– Просыпайся.

Иммануэль разлепила глаза и увидела резко очерченный в свете лампы силуэт Марты на пороге своей спальни.

Сон сняло как рукой, когда на нее нахлынули воспоминания о резне в соборе: трупы, кровь, заклание.

– Эзра приехал из Обители.

– Опять? – удивилась Иммануэль. – Зачем? – спросила она хриплым спросонья голосом.

Марта сдернула плащ с крючка на стене и бросила Иммануэль.

– У Лии начались схватки, и она сильно истекает кровью.

– Но ей оставалось еще несколько недель до срока…

Марта обернулась и посмотрела на нее в упор.

– Ты знала?

Иммануэль завозилась с пуговицами на платье.

– Да, но она рассказала мне об этом совсем недавно. Я хотела сообщить тебе, но Лия взяла с меня слово не выдавать ее тайну, и…

Марта подняла руку, призывая ее замолчать.

– Сейчас не время для чистосердечных признаний. Нам нужно отправляться в Обитель. Мне понадобится твоя помощь у постели роженицы, а Лие – твоя поддержка. Одевайся. Нас уже ждут.

Марта и Иммануэль спешили в Обитель по дороге, освещенной огнями погребальных костров. Эзра верхом на коне ехал впереди, мчась галопом по Перелесью. К тому времени, когда они подъехали к Обители, он уже встречал их у ворот. Иммануэль соскочила с повозки прежде, чем та успела затормозить, и бросилась навстречу Эзре через клубящийся дым костров. Он проводил их в дом и отвел по коридору в покои для новобрачных.

«Не дайте ей умереть, – заклинала Иммануэль, взывая к Отцу, к зверям Темного Леса, к ведьмам, ко всем, кто мог бы внять ее мольбам. – Умоляю, только не дайте Лие умереть».

После прохода по коридорам, показавшимся ей бесконечными, они вошли в покои, которых Иммануэль не видела прежде. Здесь не были слышны крики зараженных мором, и только один голос звучал громче остальных. Влажный, булькающий крик ударялся о стены и отзывался эхом.

У Иммануэль задрожали руки.

– Дальше мне нельзя, – сказал Эзра и обратил взгляд на Иммануэль. – Будь сильной.

Она хотела что-нибудь ответить ему, но Марта перебила:

– Скажи отцу, что я на месте.

Эзра кивнул и ушел, не проронив больше ни слова.

Марта опередила Иммануэль и сама открыла дверь, тихо пробормотав слова молитвы. В комнату они вошли вместе. Это было маленькое помещение, залитое светом камина. В воздухе стоял вязкий запах пота и древесного дыма. В дальнем углу комнаты серьезно и напряженно переговаривались о чем-то мать Лии и несколько из ее старших сводных сестер. Глаза женщин были налиты кровью, и почти все они плакали.

В центре комнаты, где толпились жены пророка, стояла кровать, на которой извивалась в мучительных корчах Лия. Она была почти раздета, если не считать тонкой ночной рубашки, задранной до самых подмышек. Между ног у нее темнела лужица крови. Живот раздулся и был исполосован растяжками, которые напоминали собой плохо зарубцевавшиеся ножевые раны. Ребенок внутри нее ворочался, и каждая новая схватка вырывала из Лии крик, сотрясающий стены.

Марта побледнела. Она перевела взгляд на мать Эзры, Эстер, стоявшую за изголовьем кровати. Та была одета в длинный халат, запачканный кровью, а ее волосы – собраны в растрепавшийся пучок. Иммануэль впервые в жизни видела ее не при полном параде.

– Давно она в таком состоянии?

– Два дня.

Иммануэль уставилась на Эстер, не веря своим ушам.

– Схватки затянулись на два дня, и вы даже не обратились за помощью?

– Лекари Обители не отходили от нее ни на шаг…

– Следовало послать за мной раньше, – строго упрекнула Марта.

– Знаю, но мы исполняли указания пророка, – поспешила объяснить Эстер. – Он настоятельно просил, чтобы мы еще некоторое время… не придавать огласке истинного положения Лии.

Все сразу встало на свои места. Пророк хотел сохранить в тайне рождение своего ребенка. Лия разрешилась бы от бремени без лишнего шума, в стенах Обители, под надзором личных лекарей пророка, связанных священной клятвой служить ему и не разглашать его тайны, которую не могли нарушить под страхом сожжения на костре. Сохранив это в секрете, пророк мог бы замолчать о таком нюансе, как незаконнорожденное положение ребенка и, что самое важное, о своем грехе. Через несколько месяцев он объявил бы о рождении ребенка, и никто бы не поставил под вопрос обстоятельства его зачатия. И все было бы чин чином.

Марта обошла вокруг родильной постели и начала осмотр. Пока она работала, Эстер промокала Лие лоб влажным компрессом. Она остановилась и что-то прошептала девушке на ухо, и того, что она сказала, оказалось достаточно, чтобы Лия улыбнулась сквозь слезы, хотя бы на мгновение. Женщина снова повернулась к Марте, понизив голос до шепота, такого тихого, что Иммануэль пришлось читать по губам, чтобы понять ее:

– Мы опоздали?

Повитуха не ответила.

– Иммануэль, – Лия разлепила распухшие глаза и протянула к ней руку. – Подойди, пожалуйста.

– Я здесь, – Иммануэль бросилась к подруге и взяла ее за руку. – Я рядом.

Лия улыбнулась, и несколько слезинок скатились по ее щекам.

– Прости меня. Прости меня за все, что я наговорила тебе в последнюю нашу встречу. Мне очень жаль. Пожалуйста, прости.

– Тише-тише, – Иммануэль убрала прядь волос с ее лба. – Тебе не за что просить у меня прощения.

– Я ошибалась. Я не хочу оставаться одна. Я не… – сильнейшая схватка оборвала ее на полуслове, и Лия со всей силы стиснула руку Иммануэль, так, что у той хрустнули костяшки пальцев. – Я не хочу оставаться одна.

– Ты не одна. Я теперь здесь, и я никуда не уйду. Обещаю.

– Но уйду я. Я это чувствую…

Она сорвалась на крик, не договорив начатого. У Иммануэль не осталось ни малейших сомнений в том, что Лия была не в себе. На ее щеках пылал горячечный румянец, а в глазах, когда они не вращала ими, читалось то же исступление, что и в глазах у Глории.

– Лихорадка, – прошипела Эстер, вцепившись обеими руками в плечи Лии, чтобы удержать ее на кровати. – С ней это с тех пор, как начались роды. Ни сиделки, ни служанки не могут ее успокоить.

Марта засучила рукава и вымыла руки в тазу с водой, стоящем у окна.

– Такова болезнь.

– Она не повредит ребенку? – шепотом спросила Эстер, на что Лия отозвалась очередным протяжным стоном.

Марта наградила ее испепеляющим взглядом, который мог бы иссушить могучий дуб. Эстер замолчала. Повитуха подошла к Лие и положила ладонь на ее оголенный живот, поводив пальцами по синякам и растяжкам.

– Что там? – спросила Лия с безумным взглядом. – Что там?

Марта побледнела.

– Она умирает.

– Девочка, – проговорила Лия, и ее глаза закатились кверху. – Маленькая моя.

– Ее нужно спасти, – Эстер обогнула кровать и подошла к Марте. – Она дочь пророка.

Из дальнего угла комнаты, опираясь на клюку, вышла старуха. Агарь, первая жена предыдущего пророка, сказала, перекрывая своим голосом вопли Лии:

– Режьте.

Наступила гробовая тишина. Она поглотила даже крики Лии. Некоторые из жен зажали себе рты ладонями. Самые юные бросились к двери.

Иммануэль услышала собственный голос, прогремевший на всю комнату:

– Что?

Агарь внимательно посмотрела на Марту.

– Режьте ее. Спасайте дитя. Такова воля Отца.

– Нет, – замотала головой Иммануэль. – Нельзя этого делать. Она же умрет.

– Девочка моя, – бормотала Лия, теряя рассудок. – Я слышу, как бьется ее сердце.

Иммануэль шагнула вперед и схватила бабушку за рукав.

– Марта, пожалуйста…

– Несите бинты, – велела повитуха, затягивая завязки своего фартука, – и что-нибудь ей в зубы. Кожаный ремень или хорошо зашкуренную деревяшку. Еще нам понадобится маковая настойка, от боли, – она перевела взгляд на Иммануэль. – Ребенок прежде всего. Только так, и никак иначе.

Слуги переместили Лию в другую комнату, где уложили на широкий дубовый стол, как на своеобразный деревянный алтарь. Иммануэль стояла у изголовья, шепча подруге на ухо всякую чепуху, как делала это для Онор и Глории.

– Все будет хорошо, – успокаивала Иммануэль, убирая ей за ухо влажную прядь волос.

На это Лия ничего не ответила. Она уже впала в забытье, вызванное маковой настойкой, которой Марта напоила ее несколько минут назад. Ее измученный живот пульсировал чередой сильных схваток, но успокоительное подействовало так хорошо, что она едва замечала боль.

– Достаньте ее, – пролепетала она заплетающимся языком. – Вы только достаньте ее из меня. Она не может дышать. И я не могу, пока она там.

Из коридора в комнату вернулась Марта, ее руки были мокрыми от алкоголя, которым она их ополоснула. Она подошла к столу со скальпелем в руке и встретилась с Иммануэль взглядом.

– Держи ее крепко, как будто это вопрос жизни и смерти.

Иммануэль кивнула и обеими руками взялась за плечи Лии.

– Сейчас будет больно, – предупредила Марта, глядя на девушку сверху вниз, хотя Иммануэль и сомневалась, что Лия, одурманенная наркотиком и лихорадкой, вообще ее слышала, – будет невыносимо больно, возможно, так, как тебе никогда в жизни не было больно. Но ты должна оставаться спокойной и сильной ради своей дочери, иначе она умрет.

Голова Лии закатилась набок.

– Достаньте. Достаньте ее из меня.

Марта поднесла скальпель к ее паху, чуть пониже холмика живота. Сделала глубокий уверенный разрез. Лия выла сквозь стиснутые зубы, пока Марта орудовала лезвием.

Когда она стала метаться и вырываться, Иммануэль навалилась на нее всем весом, силой прижимая обратно к столу. Напротив Эстер держала ее ноги, и еще несколько девушек подскочили с разных сторон и схватили Лию за руки, не позволяя ей двигаться.

Все это время Марта продолжала работать с непоколебимым профессионализмом. Ее руки были по локоть в крови, щеки блестели от пота. Иммануэль хотелось закрыть глаза и заткнуть уши, лишь бы спрятаться от криков, стоящих в комнате, но она могла только смотреть, как повитуха делает разрез все шире и шире, пока рана не раскрылась, зияя, как кровавая улыбка.

– Достаньте ее из меня! – взвыла Лия.

Оскалив зубы, Марта вытащила младенца через рану на теплый свет очага, и за ним, как гадюка, потянулся скользкий шнурок пуповины.

Обессилев, Лия обмякла на столе, и Иммануэль оставила ее и подошла к Марте, которая с округлившимися глазами и разинутым ртом прижимала младенца к груди.

– У нее нет имени, – прошептала Марта, и ее руки, придерживающие головку ребенка, так сильно дрожали, что Иммануэль испугалась, как бы она не уронила малышку. – У нее нет имени.

Чувствуя, как сердце колотится в горле, Иммануэль заглянула в складки пеленального одеяльца. Малышка была крошечная и розовенькая, с огромными, ярко-голубыми глазами. Она выглядела совершенно здоровой, если не считать маленькой трещинки на верхней губе. Иммануэль протянула к ней руку, и малышка схватила ее за палец и подняла на нее глаза, тихонько агукая.

Лия застонала, свежие слезы покатились по ее щекам. Темная лужа между ее ног становилась все больше и больше.

– Нет, – прошептала Иммануэль. – Она живая. Она дышит. С ней все в порядке.

Марта попыталась сунуть девочку в руки Агари, но та не приняла ребенка и попятилась к стене, стуча клюкой по половицам.

– Дитя проклято.

– Я ее подержу, – вызвалась Иммануэль и шагнула вперед, чтобы взять ребенка.

Она прижала безымянное дитя к груди, пряча ее от косых взглядов жительниц Обители и служанок, собравшихся поглазеть на происходящее.

Поодаль, Марта усердно работала у стола, дрожащими руками протыкая иголкой кожу Лии, торопясь зашить рану и остановить поток крови.

– Не показывай ей, – одними губами произнесла Эстер с другого конца комнаты, прикладывая холодный компресс ко лбу Лии.

Поэтому Иммануэль держалась на расстоянии, стоя в тени у камина и пряча дитя у себя на груди, безуспешно пытаясь ее успокоить. И только когда Агарь, опершись на свою клюку, прошептала:

– Прах к праху, – Иммануэль наконец подняла голову и увидела на столе Лию, обмякшую и бездыханную, остекленевшими глазами уставившуюся в потолок.

Иммануэль крепче прижала к себе ребенка.

– Нет, не может быть. Она же не…

– Мертва, – вынесла приговор Марта и отошла от стола. Когда она подняла глаза на Иммануэль, по ее щекам текли слезы. – Она мертва.

Иммануэль не помнила, кто забрал у нее ребенка. Она не помнила, как бежала по коридорам, унося ноги из Обители. Она пришла в себя, только когда холодный порыв ночного ветра ударил ее по лицу, словно оплеуха.

Вдруг она оказалась на коленях, задыхаясь и давясь воздухом, и всю ее лихорадило так, будто в ней тоже бушевала болезнь. Из глаз брызнули слезы, и Иммануэль сотрясли громкие рыдания, забравшие воздух из ее легких.

Иммануэль не знала, сколько времени провела так, стоя в темноте на четвереньках и рыдая, но она помнила, что видела сапоги Эзры, когда он спускался по лестнице, и чувствовала его запах, когда он обвил ее плечи рукой и притянул к себе.

Он обнимал ее, пока она плакала, уткнувшись лицом ему в рубашку и цепляясь за его руки так отчаянно, будто его плоть и кости оставались единственным, что держало ее в этом мире – впрочем, возможно, в те минуты все так и было.

– С тобой все будет хорошо, – снова и снова шептал он ей в волосы, словно молитву.

И пока он говорил, она начала ему верить – начала верить, что выживет, какое бы зло ни обрушилось на их земли. В конце концов, это она породила проклятие. Она была проклятием, и проклятие было ею. Грех и спасение, бедствия и очищение – все переплелось в одном человеке условием кровавого соглашения.

Да, Эзра был прав: с ней все будет хорошо. Весь Вефиль сгорит у нее на глазах, а она не получит ни единой царапины, потому что Лилит и ее слуги ни за что не навредят своей спасительнице, предвестнице бед и воплощенной душе самого проклятия.

Ее использовала и предала родная мать, продав ведьмам. И теперь, как будто судьба и без того обошлась с ней не достаточно жестоко, она вынуждена молча страдать, наблюдая за тем, как все, что было дорого и любимо ее сердцу, режут, калечат и ломают на части. А потом, когда с бедствиями, наконец, будет покончено, останется только она, единственная уцелевшая среди костей и пепла.