Глава 3

Но утром, когда в семь прозвонил будильник, и улыбка с лица, и решимость начать новую жизнь исчезли. Дима дважды переодевался из нового в старое и обратно, взъерошивал и приглаживал обратно волосы. Он смотрел на то, что устроил в квартире, и его охватывал ужас. У него было чувство, что вчерашний день, вечер были куражом, он накуролесил, набедокурил, он обнаглел. Если бы у него было время, он немедленно бы наклеил обои обратно, но времени уже не было. В 08:01 он твёрдо решил, что оденется по-старому.

Но в 08:02 тренькнуло смс от Лены: «Я всё вижу!»

– Откуда? – написал он.

В ответ пришёл лукавый смайлик.

И Дима вдруг разом расслабился, рассмеялся. Да черт возьми, в самом деле, что за глупость? Бояться прийти в офис в новой одежде, с новой прической, в новых очках. Всего-то. Смайлик Лены придал ему решимости. В 08:12 Дима успел вскочить на подножку трамвая, успел, и ни одного красного сигнала светофора до самого офиса не встретилось.

Диме казалось, что сегодня впервые он поднял глаза выше уровня ног и увидел здание Лахта-центра. Как это может быть, спрашивал он себя, что он впервые видит, в каком прекрасном, величественном здании он работает? Может, он просто раньше никогда не запрокидывал голову? Дима счастливо засмеялся и направился к турникетам.

Приложил карту, но зазвучал сигнал, и загорелся красный крестик «Стоп». Дима не понял, что происходит. Из стеклянной будки вышел ветеран Афгана, пожилой охранник Михалыч. Дима крутил карту, приготовившись оправдываться, что видимо положил пропуск к сотовому и тот размагнитился. Просить пропустить на честное слово, а обед потратить на бюро пропусков.

– Олег Михайлович, я…

Дима был единственным, кто называл охранника Михалыча полным именем- отчеством.

– Ушаков? Ты что ли? – Дима был единственным, кого Михалыч звал только по фамилии и на ты.

– Здрасьте, Ирочка, добрый день, Григорий Алексеевич, – приветствовал он других.

– Можно пройти? – спросил Дима.

Охранник не спешил жать зелёную кнопку, дивился на Диму:

– Постригся что ли?

– Ага, так можно пройти-то? Опаздываю.

– Ну, иди- иди, модник! Надо же, не признал. Впервые со мной такое!

Подошёл второй охранник, Петька, и, не стесняясь Димы, который нетерпеливо ожидал застрявшие на других этажах лифты, Михалыч подивился:

– Ушаков, вырядился, и постригся, как педик, я не признал.

– Ушаков… не помню. Из руководства?

– Да не, айтишник, – подсказывал Михалыч, – ну тот, ебанько в жилетке.

Им было невдомёк, а может и по барабану, что Дима мог услышать, в десяти шагах от них дожидаясь лифта.

Лифт приехал, Дима вошёл в него, бледный и взмокший, но побыть одному не довелось, в лифте были три сотрудницы: секретарь Вика, офис-менеджер Светка, а ещё новенькая Катя, переводчица на испытательном сроке, пока не имевшая права голоса и не успевшая освоить выращивание губ, ногтей и ресниц.

Самая красивая, Вика, грубо выругалась. Все знали правила: три опоздания равно прощай премия.

– Вниз что ли опять приехали?!

– Мы опять на первом? – простонала Светка.

– Извините, – сказал Дима, хотя вообще-то не он отвечал за лифты, которые, как часто казалось сотрудникам, двигались по каким-то своим законам, законам хаотичного броуновского движения.

– Новенький? – спросила Света.

– Молодой человек! Вы из какого отдела? – нежно пропела Вика.

Девушки резко привели себя в тонус, развернулись самыми выгодными позициями лица, как для селфи, и были жестоко разочарованы, узнав Ушакова.

– Это Ушаков, Свет.

– Ушаков, а ты оказывается такой хорошенький! Жалко, я тебя раньше не замечала, – присмотрелась Света.

– Вы тоже, девушки, очень красивые, – ответил он вежливо.

– Вообще-то мы давно не, – Вика была в своем репертуаре слегка уставшей от жизни гламурной избалованной сучки. Все знали, что она спала с Костиком Корзуновым, начальником отдела, и потому считала себя королевой.

– Не слушай её, сегодня пятница, пятница-развратница, вечерком все идут в бар, ты как? – спросила Света.

– Я?! – удивился Дима.

– У тебя жених, Света, – опять напомнила Вика.

К двенадцатому этажу Дима вспомнил, что у него в кармане телефончик продавщицы из магазина одежды, к двадцатому, что завтра у него занятия в фитнес-клубе, на двадцать четвёртом из лифта он вышел воспрявшим духом.

На двадцать четвёртом располагался родной IT-отдел, где Дима трудился на должности специалиста четвёртый год. Он направился через опен-спейс, который придумали, чтобы планктон всегда был на виду у начальства.

Сосед по столу, толстяк Антон, который всегда что-то жевал, уронил кетчуп на грязную футболку.

– Ушаков?

Обернулись модный хлыщ Гришка Савельев и многодетный с ипотекой Серёга Плотников.

– Ушаков?

Следом все другие сотрудники оставили свои дела и с интересом уставились на Ушакова.

– Что за аншлаг, коллеги? – раздался за спиной голос начальника отдела Кости Корзунова.

Красавчик, альфа-самец, завидный жених, сорокалетний холостяк, сын первого зама, с модной небритостью на смуглом хищном лице, благоухающий дорогим парфюмом, по случаю пятницы без галстука, в расстёгнутой рубашке и с закатанными по локоть рукавами, открывавшими крепкие волосатые руки. При его появлении всё возбуждалось и просыпалось. Он направлялся к своему отдельному кабинету с табличкой КОРЗУНОВ К.П., и остановился, заинтересовавшись паузой в работе сотрудников.

– Константин Павлович, доброе утро. У нас тут Ушаков в джинсах пришёл, – объяснила Вика.

– Такой симпатяжка, да? – поделилась Светка с другими сотрудницами.

– Не знал, что джинсы до сих производят такой фурор, думал, у нас тут новый ремейк служебного романа снимают, – бросил Корзунов.

– Константин Павлович, вы такой юморист, – засмеялась Вика.

– Теперь он будет выглядеть так всегда! – поддержал подхалим Савельев. И поскольку Корзунов улыбнулся приколу, следом засмеялись уже все.

Корзунов направился в свой кабинет, насвистывая музыкальную тему из «Служебного романа»:

– Тата-тата-тата-та.

И её тут же подхватили другие.

– Людмил Прокофьевна, пройдите на своё рабочее место, – протрубил через скрученный в рупор лист из принтера Савельев.

– Хорош, Гриш, – сказал Дима.

– Чего ты, Ушаков, обиделся? Классно постригся, кстати.

– Хорош, – Дима затрясся, и знал, каким жалким выглядит. Но сделать с собой ничего не мог.

– Глянь, он сейчас прямо заплачет. Во даёт человек, юмора не понимает.

Савельев толкнул его в плечо. Но Дима уклонился, прошёл к своему рабочему месту.

По дороге попалась новенькая Катя, проявила сочувствие, дура, сделав всё ещё хуже:

– Не обижайтесь на них, они не со зла. Вы правда, отлично выглядите.

Не глядя ни на кого, Ушаков прошёл мимо, спрятался за свой экран. Антон, как свинья, похрюкивал, заглядывая за монитор:

– Чего ты, Митяй, прикольно ж. Митяй, ты чего. Мы ж по-дружески.

Засунуть бы бутерброд в это свинячье рыло. Хихикает, а у самого блеск в глазах. Сука. Раньше «лошарой» отдела был Антон. Ему повезло с приходом Ушакова. Впрочем, жирдяй, как и Савельев, садистами не были, просто Корзунова боялись. Просто боялись потерять место.

– Тата-тата-тата, – утренний мем про Людмил Прокофьевну крутился по всему отделу до вечера.

До конца рабочего дня Дима не поднимал глаз.

У Лены на кушетке была новая пациентка. Симпатичная рыжая девушка лет двадцати пяти на вид делилась переживаниями насчёт своей личной жизни.

– Так значит, у вас никогда в жизни не было вторых свиданий? – уточнила Лена.

– Никогда, – ответила девушка.

– Вы так боитесь близости?

Девушка резко села и посмотрела на неё, как на дуру.

– Вы меня слышали? Я целый час распиналась! Я не боюсь близости! Просто мне попадаются одни придурки! Сразу норовят целоваться, хватают за руки. Ненавижу.

– А что такого, что вас кто-то пытается взять за руку? Почему тактильный контакт вызывает у вас такую реакцию?

– Потому что все они похотливые придурки, – раздражаясь, объяснила опять девушка.

– А вы хотите чисто платонических отношений? Вы вообще, хотите отношений?

– Ясно, хочу. Мне двадцать пять, у всех на работе есть отношения. Не хочу, чтоб думали, будто я лесбиянка или что-то со мной не так.

– А если бы не думали, вы сами стали бы кого-то искать?

Девушка растерялась, и даже, кажется, рассердилась:

– Меня бесят ваши тупые вопросы, если честно, и ваша манера отвечать вопросами на вопрос. Не знаю, зачем я только пришла.

Рыжая выскочила.

Лена вышла следом в приёмную. Людмила Исааковна загрустила:

– Если в тридцать такие красотки не могут никого найти, на что же рассчитывать мне?

– Подслушивали?

– Что вы! – обиделась Людмила Исааковна. – Просто в формуляре девушка указала цель визита: проблемы в личной жизни.

– О, её беспокоит совсем другое.

– Я её вычеркиваю из расписания? – зависла ручкой Людмила Исааковна над журналом. – Или она вернётся?

– Снова пари?

– О нет, я вам верю, – охотно пошла на попятный администратор.

– А пальма-то до сих пор тут, – напомнила Лена.

– Леночка, она так удачно закрывает трещину на стене!

– Не помню никакой трещины. Вижу только, что она служит отличным собачьим тренажёром. Людмила Исааковна, – в сердцах сказала Лена, когда из тёплого ботинка вывалился щенок.

– Вот негодяи! Я их сегодня же всех пристрою, один и остался, клянусь!

Лена вышла, улыбаясь. В ботинке было тепло, в руках осталось ощущение тёплого комочка. Жалко, что у Машки была аллергия, а то бы она взяла одного, а может, и парочку.

По дороге домой Лена впервые подумала вот о чем: а почему Людмила Исааковна не берёт животных к себе домой? Надо спросить, в самом деле, пусть из своей квартиры делает приют.

А дело было в том, что никакой квартиры у Людмилы Исааковны давно не было. Она продала квартиру за долги сына, иначе бы его посадили. Взяв остатки, сын уехал в Испанию, на поиски приключений. А Людмила Исааковна устроилась консьержкой, чтобы ночевать в будке на тахте, и рассказывала всем, что работает не для денег, а для общения. В тот день, когда они случайно встретились с Леной, которая пришла в этот дом к кому-то в гости, Людмилу Исааковну уличили, и в конце дня потребовали освободить каморку. Ей было некуда идти. Лена не подозревала, что спасла Людмилу Исааковну, всегда безупречную, с причёской, в макияже, на каблуках, от жизни на улице.

Людмила Исааковна прошла мимо охранника на ресепшене, помахав ему на прощанье, дождалась, когда он отойдёт, и проскользнула в офис обратно. Развернула матрас, который днём прятала за пальмой, застелила бельём, которое стирала в прачечной для студентов, достала контейнер с едой и разделила ужин с последним щенком.

Лену ещё на площадке у лифта встретил умопомрачительный аромат запечённого мяса, она удивилась: это точно из её квартиры? Но когда на пороге встретил Мичурин в хозяйственном фартуке с корабликами, который Машка носила на уроки труда, сомнений никаких не осталось.

– Решил приготовить вам нормальный ужин, девочки, в обмен на приют, – сообщил он.

– Мичурин, а ты чего до сих пор тут? – поинтересовалась Лена.

– А мы решили, мам, – с аппетитом жуя, пояснила дочка, – сегодня вечерком в кино сходить, пятница же.

– Слушай, выглядит потрясающе, только я на пробежку, – объяснила Лена, выходя в спортивном костюме.

– Отложи, ты уже два месяца не бегала, ещё денёк подождет, – Мичурин положил ей большой кусок мяса.

Соблазн был велик, но стрелки часов приближались к половине восьмого. А сессия-пробежка с Ушаковым была назначена на восемь на набережной.

– Не могу! Оставьте кусочек! – Лена убежала.

– Нам больше достанется! – сказала дочка. У Мичурина пропал аппетит. Что это за пробежка, которую нельзя отменить? Лена никогда не славилась дисциплинированностью.

Лена бегала на месте, чтоб не замёрзнуть – было уже 20:15, а Ушакова всё ещё не прибыло.

Чёрт, она не взяла его телефон. Лену стали терзать сомнения. Что, если вчера она допустила ужасную ошибку? Что, если в ночи парень опомнился и наказал себя «за предательство» – именно так называли свои откаты и провалы жертвы родительского абьюза. Долгие годы в покорном служении родителям сделали чувство вины условным рефлексом. Лена это знала. Но почему-то вчера ей показалось, что Дима – исключительный случай. Что он сразу попал в дамки. Дамки свободы.

Спустя полчаса бега трусцой она уже звонила в старый звонок, он отозвался в квартире. За дверью стояла убийственная тишина.

Вдруг дверь позади неё открылась, выглянула бабуля лет восьмидесяти:

– Вы кто ещё такая? – проскрипела она, вглядываясь тщетно подслеповатыми глазами.

– Извините, вы соседа своего давно видели?

– Час назад с работы пришёл, я в глазок видела. А вы Митеньке кто?

– Знакомая, – ответила Лена уклончиво.

– Никогда девушки к нему не ходили, – заявила старушка.

– Я с работы, – успокоила соседку Лена.

– А, – бабка бдительная была.

Лена спохватилась:

– А у вас есть его номер?

– Нету, на что мне? Все равно еле вижу. Дверь у меня открыта: Митя за мной присматривает, до чего же хороший парень, светлая память Инне Петровне, он мне и в аптеку, и в магазин.

Лена слушала краем уха, в беспокойстве достала телефон, и набрала номер администратора.

– Людмила Исааковна, простите, срочно. Ушаков не оставлял телефон для связи?

Людмила Исааковна была в шаге от журнала. Но сказать об этом – выдать себя. Поэтому она сорвала, что журнал записи в офисе, а ключи она увезла домой.

К счастью, дверь вдруг сама открылась:

– Ну что вам ещё!

Дима был тут, собственной персоной. Заплаканный, с прилизанными волосами, в застиранной рубашонке, такой, каким Лена увидела его на первом приёме.

– Это с работы, баб Зин, – объяснился он, впустил Лену в квартиру, чтобы избежать досужих ушей соседки. Баб Зина считала себя преемницей Инны Петровны, она ей на могилке пообещала, что присмотрит за Митенькой.

Они стояли в пыльной ободранной квартире.

– Дима, вы не пришли на пробежку. Я волновалась, что-то случилось?

– Случилось. Меня высмеяли, по вашей милости. Какой же дурак! Чувствовал себя как в классе! Во что вы меня втянули? Стало только хуже. Лучше бы всё оставалось на своих местах!

Лена подумала и сказала:

– Следующий приём будет не в моем кабинете.

– Я не собираюсь, как идиот, бегать с вами.

– И не на пробежке.

Дима раскрыл рот.

– Не вздумайте наклеивать обои обратно. Да уже и не получится.

Лена вышла. Дима закрыл дверь. Самое досадное было в том, что он знал заранее: не ослушается.

С утра Машка разбудила чуть свет.

– Мам, собирайся!

– Куда? – Лена посмотрела на будильник. На часах было девять утра. Суббота.

– Мы же договорились вчера, что вместе съездим погонять на картинге. Ты ж любишь скорость, я знаю.

– У меня на сегодня свои планы. И вообще, выйдите, дайте одеться хоть.

– Интересно, какие планы у тебя, о которых я ничего не знаю, – удивилась дочь.

– Да, – возник Мичурин в дверях, готовый тоже послушать.

– Да что такое! – возмутилась Лена, – нарушаете границы мои бессовестно.

Поняла, что не отстанут.

– Выездная сессия у меня. А вы развлекайтесь, что я вам? Ребёнку необходим папа.

– Какому ребёнку, мам? – возмутилась дочка.

– Может, мы тоже не поедем, дома телек посмотрим, а, ребёнок? – Мичурин начал сливаться. Машку он, конечно, любил, но роль воскресного папы никогда ему не была особо близка.

– Пап, ты же обещал! – глаза дочки округлились. Ребёнок, такой вот ребёнок была ещё их общая дочка Маша.

Отец с дочкой отправились на картинг, а Лена – в другую сторону. В сторону Диминой бывшей школы. Дима уже стоял там. Он был обязательным и пунктуальным человеком. Он стремительно искал в голове уважительные причины, чтобы отказаться. Грубое воспитание не позволяло.

– Даже не думайте слиться, – попросила она.

– Вы уверены, что это нужно? – поёжился он от ветра.

– Без вариантов, – сказала Лена.

– Как вы думаете, там кто-то из старых остался? – молодой человек испуганно моргнул.

– Очень на это надеюсь, – сказала Лена, беря парня под руку.

По мере приближения к школе Ушаков всё больше терял решимость. Каждый шаг отдавался воспоминаниями: вот горка, с которой катались ребята, все, кроме Мити, который до смерти боялся порвать штаны. Вот булочная, куда Митя заходил за хлебушком, когда у него не отбирали деньги. А вон и школьная спортплощадка – место первого в жизни многих школьников курения. Теплотрасса, где на стекловате получали первый сексуальный опыт и потом страдали от крапивницы на голых ягодицах.

– Ну хоть какие-то плюсы, – сказал Дима, – благодаря маме я не курю, не пью и до сих девственник.

– Смотрите-ка, да он уже шутит! Значит, и правда выскочили, а я-то, если честно, боялась за вас, – призналась Лена.

– Боялись за меня? – удивился Дима.

Лена уже устремилась к школьным воротам.

Школа, где он раньше учился, была открыта, занятий сегодня не было, только кружки. Лена кивнула ободряюще Диме, который открыл перед ней дверь, они вошли и сразу столкнулись с пожилой тёткой. Та мыла полы тряпкой, кажется, более грязной, чем сам линолеум.

– Татьяна Ивановна? – узнал Дима.

– Здрасьте, – удивилась техничка настолько, что даже не стала ругать за следы на полу. – А вы кто?

– Митя Ушаков, сын Инны Петровны, не помните?

– Митя! Да как же тебя не помнить! Один ты ко мне всегда по имени-отчеству, вот что значит воспитание, – сказала техничка Лене, приняв, очевидно, ту за подругу или за жену. – А как все Инне Петровне завидовали, какой сын!

Дима склонил голову, Лена пожала ему руку, укрепив внимательную техничку в догадке, что они – пара.

– Покажешь свой класс? – напомнила она Диме о цели визита.

– Татьяна Ивановна, можно? Мы быстро, – попросил Дима техничку.

– Да ради Бога, в седьмом литературный кружок, а этот стоит пустой, я там ещё и не мыла.

Линолеум с дыркой, конечно, поменяли уже, и не раз, вместо дешёвых штор висели казённые жалюзи, новые стулья за новыми партами торчали вверх ножками, окна сменили на пластиковые, и через них с улицы не проникало ни звука. Оттого тишина в классе казалась плотной, как в вакууме.

– И что я должен делать? – спросил Дима.

– Просто слушайте себя, – сказала Лена, она осталась у притолоки, гостьей.

Дима нерешительно потоптался, зачем-то снял и поставил на пол стул за первой партой, где, очевидно, было его место – прямо перед учительским столом, но сесть не решился. Затем подошёл к учительскому столу, за которым на стене блестела новеньким экраном интерактивная доска. И сам учительский стол был новенький, с дырочкой для вывода проводов компьютера. Дима с видимым облегчением обернулся к Лене.

– Тут всё новое.

– Не всё, – улыбнулась она.

Дима и сам уже заметил старую зелёную доску, её не сняли. По старинке на полочке лежали белые мелки, сухие губки. Очевидно, доска теперь использовалась не так часто. Дима задумчиво взял мел в руки, повертел его, посмотрел на Лену:

– Дурацкая затея, ничего я не чувствую, – сказал он несколько раздражённо.

Если бы Лена стала убеждать его остаться, он бы ушёл, но Лена стояла молча. Он почувствовал себя обязанным что-то сделать, чтоб уже уйти отсюда со спокойной совестью. Дима взял мел и написал на доске своим каллиграфическим почерком:

«Десятое октября. Классная работа.»

Вдруг он вздрогнул, схватился за шею и обернулся, с возмущением глядя на жёваный комочек бумаги, который упал у его ног, отрикошетив от шеи.

– А так? Чувствуете?

Лена успела переместиться от двери, уже была за последней партой. Она невозмутимо оторвала ещё один кусочек от салфетки, пожевала и стала крутить двумя пальцами, формируя комочек. На столе лежала разобранная шариковая ручка без стержня. Он застал её с поличным. Но Лена смотрела на Диму у доски невозмутимо, без выражения, она знала, как Дима видит её сейчас: ему кажется, что она смотрит нагло и вызывающе, что класс наполнился людьми, что на него устремлены два десятка глаз – жалостливых, насмешливых, убегающих в сторону.

Дима сглотнул и отвернулся в полном смятении, он сжал мел и на автомате принялся подчеркивать написанное. Мысли скакали. Да, именно так он и увидел, мало того, он догадался: эта сука, которой он ещё и сам заплатил деньги, привела его в класс, чтобы поиздеваться над ним, чтобы его унизить. Он отвернулся потому, что боялся, боялся себя: как же хотелось засунуть ей ручку прямо в её ухмыляющийся рот, глубоко в глотку, чтобы увидеть, как она корчится от боли, как он корчился у доски. Только ведь он не сможет. Никогда Митя Ушаков не тронет женщину, да и никого он не тронет.

С последней парты Лена видела, как парень, будто заведённая механическая кукла, пишет одно и то же слово на доске, буквы становились все крупней, мел крошился от надавливания, он не писал, он исполосовывал, бил, терзал доску, пока на ней не осталось живого места. Лена видела его затылок, доска смеялась ему в лицо – «ЛОШАРА».

Лена взяла пустую ручку и метко направила в Диму ещё один шарик. Он перестал писать, обернулся и пошёл на неё.

Навис на ней и заорал:

– Не смей! Иначе я размажу тебя об парту. Ты слышала меня?!

Дима выдыхал через сомкнутые зубы, ноздри трепетали.

– Да, – повторила Лена. – Я тебя слышала. Они все тебя услышали.

Дима отпустил её, бросился обратно за свою парту. Пока он рыдал, уронив голову на руки, вздрагивая плечами, Лена не мешала ему, тихонько взяла губку, намочила в раковине и стала стирать с доски.

Техничке показалось, что из другого конца коридора раздались крики. Она пошла на звук.

Ушаков и Лена стояли у окошка, от Татьяны Ивановны не укрылось, как Митенька смахнул слезу с покрасневших век.

– Ностальгия по любимому классу, – удовлетворила её любопытство Лена.

– А я из коридора слышу, орёт кто-то, перепугалась.

– Может, на литературном кружке по ролям читают?

– А орать-то зачем? – успокоилась тётка.

Доска сияла чистотой.

Лена дала женщине заранее приготовленную коробочку конфет.

– Спасибо. А это вам.

В дверях класса техничка все никак не могла отпустить бывшего ученика.

– Ты, Митенька, на вечер выпускников приходи, не забывай родные пенаты.

– Непременно, – заверил Дима.

Тётка расплылась вслед, сунула в рот конфетку. Да не просроченные, мягкие, дорогие, конфеты-то. Не терпелось дождаться понедельника, рассказать всем, что сын Инны Петровны приходил в родные пенаты, да с бабой постарше, небось его в рукавицах держит не хуже матери: одет с иголочки, да на лицо непьющий, и не разжирел, как многие, да на прощанье конфет подарил, так-то. Не то, что некоторые, и имя не вспомнят.

Они вышли за калитку школы, Дима бросил прощальный взгляд на окна класса.

– Поздравляю, – Лена протянула руку.

Это, кажется, было последнее, что Дима ожидал от неё услышать:

– С чем?! Хорошо, не разнёс весь класс. Если честно, я ужасно на вас разозлился.

– Знаю, – лукаво сказала Лена. – На то и доска, всё стерпит.

– Не напоминайте, стыдно, полный неадекват, – ответил Дима.

– Наоборот. Наконец ты стал реагировать адекватно, может, даже где-то в тебе живёт хулиган, – засмеялась Лена.

Они остановились в сквере, где по осени ребята устраивали кучу-малу в листве, а потом поджигали её и убегали от сердитого дворника. Все, кроме Мити.

Лена подняла руку, увидев такси. Дима её отодвинул, достал бумажник:

– Я подвезу.

Лена улыбнулась, Дима открыл дверь и сел впереди, обернулся:

– Адрес.

Они вышли у Лениного дома. Дима был задумчив.

– О чём вы думаете сейчас, Дима?

– Почему я был такой лох, что раньше не дал им отпор, вот о чём.

– Тогда это было лучшее, что ты мог сделать, чтобы себя спасти. Был слишком мал, иначе бы ты просто не выжил. Но сейчас ты стал взрослым. Прямо сегодня, Дим, ты повзрослел. С этим я тебя и поздравляю.

Дима наклонился и порывисто обнял её.

– Спасибо.

Лена встала на носочки, чмокнула на прощанье, похлопала его по широкой спине.

– Покажи им там всем в понедельник!

Дима отпустил такси и зашагал прочь пешком, хотелось пройти, переварить, он поддал ногой листву, распугав голубей и счастливо рассмеялся. Лена провожала его взглядом.

Они не заметили притормозивший на светофоре внедорожник. А вот Мичурин заметил всё: и поцелуй, и объятья. Зелёный сменился на красный, но Мичурин не сразу заметил.

– Девственник?! Чёрт бы меня побрал.

Мичурин припарковался у дома Лены. Дочка ускакала домой, а хирург в задумчивости все сидел за рулем. У него зазвонил телефон: просил консьержку сообщить, когда в доме закончат сверлить, вот она и сообщила. Мичурин поблагодарил, дал отбой. Он был растерян. Из подъехавшего такси вышла Лена. В отличном настроении. Она тоже заметила его.

– О, уже вернулись? Как покатались?

– Отлично!

– А где Машка?

– Заваливает инсту нашими крутыми фотками с гонок. А ты как? – спросил Мичурин.

– И я. Отлично провела время.

Мичурин подождал подробностей, но Лена только ясно улыбалась в своей удовлетворённости от выполненной работы. Лена встряхнулась, бросив взгляд на его машину:

– Уже уезжал? Как там твой ремонт?

– Не мой, а соседский. Все ещё сверлят, заразы, – соврал Мичурин, не моргнув глазом.

Дома Лена обрушилась на диван, вытянула ноги. Вид у неё был, как у влюблённой – закинула руки за голову, на лице расслабленная улыбка. Мичурин видел такое выражение у своих партнёрш после секса. Он был больше знатоком человеческих тел, нежели знатоком человеческих душ. Для Мичурина объятья мужчины и женщины, не приходившихся друг другу родственниками, могли означать только одно. Женско-мужскую дружбу, по мнению хирурга, придумали для голубых. Чёрт возьми, Ленка не была его, но она хотя бы была ничьей, а теперь он сам подогнал ей другого, молодого.

– О, пап! Ты не уехал? – обрадовалась Машка.

– Не против, если я ещё у вас задержусь?

– Ура! – Машка бросилась на шею отцу.

Вот бы и Лена так радовалась гостю. Но она только и сказала:

– Значит, теперь на ванну у нас три кандидата. И я первая!

Лена встала с дивана и исчезла в ванной.

– Я после тебя! И первая с утра! – тут же нашлась Машка.

– Я вторая! – донеслось из ванной, где скрылась Лена.

Мичурин развел руками.

– А я?

– А у тебя душевая есть на работе! – ответила Машка.

Лена мылась в душевой кабине, через матовое стекло было видно, как она с наслаждением поднимает лицо к тёплым струям из душа, они стекают вниз по её губам, по изящной шее, на маленькие торчащие груди, вниз, по узким бедрам и плоскому животу, гибкой спине, по тонким стройным лодыжкам. Мичурин вошёл за бритвой и встал, незамеченный.

Мысль о том, что её имел недавно молодой любовник, а в этом Мичурин не сомневался, почему-то взволновала и даже, если честно, возбудила его. В природе бы они растерзали друг друга, самка досталась бы сильнейшему. Скинуть бы с себя одежду, отодвинуть стекло, легко поднять её и усадить на свои бедра, чтобы она уткнулась ему в шею горячими губами, и теплые струи лились бы на них обоих, заглушая стоны, когда он заставит её кончить вместе с ним. Через запотевшее стекло Лена почувствовала его присутствие, обернулась, впрочем, без страха и смущения.

– Мичурин, врываешься.

– Хоть щетку с бритвой можно взять, – в тон ей буркнул Мичурин. – Мне пора на сутки.

– Подашь халат? – попросила она, сама не дотянувшись рукой до вешалки.

Он протянул. Отвернулся к зеркалу, беря свои зубную щетку и бритву и глядя, как Лена завернулась в большой махровый халат.

– Что? – спросила она.

– Заводишь меня, – честно ответил Мичурин.

– Это у тебя давно свиданий не было, сидишь тут у нас на карантине, – ответила Лена и вышла. Что до её невнимательности, так чему удивляться. Куда внимание – туда энергия. Сейчас энергия и внимание Елены Андреевны Прокофьевой целиком и полностью были направлены на Ушакова.

Никто так не умел делать минет, как Вика. Главная офисная стерва сейчас стояла перед Корзуновым-младшим на коленях в приспущенных к щиколоткам трусиках и смотрела снизу вверх умоляющим взглядом невинной девочки, у которой член в глотке оказался по чистой случайности. Вика знала, как Костик любит, она сама была затейница и фантазёрка. И в роли «нижней», и в роли госпожи ей цены не было. Они оба любили БДСМ и все эти штучки. Костик дорожил Викой, но знал точно: ни за что на свете этой сучке нельзя дать это понять. Такие девочки любят кофе грубого помола.

Костик застонал и задрожал всем телом, всё крепче сжимая в кулаке Викины густые длинные волосы, и наконец разразился, в её влажный полуоткрытый рот, на запрокинутую шею, на грудь с маленькими и вкусными, как шоколад, сосками.

Костик завалился в подушки, следом за ним последовала Вика, в душ не спешили. Впереди был ещё десерт. Рука Костика привычным жестом потянулась к тумбочке, наощупь зашелестела тонкой папиросной бумагой, он поднес к лицу трубочку и втянул носом воздух, радушно передав Вике, которая сделала то же самое. Он чихнул, следом она, взметнулась белая пыль. Они хохотали, как ненормальные. Впрочем, они и были ненормальные, обоих это вполне устраивало.

В самый неподходящий момент раздался звонок Костиного мобильного. Он не собирался брать. Но у Вики сработал инстинкт помощницы руководителя – она бросила взгляд на экран, увидела абонента и переменилась в лице.

– Это Павел Андреевич.

Костик чертыхнулся, но взял протянутый ему телефон.

– Да, пап.

– Звоню убедиться, что у тебя всё готово.

– В смысле? – Костик встряхнулся.

– Ты же помнишь, что у нас завтра?

Последовала пауза.

– Конечно, – твёрдо ответил Костик.

– Весь кайф обломал, ты не знаешь, о чем это он? – сказал Костик после отбоя.

– О большом Совете по ВШК-74, – Вике было очевидно.

– Совет по Вышке назначен завтра?! – спросил Костик.

Вика глянула на часы: полночь превратилась в 00:01.

– Вообще-то уже сегодня.

Костик чертыхнулся.

– Ты что, забыл? – догадалась Вика.

– А ты на что?!

– Я напоминала, вчера.

– А надо было сегодня!

– Ну, увольте меня, – не испугалась Вика.

Костик выдохнул, стремительно соображая, как поправить дело к утру. А как начальство поправляет?

– Звони, пусть занимаются.

Вика пожала плечами и села обзванивать сотрудников отдела.

Когда очередь дошла до Ушакова, он не сразу услышал звонок. Под музыку, с большим энтузиазмом он бросал в мусорные пакеты барахло из шкафов: серые полотенца, пожелтевшие, не обновлявшиеся годами простыни, обувь, побитые молью шапки, жилетки, дешёвые искусственного шёлка блузки с бантами и пластмассовыми брошками на груди, прижжённые утюгом свои брюки. Он забил уже третий мешок под завязку, как в радио возникла пауза и он услышал звонок.

Дима было хотел дать отбой. Но звонок был настойчив. Дима вздохнул и нажал зеленую кнопку. Он почти не удивился, услышав строгий голос Вики.

– Ушаков? Не спишь?

– Ну, вообще-то, – промямлил Дима.

– Константин Павлович просил убедиться, что у вас всё готово к завтрашнему Совету по проекту ВШК -74.

– Мне не говорили, что завтра, – хлопнул глазами Дима.

– Уже сегодня, Ушаков!

– А почему я?!

– У Сергея заболели все дети, Савельев сам отравился…

– А Антон?

– А Антон не берет трубку. Я сейчас перешлю все материалы, Константин Павлович надеется на тебя. Совет в десять, не подведи отдел.

Голая Вика, отдающая строгим голосом распоряжения голого же начальства – это было забавно. Вика завалилась обратно в подушки, и они продолжили с Костиком то, на чём их прервали.

А Ушаков, что Ушаков. Он оставил свое дело и сел за чужое. Итоговый Отчёт руководителя IT-отдела Корзунова К.П по проекту ВШК -74.

А внизу маленькими таким буковками, как в договорах по ипотеке – «ответственный» Ушаков. Поникли плечи, когда он увидел в рабочей почте вываливаемые на него письма с гигабайтами данных.

Лошара. Козёл отпущения.

«Покажи им там всем в понедельник!» – вспомнил он напутствие Лены.

С какое-то время он сидел, с тоской глядя на экран. И вдруг плечи его распрямились.

– Хер с вами. Будет вам отчёт.

Ушаков решительно, кнопкой «delete» удалял то, что уже было сделано без всякой жалости. Затем засучил рукава и стал писать отчёт с нуля, время от времени сверяясь со столбцами данных. Это был совсем другой Ушаков. Тот, который занимался своим делом, он работал с тем же рвением, с каким недавно набивал старьем мешки. По-старому больше не будет. Будет по-новому.

В понедельник Ушаков пролетел со своим драным портфелем мимо Михалыча, даже не поздоровавшись. Ишь, обнаглел.

Вика отметила цепким взором появление Ушакова и направилась к нему.

– Ушаков, готов доклад? Давай скорее! – нетерпеливо сказала секретарь шефа.

– Я не успел распечатать, – извиняющимся голосом сказал Дима.

– Давай флешку, Господи, сами, – Вика выдернула флешку из рук Ушакова и отправилась раздавать команды.

Кате – срочный перевод доклада на английский, двенадцать копий для инвесторов.

Инвесторы уже стали стекаться к Лахте, Совет по Вышке должен был начаться в десять. В конференц-зале последние приготовления: техника, микрофоны, вода, всё должно было пройти безупречно. Начальник охраны Барков расставлял фигуры секьюрити на своем поле, перекрывались лишние входы-выходы, острый глаз и твёрдая рука проверяли камеры видеонаблюдения, лифты, пожарные лестницы и стоянку. Члены Совета по Вышке представляли большую ценность, в самом прямом смысле этого слова. Большая часть из них числилась в списке Форбс.

Костика Корзунова трудно было смутить: чувства стыда, недостойности, страха неудачи и прочей шелухи, в которую заворачивают родители для удобства детей, были ему чужды, он с самого рождения был лидером, баловнем и любимчиком. Но даже он волновался. В туалетную комнату своего кабинета Костик зашёл убедиться в своей безупречности. Вошла Вика.

– Отчёт готов?

– Да, сэр.

– Этот Ушаков такой исполнительный. Надо ему выписать пирожок, – Костик поддёрнул галстук и поднял повыше подбородок.

– Обойдется, лучше мне выпиши.

Вика было потянулась приласкаться, но шеф тут же отстранил.

– Не сейчас.

Он направился к выходу.

– Где моя копия?

И тут же получил от Вики свою копию отчёта в солидной корпоративной тиснёной папке.

Такие же папки лежали перед членами Совета, на двух языках. Костик дождался, пока на экране пройдёт общая видеопрезентация ВШК-74 – под бравурную музыку (тема обошлась компании в двадцать миллионов рублей) на экране продемонстрировали смоделированную в 3Д (сорок четыре миллиона) станцию и путепровод.

– Впечатляюще, – переглядывались члены Совета. – Но во сколько всё это выйдет?

Корзунов-старший ободряюще кивнул сыну:

– Руководитель IT-отдела готов представить сводный отчёт по проекту ВШК-74. Прошу вас.

Костик уверенно открыл папку-подсказку, дал команду пустить на экран данные: цифры, схемы, графики.

– Данный проект, без сомнений, станет настоящим прорывом в области добычи природных ресурсов не только в нашей стране, но и на мировом рынке. Это, безусловно, потребует значительного повышения финансовых вложений как со стороны компании, так и бюджетных средств и частных инвестиций, что обусловлено использованием новейших научно-технических разработок в области энергоресурсов. Согласно данным об экономической целесообразности, рентабельность проекта…

Костик запнулся, заметив некоторое замешательство ранее скучавших над цифрами членов Совета. Они указывали друг другу на что-то в своих отчётах и переговаривались. Власов и Корзунов-старший обменялись обеспокоенными взглядами.

– Что за хрень? – пробормотал Власов и окунулся в доклад.

Он поднял глаза на Корзунова-младшего:

– Вы сами читали отчёт?

Инвесторы крутили головами, гул недоуменных голосов нарастал.

– Очевидно, это опечатка? – пришёл Корзунов-старший на помощь сыну. Тот пялился в доклад и не понимал, в чем там дело.

– На ста листах опечатка? – прошипел Власов.

– Мы сейчас все выясним и исправим, Лев Яковлевич, – заверил Корзунов-старший.

Власов наподдал шепотом:

– Немедленно!

Костик открыл двери и отдал приказ Свете и Вике, ожидавших за дверями в ожидании распоряжений руководства.

– Ушакова сюда, быстро!

Толстый отчёт обрушился на стол перед Димой со звуком шлепка коровьего навоза об пол. Дима отвел глаза от экрана компьютера и посмотрел на разъяренную, как фурия, Вику. Один за другим сотрудники приподнимались за своими столами и с любопытством собирались ближе к месту событий.

– Что там? Ушаков, кажется, накосячил с отчётом. Слава Богу, я вчера отбоярился. А я трубку не стал брать. Жалко чувака. Инициатива наказуема, – слышал он голоса, когда его, как провинившегося холопа, вели через ручеёк к барину, только что не пихая сапогом в горбатую спину.

Все отводили глаза. Никто не хотел оказаться на его месте. И опять, как это уже было с ним, Дима видел перед собой офис, полный мальчиков и девочек шестого «Б». Испуганные, убегающие, насмехающиеся, наглые, пять десятков глаз, и среди них одна пара сочувствующих – Олеси ли, Кати ли. Всё как тогда.

Разница была в том, что по проходу к доске шёл не съёжившийся Митя, а высокий и взрослый Дима.

– Бедный Дмитрий, – прошептала сердобольная Катя.

– Он кажется, совсем не боится, – заметил Савельев.

Дима свое отбоялся.

– Нет, это не опечатка. Всё верно, – решительно сказал ответственный Ушаков и обвёл присутствующих совсем не холопским взглядом.

Повисла пауза. Больше всех удивился Костик. Он почувствовал одновременно облегчение: значит, на его отделе косяка не было. И вместе с тем, был сбит с толку, как и все.

– Если не ошибка, то что это? – спросил один из членов Совета.

– Это рациональный расчёт, скорее прежние расчёты были ошибкой. Говоря простыми словами, использование современных технологий в данном случае не должно увеличивать себестоимость, а наоборот сокращать, логично.

Власов протёр очки и уточнил у старшего Корзунова:

– Как его?

– Ушаков.

– Хотите сказать, мы сэкономим более семи миллиардов? – заметил один из членов Совета. – Как это возможно?!

– Это объективные факты, – спокойно ответил Ушаков.

Зашумели инвесторы, Корзуновы, отец с сыном, растерянно переглянулись. Власов решительно поднялся со своего места, обратившись ко всем.

– Господа, предлагаю взять паузу, чтобы тщательно и без спешки ознакомиться с докладом.

– Для вас это тоже новость? – спросил седой.

Власов умел держать лицо, благодушно заулыбался.

– Разумеется, нет. Не удержался от соблазна слегка встряхнуть членов Совета от спячки.

– Эффект неожиданности, – закивал седой. – Давно пора было встряхнуть это болото.

– Вы большой интриган, – коверкая русский, заметил толстяк в чалме.

Власов за руку попрощался с каждым, возникло оживление, неординарный ход заседания поднял всем настроение. У дверей дорогих гостей провожали чины поменьше: оба Корзуновы.

– Идите, идите, – махнул им Власов. – А вас, Ушаков, я попрошу остаться.

Ушаков скромно стоял всё это время в сторонке. Кажется, приглашение не стало для него сюрпризом.

Все вышли, остались они двое.

Власов молча всматривался в парня. Тот смотрел ясно, прямо и доброжелательно.

Власов указал на кресло напротив.

– Прошу.

Дима сел. Власов достал коньяк.

– Сами додумались до этого алгоритма? – поинтересовался он.

– Просто сопоставил данные, – ответил он. – Всё гениальное просто.

– За рулём? – спросил Власов, налил себе и вопросительно посмотрел на Диму.

– Нет, у меня и прав нет.

– Ну, значит, немного можно. А служебную вам дадим.

Власов поднял квадратный стакан, чокнулся с Димой. Тот выпил и закашлялся.

Взгляд Власова мягчился, глаза подернулись влажной дымкой.

– Парадоксальное мышление, новые подходы, бесстрашие… И я был таким, сынок. А то ведь кругом одни распиздяи, в рот смотрят, приказа ждут. Ну, всем будет по заслугам.

Власов подмигнул и допил остатки коньяка.

Сказать, что приказ руководства о повышении Ушакова до начальника отдела взамен младшего Корзунова вызвал шок, значит не сказать ничего.