Три недели минуло без намека на проклятия. Звери Темного Леса затаились. По ночам никакие ведьмы не звали Иммануэль и не преследовали ее во снах. Если бы она не видела их воочию, если бы не чувствовала, как холодные пальцы Лилит смыкались на ее запястье, она бы даже поверила, что с бедствиями было покончено, и вздохнула спокойнее, как остальные вефиляне, свято убежденные, что обрушившееся на них зло очистилось светом Отца.

Но Иммануэль видела, и, несмотря на клятву, данную Эзре, забыть это оказалось непросто.

В тот вечер Глория и Онор ушли спать рано, приболев летним гриппом. Иммануэль и женщины Мур какое-то время не ложились, ухаживая за девочками. Но когда те погрузились в беспокойный лихорадочный сон, все разошлись на ночь по своим комнатам.

Когда все уснули и в доме стало тихо, Иммануэль вновь обратилась к дневнику матери. Она делала это каждую ночь с тех пор, как Эзра официально принял чин преемника пророка. Она раскрыла дневник на странице со своим самым любимым рисунком – портретом ее отца, Дэниэла Уорда, сделанного Мириам много лет назад.

Теперь, когда кровавое бедствие осталось позади, у нее появилось время погоревать об отце, чего она никогда не делала раньше. Она всегда жила с памятью о Мириам, потому что росла в ее родном доме, но с Дэниэлом все обстояло иначе. Прежде Иммануэль не видела в нем реального человека, как в Мириам… до того вечера в Обители, несколько недель назад, когда к ней в руки попали данные переписи и она впервые увидела ведьмин знак рядом со своим именем и рядом с именами других Уордов, которые жили до нее.

С одной стороны, она хотела сдержать обещание Эзре и оставить прошлое в прошлом, но с другой, еще больше она хотела выяснить правду о том, кто она и откуда. Она хотела узнать своих родственников с Окраин, спросить, мучают ли их те же искушения, что и ее. Она хотела понять, почему ее так манил Темный Лес, почему ведьмы дали ей дневник Мириам, и почему решили использовать ее кровь в качестве подношения, породившего это ужасное бедствие. Возможно, все дело было в ее гордыне, но как ни крути, она больше не могла довольствоваться жизнью, которую вела прежде. Она хотела получить ответы и догадывалась, где их искать: в Окраинах, у семьи, которой она никогда не знала.

Единственное, что удерживало ее от поисков, это клятва, данная Эзре. Хотя она не могла не чувствовать, что из них двоих она поступилась большим. Ведь Эзра знал, кто он такой: сын пророка, наследник церкви, – чего нельзя было сказать об Иммануэль. Вопрос о том, кто она, оставался без ответа, и останется навсегда, если она не решится разгадать загадки своего прошлого.

Иммануэль со вздохом закрыла дневник, подошла к окну в своей комнате, забралась на подоконник и раздвинула занавески. Луна серпом висела в ночном небе. Вдали неподвижно чернел Темный Лес, чей зов Иммануэль все еще чувствовала, хотя ветер больше не шептал ее имя. Она отрицала и игнорировала это долгие недели, но ничто не помогало его заглушить. Глядя на деревья, она гадала, освободится ли когда-нибудь от этого искушения. Или же чары Темного Леса текли у нее в крови, так же, как Провидение – у Эзры.

Может, у нее никогда не было выбора. Глупо ли с ее стороны было надеяться на иное?

Живот прошило насквозь тупой болью, и Иммануэль встрепенулась. С минуту она не могла сообразить, что так пришли ее месячные кровотечения. И верно, когда она приподняла подол ночной сорочки и проверила свое исподнее, то обнаружила на ткани мокрое красное пятно.

Соскользнув с подоконника, Иммануэль вышла из комнаты и спустилась по лестнице с чердака. Она прокралась в ванную и достала из шкафчика под умывальником корзину с тряпками. Анна научила ее подрезать их так, чтобы они не мешали в носке, но были достаточно плотными, чтобы не пропускать кровь.

Она проложила тряпками исподнее и вымыла руки в раковине, мимоходом отметив в зеркале свой усталый вид и покрасневшие глаза, под которыми пролегли темные мешки. Она уже возвращалась в комнату, когда услышала громкий стук со стороны черной двери дома. Было за полночь – не время для гостей. Но стук продолжался, мерный, как биение сердца.

Ведя рукой по стене, она выскользнула в коридор, спустилась по лестнице и вошла в гостиную. Там она обнаружила Глорию, стоящую перед креслом Марты с закрытыми глазами.

Иммануэль вздохнула с облегчением, поскольку за Глорией водилась привычка ходить во сне. В часы бодрствования она избегала приключений, и только по ночам ее часто можно было застать слоняющейся по коридорам. По вечерам Муры запирали все двери на замок, чтобы она ненароком не сбежала в лес.

– Глория, – Иммануэль взяла сестру за плечи, пытаясь ее разбудить. Горячечный жар прожигал даже сквозь ткань ночной рубашки. – Ты опять ходишь во сне. Неужели придется привязывать тебя за руки к изголовью кровати, чтобы ты никуда не…

Снова послышался стук. На этот раз он сопровождался глухим треском сломанной кости – и доносился из кухни.

Иммануэль убрала руки с плеч Глории. Направляясь на шум, она прошла через гостиную, задержавшись, чтобы прихватить увесистую подставку для книг с каминной полки. Когда она завернула за угол и вошла в кухню, она занесла подставку высоко над головой, готовясь дать отпор незваному гостю, пробравшемуся к ним в дом.

Но это был не гость.

На противоположной стороне кухни, в темноте, на пороге стояла Онор, лбом прижимаясь к двери. Вдруг она прогнулась в спине и дернулась вперед, с тошнотворным хрустом ударяясь головой о дерево. По ее переносице стекала кровь.

Книгодержатель со стуком выпал из рук Иммануэль, когда она бросилась к девочке.

Онор снова ударилась лбом об дверь, да с такой силой, что стекла задребезжали в рамах. Но в этот момент Иммануэль схватила ее, оттащила от двери и стала звать на помощь. Онор лежала у нее на руках, не двигаясь и не плача, сгорая от лихорадки, и не слышала криков Иммануэль.

Так их настигло второе проклятие.