, достаточный для отправления правосудия во всех постоянных судах, ныне учрежденных Суллой.

Первым на постоянной основе римляне еще в 149 г. до н. э. создали суд по делам о вымогательстве и получении взяток. Впоследствии учреждались и другие, обеспечивавшие различные нужды: почти наверняка суд по рассмотрению нарушений в ходе выборов и самый знаменитый суд по делам об измене, учрежденный Сатурнином в 103 г. до н. э. Теперь же Сулла предложил подчистить и упорядочить мешанину судебных инстанций, создав на постоянной основе семь судов по рассмотрению дел об убийствах, подлогах и фальшивомонетничестве, нарушениях в ходе выборов, растратах и хищениях, предательстве, личных оскорблениях и вымогательствах в провинциях. Некоторые из них существовали уже тогда, другие были созданы с нуля, третьи после предыдущих воплощений претерпели те или иные изменения. Учрежденный Сатурнином суд по делам о предательстве, первоначально больше напоминавший революционный трибунал, теперь ограничивался лишь немногочисленными, очевидными преступлениями. Революционным трибуналам в республике Суллы было не место.

Свою диктаторскую власть он также употребил для решения извечного и жизненно важного вопроса о распределении земли. После хаоса гражданских войн – и одержанной Суллой окончательной победы – в Италии впервые за тридцать лет появилось множество новых земель, пригодных для заселения. Из-за потрясений нескольких последних лет в стране остались без хозяев огромные пространства, кроме того, Сулла, не скупясь, сурово наказал регионы, выступавшие против него. Свои усилия он сосредоточил на Этрурии, Умбрии и Самнии – неиссякаемых источниках, из которых черпали силы его враги, – в массовом порядке конфискуя там собственность и раздавая ее ветеранам его легионов.

Пакет реформ Суллы преследовал целью вернуть республику к ее корням, в полной мере восстановив ключевую роль аристократии сената, который теперь остался источником практически всей власти. Полномочия трибунов отняли, а Народное собрание в огромной степени потеряло свою независимость. Эквитов и публиканов низвели обратно до ранга вторичной политико-экономической силы, отведенного им с самого начала. Сулла даже попытался провести пакет законов по ограничению расходов на игры, банкеты и личные пышные наряды, но это, как обычно, ни к чему не привело, потому как он и сам то и дело выходил за рамки установленных для него пределов. Но утверждать, что диктатор мысленно застрял в прошлом, было бы несправедливо: он полагал, что учреждает режим для решения насущных проблем, изводящих республику в настоящем, чтобы с помощью реформ избежать их в будущем.

Одним из животрепещущих вопросов, которые нельзя было решить, оглядываясь назад, была судьба италийцев. Обращая взор в прошлое, следовало вернуться к старой конфедеративной иерархии гражданств, но он и не думал нарушать данное когда-то слово чтить их гражданские и избирательные права. Следующий ценз выявил, что количество граждан республики удвоилось, и с этого момента италийский вопрос больше не поднимался. В полном соответствии с опасениями, коренные римляне в значительной мере утратили влияние, в то время как италийцы получили гораздо больше голосов. Ну и что из этого? Причин относиться к уроженцу Лация не так, как к человеку, родившемуся в Пицене, больше не было; мнение римских граждан с добавлением новых голосов не потерялось, а лишь приобрело новую окраску. Рим теперь принадлежал всем.

Сулла хоть и получил на постоянной основе диктаторские полномочия, но сохранять их пожизненно не собирался. Да, он считал себя уникальным и незаурядным законотворцем, однако в душе был республиканцем, но никак не царем. И сделать намеревался только то, что обещал, выдвигая себя на роль диктатора: ввести законы и разработать конституцию. В отличие от мелких тиранов, Сулла даже не думал без конца откладывать свой уход, когда вопрос с конституцией будет объявлен «улаженным». Он пришел сделать дело, которое, по его мнению, ему поручили боги, а потом сложить с себя полномочия.

Процесс постепенной передачи власти Сулла начал примерно через год после вступления в должность. В середине 81 г. до н. э. он объявил о намерении баллотироваться в консулы наряду с Метеллом Пием. По-прежнему относясь во всем к этому человеку почти как к равному, сотрудничество Пия с его режимом он считал одним из величайших примеров благосклонности к нему судьбы. Пий мог доставить диктатору множество проблем, но ничего такого делать не стал, вместо этого согласившись на обещанные тем перемены. Намерение Суллы разделить с ним консульский пост не только было знаком их крепкой дружбы, но и залогом того, что Сулла не собирается оставаться диктатором до самой смерти.

Но хотя для Суллы все складывалось просто замечательно и он уже опять собирался вновь взять на себя роль республиканца, один из его подчиненных влез не в свое дело и создал проблему. Выборы 80-го года до н. э. диктатор намеревался превратить в театральную постановку, однако какой-то претор вбил себе в голову мысль обязательно стать консулом. Сулла тихонько дал тому знать, что запрещает подобные безумства, но по какой-то необъяснимой браваде тот все равно внес свое имя в список кандидатов. И даже когда ему напрямую велели отступиться, непонятливый претор все равно отправился на форум собирать голоса. И Сулле не оставалось ничего другого, кроме как убить его на месте.

Покончив с этим неприятным делом, диктатор объявил массовый митинг и обратился ко всем гражданам Рима. Как и много раз до этого, он был готов поделиться своими планами, чтобы скрепить всех искренними узами взаимного доверия. Он вышел на трибуну, объявил о сложении с себя полномочий диктатора, сказал, что теперь стоит перед ними в качестве простого римского гражданина, выразил готовность ответить на все их вопросы и претензии. Затем распустил личную стражу и вышел на улицу. Из диктатора Рима он теперь превратился в гражданина Суллу. Но забавным венцом его добровольного отречения от власти стал какой-то мальчишка, последовавший за ним, когда он ушел с форума, и обрушившийся на него с яростной бранью. Войдя в дом и оставив глумливые насмешки позади, Сулла колко бросил: «Из-за таких, как этот юнец, в будущем обладатели диктаторских полномочий не захотят их с себя слагать».

Впрочем, сам он к отречению от власти отнесся всерьез. В 80 г. до н. э. их с Пием избрали консулами, и Сулла, отслужив этот год уже в новой, не диктаторской должности, намеревался двигаться дальше. Когда в 79 г. до н. э. Народное собрание продлило срок его консульских полномочий еще на год, он отказался, принял почетное предложение отправиться проконсулом в Цизальпинскую Галлию. Но в провинцию так и не отправился, поехал на свою загородную виллу в Кампании, завел двор, как и полагается знатному сельскому вельможе, и зажил прежней беспечной жизнью, которую так любил раньше. Принимал в своем театральном сообществе старых друзей, интеллектуалов со всего Средиземноморья, а также видных политических деятелей из любых уголков света. Сулла всегда пристально следил за римскими политиками – как и они за ним, – но его эра, по правде говоря, уже подошла к концу.

Фракцию Суллы в Риме, по большей части, объединяли проводимые им конституционные реформы, но из этого еще не следует, что они были близки по своей сути. Их преданность друг другу проистекала из совместной преданности Сулле и теперь, когда он решил уйти, каждый из них был волен бросить в огород фракции свой собственный камень. Метелл Пий был слишком властен. Помпей слишком надменен. Красс жаден. На политической арене созданная Суллой республика могла сдерживать всю эту полемику в рамках здорового компромисса, но это еще не означало гармонии и согласия.

В перерывах между возлияниями, большую часть времени Сулла сочинял грандиозные мемуары, объясняя и оправдывая в них все свои поступки и слова. Заполнял их подробными отчетами о каждой проведенной им военной кампании, о службе в каждой достававшейся ему должности, детально разбирал общественные дела, которыми занимался, рассказывал, почему дружил со своими друзьями и враждовал с врагами. Цель этого опуса сводилась к тому, чтобы недвусмысленно выставить себя избранником Фортуны, которого можно было обвинить единственно в храбрости, верности и патриотизме. Этот конечный искусный план поставить под контроль события всей своей жизни увенчался невероятным успехом, ведь историки более позднего периода пользовались его мемуарами в качестве одного из основных первоисточников. Да и наше понимание Суллы две с лишним тысячи лет после его смерти в огромной степени зиждется на его собственной версии событий.

Когда Сулла сошел с политической сцены, ему еще не было и шестидесяти лет – человек, конечно, уже далеко не молодой, но и не старик на пороге смерти. Закончив мемуары, он наверняка предвкушал еще как минимум десятилетие наслаждаться почетной отставкой. Его жена Метелла недавно умерла, но он женился опять и новая супруга собиралась вскоре подарить ему ребенка. Вместе с тем, он предчувствовал скорый конец. Сулла описывал сон, в котором «ему явился покойный сын… умоляя отца позабыть о заботах и отправиться вместе с ним к его матери Метелле, чтобы жить с ней в мире и покое». Однако даже эти тревожные грезы не помешали ему продолжать работу над мемуарами и заниматься текущими делами.

Но когда Сулла в 78 г. до н. э. решал очередной общественный вопрос, его неожиданно хватил удар. Незадолго до этого одного из местных магистратов уличили в краже денег из городской казны, Сулла устроил вору разнос, но в этот момент в его организме что-то лопнуло и изо рта хлынула кровь. Сулла, наверняка став жертвой отказа печени или огромной язвы желудка, рухнул на землю грудой желчи, крови и плоти, после его отнесли домой, где он провел «ужасную ночь». К утру Луций Корнелий Сулла был мертв.

Когда весть о смерти диктатора достигла Рима, тут же разразились бурные дебаты о том, как на нее реагировать. Некоторые считали, что пришло время покрыть позором всю его карьеру и отказать в праве на посмертные почести. Сулла убивал сограждан и превратился в тирана. Но тут вперед вышел Помпей и возразил, что такой великий человек, как Сулла, вполне заслуживает пышных всенародных похорон и в этом вопросе, на его взгляд, двух мнений быть не может. И погребение действительно устроили с большой помпой. Но это было только начало дебатов о наследии Суллы. В последующие годы то, что человек думал о Сулле, лучше любых слов описывало его характер.

Пепел Суллы захоронили в семейном склепе, а на Марсовом поле в его честь воздвигли монумент. На нем навсегда запечатлели его вечное кредо: «Ни один друг не превзошел его в доброте, как ни один враг в зле».

Принятая Суллой конституция долго не прожила. В первые годы нового режима верховные правители Рима – в том числе Метелл Пий, Помпей и Красс – ее строго придерживались. Но когда память о диктаторе стала меркнуть, они стали жертвовать его решениями в угоду принципу целесообразности. В конечном итоге, окончательное «урегулирование», автором которого стал Сулла, стало лишь очередной вехой на пути республики к гибели.

Одной из причин, по которым его конституция принесла столь плачевный результат, сводилась к тому, что сторонники поддерживали ее вяло, но ненавистники ненавидели яростно и в полную силу. Проскрипции Суллы породили целый сонм его врагов. Когда резня закончилась, Сулла запретил сыновьям и внукам жертв претендовать на общественные посты. Среди таких семей оказались самые прославленные в Риме, и после того, как им перекрыли путь к публичным должностям, это вызвало непреходящее негодование и обиду. Многие из них участвовали в неудачной попытке мятежа против конституции Суллы, предпринятой в 78 г. до н. э. консулом Лепидом. Бунт быстро подавили, но он наглядно продемонстрировал, насколько хрупким в действительности был установившийся мир. Даже когда с опальных семейств сняли этот запрет и позволили вернуться к общественной жизни, о былом благоговении перед республиканской моралью, и уж тем более об уважительном отношении к конституции Суллы, речь в их случае больше не шла.

Закон, ограничивавший власть трибунов, едва продержался десять лет. Невзирая на все усилия Суллы, путь популяров по-прежнему представлял весьма действенный способ вхождения во власть, и в 70-е годы политики добивались расположения народа посулами полностью восстановить трибунов в их правах. Выгоду из этих расхожих обещаний, в конечном итоге, извлекли Помпей и Красс, вернувшие в полном объеме трибунам былую власть в 70 г. до н. э., когда их обоих избрали консулами. В том же году претор Луций Аврелий Котта провел решение об отмене законов Суллы касательно судов, вновь разрешив набирать в жюри присяжных не только сенаторов, но и эквитов. Попытка бывшего диктатора перераспределить в Италии земли тоже особого успеха не принесла. Как и в случае с программой Гракхов, не успело еще смениться поколение, как его ветераны продали богатым магнатам почти все свои земли, и крупные землевладения на полуострове, в конечном итоге, стали преобладать, как никогда раньше. Решение ограничивать срок пребывания чиновников в должности тоже оказалось несостоятельным. Несмотря на то, что Сулла расширил перечень магистратур, Римской империей по-прежнему управляли порядка ста человек. Созданные им кратковременные администрации, коррумпированные и не отвечавшие требованиям времени, удалось привести в нормальное состояние после решений Августа о создании некоего подобия постоянного штата чиновников.

Если кто-то и был виновен в провале конституции Суллы, то в первую очередь это сам Сулла. Факты его биографии были красноречивее громогласных рассуждений о государственном устройстве. В юности он, домогаясь славы, попирал традиции уважения и преданности. Когда ему нанесли оскорбление, повел легионы на Рим. В чужих краях вел личные военные кампании и предпринимал собственные дипломатические шаги. А после того, как Рим попытался оспорить его власть, начал гражданскую войну, объявил себя диктатором, расправился с врагами, после чего отошел от дел, дабы бражничать в великолепии и роскоши. Конституцию Суллы зачеркнула его же собственная карьера, и те, кто за ним шел, больше обращали внимание не на то, что должно сделать, а на то, что сделать можно.

В конечном итоге, все попытки Суллы восстановить республику были обречены из-за его ошибочной оценки проблемы. В его представлении политическая дестабилизация, сотрясавшая Рим в период с его рождения в 138 г. до н. э. до смерти в 78-м, стала результатом утраты сенатом своего господствующего положения. Но он не понимал, что доминирование сената, на котором он вырос, возникло совсем недавно и по сути, представляло собой не решение, но корень проблемы. Сулла считал, что своими действиями вернул конституционный баланс власти в естественное состояние. Но в действительности лишь переставил немного назад время на таймере бомбы.

Как и предрекала конституционная теория Полибия, восстановление господства сенатской олигархии спровоцировало демагогов-популяров, что в 40–30-х гг. до н. э. привело к череде еще более кровопролитных войн. Впрочем, эта теория Полибия продержалась недолго. Падение сенатской олигархии ускорилось усилиями напыщенных популистов, никогда, впрочем, не ставивших перед собой цель установить демократию, которая за этим и не последовала. Вместо этого римляне, утомившись от гражданских войн, затянувшихся на целое поколение, вверили себя прямо в руки просвещенного монарха. Только вот Август, заполучив единоличную власть, в отличие от Суллы не стал слагать с себя полномочия. Поэтому конституция Суллы, в конечном счете, привела к долговременному триумфу не аристократии, а, скорее, монархии. Впрочем, другого царя в Риме уже не будет, вместо него властвовать будут императоры. Причем властвовать очень и очень долго.

Костяк коалиции, впоследствии объединившейся вокруг кесарей, своими корнями уходил в старый, созданный еще Гракхами союз крестьян, городского плебса, торговцев-публиканов и ренегатов-аристократов. Дополняя риторику популяров прямыми призывами к своекорыстию, сторонники кесарей, задействовав эти силы, смогут окончательно уничтожить сенатскую аристократию. Однако это еще не означало, что добычу все распределят между собой поровну.

Из всех сословий Гракхи первым делом обратили свой взор на сельскую бедноту. Усилия по реформированию небольших крестьянских хозяйств легли в основу еще самого первого Lex Agraria, предложенного Тиберием. Гракхи старались возродить класс мелких земледельцев, перераспределяя в пользу бедных граждан общественные земли. Но не успело еще даже смениться поколение, как все наделы опять скупили богатеи. Гай Марий для решения этой проблемы набирал безземельный плебс в легионы, а после увольнения выделял им наделы в тех провинциях, где они воевали. Таким образом, он создал колонии в Африке, Галлии и на Сицилии. Сулла после этого предпринял еще одну, последнюю попытку перераспределения в Италии земли, но она, как мы только что видели, тоже провалилась. Поэтому экономический импульс к развитию латифундий к тому времени принял неотвратимый характер. Проблема мелких крестьянских хозяйств в Италии нашла свое решение только когда все они уже были мертвы.

Городской плебс тем временем становился все многочисленнее и приобретал силу. На фоне беспрестанных неурядиц на сельских просторах Италии началась целенаправленная миграция населения в города. К наступлению эры Августа население Рима взлетело до 750 000 человек. А во время золотого века империи в 100-х гг. н. э. и вовсе перевалило за миллион. Такой рост числа жителей частью объяснялся увеличением доли субсидируемого зерна. Поставки хлеба по контролируемой государством цене стали постоянным атрибутом муниципальной политики Рима еще при Гае Гракхе. Однако здесь важно не забывать, что право на такую долю распространялось исключительно на граждан-мужчин и что ее хватало лишь для того, чтобы не умереть с голоду. Поэтому несмотря на частые жалобы на лень городских плебеев, если бы они действительно ленились, это неизбежно привело бы их к погибели. Для остальной республики в течение всего имперского века стабильные поставки городскому плебсу дешевого зерна представляли собой рутину муниципального управления. Субсидируемый хлеб обеспечивал стабильность – в равной степени желанную как для правителей, так и для тех, кем они правили.

Больше других выгоды из триумфа кесарей извлекали для себя эквиты. После смерти Суллы Рим продолжил экспансию, постоянно создавая все новые возможности для деловой активности. В качестве главной торговой силы самой могущественной державы Средиземноморья, эквиты контролировали несметные богатства. Введя для урегулирования ситуации в 20-х гг. до н. э. свои новшества, Август воспользовался эквитами для заполнения штата провинциальных чиновников. А в Египте даже дошел до того, что не назначил ни одного сенатора. При режиме Августа правителю этой провинции в обязательном порядке требовалось принадлежать к рядам эквитов. Управлять империей этому сословию предстояло целых пятьсот лет.

Одним из столпов, на которые с самого начала опиралась коалиция Гракхов, были италийцы, к тому времени уже праздновавшие триумф. Окончательно италийский вопрос нашел свое решение весной 83 г. до н. э., когда Сулла безоговорочно признал их гражданские и избирательные права. Теперь каждый италиец стал равным, полноценным гражданином, неотличимым с точки зрения закона от римлянина. И процветающие италийские эквиты превратились в не менее процветающих эквитов римских. Точно так же могущественные италийские предводители превратились в не менее могущественных правителей римских. Хотя элитизм как общественное явление разумеется, никуда не делся. Для гордецов с Палатинского холма Цицерон, к примеру, навсегда останется италийским novus homo. Подобный снобизм просуществует еще тысячу лет, только вот с точки зрения закона он уже лишился смысла. Рим был Италией, Италия была Римом.

В роли второсортных граждан Рима на смену италийцам теперь пришли жители иноземных провинций. Правители республики по-прежнему выкачивали оттуда средства, значительная часть которых шла на финансирование входивших в их фракции политиков в Риме. Эту проблему удалось решить только благодаря решениям Августа, принятым в 20-х гг. до н. э. После того, как Август предъявил права на проконсульскую верховную власть за пределами Италии, его провинции возглавили постоянные команды управленцев из числа эквитов, подчинявшиеся лично ему. Признавая, что провинциалы не меньше италийцев заслуживают хороших правителей, Август искоренил практику бессистемной эксплуатации и добился продолжительного баланса между авторитетом власти и милосердием. Позже император Тиберий в знак порицания чрезмерной ретивости выскажет в адрес одного правителя такие слова: «Хорошему пастуху больше пристало стричь свое стадо, а не сдирать с него шкуру».

Самое странное, вопрос о гражданстве провинциалов больше никогда не ложился в основу конфликта. После объединения Италии другие провинциальные центры в Испании, Греции и Африке попросту остались подданными Рима. Той же модели Рим придерживался и после новых территориальных приобретений в Галлии и Сирии. В то же время отдельные лица могли получить в награду гражданство (самым проторенным путем к которому стали легионы), поэтому вскоре появились римские граждане испанского, галльского, африканского, греческого и сирийского происхождения. Но предоставление гражданства в массовом порядке стало предметом рассмотрения лишь в III веке н. э., правда и тогда решение об этом спустили сверху. С учетом того, что многие из тех, у кого не было римского гражданства, освобождались от ряда податей, в 211 г. н. э. император Каракалла постановил предоставить его всем без исключения. Как сказал историк Кассий Дион, «формально он оказал им честь, хотя в действительности его цель сводилась к увеличению собственных доходов». Поэтому в массовом порядке жители провинций получили гражданские права только после того, как оно из привилегии превратилось в бремя.

После смерти Суллы все эти группировки обратно влились в исторический поток и возобновили привычные маневры на пути к власти. Непродолжительное восстание 78 г. до н. э., во главе которого встал консул-популяр Лепид, напомнило всем, сколь хрупкой оставалась ситуация. Испанские провинции по-прежнему представляли собой открытую рану. Бежавший из Италии Квинт Серторий создал в Иберии оплот и продолжал войну против сторонников Суллы даже когда головы всех его единомышленников выставили гнить на форуме. Объединившись с другими приверженцами Мария, тоже избежавшими проскрипций, он еще десять лет раздувал огонь этой войны. Ни Метелл Пий, ни Помпей его одолеть не смогли. Когда Помпея затошнило от этого испанского болота, он, дабы выбраться из него, в 72 г. до н. э. организовал убийство Сертория, что стало последним отблеском пожара Союзнической войны, вспыхнувшего почти двадцать лет назад.

Тем временем между победителями из лагеря Суллы наметился раскол. Метелл Пий, Помпей и Красс уединились каждый в своем углу, занимаясь собственными делами. Особенно ненавидели друг друга Красс и Помпей. Когда Спартак поднял последнее крупное восстание рабов, разрушительным вихрем промчавшееся по Италии в 73–72 гг. до н. э., обуздал его, в конечном итоге, Красс. Но под самый конец из Испании примчался Помпей, разгромил остатки мятежных рабов и присвоил себе всю славу победителя в данном конфликте, чем привел Красса в ярость. Ожесточенная борьба между ними в последующие двадцать лет в значительной мере определяла всю римскую политику.

В то же время на их фоне набирал силу молодой аристократ, которому предстояло затмить и того и другого: Гай Юлий Цезарь. Пережив проскрипции, в 70-х гг. до н. э. он заявил о себе как о молодом политическом даровании. В 69 г. до н. э. устроил нечто вроде провокации, в открытую оплакивая смерть своей тетушки Юлии – супруги Гая Мария. А на похоронах в открытую демонстрировал изображения Мария – впервые с тех пор, как Сулла стал диктатором. Это рассердило сенатских оптиматов, зато породило волну народных симпатий к Марию, которого когда-то величали Третьим Основателем Рима, что позволило выстелить дорожку к отмене решений об изгнании опальных семей. А тех, кто испытал унижение проскрипций на собственной шкуре, объединили незримые узы и совместная тяга к политике популяров. И Цезарь очень даже ловко воспользовался их обидами в своих интересах.

Пока в рядах знати велась борьба, Рим прирастал все новыми территориями. Война с Митридатом в действительности так и не закончилась. Оправившись после первых поражений, он начал целую череду крупных конфликтов с Римом, продолжавшихся до самой его смерти от рук Помпея Великого в 63 г. до н. э. Когда понтийский царь наконец был окончательно разгромлен, Помпей устроил легионам продолжительное турне по Восточному Средиземноморью, с целью организовать в тех краях систему ручных царств, которые выступали бы союзниками Рима. А когда вернулся домой, Цезарь уже успешно примирил Помпея с Крассом и они втроем сформировали тайный союз, получивший название Первого триумвирата, которому предстояло главенствовать в Риме следующие десять лет. Этот триумвират выделил в награду ветеранам Помпея земли, одобрил войну с Сирией, послав туда Красса, а Цезаря назначил проконсулом Галлии. И пока Помпей оставался в Риме, последний успешно покорял территорию всей нынешней Франции. Что касается Красса, то он в Сирии попал в западню и в 53 г. до н. э. умер ужасной смертью.

Его гибель разрушила союз Цезаря и Помпея, и в 40-х гг. до н. э. политические фракции вновь перегруппировались для решающего сражения. Если Помпей объединился с сенатскими оптиматами, то Цезарь опирался на созданную им когорту сторонников популяров и верных ему ветеранов. Перейдя в 49 г. до н. э. Рубикон, Цезарь одолел всех своих врагов и, в свою очередь, тоже объявил себя пожизненным диктатором. В насмешку говоря, что Сулла «не смыслил ровным счетом ничего, если сложил с себя полномочия», он явно не собирался отказываться от диктаторской власти, за что в 44 г. до н. э. его и убила шайка сенаторов во главе с Брутом и Кассием. После Мартовских ид его преемники Октавиан и Марк Антоний объединили усилия, чтобы разгромить остатки Сената, а потом развязали между собой гражданскую войну за контроль над империей. Одолев всех врагов, в 27 г. до н. э. Октавиан переименовал себя в Августа, и Римская республика превратилась в Римскую империю.

В качестве предпосылки для образования империи Августа, вся верховная власть была сосредоточена в руках одного-единственного человека. Центуриатный комиций избрал его консулом, в итоге ему досталась положенная по этой должности власть. Одновременно с этим Плебейский комиций своим голосованием назначил его трибуном, в итоге он узурпировал и эти полномочия. Обладая такой полнотой власти, он мог наложить вето на любую законодательную инициативу и гарантировать себя от физических посягательств. Вдобавок ко всему, сенат наделил его проконсульскими полномочиями во всех провинциях, сделав главнокомандующим почти всех вооруженных сил Рима. Со временем он также стал главой коллегии понтификов, заполучив контроль над храмами и жрецами. Республиканский фасад Август поддерживал весь период своего правления. Каждый год проводились выборы, заседало Народное собрание. Кроме того, он регулярно встречался с членами высшего сенатского совета, создавая видимость равного участия в работе этого органа. И никогда не вводил новую должность «императора» – это не более чем ярлык, который римляне навесили на него позже, подчеркивая фашистский характер высшей власти, если она вся без исключения сосредоточена в одних руках. Сам Август предпочитал называть себя принцепсом – первым гражданином среди равных.

Однако за внешней стороной республиканских ритуалов постоянно праздновала победу монархия, предусмотренная конституцией Полибия. Но в противовес выдвинутой им теории, триумф кесарей совсем не обязательно вызывал реакцию аристократии. Созданная Августом система имперского управления вошла в режим, обеспечивавший ей чуть ли не вечную жизнь. Провинциалы и эквиты при новом порядке процветали, а если пара сенаторов и потеряла свою власть, так что из того? В недрах сената еще теплилась надежда на возрождение Старой Республики, но случиться этому было уже не суждено. Сулла умер в 78 г. до н. э., веря, что смог вдохнуть в нее новую жизнь. Однако все его достижения хоть и могли показаться зарей новой эры, но в действительности стали лишь последними мгновениями света перед тем, как звезда Римской республики закатилась за горизонт.