Еще на заре существования человечества заселение Земли стало историей миграций — и та же тенденция сохраняется до сих пор. По данным ООН, в 2015 году в мире насчитывалось 250 миллионов мигрантов (согласно определению ООН, мигрант — это человек, покинувший свою страну и поселившийся в другой не менее чем на год). Почему заселение Земли сопровождалось столь многочисленными миграциями? Как они изменили наш вид? Эти вопросы, часто оставаясь невысказанными, преследовали меня на протяжении всей работы над книгой. Пришло время разобраться с ними.

Прежде всего, о чем говорят исследования, посвященные современным миграциям? Так вот, они развенчивают многие стереотипы! Например, вопреки распространенному представлению, самые большие потоки мигрантов перемещаются между южными странами (к которым, по классификации ООН, относятся страны Центральной и Южной Америки, Африки и Азии, в том числе Китай, но не Япония). 100 миллионов мигрантов, родившихся в одной из южных стран, проживают сегодня в какой-то другой южной стране. При этом с юга на север переехало 84 миллиона мигрантов, с севера на север — 57 миллионов, и еще 12 миллионов переехали с севера на юг.

Второй вывод: неверно само представление о мигрантах как о людях, бегущих из беднейших стран в богатейшие в поисках лучшей жизни. Исследования в глобальном масштабе показывают, что мигранты прибывают не из самых бедных стран, а скорее из стран среднего уровня, и у некоторых это вызывает опасения: как бы из стран Африки к югу от Сахары, как только они достигнут более высокого уровня развития, не хлынули в Европу огромные потоки мигрантов. Не берусь предсказывать будущее, но сейчас мы уже знаем, что 75% африканских мигрантов переезжают из одной африканской страны в другую. Да и связь между развитием страны и уровнем эмиграции отнюдь не линейная. Например, в развивающейся Эфиопии уровень эмиграции снижается, и она становится, напротив, страной иммиграции.

И третий вывод из глобальных исследований: связь между перенаселением и эмиграцией отсутствует. Потоки мигрантов не движутся естественным образом из перенаселенных стран в страны, где наблюдается демографический спад. Здесь можно вспомнить балканские страны, в которых отмечается убыль населения и откуда эмигрировало более 20% граждан, и сравнить этот показатель с 3% эмигрантов из африканских стран с их заметным демографическим ростом. Словом, мы далеки от запрограммированного массового нашествия молодых африканцев в стареющую Европу.

Почему люди мигрируют? Разумеется, у каждого мигранта, прибывающего в новую страну, своя история, но, учитывая, что у самого этого явления нет временных рамок, нельзя ли к объяснениям, связанным с конкретными обстоятельствами, добавить другое, более универсальное? На коллективном уровне ответ прост: мигранты участвуют в поддержании биологического разнообразия. В животном мире закрытая популяция в отсутствие миграций из поколения в поколение теряет разнообразие, и эту утрату компенсируют лишь генетические новации, вызываемые мутациями. Мутации происходят постоянно и очень важны для эволюции, но их интенсивность невелика.

Итак, закрытая популяция генетически истощается. И наоборот: популяция, открытая для миграционных обменов, генетически обогащается благодаря притоку генов мигрантов. А ведь разнообразие крайне важно для выживания популяции или вида! Это огромный резервуар, из которого в ходе естественного отбора черпаются возможности для выработки адаптаций. Адаптации необходимы всегда — для реагирования на изменения окружающей среды, появление новых патогенов и новых источников пищи. Замечу, что чрезмерные миграции, напротив, препятствуют локальным адаптациям. На формирование адаптации путем естественного отбора требуется время: нужна определенная стабильность у нескольких поколений части популяции.

Еще в 1930-х годах дуализм миграция/стабильность был формализован для описания равновесия, обеспечивающего оптимальную адаптацию групп населения. Модель описывает субпопуляции, которые относительно изолированы друг от друга, так что каждая адаптируется к локальным условиям, но между ними регулярно происходят миграции. Вероятно, именно эта схема действовала в эволюционной истории нашего вида и постепенно привела к таким важным новшествам, как двуногость и крупный мозг.

Остается более сложный вопрос: если на популяционном уровне положительный эффект миграций понятен, то что они дают каждому конкретному индивиду? Если человек адаптировался к окружающей среде, зачем ему мигрировать, рискуя оказаться в новых условиях, к которым он хуже приспособлен? Эволюционная биология предлагает несколько объяснений. Одно состоит в том, что миграция позволяет избежать конкуренции между индивидами в исходной популяции. Критики этой гипотезы возражают, что жизнь в группе, хоть и порождает конкуренцию, одновременно способствует сотрудничеству.

Другое объяснение выглядит более убедительным: миграция препятствует скрещиванию с индивидом, состоящим в слишком близком родстве, — словом, это способ избежать кровосмешения. Кстати, тот же довод традиционно приводят, объясняя миграцию самок шимпанзе за пределы своей стаи: самцы шимпанзе спариваются с самками, у которых другой генофонд. Не действует ли тот же принцип и в человеческих популяциях? Быть может, искать себе супруга подальше от дома — эффективный способ ограничить близкородственное скрещивание, повысить генетическое разнообразие?

Ответ неоднозначен и зависит от ситуации. Так, среди в высшей степени экзогамных кочевников-скотоводов Центральной Азии, у которых больше половины мужчин женятся на женщинах из других деревень, супруги, далекие по географическому происхождению, нередко состоят между собой в более близком кровном родстве, чем супруги из одной деревни. Люди ищут себе пару вдалеке, чтобы в итоге найти близкого родственника! То же происходило в США в середине XIX века (тогда люди искали себе пару в радиусе 20 километров, а в 1800 году — в радиусе 10 километров), пока к концу века тенденция не сменилась на противоположную.

Как показывают эти примеры, в современных моделях связь между миграцией и родством или генетической близостью рассматривается слишком упрощенно. Помимо миграции, у человека есть и другие возможности избежать брака со слишком близким с генетической точки зрения партнером. В антропологических исследованиях описаны самые разные системы определения родства с подробными указаниями, с кем можно и с кем нельзя вступать в брак, тысяча и один способ выбрать супруга не слишком близко и не слишком далеко от дома.

Так что же побуждает человека мигрировать? В наше время люди переезжают на самые разные расстояния. Локальные миграции происходят одновременно с очень далекими. Очевидно, мотивы мигрантов сегодня более разнообразны, чем прежде.

Все специалисты сходятся в том, что существует большое разнообразие миграционных феноменов и мотивов. Современные модели учитывают, с одной стороны, желание избежать трудной ситуации (политической, экономической или связанной с правами человека), а с другой — привлекательность страны, куда человек отправляется по экономическим причинам, семейным обстоятельствам или ради реализации своего потенциала.

Долгая история человечества подсказывает, что не следует исключать и такие мотивы, как любознательность и радость открытий. По всей вероятности, к миграции человека могут подтолкнуть и тяга к приключениям, и жажда нового. Трудно назвать иную причину, по которой Homo sapiens около 100 тысяч лет назад решились выйти из Африки… Вместе с тем, обращаясь к прошлому, мы видим, что наряду с миграциями всегда существовали стабильные популяции. Как ни удивительно, известные нам данные за последние десятилетия говорят о том, что доля людей, живущих в стране своего рождения, остается стабильной и превышает 95%. Стало быть, люди находят супругов недалеко от родного дома, а дети предпочитают жить ближе к родителям. Это признак привязанности к месту, к среде, к социальному окружению.

Что миграции дают нашему виду сегодня? Остаются ли они по-прежнему источником генетического разнообразия? Генетические данные говорят о том, что в ходе истории мигрирующие популяции, как правило, смешивались с местным населением. В одной только Европе сначала Homo sapiens, покинувшие Африку, скрещивались с неандертальцами, а в ходе двух более поздних больших волн миграции земледельцы, пришедшие с Ближнего Востока, смешивались с местными охотниками-собирателями, после чего с местными жителями породнились кочевники с Северного Кавказа, и т. д.

Если присмотреться к нашему прошлому, окажется, что случаи миграции без смешения крайне редки; почти полное замещение индейцев европейцами в Северной Америке — один из немногих таких примеров (у считающих себя «белыми» жителей США менее 0,2% генофонда можно связать с индейским происхождением; сравните этот показатель с почти 20% индейских генов у населения Центральной Америки, колонизированной другими европейцами — испанцами).

В современных обществах тоже происходит смешение популяций. И происходит оно очень быстро — его скорость можно даже измерить. Во Франции, например, 65% детей иммигрантов вступают в брак с неиммигрантами, чьи родители тоже не были иммигрантами. Если предположить, что цифры останутся теми же и для следующего поколения, получится, что лишь 12% внуков иммигрантов не смешаются с местным населением, а еще поколение спустя таковых будет меньше 5%.

Так что вопреки тому восприятию нашего общества, которое навязывают некоторые СМИ и интеллектуалы, Франция — страна, где смешение стало нормой. 65% — это высокий уровень смешения. В США, к примеру, только 17% афроамериканцев находят себе пару за пределами своего сообщества.

Если не считать миграций, вызванных чрезвычайными обстоятельствами (как те, которые сегодня будоражат Европу), много ли людей мигрирует в мире в наши дни? Ответ на этот вопрос в значительной степени зависит от конкретных популяций и индивидов, а также от уровня наблюдений.

На местном уровне решающее значение имеют традиции: в патрилокальных обществах они способствуют большей мобильности женщин, в матрилокальных — мужчин. Кроме того, некоторые народы строго придерживаются эндогамии, другие же, напротив, открыты для миграции. Тюркские народы Центральной Азии, безусловно, экзогамны — более 50% браков заключаются между жителями разных деревень, в отличие от крайне эндогамных индоиранских популяций — там более 80% браков заключаются внутри одной деревни.

Внутри популяций заметны различия на индивидуальном уровне. В Квебеке и в долине Вальсерин благодаря обилию данных исторической демографии удалось доказать, что к миграции в разных семьях относятся по-разному и это отношение передается из поколения в поколение. Словом, одни семьи перемещаются, другие остаются на месте.

На локальные переезды накладываются миграции на более далекие расстояния. В патрилокальных обществах мужчины очень редко перемещаются между соседними деревнями, но когда речь идет о больших расстояниях, мужчины мигрируют активнее, о чем свидетельствует распределение Y-хромосом в Евразии: у некоторых отмечен выраженный и долгий репродуктивный успех. Как показало подробное исследование расстояний между супругами в США в XIX веке, женщины переезжали чаще, но недалеко, а мужчины реже, но дальше.

Как повлияют нынешние миграции на человеческое разнообразие? По сравнению с мигрантами прошедших тысячелетий современные мигранты чаще переезжают на большие расстояния. А значит, такие миграции сгладят генетические различия между отдаленными человеческими популяциями и повысят генетическое разнообразие внутри них. Что же касается нашего внешнего вида, то не исключено появление новых фенотипов (возникновение новых популяций). В китайском квартале Сан-Франциско мне как-то встретился круглолицый темнокожий человек с раскосыми голубыми глазами.