17

Марк

Я так и не знал, видел ли я ее в тот вечер на самом деле, или она мне приснилась. Где-то на границе своей ненависти, усталости и алкогольного бреда она вдруг вспыхнула ярким светом и озарила темноту моей беспросветной ночи. А заодно и мою черную душу, ставшую выжженной пустыней без капли эмоций за все эти годы.

Все, что я чувствовал к ней, было противоестественным. Оно не могло существовать в пределах моего сознания, ему не было там места, но все же оно осторожно прорастало сквозь меня, как чахлое маленькое растение сквозь толщу асфальта, разрывало на части и находило свой выход наружу.

«Марк!» – я точно в бреду слышал свое имя из ее уст, и этот голос вел меня из тьмы на свет, точно мощный, слепящий луч. Он вынуждал меня выныривать и судорожно хватать кислород, чтобы продолжать жить. Ненависть к Полине пробуждала меня к жизни, она снова давала мне силы.

– Марк!

Я тянулся к ней, я держал ее за руку, трогал ее чертовы длинные волосы. Я ощущал рядом с собой ее запах, и тот вскрывал мою кожу, словно старое, ржавое лезвие. Он причинял боль на грани удовольствия. Боль, от которой меня выкручивало, ломало, рвало на куски, но мне упрямо хотелось еще и еще. Снова хотелось вонзить в себя эту опасную бритву и медленно вести и вести ею по коже, оставляя все новые и новые шрамы.

Эта Полина была нужна мне, как бутылка хорошего виски, как наркотик, приняв который ты ненадолго ощущаешь облегчение, но знаешь, что дальше тебя ждут лишь горечь и расплата. Ломка. Сильнейшая, адская боль – просто от осознания того, что не можешь касаться ее, что она не твоя, что никогда не будет твоей, и ты сгниешь заживо от мыслей об этой стерве.

Она совершенно точно была в моей квартире.

Это не видение. У меня перехватило дух, когда я увидел ее перед собой. Как на долбаном треке, по которому ты несешься на гоночном болиде: гул, скорость, сотни мелькающих картинок. И тут бах – она. И у меня будто руль вылетел из рук, машину понесло кувырком, удар, и мои кости разломило на осколки. И один из них больно вонзился в грудь слева. Бах – и дышать, и соображать стало уже невозможно.

Полина реально стояла передо мной.

Фиолетовые блики от телевизора плясали в отражении ее зрачков, в которых я видел и себя. Она смотрела на меня без страха, без сомнения, без тени черной ярости, и ее взгляд отравлял мою кровь хуже проклятия. Потому что в нем была смесь из жалости и грусти. Она меня жалела! Меня!

И мое тело выдернуло из смятого в жвачку болида и разломало пополам. Я вернулся обратно в царство серых полутеней, в котором существовал все последние годы. В мир без цветов, звуков, запахов, без радости и эмоций. Она должна была меня ненавидеть, а не жалеть! Сука…

Черт, а ведь она пришла не ко мне.

И эта мысль ранила еще сильнее.

Она пришла забрать своего слюнтяя. Этого мерзкого червя, который выбрал ее среди тысяч алчных, порочных баб просто потому, что она была чистой и непорочной. Просто потому, что ему захотелось поиграть с кем-то в семью. Потому что, черт возьми, – пора!

Черт, а ведь они друг друга стоили.

Продажная сука и рыцарь, который побежит по бабам, едва отыграет свадебный марш. Я слишком хорошо знал Воскресенского, чтобы быть уверенным в этом. Прельщенный благами роскошной жизни, избалованный женским вниманием, привыкший к праздности – мог ли этот человек измениться? Мог ли по праву оценить тот подарок, который она ему преподнесла?

Нет.

Потому что никто не меняется.

Никто не чувствует. В мире денег все напускное, все фальшивое – важна лишь цена, за которую ты можешь купить и любовь, и благосклонность, и даже друга.

Воскресенский – ничто без меня. И он понял это в очередной раз во время моего отсутствия. Он знал, что просрал бы отцовское наследство в два счета, не возьмись я за дело много лет назад. Потому что он – ничтожество, которое никто не будет терпеть, кроме меня.

* * *

Я придирчиво осмотрел всех девиц и покосился в сторону директора модельного агентства.

– И это лучшие?

– Да, Марк Григорьевич. – Тот нервно вытер платком пот со лба.

– Ты издеваешься? – теряя терпение, произнес я.

Выстроившиеся к моему приходу в шеренгу вешалки выглядели как самые низкосортные шлюхи. Выморенные голодом лица, узкие бедра, торчащие ключицы и крашеные, жесткие волосы. Все они готовы были отработать и ночь, и целую неделю за те деньги, что я предлагал, но у меня не стоял ни на одну из них.

И тем более, ни с одной из них я не стал бы позориться, заявившись на свадьбу друга.

– Не годятся, – бросил я, толкнул дверь и вышел из офиса агентства.

Выругался, сплюнул и достал телефон.

Набрал Киру.

– Ты свободна сегодня?

– О, Марк, я так рада, что ты позвонил!

– Так свободна или нет? – переспросил я нетерпеливо.

– Да… могу приехать прямо сейчас.

– Не нужно никуда приезжать. У тебя есть приличное платье?

– Э… в смысле, приличное?

– Пойдешь со мной на свадьбу к Воскресенскому сегодня.

– Он что, женится?! – Для нее это тоже было сюрпризом.

– Представь себе.

– Неожиданно…

– Заеду за тобой в пять.

– Хорошо.

Кира была из состоятельной семьи: нашего возраста, хороша собой, не обделена мозгами. Ее отец был директором одного из наших заводов, и Вик подцепил ее на какой-то вечеринке для сотрудников. Но запала Кира в итоге почему-то на меня.

Старательно сосала, трахалась с огоньком, очень пыталась понравиться, но поняв, что никаких серьезных отношений ей не светит, быстро переметнулась обратно к Вику. Тот и не возражал. Передавать друг другу баб не было для нас чем-то сверхъестественным, ведь ни одна из них не задерживалась в наших постелях надолго.

Вот и их роман длился не дольше недели, пока Кира не застала Вика в постели со своей подругой. Воскресенскому тогда удалось избежать выяснения отношений: все закончилось бабьей разборкой, а он просто оделся и ушел. Кира не держала на него зла. Продолжала периодически спать с ним, но уже не надеясь на что-то большее.

Я позвонил ей, кажется, на пятый день своего заточения. Рожа моя тогда выглядела не лучшим образом, но мне было плевать, что она подумает. Мне нужно было выплеснуть на кого-то накопившееся напряжение, сорвать на ком-то свою ярость.

Кира не задавала вопросов, только присвистнула. Сбросила туфли, одежду, сама достала из сумочки большую пачку презервативов.

Я трахал ее во всех известных мне позах почти до изнеможения, но никак не мог кончить. Она стонала, кричала, потом умоляла ее отпустить, а я не мог – двигался как заведенный весь в липком поту и часто дыша. Чистая механика – вперед, назад, быстрее, еще быстрее, грубо – пока не задымит резина.

Я не мог остановиться и получить разрядку тоже не мог. А перед глазами все стояла картина, как мой отец, приспустив треники, трахает своих мерзких шлюх-алкашек прямо на маминой кухне. Я был в этот момент таким же грязным уродом, который не способен испытывать эмоции, только шпарить, как робот. Туда-сюда, туда-сюда, яростно, больно, пока Кира окончательно не выдохлась, уткнувшись лицом в подушку.

Я упал рядом с ней на кровать и лежал, не в силах отдышаться. Мое сердце колотилось как безумное, аж до свиста в ушах.

– Я думала, сдохну, – пробормотала Кира, натягивая на себя одеяло и отползая от меня. – Ты что, сожрал что-то?

Она кивнула на мой все еще стоящий колом член.

– Нет. – Я содрал с него презерватив и отшвырнул в сторону.

Ушел в ванную, включил воду и попытался сбросить напряжение рукой. Истязал себя, мозолил, но оргазм вышел пресным и коротким. Яйца по-прежнему невыносимо гудели, а тяжесть висела в паху мертвым грузом.

И я застонал от собственного бессилия. И от мыслей, которые терзали мою голову. Включил ледяную воду и направил на лицо.

Лучше так, лучше новая боль, чем хотеть эту суку Полину и охреневать от того, что происходит с собственным телом. Я хотел только ее. Хотел этот взгляд, эти ее светлые волосы длиной до упругой задницы. Эту ее улыбку невинную хотел, эти реснички, спутавшиеся в уголках глаз и дрожащие от смятения, эти губы манящие…

Дрянь!

Я колотил по стене ванной и отчаянно ее ненавидел. За то, что свела меня с ума, околдовала, одурманила, привязала к себе невидимой леской и разрушила то последнее человеческое, что осталось внутри меня.

Дрянь!

* * *

Я подъехал за Кирой ровно в назначенный срок. Она села в машину и сразу надула губки из-за того, что я мазнул по ней равнодушным взглядом и отвернулся.

– Как я выгляжу? – вздохнула она.

Вульгарно, вызывающе, безвкусно.

– Сойдет, – ответил я.

Кира поправила сиськи, обтянутые красным атласом:

– Не больно-то ты вежлив, Марк.

– Я когда-то был вежливым? – спросил я, с усмешкой сведя брови.

– Нет, – кисло протянула она, – но сейчас еще хуже. Напряженный такой, почти не разговариваешь. Бука!

– А зачем тебе разговоры со мной? – ухмыльнулся я. – Ты разве ради них приходишь?

Девица толкнула меня в плечо.

– Вот козел… – надулась она. – Я думала, мы с тобой друзья!

– Друг у меня один. И это не ты, Кира.

– Ну и ладно. – Она прикусила язык, понимая, что может нарваться на еще большую грубость. Но ее молчания хватило всего на пару минут. – Кстати, как она?

– Кто?

– Невеста Воскресенского. Ты ее видел?

Меня словно обожгло изнутри. Мысль о Полине как инъекция яда – раз, и по венам снова разлился огонь. Мой член налился кровью и радостно дернулся в узких брюках. Охереть… Теперь я возбуждался от одного упоминания об этой девчонке.

– Видел, – хрипло ответил я.

– И как? Красивая?

Такая красивая, что ты ей даже в подметки не годишься со своей обколотой рожей, надутыми губами, дряблой задницей и сожженными перекисью сухими волосами.

– Ничего особенного.

– Интересно! – заерзала Кира на сиденье. – А где он ее нашел?

– В деревне какой-то.

– Серьезно?! – Ее глаза округлились.

Я кивнул.

– А почему женится? Я-то думала, что это какой-то выгодный брак. Ну, там, объединить капиталы, например.

– Не знаю.

– Может, она дает ему как-то по-особенному? – хихикнула она.

– Кира, ты бы заткнулась, а? – холодно попросил я.

– Ого… – присвистнула девушка.

Она продолжала смотреть на меня, а я вглядывался в дорогу. Мне совершенно не хотелось думать о том, как Полина дает Воскресенскому. Меня одолевала ярость от одной только мысли об этом. И снова ржавые лезвия впивались в мою кожу и резали, обнажая мясо.

– Ма-а-арк! – позвала меня Кира, когда автомобиль остановился у парк-отеля, и я покинул его салон.

– А? Ах, да. – Я забыл открыть дверцу этой курице.

Подошел, помог ей выбраться.

Кира ухватилась за мой локоть, и мы двинулись ко входу в ресторан.

– Ничего себе, Воскресенский расстарался! Какое убранство, сколько народа! Будто не на деревне женится, а на принцессе! – без умолку трещала она.

А у меня от звона ее голоса уши закладывало.

– Ты можешь просто помолчать, Кир? – устало выдохнул я.

– Что, с похмелья башка трещит, да? – подколола она меня.

Спорить мне не хотелось, общаться с ней тоже.

– Ага, – ответил я, достал из кармана солнцезащитные очки и нацепил на нос.

– О, шампанское! – с порога залихорадило Киру.

Все встреченные на пути гости здоровались и жали мне руку, а я лишь улыбался, кивал и спешил пройти дальше. Меня начинало потряхивать от желания свалить отсюда на хер, да побыстрее.

Зачем я вообще приперся? Какие такие вежливость и манеры могли загнать меня в эту дыру? А может, уважение к другу? Кто вообще придумал эти правила, согласно которым нужно было строить из себя хрен пойми кого и…

У меня пересохло в горле, едва я ее увидел.