59

Январь 2020 года, Ла-Мадьер, Франция

Весь следующий день Адам остается в кровати. Я изображаю заботливую сиделку: приношу ему воду и травяной чай, кладу на лоб холодный компресс, а в ноги – грелку, подаю все, что он попросит, на красиво сервированных подносах. Он так меня благодарит, что, при других обстоятельствах, это было бы даже мило. Ближе к вечеру он сообщает, что ему немного лучше. Не настолько, чтобы сойти вниз, но ему хотелось бы супа. С курицей и грибами. Легкого питательного бульона. На этот раз нет необходимости добавлять мои специальные грибы – они уже сделали свое дело, когда он получил их в составе традиционного английского завтрака. Мне важно, чтобы Адам думал, будто ему лучше.

Я очень расстроилась, когда мой план с грибным ризотто для Кэмерона и Адама провалился, но сделать вторую попытку за завтраком не составило труда – по крайней мере, что касается Адама. Его болезнь скажется на репутации «Сноу-Сноу» и, соответственно, на бизнесе Кэмерона, если правильно разыграть карты, так что я на верном пути. Двое по цене одного.

Так захватывающе было изучать грибы на курсах! Особенность бледных поганок в том, как работает их яд. Вы проглатываете его, как Адам за завтраком, и позже в тот же день, как я и ожидала, начинаются рвота и понос. Это довольно неприятно – даже в шале с хорошей звукоизоляцией другие гости могут понять, что происходит. Но сейчас все они, к счастью, разъехались. Дядюшка Адам, конечно, помучился, но он этого заслуживает. Убирать за ним было отвратительно, но я справилась. Оно того стоит.

После первого недомогания, которое возникает вскоре после употребления грибов, вам на пару дней становится лучше. Поэтому, как я и рассчитывала, Адам списал свою внезапную болезнь на пищевое отравление из-за какого-то блюда, которое съел за ланчем перед тем, как повидать своего брата в морге. Там было столько еды, с таким количеством ингредиентов, что не так уж невероятно, что он мог отравиться, даже с учетом мишленовской звезды. Может, попалась плохая устрица. И уж точно он не мог отравиться тем, чем я кормила гостей, потому что больше в шале никого не рвало, так ведь? Очень важно, чтобы Адам не обратился к врачу и не попал в больницу, потому что яду нужно время, чтобы сработать, прежде чем пациент получит медицинскую помощь, – а тогда будет слишком поздно. Думаю, сейчас этот момент настал. Вот почему я так старательно ухаживала за ним. Мне было противно, зато ему понравилось.

Сейчас он считает, что поправляется. Слабость постепенно проходит. А я, пока носилась вокруг него, потихоньку внедряла свою идею – развеять прах отца здесь. Чем больше я об этом думаю, тем меньше хочу, чтобы папу куда-то увозили. Он пролежал тут двадцать лет со своей смерти, и перевозить его в какое-то случайное место, удобное для Адама, будет крайним неуважением. Я постараюсь сделать так, чтобы организацию похорон поручили мне, и воздам отцу положенные почести. Устрою похороны, которых мама хотела бы для него. Не думаю, что это будет сложно.

60

Январь 2020 года, Ла-Мадьер, Франция

Адам

Милли – просто ангел, у меня нет для этой девушки других слов.

Два дня я провалялся в постели, думая, что умираю. За прошедшие годы я не раз подхватывал «болезнь путешественников», у меня была даже дизентерия и лихорадка денге, но ничего схожего с этим.

Эти дни показались мне сущим адом, и вынес я их только благодаря Милли, которая приносила мне все, что я пожелаю, и много чего еще, что могло мне помочь.

Наконец мне становится немного полегче. Вчера я сумел проглотить пару ложек ее божественного супа. Сегодня я даже сел в постели и съел потрясающий омлет с подноса, который она поставила мне на колени, пока смотрел сериал по «Нетфликсу».

Судя по всему, пока я болел, остальные гости разъехались. Дороги расчистили – на улицу я не выходил, но из окна видел. Кэмерон не показывается: думаю, у него достаточно других дел, чтобы беспокоиться о прикованном к постели блюющем нахлебнике вроде меня. Милли ждет прибытия новых клиентов послезавтра, так что мне придется перебраться в другое место и постараться забронировать билет домой. Но сначала мы должны организовать Уиллу похороны.

Тут Милли тоже проявила себя с лучшей стороны, изо всех сил стараясь помочь. Думаю, ее поджимает время, и надо скорее избавиться от меня. Она не только постаралась поставить меня на ноги, чтобы сплавить обратно в Таиланд: они с Мэттом разобрались со всеми формальностями в морге, и тело Уилла уже можно забирать в крематорий, где завтра состоится небольшая прощальная служба. Милли приносила мне бумаги на подпись – во Франции без подписи не происходит, кажется, вообще ничего. Я не совсем понял, что подписываю, потому что документы были на французском, но, похоже, они сделали свое дело.

– Уилл был религиозен? – спрашивает Милли, ставя передо мной суп на подносе с серебряными приборами и белоснежной салфеткой.

– Не думаю, – отвечаю я. – Мы с ним никогда не ходили в церковь по доброй воле, даже детьми. Думаю, сам он вообще ни разу там не был.

Она кивает.

– Тогда завтра никаких гимнов и молитв, правильно?

Качаю головой:

– Нет, не думаю.

Я не думаю, что Уилл этого хотел бы, а еще мне хочется, чтобы церемония прошла максимально быстро. Все эти гимны и молитвы только затягивают процедуру.

– Может, тогда какая-нибудь другая музыка? – настаивает Милли. – У Уилла были любимые группы? А может, прочитать стихотворение? Или отрывок из книги, которую он любил?

У меня кружится голова от недосыпа и голодовки, отвечать на вопросы выше моих сил. К тому же, если быть честным, мне все равно. Уилл ничего не узнает, родителей уже нет на свете, и я не понимаю, зачем вообще все это нужно. Говорят же, что похороны устраивают ради живых, а не ради мертвых, но поскольку остался один я, эти усилия совершенно, напрасны. Однако Милли так трогательно хлопочет, что я просто не могу показать себя в ее глазах бездушным ублюдком, каким, по сути, являюсь. К тому же она правда очень красива, и теперь, когда я чувствую себя лучше и в шале никого больше нет, мне хотелось бы попытать удачу.

– Хм… даже не знаю. Это было так давно, – бормочу я. И если б Уилл остался в живых, то ему сейчас нравились бы совершенно другие вещи, – несказанным повисает в воздухе.

– Но вы же помните какие-то группы, которые ему нравились? – настаивает Милли.

– Не знаю, по части музыки у него был отвратительный вкус… Всякая электронная дребедень из восьмидесятых.

Она кивает.

– Ясно. Наверное, это не очень подходит для похорон.

Внезапно я вспоминаю кое-что, что может ее порадовать.

– О! Знаю! Ему нравились R.E.M. Он прямо с ума по ним сходил.

– Понятно… Какая-то конкретная песня?

Да бога ж ради! Я ценю ее заботу, но почему бы ей не оставить меня в покое? Я не в лучшей форме, с меня хватит. Делаю глоток бульона. Он обжигающе горячий и очень вкусный.

– Не помню. Вроде ему нравилось все, – отвечаю, надеясь, что Милли на этом остановится.

Она улыбается.

– Никаких проблем. Может, мы включим их диск и посмотрим, не вспомните ли вы что-нибудь?

Поднимаю на нее глаза. Она красавица, но я слишком устал.

– Нет, не надо. Выберите сами. Думаю, он согласился бы на любую.

Она все равно приносит свой «Айпэд», и мы слушаем главные хиты R.E.M. В конце концов, останавливаемся на «Everybody Hurts» и стихотворении Шарлотты Бронте, которое Милли находит подходящим для похорон человека, умершего молодым. Довольно странное сочетание. Но в интернете в наши дни чего только не найдешь.

Единственная погребальная поэма, которая приходит мне на ум, это «Остановите часы» из фильма «Четыре свадьбы и одни похороны», но когда я перечитываю ее, становится ясно, что она совсем не подходит. Уилл прожил не так долго, чтобы стать для кого-то всем на свете, и меня пронзает мысль, что я, пожалуй, один из немногих, кто вообще помнит его.

Возможно, я ошибаюсь, но временами, когда мы этим занимаемся, Милли едва не плачет. Она такая славная. Наконец, песня и стих выбраны, так что она забирает мой поднос и даже подтыкает мне одеяло.

Очень давно никто так обо мне не заботился.