Глава 11. Ботинки с шипами

В 87 г. до н. э. в Риме прошли выборы консулов, под председательством того же Суллы, не упустившим возможности еще раз показать, что он совсем не тиран, которым его выставляли враги. Приказав перед этим войскам убраться из города, Сулла публично отказался от любого вмешательства в избирательный процесс, поэтому в них могли принять участие даже его враги.

Главным кандидатом от их лагеря был Луций Корнелий Цинна. На римскую историческую сцену он ворвался именно на консульских выборах 87 г. до н. э. и потом четыре года занимал одну из лидирующих позиций в римской политике. Но об этом человеке, столь значимом с точки зрения римской истории, мы почти ничего не знаем. Нам известно лишь, что он принадлежал к тому же патрицианскому семейству Корнелиев, что и Сулла, но ветвь Цинн почти не оставила после себя следов. В 127 г. до н. э. его отец мог избраться консулом, но наверняка об этом говорить нельзя. Не исключено, что в 90-м или 89-м гг. до н. э. сам он стал претором и во время Союзнической войны служил легатом. Этим сведения о нем исчерпываются. Об остальных аспектах жизни Цинны – его семье, становлении, пути во власть, военных кампаниях, успехах и неудачах – источники умалчивают.

Вместе с тем, мы, с некоторой долей уверенности, можем предположить, что Цинна родился не позже 130 г. до н. э., скорее всего несколькими годами раньше. Из чего следует, что когда в Галлию явились кимвры, а в Нумидии распоясался Югурта, ему было около двадцати. Отбывая положенные десять лет на воинской службе, Цинна, надо полагать, либо служил в Нумидии, либо периодически принимал участие в походах против кимвров. Но хотя римские историки довольно подробно задокументировали эти военные кампании, рассказав нам о многих ключевых персонажах, таких как Марий или Сулла, Цинна в этих свидетельствах даже не упоминается. В них ни разу не всплывает его имя, даже мимоходом. С учетом его последующих пристрастий, можно предположить, что он служил на севере под командованием Мария, бок о бок с италийцами, поборником которых впоследствии стал.

Но хотя Цинна, скорее всего, и симпатизировал Марию, в дюжину главных приспешников последнего Сулла его не включил. И в боях, сопровождавших первый поход Суллы на Рим, он, похоже, участия не принимал. А может даже в тот момент отсутствовал в Риме, затаптывая в составе многочисленных армий последние дымившиеся пепелища Союзнической войны. Если он вернулся домой только после захвата консулом города, то все это дело обошло его стороной и он действительно мог влиться в ряды тех, кого объединила общая ненависть к маршу Суллы на Рим. Вполне возможно, что Цинна начал предпринимать усилия, дабы привлечь консула за его поведение к суду.

Но хотя он и поднимал без конца вопрос о политических преследованиях, эту наживку Сулла не заглотил. Отстранив Цинну от выборов, он выставил бы себя тем самым деспотом, которым его рисовали враги. В кандидатах на тех выборах недостатка не было, но Сулла отказался препятствовать кому-либо из них или помогать. В роли другого сильного претендента выступил Гней Октавий. Как старый консерватор-оптимат, он никогда не дружил с Марием и в принципе поддерживал реформы Суллы, но сама манера их проведения его невероятно бесила. Поэтому если Цинна решит преследовать консула в судебном порядке, рассчитывать, что у него на пути встанет Октавий, не приходилось.

В день голосования Народное собрание избрало консулами Цинну и Октавия. Сулла сделал довольное лицо и назвал произошедшее высшим доказательством того, что враги оговаривали его, величая тираном. Разве деспот позволил бы избрать консулом такого человека, как Цинна? Нет, не позволил бы. Какие преступления ни совершил бы Сулла, он никогда не ставил перед собой цель добиться ничем не обузданной тиранической власти. По сути своей, он был консервативным республиканцем, и та власть, которую он приобретал за свою карьеру, всегда служила консервативной республиканской морали. По крайней мере так, как он сам себе это представлял.

Но, допустив избрание Цинны на высший государственный пост, Сулла все же приберег себе несколько уловок. Как человек, обязывавший консулов принести присягу перед вступлением в должность, он заставил их поклясться не препятствовать проводимым им политическим реформам. В присутствии огромной толпы новоявленные консулы дали искомую клятву и бросили на землю камень в знак своего согласия отправиться в изгнание в случае ее нарушения.

Уйдя с консульского поста, Сулла мог жить спокойно, зная, что до тех пор, пока он будет командовать армиями, никакие политические преследования ему не грозят. Дабы обеспечить такую же защиту своему другу и коллеге Помпею, Сулла пристроил его командовать римскими войсками в Аскуле. Помпей Страбон пребывал на посту тамошнего главнокомандующего вот уже три года и теперь, по окончании осады, для него пришло время передать дела другому. По настоянию Суллы сенат послал Помпея встать во главе армии Страбона. Это не только защитит его лично, но и даст Сулле надежную армию, расквартированную сразу за Апеннинами, если во время его пребывания на востоке в Риме возникнут неприятности. Но ни Помпею Страбону, ни его людям эта резкая смена командования совсем не понравилась. Через несколько дней после прибытия в лагерь, Помпея без лишних церемоний убили. Злодеев, повинных в этом, так и не нашли, но в качестве главного вдохновителя преступления, вполне естественно, заподозрили Страбона.

Убийство Помпея повергло Суллу в шок, и Рим вдруг показался ему далеко не безопасным. Доделывая в городе последние дела, он окружил себя плотным кольцом личной стражи. А через несколько дней отбыл к своим легионам в Капуе, где ему было гораздо спокойнее.

Чтобы нарушить клятву, Цинне, вступившему в должность консула в январе 87 г. до н. э., времени потребовалось совсем немного. При первой же возможности он снарядил одного из трибунов выдвинуть против Суллы обвинение в незаконном убийстве римских граждан. Тот сколько угодно мог ссылаться на сенатусконсульты, однако в отличие от Опимия в 121 г. до н. э. и Мария в 100-м, он в 88-м действовал отнюдь не по особому постановлению сената. Но поскольку власть трибуна не распространялась за пределы Рима, Сулла обвинения проигнорировал и продолжил формировать легионы, чтобы выступить на восток. Оставив один легион осаждать Нолу, остальные пять он двинул на юго-восток, к порту Брундизий (ныне Бриндизи), чтобы оттуда отплыть в Грецию.

Не в состоянии помешать Сулле покинуть Италию, Цинна растоптал последние остатки принесенной им священной клятвы. Стремясь заручиться широкой поддержкой италийцев, он объявил о намерении возобновить программу Сульпиция, предполагавшую их равномерное распределение между тридцать одной сельской трибой. Видя, что коллега так бесцеремонно нарушил обет, Октавий пришел в ужас и взялся сплачивать не только консервативное общественное мнение, но и вооруженные шайки.

С учетом того, что политические дебаты теперь неизменно решались на улице, обе стороны окружили себя многочисленными ордами грозных сторонников. Если Цинна призвал в свои ряды полчища италийцев, то Октавий мобилизовал городских плебеев, прекрасно понимавших, что стоит италийцам равномерно распределиться по трибам, как они тут же погребут их под собой раз и навсегда. В Риме плебс по численности превосходил италийцев, поэтому когда стороны схватились в бою, Цинне пришлось спасаться из города бегством. После чего Октавий убедил Народное собрание лишить Цинну не только консульского звания, но и гражданства. На его место палата назначила никому не известного Мерулу. Избрание этого человека отнюдь не было случайностью – Мерула входил в число служителей культа и в этом качестве практически не имел права участвовать в общественных делах. Октавию предстояло править Римом одному.

Но хотя в Риме его сторонников было меньше, чем городских плебеев, за пределами города численный перевес был на его стороне. Италийцы понимали, что борьба за политическое равенство теперь сместилась с гражданства на избирательные права. Гражданство, благодаря Lex Julia, у них уже было, но они осознавали, что надо воевать дальше за право на равных участвовать в выборах. Когда Цинна предложил им равные избирательные права, те, кто совсем недавно сражался за «Италию», с готовностью примкнули к нему. Покинув Рим, Цинна объехал весь юг, включая Тибур, Пренесте и Нолу, в итоге собрав больше десяти легионов.

Кроме того, Цинна обладал обширными связями в среде недовольных аристократов, которых мог призвать к нему присоединиться. Гней Папирий Карбон – в последний раз выходивший на политическую сцену в 89 г. до н. э. с законопроектом о предоставлении италийцам гражданства – собрал собственное войско и примкнул к Цинне. Его примеру последовал и Квинт Серторий, молодой офицер, который проявил себя верным служакой Мария, обеспечивая снабжение Цизальпинской Галлии во время Союзнической войны. К Сулле, стараниями которого он стал последним генералом Мария, принимавшим участие в этой гражданской войне после смерти или поражения остальных, он питал безжалостную ненависть.

Сформировав из италийцев армию, Цинна к тому же переманил на свою сторону тот единственный легион, который Сулла оставил для осады Нолы. Обращаясь к его солдатам, он театрально положил на землю символы своей власти и сказал: «Эту власть, граждане, я получил от вас, за нее проголосовал народ; теперь же сенат отнял ее у меня без вашего согласия; теперь, горюя о моих собственных печалях, я также негодую за вас… Что вы будете делать с властью в Народном собрании, при голосовании, на выборах консулов, если не можете обеспечить то, что даете, и принимая решения, не в состоянии их выполнять». После этого Цинна упал на землю и встал, только когда его подняли, вернули символы власти и поклялись следовать за ним.

Если Цинна собрал поистине огромную армию, то его коллега, консул Октавий, смог мобилизовать из рядов городских плебеев лишь незначительные силы. Армии Помпея Страбона по-прежнему стояли поблизости от Аскула, однако его лояльность вызывала сомнения. Он был себе на уме и вряд ли подчинился бы Цинне, но при этом до сих пор гневался на Суллу за попытку отстранить его от командования армией. Цинна ловко воспользовался озлоблением и тщеславием Страбона и предложил ему альянс, скрепив его обещанием разделить в 86 г. до н. э. консульские посты. Объединив свои армии, Цинна и Страбон станут сильнее любой другой фракции в Италии, с которой не сможет сравниться даже Сулла, их общий враг, когда вернется с востока.

Единственной силой, к которой мог обратиться Октавий, были легионы Метелла Пия. Но у того пока были связаны руки – он был занят подавлением последних самнитов и вырваться не мог. В отчаянии сенат приказал Пию как-то договориться с самнитами, закончить войну и возвратиться в Рим. Понимая силу своих переговорных позиций, те потребовали «гражданства не только для себя, но и для дезертиров, перешедших на их сторону». К тому же они наотрез отказались отдавать любые захваченные ими трофеи и потребовали «вернуть им всех пленников, равно как и тех, кто дезертировал из их собственных рядов». Однако Пий не хотел, чтобы мятежники вышли из игры на столь щедрых условиях. Его сомнениями тут же воспользовался Цинна. Он отправил к самнитам бескомпромиссного соратника Мария по имени Гай Флавий Фимбрия с поручением предложить им собственные условия: Цинна соглашался выполнить их требования, если они примкнут к нему в борьбе против Октавия. Самниты согласились. Рим затрепетал.

В 87 г. до н. э., после истребления италийцев, Митридат правил Азией своей неоспоримой властью. Большая часть региона уже согласилась на щедрые условия царя, но несколько упрямых городов, таких как Родос, продолжали сопротивляться. Поскольку первые шаги принесли ему такой успех, он выпустил на волю свои амбиции и теперь планировал выставить себя освободителем Греции, выгнать римлян и властвовать над империей, простирающейся от Черного до Адриатического морей.

Оставаясь в Азии, дабы по всем правилам присоединить новые владения, в начале 87 г. до н. э. он отправил своих полководцев организовать вторжение в Грецию, причем сразу на двух театрах военных действий, сухопутном и морском. В Македонии высадилась армия фракийских наемников, а в море вышли главные силы понтийского флота под командованием Архелая. Этот генерал был одним из тех, кто служил Митридату дольше всего, и в 95 г. до н. э. даже сталкивался в Каппадокии с Суллой, когда тот усаживал на трон своего ручного царя Ариобарзана. Во главе своего несметного флота Архелай вышел в поход и через Эгейское море направился в Афины. Там, с помощью дружественной политической фракции, он убедил афинян объявить о своей лояльности к Митридату. Жители города понимали, что этот шаг означает объявление Риму войны, но на фоне флота Архелая, уже покачивавшегося на волнах в их гавани, месть республики казалась им далекой угрозой.

Когда на сторону Митридата перешли Афины, их примеру последовала и большая часть остальной Греции. Держать линию обороны против целого региона, отвергшего римское владычество, остались лишь несколько легионов под командованием претора Суры. Встав на охрану македонской границы, атаку фракийцев он отбил, но если ему не прислать подкрепление, то Рим потеряет Грецию с той же быстротой, с какой от него ускользнула Азия. К счастью для осаждаемого врагами претора, подмога была уже в пути.

Забыв на время о проблемах дома, весной 87 г. до н. э. Сулла вышел в Адриатическое море. Пока он вел свои легионы маршем на восток, каждый город, который проходила его армия, клялся в непоколебимой верности Риму – еще бы, разве вы на их месте поступили бы иначе? Но вопреки ожиданиям, Архелай не повел свою армию вперед, чтобы остановить продвижение Суллы. Это позволило римлянину беспрепятственно выйти к вратам Афин. По прибытии он приказал городу сдаться. А когда афиняне отказались, повелел построить вокруг города осадные сооружения. Но у него возникла проблема – на море хозяйничал Архелай. И пока в Пирейской гавани стоял понтийский флот, римлянам и думать было нечего начинать осаду. Чтобы справиться с этим затруднением, Сулла отправил Луция Лициния Лукулла, одного из самых верных ему офицеров, объехать восточные царства с требованием предоставить Риму корабли. А в ожидании его возвращения, встал лагерем у стен Афин. Туда ему доставляли вести из Италии. Услышанное ему совсем не нравилось, но больше всего его встревожило сообщение о возвращении Гая Мария.

Когда до Мария дошел слух о том, что Цинна формирует армию из италийцев, многие из которых были ветеранами его собственных битв, он тут же стал готовиться к отъезду из временного островка безопасности на Керкенне. За пару недель он собрал из преданных ему сторонников небольшое войско, включив в него и отряд личной стражи из трехсот иллирийцев, снискавший себе самую дурную славу. Эти хладнокровные наемники, прозванные бардиеями (в переводе с латыни это слово означает «ботинки с шипами»), не питали ни малейшей симпатии к бессвязно лопотавшим римлянам, умолявшим сохранить им жизнь.

Отплыв обратно в Италию, Марий обогнул Рим стороной, двинулся дальше на север и высадился в Этрурии. На севере страны Третий Основатель Рима пользовался популярностью. Он не только избавил тамошних жителей от кимвров, но и щедро наделил правами и привилегиями тех, кто служил под его началом. Узнав, что великого Мария изгнали из Рима как обыкновенного преступника, этруски воспылали гневом. Когда он сошел на берег, «бегство и изгнание добавили к его высокой репутации толику благоговения», поэтому он, куда ни шел, повсюду набирал рекрутов. Вскоре Марий уже командовал собственным легионом в шесть тысяч человек. Это войско по размерам уступало армии Цинны, но было достаточным для того, чтобы требовать аудиенции. После встречи с Цинной, Марий – который отнюдь не был одержимым жаждой власти сумасбродом, каким его порой любят описывать – добросовестно признал его главнокомандующим. Как ни крути, а Цинна по-прежнему оставался консулом. Жест старого вояки он оценил и пригласил Мария в свой военный совет.

Этот главный военный совет – отныне включавший Цинну, Карбона, Сертория и Мария – разработал стратегию, направленную на окружение и блокаду Рима. Марию следовало захватить жизненно важный порт Остия, а Цинне Аримин и Плацентию. Легионы Карбон, тем временем расположатся в верховьях Тибра. Заняв позиции, их объединенные войска задушат Рим. Но Октавий в Риме, даже видя, как вокруг разворачиваются все эти вражеские силы, не собирался сдаваться.

Вскоре его упрямое сопротивление было вознаграждено. Рассмотрев все варианты, Помпей Страбон решил не примыкать к Цинне, а выступить против него. Зная, что Метелл Пий увяз в Самнии, а Сулла в Греции, Страбон понимал, что стены Рима теперь охраняло сформированное из городского плебса ополчение, которому в жизни не устоять перед десятками тысяч закаленных ветеранов-бойцов. Особенно когда италийцы отрежут город от продовольствия и воды. Поэтому Страбон решил воспользоваться возможностью и выставить себя спасителем. Если он бросится вперед, чтобы избавить Рим от нависшей над ним угрозы, то станет не только героем в глазах сената и народа Рима, но и самым могущественным в Италии полководцем.

Овладев всеми окрестными территориями, в конце 87 г. до н. э. армия Цинны, наконец, перешла в открытое наступление на Рим. Но город, получив подкрепление в виде легионов Страбона, атаку отразил. Поначалу казалось, что в ту минуту он и правда станет героем, но потом по нему нанесла свой сокрушительный удар судьба. Зимой 87–86 гг. до н. э. лагерь легионеров накрыла волна чумы, унеся жизни десяти тысяч человек, в том числе и Помпея Страбона. И поскольку этого человека никто не любил, из его смерти устроили сенсацию, пустив слух, что он пал жертвой злого рока от удара молнии. Внезапная смерть Страбона изменила всю расстановку политических и военных сил конфликта. Когда в следующий раз Цинна с Марием подошли к Риму, встать у них на пути уже было некому.

После смерти Страбона, повергшей всех в шок, сенат потерял всякую надежду выдержать осаду. Чтобы продолжить борьбу, Октавий выскользнул из города и встретился со своими главными сторонниками, Метеллом Пием и Марком Крассом Дивом. Затем отправился в Альбанские горы неподалеку от Рима и попытался набрать войско из латинян, сохранивших Риму верность во время Союзнической войны. Однако процесс этот затянулся и так как армия Цинны опять намеревалась двинуться маршем на Рим, сенат приказал Метеллу Пию начать мирный процесс. Первым делом Цинна потребовал, чтобы Пий обращался с ним, как с консулом и сказал: «Я покинул Рим консулом и частным лицом в него не вернусь». После нескольких раундов переговоров сенат принял все условия Цинны. Недавно назначенный консулом священнослужитель Мерула официально покинул пост. За это Цинна пообещал не убивать преднамеренно никого, когда войдет в город. При этом все видели, как сердито и недобро смотрел рядом с ним Марий. Сразу по окончании переговоров Метелл Пий благоразумно удалился в Африку.

Считая вопрос урегулированным, сенат приказал открыть ворота, и восстановленный в должности консул Цинна вошел в город во главе своей армии. Но Марий за ним на тот момент не последовал. Старик отказался делать это до тех пор, пока его официально не исключат из списка врагов государства. Поэтому сразу по возвращении Цинна убедил Народное собрание отменить запрет на проживание в городе двенадцати сторонников Мария, входивших в список Суллы, и восстановить их гражданское достоинство. Затем побудил его членов отплатить той же монетой человеку, который задумал и осуществил ссылку Мария. И под бдительным присмотром Цинны Народное собрание объявило Суллу врагом государства.

Когда его восстановили в гражданских правах, Марий вошел в Рим. Несколько часов все было спокойно. Затем началась резня. Хотя Цинна и дал слово не устраивать кровавых кутежей с убийствами в наказание Риму, Марий ничего подобного не обещал, а его солдаты так и рвались с поводка. И для ветеранов-италийцев, сражавшихся на фронтах Союзнической войны, и для иноземных наемников разграбление Рима представляло собой шанс, который никто не собирался упускать. Поэтому на пять дней народ Рима накрыла волна кровавого террора, когда «больше не было ни почтения к богам, ни человеческого негодования, ни страха мести за совершенные деяния… когда убивали без всякой жалости, затем перерезали мертвецам шеи и выставляли эти ужасы на всеобщее обозрение, чтобы внушить ужас и страх, или же устроить нечестивый спектакль». Но эти убийства отнюдь не носили беспорядочный характер. Свои усилия шайки мародеров сосредоточили на богатых кварталах города, а те, где жил плебс, обходили стороной. Такой избирательный подход позволял установить порочную связь между солдатами и римской беднотой; после продолжительного периода страха перед столкновением, обе стороны действительно с удивлением обнаружили, что у них есть общий враг в лице богатой знати на Палатинском холме.

Для всех без исключения главной целью стал коллега Цинны Октавий, который, узнав о капитуляции сената, пришел в ярость. Хотя войск под его началом и не было, прятаться он отказался. Но Цинна хоть и пообещал сознательно не предавать никого смерти, поступки его людей, действовавших по собственному разумению, были ему неподвластны. Одному из его солдат понадобилось совсем немного времени, чтобы выследить Октавия, бесцеремонно его убить, а голову доставить Цинне. Тот не только не осудил это убийство, но и приказал выставить голову Октавия на всеобщее обозрение на форуме. И это было только начало.

Когда сторонники Цинны вошли в раж, великий оратор-оптимат Марк Антоний обнаружил, что на него нацелился Карбон, сын того самого человека, которого он за двадцать пять лет до этого довел до самоубийства. Выследив Антония на одном из постоялых дворов, верный Карбону трибун послал наверх несколько своих человек. Но Антоний как оратор «обладал невероятным очарованием» и отнюдь не растерял своих талантов убеждать. «Он попытался умилостивить их продолжительной речью, взывая к жалости и упоминая многие вопросы, но тут в дом ворвался трибун, понятия не имевший, что происходит». В бешенстве от того, что Антоний своими речами чуть было не отвратил от себя угрозу, он «убил его, даже не дав договорить». Голову Антония тоже выставили на форуме.

Однако не все убийства совершались на улице. Злополучный консул-священнослужитель Мерула удостоился официального суда, но предпочел покончить с собой, чтобы не выслушивать смертный приговор. Он «вскрыл себе вены, а когда на алтарь брызнула его кровь, призвал тех самых богов, которым в роли жреца Юпитера раньше молился за безопасность государства, обрушить свой гнев на Цинну и его сторонников». Над бывшим коллегой Мария Катулом – тем самым человеком, который всегда пытался присвоить себе победу в сражении на Раудийском поле, – тоже в качестве любезности устроили показательный процесс. Понимая, что над ним нависла смертельная опасность, он попросил Мария сохранить ему жизнь. Но тот в ответ сказал лишь одно: «Ты должен умереть». Катул вернулся домой и удавился.

Из жертв, сложивших головы за эти пять кровавых дней, нам известны имена четырнадцати человек, в том числе и шести бывших консулов, что является фактом неслыханным. Погибли Луций Цезарь и его брат Гай, покончили с собой, поняв, что их вот-вот схватят, Красс Див и его старший сын. А некий бедолага Анхарий умер только за то, что поприветствовал на улице Мария, а тот его не признал. «Ботинки с шипами» изрубили его прямо на месте. При виде появлявшихся на форуме отрубленных голов народ Рима холодел от ужаса, видя как «ростру, которую их предки украшали носами вражеских кораблей, теперь позорно уродовали головы граждан».

На этом этапе его карьеры Мария нередко изображают безумцем, которого обуяла жажда крови, человеком, «чья злоба нарастала с каждым днем». Выступая в образе старика, снедаемого в дряхлом возрасте неутолимой жаждой мести, он «никак не мог напиться крови, убивая всех, кого хоть в чем-то подозревал». Но если посмотреть на этот кровавый хаос со стороны, то он выглядел ничуть не лучше и не хуже любого другого – да, Марий устроил личную вендетту и спустил своих людей с цепи, но так поступали и остальные. Вместе с тем, он действительно намеревался продолжать этот террор дольше коллег, и пальцем не пошевелил, чтобы обуздать своих бардиеев, далеких от всякой человечности. Восстановить порядок пришлось Серторию и Цинне – посредством последнего зверского убийства. Глубокой ночью они окружили бардиеев Мария и всех до последнего перебили. Их массовое истребление ознаменовало собой завершение пятидневного террора.

Когда убийства прекратились, каждый, кто хотел покинуть Рим, смог сделать это без всякого труда. Это привело к исходу из города семейств, которые пережили террор, но не желали иметь никакого касательства к установленному Цинной порядку. Среди беженцев были жена Суллы Метелла и его дети, которые отправились прямо в Афины сообщить ему, что Марий взял Рим, что их друзья мертвы, что его самого объявили врагом государства.

К величайшему ужасу Суллы, зимой 87–86 гг. до н. э. осада Афин все еще продолжалась. Городу уже давно полагалось пасть, но Лукулл, посланный за кораблями, все не возвращался. И в то самое время, когда он беспомощно торчал под стенами Афин, к нему явились жена и дети. При их виде он испытал потрясение, которое усугубилось еще больше, когда ему рассказали, что Рим пал под ударами врагов, что все его владения сровняли с землей, что Народное собрание объявило его врагом государства. Но хуже всего для него было то, что Мария практически наверняка назначат главнокомандующим в войне против Митридата.

Лишившись денежной подпитки из Италии, Сулла – для финансирования не только борьбы с Митридатом, но и гражданской войны с Марием, грозно маячившей впереди, – стал выкачивать средства из местных греков. Для достижения этой цели у Суллы было блестящее средство – набитые богатствами святилища наподобие Дельфийского оракула. Беспощадная дань, которую он наложил на эти религиозные сокровищницы, стала причиной огромных моральных страданий даже для его собственных доверенных лиц, которые «с неохотой прикасались к этим святыням и пролили немало слез… вынужденные это делать». Но это не помешало им забрать деньги и уйти.

Всю зиму получая скверные новости, в марте 86 г. до н. э. Сулла обратил свой гнев на Афины. Когда забрезжило тепло, отцы города вышли к нему, чтобы попросить пощады, но так многоречиво говорили в защиту Афин, этого сияющего светоча истины и разума, что Сулла вышел из себя: «Римляне послали меня не изучать вашу историю, а подавить мятеж». Когда его терпение лопнуло, он, чтобы захватить город, пошел на рискованную уловку. Как-то ночью пара когорт римских солдат с помощью больших лестниц забрались на стену Афин, выбрав место, где ее плохо охраняли. Этому передовому отряду удалось успешно открыть ворота и впустить в город своих соплеменников. Последовавшие за этим события напоминали террор в Риме, только еще хуже. Сулла не сдерживал своих людей, разрешив им грабить, убивать и насиловать в свое удовольствие. Позже один из свидетелей рассказывал, что «пролитая на рыночной площади кровь покрывала весь Керамик до самых Дипилонских ворот; а многие даже говорят, что она вытекала из них, затопляя предместье». Только после отчаянной мольбы как греков, так и римских друзей, Сулла позволил убедить себя прекратить насилие.

После захвата Афин он все свое внимание сосредоточил на Пирейском порту. Легионы опрокинули его защитников, а флот Архелая вынудили выйти в открытое море. Затем Сулла приказал снести знаменитые пирейские доки и разрушить их стены. Стремясь закрепить победу, он решил завоевать всю остальную Грецию и только после этого выступить против армий Мария.

Находившийся в Риме Цинна все последние дни 87 г. до н. э. готовил свое переизбрание на консульский пост. Стараясь придать своему правлению конституционный облик, он разрешил проводить выборы, но при этом, вероятно, воспользовался данной ему консульской властью, чтобы отстранить от них всех других кандидатов. В полном соответствии с достигнутыми ранее договоренностями, единственным человеком, которого к ним допустили, стал Гай Марий. В январе 86 г. до н. э. Марий, наконец, в седьмой раз стал консулом, утверждая, что это ему предназначила сама судьба.

Разделение обязанностей при правлении Цинны и Мария видится ясным. Марию следовало возглавить легионы в войне против Митридата. Он планировал набрать войско, отправиться в Грецию и отстранить от командования Суллу. Цинна тем временем останется в Риме и займется вопросами политического и экономического урегулирования в Италии. Если все пойдет хорошо, Суллу можно будет отстранить от власти, Марий выиграет войну, вернется домой, где установился дружественный ему режим, разделит с Цинной трофеи и они станут пожизненными властелинами Рима.

К несчастью для них, на деле все вышло иначе. Сколько Марий это ни отрицал, он ведь и правда был уже человек в возрасте и обладал слабым здоровьем. Незадолго до этого перенес операцию по лечению варикоза вен, а буквально через несколько недель после вступления в должность заболел пневмонией. Не успел еще никто осознать всю серьезность создавшегося положения, как Гай Марий скончался. Всего через семнадцать дней после своей седьмой инаугурации на высшем государственном посту, Гай Марий, глядя на разложенные перед ним на столе карты Греции и планируя решающий поединок с Суллой, умер одной из так хорошо известных в истории смертей, которые не позволяют дождаться развязки и приносят одни разочарования.

В римской истории Гай Марий был одной из основополагающих фигур и в начале своей карьеры представлял собой лишь «нового человека» италийского происхождения. Но, благодаря настойчивости и упорству, двигался по «пути чести» все дальше и дальше. А по мере своего восхождения все больше выпускал на волю силы популяров, бросивших вызов господству сената. Он наладил связи с торговцами-публиканами, дружил с италийцами, покровительствовал обедневшим ветеранам своих легионов. Выиграл войны против Югурты и кимвров, а на пике могущества его чествовали как Третьего Основателя Рима. Его эффектная карьера стала примером для амбициозных представителей грядущих поколений, пусть и не всегда положительным. Под конец жизни Марий воплотил в себе темные стороны неуемных амбиций: «как следствие, можно сказать, что он в равной степени спасал государство как солдат и вредил ему как гражданин, сначала кознями, затем революционными действиями». Прежде всего, Марий был человеком, никогда не способным удовлетворить свои амбиции, ведь хотя он «первым в седьмой раз избрался консулом, хотя обладал домом и богатствами, которых хватило бы на несколько царств, это не мешало ему сетовать на судьбу, наславшую на него смерть, так и не дав реализовать до конца все желания».

Теперь Цинна остался единовластным правителем. Присутствие Мария в созданной им коалиции всегда доставляло ему неудобства. Смерть старика принесла долгожданное облегчение. Теперь Цинна мог претендовать на знамя Мария без оглядки на него самого. Сторонники последнего были значимой опорой коалиции Цинны, которая теперь включала купцов-публиканов и сенаторов умеренного крыла, стремившихся сохранить мир. Но первейшей своей опорой он считал италийцев, которым и был обязан своей властью. Из них, в основном, состояла захватившая Рим армия, во главе которой встал человек, пообещавший им всестороннее политическое равенство. Установленный Цинной режим в самом прямом смысле этого слова представлял собой победу италийцев в Союзнической войне.

Укрепляя свою власть в Риме, Цинна одновременно занялся пересмотром внешней политики. После смерти Мария ему требовался новый лидер для военного похода на восток. В итоге консул разделил армию Мария, при его жизни единую, на две части. Первую из них получил под командование Луций Корнелий Сципион Азиатский, вторую Луций Валерий Флакк. Затем он убедил сенат назначить первого в провинцию Македония, провел через Народное собрание избрание второго консулом и приказал отправляться в Азию.

Но Цинну больше заботила не война на востоке, а ситуация в самой Италии. Экономика страны лежала в руинах, а после убийства Азеллиона три года назад стало еще хуже. С востока по-прежнему не поступали подати, способные пополнить казну, поместья по всей Италии все так же были разорены. Поэтому перед отправлением на восток Флакк провел через Народное собрание закон об аннулировании трех четвертей всех невыплаченных долгов. Без такого лекарства было не обойтись. Пока Рим не вернет Азию, пока в Италии вновь не начнется хождение денег, ничего другого в арсенале средств не имелось. Но в его законе имелось несколько ключевых пунктов, спасавших кредиторов от полного разорения. Во-первых, законодательный акт гарантировал публиканам-банкирам, что они получат хоть что-то, хотя до этого казалось, что им не достанется ничего. Во-вторых, у них и самих имелись долги, бремя которых снималось с них так же, как и со всех остальных.

Когда летом 86 г. до н. э. Флакк и Луций Азиатский выступили на восток, Цинна предпринял для стабилизации экономики еще один шаг. Массовая подделка монет во время Союзнической войны подорвала веру общества в денежное обращение. Семьи всячески придерживали настоящие деньги, стараясь не пускать их в оборот, что еще больше уменьшало их долю на рынке. Чтобы восстановить доверие к денежной системе, создали комиссию, поставив перед ней цель учредить единые пробы металлов, обменные тарифы и методы проверки подозрительных монет. Об этом нам стало известно по той причине, что одним из членов комиссии стал другой племянник Гая Мария – Марк Марий Гратидиан. Не успела комиссия обнародовать полученные совместно результаты, как Гратидиан похитил подготовленный ею план, взобрался на ростру и выдал всю эту историю за свою личную инициативу. Новая система привела всех в восторг, и пока остальные члены комиссии изрыгали слова протеста, которых никто не слышал, город воспылал к Гратидиану любовью.

К весне 86 г. до н. э. Сулла уже узнал о смерти своего старого врага Мария и не без некоторого облегчения переключил внимание на Архелая. Покинув Афины, понтийская армия, наконец, сошла на берег на северо-востоке Греции. Высадившись с войском в составе 120 000 человек, Архелай двинулся в глубь территории. Бросившись вперед, чтобы его перехватить, Сулла ловко заманил его под Херонею, где два войска, наконец, сошлись в бою. Несмотря на численное превосходство врага, его легионы разбили понтийское войско, даже не вспотев. Чтобы дать вам представление о масштабах преувеличений, встречающихся в древних источниках, можно привести слова самого Суллы, утверждавшего, что в ходе битвы при Херонее полегло сто тысяч понтийских солдат, в то время как сам он потерял всего четырнадцать человек. Это, конечно же, откровенная ложь, хотя из нее еще не следует, что он не одержал удивительную победу. Самому Архелаю удалось бежать, но в отсутствие армии, которой он мог бы командовать, кратковременная понтийская оккупация Греции Понтом, по-видимому, подошла к концу.

После одержанной победы Сулла переключил внимание на запад. Флакк к этому времени уже перебросил в Грецию два легиона, однако его намерения оставались неясными. Перед выступлением он отправил через Адриатическое море свой авангард, но тот после первого же контакта с легионами Суллы перешел на сторону противника. Поэтому теперь, оказавшись в Греции лично, он опасался далеко отпускать своих людей из страха, что на них подействует волшебная притягательность Суллы. И вместо того, чтобы сразу дать бой, Флакк продолжал двигаться дальше на Геллеспонт. Тем временем Луций Азиатский со своими двумя легионами вышел к македонской границе и встал там лагерем. Пока Сулла увяз в борьбе с Архелаем, Флакк с Луцием Азиатским вполне могли бы перехватить у него инициативу, ринувшись в Азию и победив Митридата.

Несмотря на потери под Херонеей, черноморская империя понтийского царя еще позволяла ему пополнять резерв живой силы. Когда Архелай опять отплыл в Грецию во главе другой армии численностью в 120 000 человек, Сулле пришлось начать новую военную кампанию. Войска сошлись в бою под Орхоменосом, и на этот раз его легионы в начале сражения дрогнули. Но он преградил одной из отступавших когорт путь и закричал: «О римляне, мне здесь уготована почетная смерть; но когда вас спросят, где вы предали своего полководца, не забудьте сказать, что это случилось под Орхоменосом». Пристыженные солдаты воспылали жаждой действия, повернули, вступили в бой и вновь нанесли понтийскому войску сокрушительный удар. Ресурсов сформировать еще одну армию в 120 000 человек не было даже у Митридата. Битва при Орхоменосе ознаменовала собой окончание войны в Греции.

Тем временем стоявший у Геллеспонта Флакк умер насильственной смертью от руки своего легата Гая Флавия Фимбрии. На какой почве они поссорились, остается загадкой, но когда легионы подошли к городу, Фимбрия уже вовсю готовил мятеж. Чтобы добиться расположения солдат, он разрешил им на марше грабить окрестности и сквозь пальцы смотрел на нарушения в лагере дисциплины. Покончив с приготовлениями, Фимбрия поднял бунт. Флакк попытался бежать, но его выследили, убили и армию, в конечном итоге, возглавил Фимбрия.

Взяв в свои руки бразды правления, он повел легионы в Азию и в наказание взялся ее грабить. Он не собирался входить в провинцию как полководец освободительной армии, а решил наказать азиатские города, выступившие против Рима. Видя свирепый разгул его армии, Митридат, потерявший в Греции почти все свои войска, волей-неволей бежал из Пергама в Питану, но Фимбрия даже там его чуть не поймал. В этот самый момент в Эгейское море во главе флота вошел куда-то было запропавший Лукулл. Он мог без труда блокировать Питанскую гавань и не позволить понтийскому царю бежать морским путем, но, оставаясь верным легатом, не мог допустить, чтобы враг Суллы присвоил себе заслугу поимки Митридата. И поэтому двинулся дальше, позволив ему беспрепятственно уплыть.

Понтийский царь хоть и бежал, но при этом понимал, что вокруг него все больше смыкаются стены. Рассчитав, что от Суллы можно добиться более благоприятных для него условий, он через своего генерала Архелая вышел с ним на связь. Его полководец сделал римлянину заманчивое предложение: если Сулла оставит Азию Понту, Митридат окажет ему поддержку в гражданской войне. Но тот лишь расхохотался и выдвинул собственные условия: Азия возвращает себе статус провинции Рима, Каппадокией и Вифинией правят ручные цари, а Митридат возвращается в Понт. Но поскольку просто сохранить статус кво до войны ему казалось недостаточным, Сулла потребовал возмещения за все причиненные Митридатом бедствия: семьдесят кораблей и груду серебра, вероятно для финансирования его похода против врагов в Италии. Если вспомнить, каким страшным преступлением было истребление италийцев, для Митридата это была невероятно щедрая сделка.

В начале 85 г. до н. э. Сулла и Митридат, наконец, встретились лично на одном из островов в северной части Эгейского моря. В начале их разговора они посостязались в воле – ни один, ни другой не желал первым взять слово. Наконец, Сулла нарушил молчание и сказал: «Первым надлежит говорить просителю – победителю больше подобает молчать». После этого понтийский царь пустился в пространные и совершенно лживые рассуждения о том, как Аквилий и другие римляне своими кознями втянули его в войну. Сулла перебил рассказ царя, выпалив перечень его собственных преступлений, поставив на первое место убийство восьмидесяти тысяч италийцев. Не в состоянии их отрицать, в отсутствие армии, за которой можно было бы спрятаться, понтийский царь согласился на все его условия. Заключив с Митридатом соглашение, Сулла позволил ему вернуться в Понт, где царь взялся возрождать свое могущество и планировать следующий ход, «подобно тому, как с новой силой разгорается не до конца погасший огонь».

Узнав об условиях соглашения, войска Суллы ушам своим не поверили. Когда Югурта когда-то подкупил нескольких престарелых сенаторов, его в наказание провели по улицам Рима в цепях, бросили нагим в сырую темницу и до смерти заморили голодом. Митридат же был повинен в вопиющей агрессии и массовых убийствах. Но раз так, то почему этот человек не вышагивал впереди триумфальной процессии Суллы? С какой стати ему позволили вернуться домой? Почему он так и остался царем? Все это было возмутительно.

Объяснить столь вольготные условия, выдвинутые Суллой, не составляет никакого труда. Благодаря им он мог полностью переключить свое внимание на врагов в Риме. После встречи с Митридатом Сулла тут же двинул свои войска на борьбу с азиатскими легионами Фимбрии. Во время их марша через Геллеспонт он обнаружил неприятеля и тоже разбил неподалеку лагерь. С учетом превосходящих сил противника, два легиона Фимбрии не намеревались вступать в бой. Если Суллу считали великим воителем и завоевателем, то Фимбрию – легатом-отступником и убийцей. Когда офицеры сообщили ему, что не будут драться, Фимбрия согласился сложить с себя командование, уехал в Пергам и там покончил с собой.

Теперь, когда война закончилась, Сулла взялся за реорганизацию Азии. Система, существовавшая ранее, своими корнями уходила в завещание царя Аттала III, в соответствии с которым многие города освобождались от уплаты податей. Сулла это требование отменил. В наказание за сотрудничество с Митридатом вольных городов больше не осталось и платить теперь пришлось всем. Более того, для возмещения собственности, которую у него отняли, Сулла назначил компенсацию в размере подати за целых пять лет. Сразу такую сумму выплатить никто не мог, и с учетом того, что система публиканов-откупщиков была разрушена, всю зиму 85–84 гг. до н. э. римские солдаты собирали все, что только могли, для финансирования грядущей кампании в Италии.

В Риме было спокойно, город погрузился в тревожную тишину. Еще несколько лет назад он был зоной боевых действий; после яростных уличных боев лежал в руинах форум. Теперь все затихло. В период правления Цинны юный Марк Туллий Цицерон, закончив службу в легионах под командованием Помпея Страбона, обосновался в Риме изучать риторику и ораторское искусство. Позже он скажет, что «в последующие три года в городе не было вооруженных беспорядков».

На тот момент практически не было дела, за которое стоило бы сражаться. Италийцы теперь получили все, что хотели. Хотя источники на этот счет не высказываются ясно и определенно, можно почти с уверенностью сказать, что Цинна выполнил обещание и распределил их по тридцать одной сельской трибе. Хотя полностью италийцев включат в списки граждан только после гражданской войны, именно в годы правления Цинны их стали вносить туда на постоянной основе. С благодарными итальийцами за спиной, Цинна мог рассчитывать на их преданность и поддержку, когда вернется Сулла – если вернется вообще. В их глазах Сулла был тем самым человеком, который двинул свою армию на Рим как раз для того, чтобы помешать им стать равными. И хотя в Италии теперь царило спокойствие, после его возвращения домой старые фронты Союзнической войны могли вспыхнуть с новой силой.

Однако к концу 85 г. до н. э. окутывавшая страну пелена тревоги стала понемногу рассеиваться после того, как режим Цинны впервые вступил в контакт с триумфатором Суллой. Сделав вид, что его никто не объявлял вне закона, тот прислал в Рим пространный отчет о своих военных походах, а также о дипломатических и финансовых достижениях. В результате этого его шага сенат оказался в неудобном положении. Он послал к Сулле делегацию встретиться с ним и выслушать его намерения. Тем временем Цинна и Карбон опять выиграли выборы консулов 84 г. до н. э., поставив их под свой контроль, и приступили к мобилизации италийцев на войну.

Сенатским посланникам Сулла ответил гневно, но прямо. Он заклеймил позором бесчестное отношение к нему врагов. Перечислил свои победы, рассказал о заслугах. Он только что отвоевал Азию! И что получил в благодарность? Объявление вне закона. Захват и уничтожение его владений. Изгнание жены и детей. Но он, как человек с большим сердцем, предлагает простые условия: сенат и народ Рима должны восстановить его попранное достоинство и вернуть собственность. Не более того. Еще он добавил, что по возвращении в Рим может и не пощадить своих врагов – но если их защитой озаботится сенат, он уважительно отнесется к его решению.

Пока делегация ездила в Азию, Цинна с Карбоном продолжали набирать армию. Сенат приказал им прекратить подготовку к войне и дождаться возвращения послов, но консулы попросту кивнули головами и вернулись к прерванному занятию. Сидеть и спокойно дожидаться, когда их заклятый враг возвратится в Рим во главе пяти ветеранских легионов было бы верхом глупости. В действительности теперь они собирались остановить его еще на подходах к Италии.

Поскольку полуостров только-только начал приходить в себя после разрушительного разгула Союзнической войны, Цинна планировал переправить армию через Адриатическое море и вступить с Суллой в схватку в Греции. В Македонии у него уже было два легиона под командованием Сципиона Азиатского. Если все пойдет как надо, Сулле, когда он, наконец, решит вернуться домой, преградит дорогу колоссальное войско безжалостных, ненавидящих его италийцев, готовых до последнего вздоха защищать свои гражданские и избирательные права. Однако безудержное желание консулов побыстрее выдвинуть людей на позиции повлекло за собой роковые последствия. По непонятным причинам, которые история покрыла мраком тайны, Цинна не пожелал дожидаться весны, чтобы отправить через Адриатику своих новобранцев, и погрузил их на корабли в первые месяцы зимы 84 г. до н. э.

Первая партия войск пересекла море без происшествий, но вот второй конвой застиг ужасный шторм, в результате которого многие корабли пошли ко дну, а вместе с ними и половина личного состава. Выбравшись на берег, оставшиеся в живых тут же подняли мятеж. Этот инцидент бросил остальные легионы армии Цинны в дрожь, и подразделение, расквартированное в городе Анконе, отказалось выходить в море. Консулу пришлось ехать туда лично, чтобы встретиться с бунтовщиками лицом к лицу и напомнить, что он требует от них только одного – подчинения. Однако напуганные новобранцы встретили его гневно и враждебно.

Прибыв на место, Цинна объявил общий сбор, чтобы обратиться к войскам. Но когда он вклинился в толпу собравшихся солдат, один из них отказался уступить ему дорогу и тут же получил удар от одного из его личных стражей. Воин дал сдачи, и Цинна велел его арестовать. Этот приказ еще больше распалил толпу. Сначала она забросала его ругательствами, а потом и камнями. Чтобы избежать этого внезапного нападения, Цинна попытался вырваться из толпы, но его схватил какой-то озлобленный центурион. Перепуганный консул якобы предложил ему перстень, если он его отпустит, но воин хмуро на него глянул и сказал: «Я пришел сюда не обеспечивать безопасность, а наказать порочного, беззаконного тирана». А затем, без дальнейших разговоров, выхватил меч и, не сходя с места, рубанул им Цинну. Вынырнув всего три года назад из исторического небытия, Цинна канул в Лету столь же внезапно, как и появился.

Выйдя на публичную сцену, Цинна стал первым лицом в жесткой коалиции, три года правившей Римом. Да, он пренебрежительно относился к республиканским нормам, но ничем в этом плане не отличался от других. Несмотря на неустанные нападки со стороны таких, как Цицерон, называвший его «жестоким чудовищем», Цинна в своем беззаконии и порочности отнюдь не превосходил всех остальных, кто играл в смертельно опасную новую игру под названием «политика насилия». И, конечно же, совсем не был скучным диктатором, прибегавшим к жестокости единственно для удовлетворения своих мелких капризов и удовольствий. Режим Цинны попытался справиться с царившей в Италии экономической разрухой, начал процесс полноценной интеграции италийцев, заложил основу для возвращения мира. В грядущей конфронтации Сулла мог и не выйти победителем, и возможность того, что будущее республики определяли бы не его сторонники, а Цинны, была весьма реальной. Но защиту созданного им режима он так и не возглавил – его в разгар перепалки убил случайный солдат. Историк Веллей Патеркул заключал, что «такой человек заслуживал смерти по приговору триумфаторов-врагов, но не от рук его разъяренных солдат. Можно смело сказать, что он строил дерзкие планы, на которые не решался ни один благонравный гражданин; что свершил то, что было под силу только самому смелому; что, безрассудный в замыслах, в их реализации он был настоящим мужчиной».