Мы пьем

– Сеня! Сеня, ты чего?! – мужской голос звучит отдаленно, неуловимо, но этого хватает, чтобы меня разбудить.

Холодно. Голова кругом, а в горле пересохло настолько, что, кажется, с нёба вот-вот посыплется песок. Открыть глаза получается с большим трудом. Я пытаюсь на чем-нибудь сфокусировать взгляд – выходит не сразу.

Перевернутая бутылка из-под рома на столике, распахнутые окна лоджии, через которые бесцеремонно врывается ветер, и Варя, задумчиво смотрящая вдаль.

Я все там же.

Заснул посреди «диалога». Шумно выдыхаю и жду, пока два дверных проема сольются в один.

Осуждение.

Я не могу ничего ответить – слишком сухо во рту. Если скажу хоть слово, то выкашляю рассыпавшийся на мельчайшие частицы язык. Губы полетят следом.

Слюны совсем нет.

Дверные проемы соединяются. Я плетусь на кухню, беру стакан и наблюдаю, как он наполняется ледяной водой из-под крана.

Полный.

Выпиваю залпом, и становится значительно легче. Умываю лицо и шею – свежесть.

– Сеня, прекращай! Не смешно! – тот же самый голос, что меня разбудил, доносится с улицы.

Часы на запястье: маленькая стрелка на единице, а большая на двенадцати – время для ночных криков и потасовок.

Конечно. Естественно. Под моими окнами.

– И не говори, что тебя это не бесит! – я возвращаюсь на лоджию и перегибаюсь через ее край.

Варя молчит.

Дождя нет, ветер стих, воздух наполнился отрезвляющей прохладой. На безлюдной улице тускло горят фонари – грязный оранжевый свет.

Неоновая вывеска магазина мигает одной буквой.

Из соседнего дома приглушенно звучит музыка. По мокрому асфальту проезжает красная иномарка и скрывается за углом.

Где-то вдалеке едет поезд. Гудит. Старые колеса стучат по старым рельсам.

Никаких признаков «Сени» и его друга.

– Думаешь, что показалось? – я поворачиваюсь к Варе.

Очередной вопль возвращает меня на место.

– Помогите!

Я щурюсь.

В свете фонаря появляется седобородый старик. На его глазу что-то похожее на черную повязку. Он выставляет руки перед собой, пятится назад и что-то тихо говорит второму человеку, который хрипит и приближается к нему. Медленно. По непонятной траектории.

Не я один сегодня напился. Местные алкаши.

Вопрос в глазницах.

– Да, может и не местные, – я пожимаю плечами и нащупываю лежащую рядом пачку сигарет. Подцепляю одну и щелкаю зажигалкой.

Упрек.

– Не смотри на меня так. Я же не каждый день…

Дым проходит через фильтр. Трахея, бронхи – залетает в легкие. Никотин попадает в альвеолы, всасывается в кровь и за считанные секунды добирается до мозга.

Тем временем «Сеня» с седобородым катаются по асфальту, но не дерутся. Ни намека на драку, что весьма странно для ночных алкашей.

Еще затяжка…

Никотин стимулирует выработку дофамина. Пропадает чувство тревоги, наступает общее расслабление.

– Какие-то они… – начинаю я, но меня прерывает душераздирающий вопль.

Отступает общее расслабление.

Я делаю несколько затяжек, тушу сигарету и всматриваюсь: держась за предплечье, седобородый падает на спину и второпях отползает в сторону, а «Сеня» стоит на четвереньках и чавкает. Наверное, чавкает.

Возвращается чувство тревоги.

Дикий.

Я проношусь мимо Вари и через кровать прямиком к шкафу. Внизу, между зимними кедами и сломанным роботом-пылесосом лежит аптечка.

Что взять? Все. Кидаю ее в рюкзак и на ходу забрасываю его на плечи, стараясь утихомирить вихрь мыслей в голове.

Спохватившись, ставлю Варю на место.

Удивление.

– Что? А если ранен? Скорая пока приедет, он кони двинет, – я отмахиваюсь от нее.

Кеды в прихожей – не могу с первого раза всунуться. Кое-как помогает ложка. Я вылетаю из квартиры.

На лифт времени нет. Приходится, перепрыгивая по две ступеньки, бежать по лестнице.

– Ничего не забыл?

– Отвали! – рыкнув на Голос и пытаясь вспомнить, что мог забыть, я уже несся мимо закрытой закусочной.

Ключ от домофона… Шанс того, что мне кто-нибудь откроет дверь в такое время, ничтожно мал.

– Дело твое… Откуда этот героизм?

Если б я знал… Внезапное желание помочь – тень старого Криса. Но почему именно сейчас?

– Алкаш спасает алкаша.

– Заткнись!

Он преувеличивает.

Игнорирую. И Голос, и проблему.

Я поворачиваю за угол и притормаживаю.

«Сеня» стоит посреди дороги с закинутой назад головой и хрипит. Руки со скрюченными пальцами хаотично дергаются, ноги трясутся. Он сгибается пополам и сквозь льющуюся изо рта рвоту начинает кричать…

Меня бросает в жар. Затем в холод.

Седобородый прижимается к фонарному столбу и что-то бормочет. Бубнит, повторяет, молчит. Бубнит, повторяет, молчит…

«Сеня» затих. Он замирает, с приглушенным стоном хватает ртом воздух и падает лицом на асфальт.

Я подбегаю к нему.

«Сеня» не шевелится. Сажусь на корточки – два пальца ему на шею. Пульса нет. Подношу ухо к его рту – дыхания нет. Как и здравого смысла. Он мог очнуться, загрызть, задушить… Убить меня.

– Мертв?

– Мертв…

Переворачиваю тело на спину. Его поза зафиксирована… Проверяю подвижность нижней челюсти и шеи. Пытаюсь согнуть руки в локтях и ноги в коленях.

Я увлечен. Я поглощен.

Я молчу. Я думаю.

Все страньше и страньше.

Это явление настолько редкое, что судмедэксперт и не рассчитывает столкнуться с ним. За последние сто лет известны лишь несколько случаев, описанных в литературе… Считается, что оно может возникнуть при травматическом поражении ствола мозга и верхних отделов спинного мозга…

Обычное окоченение происходит постепенно, но при каталептическом фиксируется вся поза, в которой человек находился в момент остановки сердца.

Неужели это оно и есть… Маловероятно. Другого объяснения столь быстрого полного окоченения все равно нет.

Я вспоминаю.

Не морда, а то, как она видоизменилась.

Бледная, натянутая кожа, вены… Глаза навыкат. Зрачки сужены в едва видимые точки. Губы втянулись, обнажив зубы и десна. Черные полосы тянутся ото рта во все стороны…

Дикий.

Все то же самое.

Я смотрю на него, не моргая, и старюсь ухватиться хоть за одну мысль… Их так много, и они ускользают.

Еще раз проверяю пульс – ничего. Что-то меня настораживает… Я вновь дотрагиваюсь до кожи – холодная…

Это просто невозможно. До такого состояния он бы остыл только к завтраку, но прошло всего-то несколько минут. Три? Четыре?

Седобородый.

Я оглядываюсь на старика – стоит на месте и наблюдает. Кажется, что он спокоен.

– Вы в порядке? – говорю я, подойдя к нему поближе. – Ваша рука…

Но на руке нет ни ран, ни царапин. Абсолютно целые руки.

– Да… Да. Спасибо, – легкий кивок от него. – Жить буду.

Опять наваливается усталость, и пересыхает во рту.

– Святослав, – он протягивает мне руку.

– Крис, – я отвечаю на весьма крепкое рукопожатие.

Грубая, сильная ладонь.

На вид ему около шестидесяти, объемная седая борода, такие же седые растрепанные волосы, морщинисто лицо. Правый глаз затянут черной повязкой. Худощавое тело скрывают широкая бежевая футболка и ободранные над пятками серые штаны. Одежда не новая, не свежая. Запах соответствующий, но не сильный, видимо, периодически он где-то моется.

– Бездомный.

– Ваш друг? – спрашиваю я у Святослава.

– Так… Знакомый, – он отвечает задумчиво, проводит ладонью по бороде и садится на поребрик.

Я располагаюсь рядом. Мы молча разглядываем безжизненное тело «Сени». Изучаем.

Вызвать полицию – необходимость. Сидеть и не шевелиться – непреодолимое желание.

Поднявшийся ветер тревожит волосы мертвеца, задувает под серую футболку… Треплет край широкой штанины.

Мимо нас шелестит черный пакет и вдруг ныряет под одну из припаркованных машин. Цепляется за днище и успокаивается.

– Давай на «ты»? – Святослав первым нарушает тишину. Смерть «знакомого» его не особо расстраивает.

А меня не особо беспокоит. Но не дает покоя его состояние.

– Конечно, – не отрываясь от наблюдения за «Сеней», отвечаю я.

– Ты врач?

– Судмедэксперт.

– Хм… и как? Нравится? – после небольшой паузы спрашивает он.

– Не всегда.

– Почему так?

Семнадцать колото-резаных ран… Удавление…

– Не знаю, – я пожимаю плечами, не имея особого желания говорить об этом.

– Знаешь-знаешь… – вздыхает Святослав. – Каждый знает о том, что и почему съедает его изнутри. Но не каждый готов в этом признаться, особенно самому себе. А ведь оно все, как снежный ком, который в итоге вызовет лавину. Да…

Философия пьяницы? Хотя по внешним признакам не похоже, что он злоупотребляет спиртным. Сейчас, скорее, я смахиваю на алкоголика… И по виду, и по запаху тоже…

Он просто бездомный.

Если у реплик Голоса появится график, то это значительно облегчит мне жизнь.

Откровенничать с бездомным ночью на улице, сидя перед трупом… В этом что-то есть.

Даже Артему я ничего особо не рассказываю. Пусть и ближе него у меня никого нет…

– Да, ты прав… Знаю.

– Значит, рассказывай, – невозмутимо произносит Святослав и садится поудобнее.

Почему бы и нет? Мертвец не будет против. Здравый смысл тоже – его остатки не в силах сопротивляться.

Все страньше и страньше.

– Скажем так, моя специальность привлекает немногих. Кто-то не может привыкнуть к запаху, кто-то к внутреннему наполнению человека, кто-то не выдерживает ситуаций, с которыми приходится сталкиваться… С обстоятельствами смертей. Мы ведь работаем только с насильственными, – начинаю я. – Все это прошло мимо меня. Уж слишком был велик интерес и жажда знаний. Учеба протекала отлично, как и работа. Но… Раньше я работал в танатологическом отделении. То есть, проводил вскрытия и на вызовы не выезжал. А теперь я в дежурке: только вызовы и никаких вскрытий. Хотел себя уберечь, отгородить…

– От чего?

– От вскрытий, – из меня вырывается невеселая усмешка. – От вскрытий детей, подростков… Не могу воспринимать ИХ, как просто работу. Переключаться. У многих выходит. А я все пропускаю через себя… Думал, что проводить осмотры ИХ тел на выездах, будет попроще, чем вскрывать… Но видеть ИХ на местах происшествий, где ИХ убивали, истязали, издевались, насиловали… Детская насильственная смерть… Для меня это самое худшее. То, с чем нет сил справиться.

Я прерывисто выдыхаю и поднимаю взгляд на облачное небо. Робко выглядывает лунный серп…

Семнадцать колото-резаных ран.

– В общем, оказалось это ничуть не проще и даже хуже. Как там говорят? У Бога на каждого свой замысел? И какой у него был замысел на шестилетнюю девочку, которую из окна выбросила собственная мать? Двадцать первый этаж – мгновенная смерть. Месяц назад мальчишку в лифте средь бела дня забил до смерти его сосед. По синьке, просто так. Пацану было десять лет… А за пару недель до этого девчонка таблеток наглоталась, но лишь проблевалась, и поэтому решила повеситься. Тринадцать лет ребенку… И она повесилась. Знаешь почему? Почему дошла до самоубийства? – я невольно повышаю голос. – Потому что ее насиловал собственный отец. Это ли не замысел Божий?

Я замолкаю и слежу, как лунный серп торопливо скрывается за тучами. Он предпочитает не слышать подобных разговоров.

– Вот в такие моменты мне и не нравится эта работа, – подвожу я черту.

– Сигарету? – Святослав прикуривает от зажженной спички и протягивает мятую пачку обычных не «клаудовских» сигарет.

– Давай.

Едва не закашлявшись от крепости табака, я выдыхаю дым и тру слезящиеся глаза. Вторая затяжка дается легче, но все равно в горле сильно першит. Кажется, что это чувство так и останется со мной до конца жизни.

– Хочешь выпить? – мое предложение становится для всех нас неожиданностью.

– Ну, дела…

Если бы у Голоса была голова, то он бы ей покачал.

– Ты мне? – уточняет Святослав.

– Кому ж еще?

– Да можно… Я-то не против, – бормочет он.

– Полицию надо вызвать. Больше-то некому, – я обвожу взглядом пустые окна и добавляю. – Занятно это, конечно…

Визг шин. Из-за угла выворачивает белый фургон.

Не доехав до нас с десяток метров, останавливается посреди дороги. В свете фар лежит тело «Сени», окоченение которого прошло.

Я отказываюсь что-либо понимать…

Водитель глушит двигатель, неторопливо выходит из машины и сонно потягивается. Дверь со стороны пассажира открывается – на асфальт с недовольным видом спрыгивает брюнетка.

– Ты смотри, парочка из метро. Дежурят что ли?

И правда, создается впечатление, что они несут дежурство. Вот только как им удается прибывать на место происшествия еще до звонков в полицию или скорую? Новый день, а вопросы все те же.

– Кто? – подойдя ближе к нам, спрашивает рыжебородый и вытаскивает из кармана знакомый мне «пистолет». Ловко зарядив его колбочкой все с той же прозрачной жидкостью, он что-то нажимает на рукоятке.

Святослав сидит на месте.

Я сижу на месте.

– Потерпевший и свидетель, – отвечаю я и выбрасываю окурок. – А вам есть до этого дело? Заберете тело, да уедете.

Взгляд рыжебородого выражает некоторое непонимание. Что-то обдумывает. Или вспоминает.

– Ага, – он разворачивается, подходит к «Сене», впрыскивает содержимое колбочки ему в шею и с легкостью взваливает тело себе на плечо. Девушка, переминающаяся с ноги на ногу, отодвигает боковую дверь. То и дело косится на меня.

– Поехали уже! – выкрикивает она.

Закончив с погрузкой тела, они уезжают в совершенно другом направлении.

Святослав сидит на месте.

Я сижу на месте.

– Эм… Слушай, мне жаль твоего знакомого… – начинаю я.

– Да, какой знакомый… Так, пьянь какая-то, – усмехается Святослав и смотрит на меня единственным глазом.

Я вижу в нем и радость, и грусть, и мудрость, и усталость, и… Он зрит в самые недра, в самые отдаленные уголки подсознания. Я буквально чувствую это…

Идти на поводу у заинтригованного Голоса и своего любопытства? Или прислушаться к робкому шепоту здравого смысла?

С грохотом открываются окна на втором этаже.

– Ты иди домой. Скоро рассвет, – его взгляд устремляется вдаль, к приближающемуся солнцу, куда-то за горизонт.

– А как же выпить? – я повторяю предложение.

– Неудобно как-то… Но, если настаиваешь, – Святослав улыбается и бодро встает.

Сам предложил – сам сомневается.

Я не сомневаюсь. Он важен… Интуиция.

В кармане не оказывается ключа от домофона.

Он мне говорил.

Звонить в квартиры и надеяться на удачу? Вряд ли кто-то придет сейчас извне… Время позднее.

Квартира 1 – не отвечает.

Квартира 2 – не отвечает.

Квартира 3 – не отвечает.

Квартира 4 – не отвечает.

Квартира 5 – пошел нахер!

Квартира 6 – я вызываю полицию!

Квартира 7 – не отвечает…

Я жму на цифру 8, Святослав улыбается. Его забавляет ситуация, да и я почти готов улыбнуться.

Квартира 8 – открываю!

Мы ликуем. Я тяну на себя дверь и замечаю подкатившую к вискам боль. Мир уходит в расфокус. Линии искривляются, извиваются и куда-то ползут, уползают, утекают… Цвета тускнеют и смешиваются в серую массу. Перед глазами размытые огромные пятна… Заваливается горизонт.

Улыбка так и не добирается до моего лица. Она так и остается где-то там, внутри… Святослав успевает меня подхватить.

– Ты чего это? Эй-эй, давай-ка тебя положим. Вот так, – он оттаскивает меня на скамейку перед парадной. Его слова многократно повторяются, звучат так отдаленно, что я их почти не могу разобрать.

Искажается звук. Слова теряют целостность и смысл.

– Что… Что… То… Ч… Чт… От… С тоб…йо… Обт… Отб… той…?

– Ис… Рк! Кр! Ри… Ри… Кир… Кси… Кри!!! С-с-с-с… Ри!

– Ись! Оч… Ин… Ои… Ноч… Нось… Со… Нись!

К голосу старика прибавляется еще один. Речь становится совсем непонятной, ни слогов, ни букв знакомых больше нет… Словно говорят на другом языке.

Кто-то нажимает ту красную кнопку. Мир гаснет. И никакой светлой точки посреди экрана.

Только тьма.

Я открываю глаза и вижу Ничего. Абсолютное. Бесконечное. Ничего.

Со всех сторон я окружен непроглядной, плотной тьмой. Шеей не повернуть, рукой не махнуть и шагу не ступить – тело молчит. Никакого отклика. Кровь по венам не шумит, сердце не бьется, дыхания нет. Истинная тишина. Настоящий покой.

Ни звука.

Ни холода, ни тепла.

Ничего.

Кома? Смерть? Где же пресловутый свет? Где тоннель? Хоть что-нибудь…Это и есть «после жизни»?

Совершенно точно, Рай таким быть не может. А вот Ад…

Провести Вечность в полной темноте в отсутствии Всего, ощущать ход времени и зацикливаться на нем – это ли не Ад?

Лишенный физической оболочки.

Возможно, мозг просто потерял связь с внешним миром… Наверное, он до сих пор находится в черепной коробке, в циркулирующей спинномозговой жидкости. Плавает там и что-то подозревает.

Мой мозг. Мой бедный головной мозг. Без доступа к информации от органов чувств. Вакуум.

Висишь, думаешь, а время идет и идет… Часы, дни, недели… Десятилетия и столетия… Тысячелетие за тысячелетием…

Сколько прошло?

Кто это спросил?

Я здесь один…

Кто здесь один?

Не знаю…

Ты – галлюцинация?

Это ты галлюцинация…

Наверное, прошло минут десять, а я уже схожу с ума. Или давно сошел…

Ты больной.

Я?

Ты.

Мы.

Что, если вытащить мозг из черепной коробки и поддерживать в нем жизнь? Никакой информации: ни визуальной, ни слуховой, ни обонятельной, ни осязательной. Заперт. В его распоряжении только знания, полученные до заключения.

Сколько потребуется времени, чтобы начать сомневаться в своем прошлом? Сколько потребуется времени для создания галлюцинаций, иллюзий той реальности, которую у него отобрали? Сколько потребуется времени, чтобы забыть жизнь ДО и считать настоящим то, что он проецирует сам для себя?

Как разобраться… Как понять?

ТО, что в данный момент думает обо всем этом, готово взорваться. Так много мыслей… Головная боль неизбежна.

Свечение. Белое свечение появляется откуда-то снизу, а вместе с ним сердце начинает свою работу.

Одно сокращение – систола. Одно расслабление – диастола. Цикл.

Сердечный цикл длится в среднем 0.8 секунд.

Вот мои первые 0.8 секунд. А вот и вторые 0.8 секунд. И дальше, и дальше… Работа кипит.

Наполнение кровью – изгнание крови.

Наполнение кровью – изгнание крови.

Я глубоко вдыхаю. Возвращаются тактильные ощущения. Тело вновь под контролем.

Под моим контролем.

Свечение.

Я опускаю взгляд: от кончиков пальцев по поверхности кожи вверх медленно ползет белый дым. Захватывает кисти, забирается на предплечья… От него исходит тусклый, пульсирующий свет, который становится все ярче и ярче…

Вспышка.

Ослепительно белый, ледяной огонь мгновенно охватывает руки до локтей, а языки пламени извиваются и рывками касаются плеч. Холод терпим, и отдает лишь легким покалыванием на коже. В некоторой степени, даже приятное ощущение.

Затем появляется паника. Панический ужас, как при том самом сонном параличе. Необъяснимый и всепоглощающий.

Меня трясет. Меня бросает в дрожь.

Я отшатываюсь назад и пытаюсь стряхнуть пламя – тьма вокруг становится плотнее. Чем чаще машу руками и вообще двигаюсь, тем жестче она давит. Сковывает. Дышать все еще получается, но с большим трудом. Я зажат, словно в тисках, и кто-то невидимый продолжает закручивать рычаг…

Пламя светится гораздо меньше. Почти погасло…

Не паниковать?

Сила здесь – не союзник. Вероятно, сопротивление только усугубляет положение. В голову приходит не самая лучшая, но единственная идея – расслабиться.

– Хорошая мысль, – голос из-за спины разбивает угнетающую тишину.

Я дергаюсь в сторону, чтобы обернуться. Тьма стремится раздавить…

– Плохая мысль, – голос звучит за левым ухом. Совсем рядом.

Сердце колотится. Оно готово пробить грудную клетку. Вырваться и унестись подальше отсюда.

Отсюда…

Внутри закипает раздражение от собственной беспомощности. Свечение пропадает, оставляя меня в темноте. Совершенно одного. Или…

– Прими ее, – обдав ухо теплым дыханием, ласково шепчет голос.

Женский голос.

– Что принять?! – боль в теле становится невыносимой и вынуждает кричать. Вот-вот не выдержат кости и вонзятся осколками в мышцы, разорвут артерии, сухожилия…

Невидимый пресс. Утилизация души? Выходит, и Ада не заслужил… Просто сотрут в порошок.

Сотрут в Ничто.

– Что принять… – повторяет эхо.

Собраться и расслабиться… Есть старый способ – счет.

Я выдыхаю.

– Один… Два… Три… Четыре… Пять… Шесть…

Представляю цифры, их цвета, размеры и формы. Переключаю внимание с внешнего агрессора.

– Семь… Восемь… Девять…

Напряжение отступает, как и тьма. Боли нет. Наплывают волны покоя и умиротворения.

– Десять…

Свобода.

Пламя вспыхивает ярче прежнего, и чтобы лучше его рассмотреть, я подношу руки к лицу. Никакого жара или хотя бы тепла – сплошной холод. Возвращается приятное покалывание…

– Умница, Крис, – хвалит удовлетворенный женский голос. – Ты должен принять ее…

– Крис! Что ж такое… Молодой человек! Вызовите скорую! Пожалуйста!

Святослав?

Надо мной стоит уставшего вида парень и тычет пальцем в телефон. Святослав рядом. Испуганно на меня поглядывает.

Замечает, что я прихожу в сознание.

– Очнулся! Очнулся… Ну слава Богу! – радостно восклицает он.

– Не надо скорую. Все нормально, – я сажусь и обхватываю голову руками.

– Точно? Я думаю, лучше вызвать, – парень стоит на своем.

– Не надо, я сказал.

Получается грубовато, но мне плевать. Виски пульсируют, отдают ноющей болью, глаза щиплет. Жутко хочется пить.

И выпить.

– Можно и повежливей… – обиженно бубнит парень и заходит в парадную. Удача все-таки решила заглянуть ко мне на огонек.

На огонек…

– Дверь подержи! – я машу рукой Святославу и осторожно приподнимаюсь со скамейки.

Ноги слушаются, голова не кружится. Жизнь, вроде бы, продолжается.

Я совершенно точно схожу с ума. Лечу в пропасть, из которой не выкарабкаться. Печально. Но что это… Шизофрения?

Моя шизофрения говорит мне не вешать нос…

Но говорит мягко, стараясь не напугать очередным внезапным появлением, хочет приободрить. Почему он так спокоен? Не заметил приступ?

Или Голос и есть причина?

Попасть ключом в замочную скважину мне удается с энной попытки. Вокруг нее, на металлической пластине, остаются царапины. Такие бывают на дверях пьяниц… Такие есть и на моей.

Святослава я пропускаю вперед.

Три замка – тишина. Покой. Бью ладонью по выключателю в прихожей.

– Разувайся здесь. В душ сходи, если хочешь, а я пока стол организую, – я чувствую прилив сил.

Дома и стены помогают.

– А можно… вещи постирать?

– Конечно, – я понимающе киваю. – Порошок за машинкой стоит, насыпь до половины в левую ячейку и ручку поверни вправо на два деления. Там на змеевике шорты висят с футболкой. Свежие.

– Запомнил, спасибо, – он едва заметно улыбается и шаркает в ванную, захватив с собой обувь.

Потертые, потерявшие форму ботинки. От них идет резкий запах чего-то стухшего, сырого.

К запахам я привык.

– Полотенце синее возьми, – говорю я ему вдогонку и плетусь на кухню.

В холодильнике не густо. Мое питание обычно сводится к перекусам, либо к заказу еды. Гостей не люблю. Только Артема и Еву.

Последние шесть яиц трачу на омлет. Соль, перец, приправы. Позавчерашний нарезной хлеб превращается в тосты, а подсохшее шоколадное печенье идет на десерт. Два стакана терпеливо ждут, когда их наполнят. Пара банок с сардинами продолжает лежать на нижней полке – запас на «черный день». Их я не трогаю.

Совсем не густо.

После душа Святослав заметно веселеет. Заходит на кухню – футболка и шорты ему великоваты.

– Садись, чего стоишь-то? – я подталкиваю к нему пуф.

– Пахнет вкусно. А это чего такое?

– Ром. Кубинский, темный. Пьешь такое?

– Когда-то пил… Дорогой он нынче, – задумчиво хмурится.

– Постоянным покупателям скидка, – я усмехаюсь и лью ему немного. – Так или с колой?

– Да, так. Не любитель я газировок, – он садится за стол.

Мы поднимаем наши стаканы…

Незаметно для себя опустошаем половину бутылки. Сейчас я предпочитаю думать, что она наполовину полна.

Разговоры ни о чем, еда, ром. Кондиция для расспросов достигнута.

– Слушай, – я подливаю в стаканы, – а чем ты занимаешься?

– Я-то? – Святослав мнется. – Да ничем особо… Знаешь, что? Давай ты о себе расскажешь, а потом я о себе?

На это я не очень рассчитывал. Лукавить и опускать некоторые подробности своей биографии, что-то придумывать, чтобы обыграть это, мне не хочется. Слишком кропотливая и путаная работа, к тому же бессмысленная, ведь алкоголь все равно развязывает мне язык.

План трещит по швам и рвется на куски.

Любопытство кошку сгубило… но, удовлетворив его, она воскресла.

Оптимистично.

Если я хочу честности от него, значит должен и сам блеснуть откровением. И либо это сорок градусов «огненной воды» во мне говорят, либо это крайняя степень сумасшествия – я продолжаю чувствовать важность данной встречи.

То, что сейчас происходит, должно происходить. Так нужно.

– А что ты хочешь услышать? – спрашиваю я, прикидывая допустимый уровень тех самых откровений.

Святослав прищуривается и смотрит куда-то за мою спину. На что-то конкретное, но кроме окна с опущенными жалюзи, там ничего нет.

Я оглядываюсь – совершенно точно ничего нет.

– Ты и сам прекрасно знаешь.

Я пью. Мы пьем.

На что Святослав намекает? На Голос? Он не может о нем знать. Никто не знает.

– Не уверен, что мы думаем об одном и том же, – я ставлю пустой стакан на стол.

– О чем думаешь, о том и расскажи, – лицо Святослава совершенно серьезно. Его единственный глаз сосредоточен на мне.

Доведи до конца то, что начал…

Я вновь наливаю. Хрен с ним… Утыкаюсь взглядом в стакан, постукиваю по нему средним пальцем.

Душа нараспашку.