Иногда случалось так, что в самый разгар сражения, в момент полного хаоса, когда атака на умственные и душевные ресурсы Гурни казалась уже невыносимой, вдруг открывался неожиданный путь к спасению. На сей раз он явился в образе помощника шерифа Дж. Ользевски.

Ользевски узнал Хардвика, с которым познакомился на проводимом для разных подразделений семинаре по воплощению в жизнь «Патриотического акта». О том, что Хардвик ушел из нью-йоркской полиции, он не знал, так что заручиться его сотрудничеством оказалось проще, чем если бы он был в курсе дела.

Гурни очень вкратце – что выглядело вполне уместно в условиях чрезвычайной ситуации – обрисовал ему ситуацию. И Ользевски согласился выставить ограждение вокруг тела Паникоса, официально взять на хранение розовый телефон, вызвать на место происшествия не здешнюю полицию, а сотрудников своего отдела, лично провести обыск тела для выявления спрятанного оружия, выстрелившего, когда Хардвик поднял руку Паникоса, и проследить, чтобы это оружие также было отдано на хранение в управление шерифа.

Хотя переносить Хардвика и было рискованно, они все согласились, что дожидаться приезда «скорой помощи» в сложившихся обстоятельствах еще опаснее.

Пулевая рана в боку Хардвика сильно кровоточила, однако он твердо решил встать – что и умудрился сделать с помощью Гурни, Ользевски и отборной ругани – и двигаться к воротам, куда будут подъезжать машины «скорой помощи». Словно в поддержку такого решения, наконец заработал электрогенератор и часть фонарей вспыхнули снова, хотя светили лишь в малую долю обычной своей яркости. По крайней мере, теперь можно было идти, полагаясь не только на отсветы пожаров и вспышки молний.

Кривясь от боли и опираясь на Гурни с одной стороны и Мадлен с другой, Хардвик заковылял вперед, как вдруг колесо обозрения – верхняя его часть, видневшаяся над пологом главного шатра в следующем ряду, – начало трястись и шататься. Послышался треск металла, глухой стук чего-то тяжелого об асфальт. А затем неестественно медленно, словно в замедленной съемке, вся махина скрылась за шатром. Секундой позже землю сотряс оглушительный удар.

Гурни затошнило. Мадлен заплакала. Хардвик издал какой-то гортанный звук – не то от боли, не то от ужаса. Трудно было понять, насколько он осознает окружающий кошмар.

Однако по пути к воротам он передумал и дожидаться там «скорой» не захотел.

– Слишком много пострадавших, врачи заняты по горло, не хочу ни у кого отнимать шанс, не хочу, чтобы кто-то из-за меня дольше дожидался помощи.

Голос его звучал еле слышно, скорее хриплым шепотом.

Гурни наклонился к нему удостовериться, что расслышал правильно.

– Чего ж ты тогда хочешь, Джек?

– В больницу. Не из самых ближних. В местных будет столпотворение. Им не справиться. В Куперстаун. Да, Куперстаун самое оно. И прямо в неотложку. Ты как, старичок? Сладишь с моей машиной?

Идея показалась Гурни совершенно немыслимой – перевозить человека с пулевым ранением на пятьдесят пять миль в машине без какого бы то ни было медицинского оборудования. И все-таки он согласился. Потому что идея перепоручить Хардвика до отказа перегруженной системе медицинской помощи в самый разгар катастрофы, подобной которой эта система еще не видала, казалась еще ужаснее. Одному богу известно, сколько изувеченных, еле живых пострадавших с колеса обозрения, не говоря уже о жертвах предыдущих взрывов, окажутся в очереди впереди него.

Так они проковыляли через ворота для автотранспорта, заодно служившие и воротами для устроителей выставки, – за этими воротами, на обочине, Хардвик припарковал свой старенький «Понтиак». Перед тем как садиться в машину, Гурни снял футболку, которая была на нем под толстовкой, и разорвал на три части. Свернув два куска в толстые валики, он зажал одним входное отверстие пули, а вторым – выходное и плотно перевязал третьим куском, чтобы они держались. Потом вместе с Мадлен усадил раненого на переднее пассажирское сиденье, до предела откинув спинку.

Едва придя в себя от боли настолько, чтобы говорить, Хардвик вытащил из футляра на поясе телефон, выбрал номер быстрого набора, немного подождал и оставил сообщение – слабым, но жизнерадостным голосом, надо полагать, для Эсти. «Приветик, крошка. У меня тут проблемка. Стормозил и схлопотал пулю. Позорище. Схлопотать пулю от мертвеца. Сложно объяснить. Еду в больницу в Куперстауне. Шерлок за рулем. Люблю тебя, Персик. Потом поговорим».

Это напомнило Гурни, что надо бы позвонить Кайлу. На его звонок тоже откликнулся автоответчик. «Привет, сынок. Как ты там? Я гнался за нашим приятелем до ярмарки. Там началось черт знает что. Джек Хардвик ранен, везу его в больницу в Куперстаун. Надеюсь, у тебя все в порядке. Как только сможешь, позвони мне и все расскажи. Я тебя люблю».

Как только он договорил, Мадлен уселась на заднее сиденье, Гурни – на водительское, и они тронулись в путь.

С ярмарки спешило уехать столько машин, что образовалась чуть ли не пробка – почти сюрреалистическое зрелище здесь, где коровы, как правило, встречались гораздо чаще, чем машины, а немногочисленные помехи движению создавались разве что тихоходными фургонами с сеном.

К тому времени как они выбрались на дорогу пошире, полоса грозовых туч уже сдвинулась на восток в сторону Олбани, а вертолеты с журналистами и телевизионщиками обшаривали долину лучами прожекторов – выискивая, должно быть, наиболее зрелищные ракурсы трагедии. Гурни представлял, как задыхающиеся от восторга креативщики с «РАМ-ТВ» рапортуют о том, как «обезумевшие от ужаса люди во мраке спасаются с места трагедии, которую многие считают результатом террористической атаки».

Вырвавшись из временного затора, Гурни гнал машину со всей скоростью, на какую только отважился, – и еще чуть-чуть сверх того. Почти всю дорогу выжимая от пятидесяти до ста миль, он добрался до больницы в Куперстауне минут за сорок пять. Удивительно, но по пути никто не произнес ни слова. Тревожное сочетание предельно допустимой скорости, агрессивной манеры Гурни не сбавлять хода на поворотах и практически ничем не заглушаемого рева мощного восьмицилиндрового мотора, похоже, на корню пресекало любую возможность беседы – сколько бы ни оставалось нерешенных проблем и оставшихся без ответа вопросов.

Через два часа, однако, ситуация коренным образом переменилась.

Хардвика осмотрели, обследовали, сделали анализы, уколы и переливание крови, зашили, перевязали, поставили капельницу с антибиотиками, болеутоляющими и электролитами и велели ему провести в больнице, по крайней мере, ночь. Неожиданно объявивился Кайл и остался дежурить с Гурни и Мадлен в палате Хардвика. Все трое сидели в креслах рядом с его кроватью.

Кайл рассказал, что произошло с момента появления полиции до того, как увезли тело Клемпера, а начавшееся было расследование внезапно оборвалось, потому что всех полицейских и спасателей в округе срочно вызвали на территорию ярмарки, и следователи умчались, оградив большой участок вокруг дома желтой лентой как место преступления. Сам Кайл разобрал достаточно из переговоров полицейских, чтобы понять – произошла какая-то катастрофа, и, оставшись один, заменил спущенное колесо отцовского автомобиля и тоже поспешил на ярмарку, но по пути, взглянув на телефон, обнаружил сообщение от Гурни, что они поехали в Куперстаун.

Когда он закончил рассказ, Мадлен рассмеялась чуть нервным смехом.

– Я так понимаю, ты рассудил, что раз какой-то псих взорвал ярмарку, именно там-то твой отец и окажется?

Кайл смущенно покосился на Гурни и ничего не ответил.

Мадлен засмеялась и пожала плечами.

– Я тоже именно так рассудила бы. – И спросила обманчиво небрежным тоном, ни к кому конкретно не обращаясь: – Первым был Лекс Бинчер. Потом Гораций. Потом Мак Клемпер. Кто намечался следующим?

Кайл снова покосился на отца.

Хардвик лежал на груде подушек, отдыхая, но не упуская ни единого слова.

Наконец Гурни ответил, но так уклончиво, что это и ответом считать было трудно.

– Ну, самое главное – все позади. А сейчас только это и важно.

Все дружно уставились на него – Кайл с любопытством, Хардвик скептически, а Мадлен озадаченно.

– Ты, твою мать, верно, шутишь, – произнес Хардвик очень медленно, словно ему было больно говорить быстрее.

– Да не то чтобы. Все наконец стало ясно, – отозвался Гурни. – Твоя клиентка, Кэй, выиграет апелляцию. Исполнитель мертв. Опасность нейтрализована. Дело закрыто.

– Закрыто? Забыл про труп на твоем газоне? И вдобавок у нас ни малейших доказательств, что коротышка, которого ты застрелил, и в самом деле Питер Пэн. И еще вся эта реклама по «РАМ-ТВ», что ты, мол, собираешься выступить со сногсшибательными разоблачениями по делу Спалтеров. Да после этого все копы, которые над делом работали, наверняка твоей крови жаждут.

Гурни улыбнулся.

– Я сказал, дело закрыто. На то, чтобы разобраться с осложнениями и конфликтами, понадобится еще немало времени. И взаимные обиды никуда не денутся, и обвинения еще какое-то время будут звучать. И с фактами смириться удастся не сразу. Но сейчас уже слишком много правды вышло на свет, и снова зарыть ее не под силу никому.

Мадлен смотрела на него во все глаза.

– Хочешь сказать, ты с делом Спалтеров покончил?

– Вот именно.

– Выходишь из игры?

– Ну да.

– Вот так просто?

– Вот так просто.

– Не понимаю.

– Чего ты не понимаешь?

– Ты же никогда не бросал головоломку, в которой недостает большого куска.

– Верно.

– А сейчас – бросаешь?

– Да нет же! Напротив.

– То есть, ты имеешь в виду, дело закрыто, потому что ты его разгадал? И знаешь, кто нанял Питера Пэна убить Карла Спалтера?

– Собственно говоря, его вовсе не нанимали убивать Карла.

– Ты о чем?

– Убивать Карла не предполагалось. Все дело с самого начала было комедией – или трагедией – ошибок. Вот увидишь, оно еще войдет во все учебники. Причем под заголовком «Роковые последствия привычки руководствоваться разумными предположениями».

Кайл подался вперед на кресле.

– Убивать Карла не предполагалось? Но как ты догадался?

– Поломав голову над всеми остальными составляющими этого дела, абсолютно бессмысленными, если мишенью был Карл. Версия о жене, убившей мужа, рассыпалась на куски, стоило лишь присмотреться пристальнее. Куда вероятнее казалась версия, что Кэй или еще кто-нибудь нанял для убийства Карла профессионала. Но даже в этом сценарии имелись неувязки – откуда все-таки стреляли, и зачем столько сложностей, и почему для такого простого дела понадобилось привлекать такого дорогого и неуправляемого киллера, как Питер Пэн. Как-то это все не складывалось. И еще эти случаи, которые постоянно всплывали в памяти, – про стрельбу в темном переулке и про взрыв машины.

Кайл вытаращил глаза.

– Они как-то связаны с убийством Карла?

– Не напрямую. Но оба замешаны на ложных предположениях насчет взаимосвязи и последовательности событий. Возможно, я чуял, что и в деле Спалтеров без таких же предположений не обошлось.

– Каких еще предположений?

– В деле о стрельбе в переулке таких предположений два, причем серьезных. Первое – что жертва убита выстрелом полицейского. И второе – что тот солгал о том, в какую сторону был обращен лицом подозреваемый в момент выстрела. Оба предположения казались совершенно разумными. Но оба – ложные. Пулевое ранение, от которого скончалась жертва, было нанесено до того, как на месте происшествия появился полицейский. И тот говорил чистую правду. В деле с машиной предположение состояло в том, что машина взорвалась в результате того, что водитель потерял управление и съехал с трассы. А на самом деле водитель потерял управление и свалился в ущелье из-за взрыва в машине.

Кайл задумчиво кивнул.

Хардвик состроил одну из типичных своих обескураженных гримас.

– Ну и какое отношение это все имеет к Карлу?

– Да прямое: последовательность событий, их взаимосвязь, предположения.

– Может, изложишь это все простым языком для такого тупицы, как я?

– Все предполагали, что Карл оступился и упал потому, что в него попала пуля. Но предположим, пуля попала в него именно потому, что он оступился и упал.

Хардвик заморгал, в глазах у него замелькала торопливая переоценка ситуации.

– В смысле – оступился и упал прямо перед намеченной жертвой?

Судя по выражению лица Мадлен, эти доводы ее отнюдь не убеждали.

– Вам не кажется, что это уже натяжка? Что его застрелили случайно, лишь потому, что он споткнулся перед человеком, в которого на самом деле целился убийца?

– Но ведь все именно это и видели, только потом переосмыслили увиденное, потому что мозг у всех соединяет точки на картинке самым легким способом.

Кайл озадаченно посмотрел на него.

– Что ты имеешь в виду – все именно это и видели?

– Все участники похорон говорили, что в первый момент они подумали, будто Карл оступился – или споткнулся обо что-то, или, например, ногу подвернул и потерял равновесие. А потом, когда обнаружили пулевое ранение, все автоматически пересмотрели свое первое впечатление. Мозг каждого из них бессознательно сравнил относительную вероятность двух возможных вариантов развития событий – и сделал выбор в пользу того варианта, который казался правдоподобнее.

– Ну ведь мозгу и полагается работать именно так, разве нет?

– До определенного предела. Проблема в том, что как только мы признаем за данность определенную последовательность событий – в нашем случае, «был ранен, потерял равновесие, упал», а не «потерял равновесие, был ранен, упал», – мы невольно сбрасываем второй вариант со счетов, забываем о нем. Новая версия становится единственной. Мозг так устроен, чтобы устранять двусмысленности и противоречия и работать дальше. На практике же это нередко означает скачок без оглядки от разумного предположения к признанной истине. Ну и само собой, если разумное предположение в результате оказалось шатким, то все, построенное на основе этого предположения позже, – сплошная ерунда и рано или поздно развалится.

На лице Мадлен появилась легкая тень нетерпения, с которой она встречала почти любые подобные теоретизирования Гурни.

– И в кого целился Паникос, когда Карл оказался на пути пули?

– Ответ получить нетрудно. Тот, кто, заняв место жертвы, объяснит все прочие странности дела.

Кайл впился глазами в отца.

– Ты ведь уже знаешь, кто это, да?

– У меня есть кандидат, удовлетворяющий моим критериям, но это еще не значит, что я непременно прав.

– Я все время слышу от тебя, – продолжала Мадлен, – что странность, которая больше всего тебя смущает, – это участие в деле Питера Пэна, который якобы берется только за самые трудные задачи. Отсюда два вопроса. Первый – кого из присутствовавших на похоронах Мэри Спалтер было бы труднее всего убить? И второй – проходил ли Карл Спалтер мимо этого человека, направляясь к трибуне?

Хардвик перебил ее. Голос его звучал уверенно, хотя и не совсем бодро.

– Ответ на первый вопрос – Йона. Ответ на второй – да.

Сам Гурни пришел к такому же выводу примерно четыре часа назад, в ярмарочном проходе рядом с колесом обозрения, но очень приятно было убедиться, что другие независимо от него проделали в уме тот же путь. Если в жертвы намечался Йона, все темные места дела прояснялись сами собой. В обычных условиях обнаружить фактическое местопребывание Йоны было не то что сложно, а скорее невозможно, и это делало его идеальным кандидатом для Паникоса, любителя сложных дел. Собственно говоря, похороны матери были, вероятно, единственным событием, гарантирующим, что он окажется в предсказуемое время в предсказуемом месте, – вот почему Паникос и убил ее. На кладбище Йона сидел, а не стоял, – что разрешало загадку с траекторией выстрела, сделанного из квартиры на Экстон-авеню. Карлу не могли всадить пулю в голову оттуда, когда он шел мимо Алиссы, – но вот когда он падал перед Йоной, предназначенная тому пуля запросто могла в него угодить. Этот сценарий объяснял и вопрос, не дававший покоя Гурни с самого начала: как Карл умудрился пройти еще десять-двенадцать шагов после того, как пуля поразила моторный центр у него в мозгу. Простой ответ состоял в том, что он и не проходил. И наконец, нелепый результат – ведь «фокусник» застрелил не ту жертву, рискуя стать посмешищем в тех самых кругах, где репутация была для него важнее всего, – объяснял то, как он потом лез вон из кожи, чтобы этот позорный факт навеки остался тайной.

Следующий вопрос напрашивался сам собой.

Задал его Кайл с видимой неловкостью:

– Если на самом деле мишенью был Йона, то кто тогда нанял Паникоса?

С точки зрения cui bono, ответ казался Гурни очевидным. Лишь один человек значительно выиграл бы от смерти Йоны – выиграл бы очень крупно.

Судя по лицам всех присутствующих, для них ответ был столь же очевиден.

– Скользкий засранец, – пробормотал Хардвик.

– О господи, – у Мадлен было такое лицо, словно ее представления о человеческой природе серьезно подкосились.

Все четверо смотрели друг на друга, точно гадая, не сыщется ли иного объяснения.

Однако деваться от неприглядной правды было некуда.

Выстрел, убивший Карла Спалтера, был заказан не кем иным, как самим Карлом Спалтером. Стремясь избавиться от брата, он сам навлек на себя ужасный конец – медленную смерть в полном осознании того, что виной всему он сам.

Ужасно – и в то же время до смешного нелепо.

Однако была в том и жуткая, неоспоримая справедливость.

Мстительная карма.

И, наконец, это объясняло то выражение ужаса и отчаяния во взгляде умирающего в зале суда – взгляд человека, еще при жизни угодившего в ад.

Примерно с четверть часа после того беседа колебалась между сумрачными рассуждениями о братоубийстве и попытками разобраться с безрадостными практическими сторонами запутанной ситуации, в которой они все оказались.

Хардвик медленно, но решительно сформулировал суть дела так:

– Ладно, помимо всей этой трагической хрени про Каина с Авелем, нам надо прояснить, на чем мы стоим. Сейчас начнется феерическая грызня между всеми замешанными в эту историю органами – и каждый постарается оказаться тем, кто грызет, а не пострадавшим.

Гурни кивнул.

– С чего предлагаешь начать?

Не успел Хардвик ответить, в двери показалась запыхавшаяся Эсти, на лице у которой быстро пронеслись страх, облегчение и любопытство.

– Эй! Персичек! – хриплый шепот Хардвика сопровождался нежной улыбкой. – Как это тебе удалось вырваться, когда там, небось, все черти с цепи сорвались?

Проигнорировав вопрос, она подбежала к кровати Хардвика и сжала его руку.

– Ты как?

Он кривовато улыбнулся.

– Расчудесно. Очень ловкая оказалась пуля. Прошила меня насквозь, не задев ничего важного.

– Слава богу! – голос у нее был встревоженный и счастливый одновременно.

– Так расскажи же, как тебе удалось улизнуть?

– На самом деле я не то чтобы улизнула – во всяком случае, официально, – просто сделала по дороге крюк. Буду регулировать движение. Можете себе представить, сейчас больше идиотов спешит к месту происшествия, чем старается оттуда уехать. Любители острых впечатлений, зеваки, уроды!

– Так они теперь следователей посылают движение регулировать?

– Они сейчас кого угодно куда угодно посылают. Не поверите, что там сейчас творится! И сколько всяких слухов ходит. – Она многозначительно посмотрела на сидевшего в ногах кровати Гурни. – Говорят, какой-то чокнутый киллер взорвал всю ярмарку. Говорят, какой-то нью-йоркский детектив застрелил подростка. Или все-таки того чокнутого киллера? Или какого-то неизвестного карлика? – Она перевела взгляд на Хардвика. – Один из помощников шерифа сказал мне, что карликом был Паникос и что именно он-то тебя и прострелил – причем каким-то образом умудрился это сделать уже после смерти. Видишь, о чем я? Миллион слухов, а смысла – никакого. Помимо всего прочего началась безобразная свара по поводу полномочий между окружным шерифом, местной полицией, полицией штата, а может, скоро и федералы подтянутся. Чем больше гомона, тем веселее, правда? И все это, пока придурки на парковке таранят друг друга, каждый спешит первым выбраться. А другие придурки, еще почище этих, спешат, наоборот, к ярмарке – небось, чтобы нащелкать фотографий и выложить в Фейсбуке. Вот так сейчас все и идет. – Она переводила взгляд с Хардвика на Гурни. – Вы же там были. Что за парнишка? Вы его застрелили? Он в вас стрелял? И для начала, как вас вообще туда занесло?

Хардвик посмотрел на Гурни.

– Уступаю эту честь тебе. Мне сейчас говорить трудновато.

– Ладно. Постараюсь изложить кратко, но придется начать с самого начала.

Эсти взволнованно и потрясенно выслушала короткий пересказ основных событий вечера – начиная от взрыва кучи досок и гибели Клемпера до погони на мотоцикле и смерти Питера Пэна среди воцарившихся на ярмарке хаоса и смятения.

Первый вопрос, который она задала после ошеломленного молчания, бил в самую точку:

– Ты можешь доказать, что человек, которого ты застрелил, и в самом деле Паникос?

– И да, и нет. Мы, безусловно, можем доказать, что человек, которого я застрелил, именно тот, кто подстроил серию взрывов на ярмарке, – и что Хардвик ранен именно из его пистолета. Его тело, пистолет и мобильник, который он использовал как дистанционный детонатор, находятся сейчас в распоряжении управления шерифа. Записи с ближайшей вышки сотовой связи покажут, что он звонил по ряду номеров, находившихся в той же области. И я не сомневаюсь, что время этих звонков будет достаточно точно соответствовать времени взрывов, которое можно выверить по записям ярмарочных систем безопасности. Если нам повезет, среди осколков бомб на ярмарке найдутся кусочки взрывателей, активируемых звонком, – и система совпадет с той, что использовалась в доме Бинчера. И мы почти точно обнаружим совпадение между химическим составом зажигательной смеси, использовавшейся на ярмарке, и составом смеси у Бинчера. После взрывов и отключения электричества там такой дурдом начался, что было не до обыска тела, но как только его все же обыщут, наверняка найдут оружие – и если оно уже использовалось где-то еще, перед нами откроются новые двери. Установить связь по ДНК между нашим трупом и Паникосом, находящимся в розыске в Европе, будет задачей для Интерпола и их партнеров. А тем временем можно сравнить сделанные перед вскрытием посмертные фотографии его лица – когда я видел его последний раз, оно оставалось неповрежденным – с лицом человека на имеющихся у нас записях с видеокамер.

Когда Эсти медленно кивнула, явно стараясь понять и запомнить все это, Гурни заключил:

– Лично я на сто процентов уверен, что тело принадлежит Паникосу. Но с чисто практической точки зрения, для прикрытия моей задницы перед законом, это совершенно неважно. Мы можем доказать, что это тело того, кто виновен в гибели одному богу известно скольких людей за последние пару часов.

– На самом деле, не одному богу. По последним подсчетам, где-то от пятидесяти до ста.

– Что?

– Это последние подсчеты, сделанные перед тем, как я уехала на задание. Ожидается, что это число увеличится. Сильные ожоги, два обрушившихся здания, драки на парковке, затоптанные дети. И еще – много жертв с колеса обозрения.

– От пятидесяти до ста? – в ужасе прошептала Мадлен.

– Боже.

Гурни откинулся на спинку стула и закрыл глаза. Он снова видел, как кренится и медленно заваливается набок, исчезая за шатром, колесо обозрения. Снова слышал жуткий треск и прорезавшие чудовищный шум душераздирающие вопли.

В палате надолго воцарилось молчание. Нарушил его Хардвик:

– Могло быть и хуже или даже гораздо хуже, – пробурчал он, возвращаясь к жизни, – не останови Дэйв этого маленького ублюдка.

Это наблюдение было встречено мрачными кивками.

– Плюс, – добавил Хардвик, – он ухитрился прямо посреди всей этой чертовщины решить дело об убийстве Спалтера.

– Решил… – поразилась Эсти. – Как?

– Расскажи ей, Шерлок.

Гурни пересказал весь сценарий с Карлом в роли трагического злодея, начавшего интригу, которая роковым образом провалилась.

– Выходит, план состоял в том, чтобы убрать брата, завладеть «Спалтер Риэлти» и ликвидировать активы для личного пользования?

Гурни кивнул.

– Так мне это представляется.

Хардвик тоже кивнул.

– Пятьдесят миллионов баксов. Как раз хватит на покупку особняка губернатора.

– И он был твердо уверен, что мы никогда не притянем его за убийство? Боже, что за высокомерный ублюдок! – Она с любопытством покосилась на Гурни. – У тебя какое-то странное выражение лица. О чем ты думаешь?

– Да просто о том, что убийство брата могло пойти Карлу в его кампании только на пользу. Он мог бы преподнести это как попытки мафии запугать его, заставить бросить политику… чтобы в правительство не попал честный человек. Интересно, может, в его планы входило выставить убийство брата за доказательство собственной добродетели?

– А что, мне нравится, – глаза Хардвика цинично блеснули. – Въехать в губернаторы на этом трупе, точно на белом коне, – прямо, твою мать, к инаугурации!

Гурни улыбнулся. Возвращение Хардвика к вульгарной манере изъясняться было показателем улучшающегося самочувствия.

Эсти сменила тему.

– А Клемпер с Алиссой, значит, просто-напросто мелкие хищные стервятники, норовящие поживиться за счет Кэй?

– Можно и так сказать, – согласился Гурни.

– На самом-то деле, – с видимым удовольствием добавил Хардвик, – скорее, один хищный стервятник по имени Алисса и один безмозглый стервятник-идиот по имени Мак Мудак.

Эсти несколько долгих секунд смотрела на него с болезненной нежностью, точно на милого, но невыносимого ребенка, а потом снова взяла его за руку и стиснула ее.

– Пойду, пожалуй. Давно пора перехватывать и перенаправлять транспорт – всех этих идиотов, что ломятся с трассы на ярмарку.

– Перестреляй ублюдков, – с жаром посоветовал Хардвик.

После ее ухода разговор плавно съехал на теории о чувстве вины и стремлении к саморазрушению – темы, которые, судя по всему, нагоняли на Хардвика сон.

Вспомнив курс психологии, который он посещал в колледже, Кайл рассказал про фрейдовскую теорию о несчастных случаях: они все вовсе не «случайны», а отвечают некоторой цели – предназначены предотвратить какое-либо действие, вызывающее внутренний конфликт, или же покарать за него.

– Я вот думаю, может, то, что Карл споткнулся прямо перед братом, как раз чем-то таким и объясняется?

Развивать эту тему никому не захотелось.

Тогда Кайл завел речь о карме – словно ему отчаянно требовалось встроить весь хаос произошедшего хоть в какую-нибудь упорядочивающую структуру.

– И ведь не один Карл расплатился за то, что натворил. Ну вы только подумайте. С Паникосом то же самое – его придавило колесом обозрения, которое он сам же и взорвал. А с Клемпером что случилось, когда он явился по папину душу! Даже Лекс Бинчер – он ведь как с цепи сорвался на «РАМ-ТВ», пытался присвоить себе лавры за все расследование – это его и погубило. Ей-ей, так и кажется, что карма и впрямь существует!

Голос у него был такой взволнованный, возбужденный, искренний – и такой юный, ни дать ни взять загоревшийся новой идеей подросток, – что Гурни вдруг захотелось его обнять. Однако он не привык поддаваться спонтанным побуждениям, особенно на людях.

Скоро в палату пришли две медсестры, чтобы забрать Хардвика на рентген для каких-то дополнительных обследований. Когда его устраивали на каталке, он повернулся к Гурни:

– Спасибо, Дэйви. Я… думаю, ты мне жизнь спас… так быстро сюда довез.

Он произнес это без тени иронии – явление почти неслыханное.

– Ну… – промямлил Гурни, которому всегда делалось неловко, когда его благодарили, – у тебя резвая тачка.

Хардвик издал короткий смешок, оборвавшийся вскриком от боли, и его увезли.

Мадлен, Кайл и Гурни остались в палате около опустевшей постели. Все уже падали с ног от усталости. Говорить было не о чем.

Молчание нарушил звонок телефона – как оказалось, Кайла. Он бросил взгляд на экран.

– Боже, – произнес он, ни к кому конкретно не обращаясь, а потом посмотрел на отца. – Это Ким. Я же обещал ей позвонить, но во всем этом… – И прибавил после короткого колебания: – Надо с ней поговорить.

Он вышел в коридор и, негромко разговаривая, отошел подальше, чтобы его не было видно и слышно.

Мадлен смотрела на Гурни. Взгляд ее был полон неимоверного облегчения и неимоверной усталости – как и ее голос.

– Ты все это преодолел, – сказала она. И прибавила: – А это главное.

– Да.

– И все разгадал. В который раз.

– Да. По крайней мере, мне так кажется.

– О, даже не сомневайся.

На лице ее играла нежная загадочная улыбка.

Наступило молчание.

Помимо волны эмоционального и физического истощения Гурни ощутил, что у него все тело болит и ломит, и не без удивления понял, что это результат грубых манипуляций двух полицейских, которые оттаскивали его, когда он пытался выбить телефон из рук Паникоса.

На него вдруг накатила такая усталость, что он не мог ни думать, ни даже держаться на ногах.

Стоя там, в больничной палате, Гурни на миг прикрывает глаза. И видит Питера Пэна – тот застыл спиной к нему, весь в черном. А потом начинает поворачиваться. Ядовито-желтое лицо, кроваво-алая улыбка. Поворачивается, поворачивается, поднимая руки, точно крылья хищной птицы.

Но глаза на этом желтом лице – глаза Карла Спалтера. Полные ужаса, ненависти и отчаяния. Глаза человека, жалеющего, что родился на свет.

Гурни отгоняет прочь это видение, старается перевести взгляд на Мадлен.

Та предлагает ему лечь на кровать. Предлагает помассировать шею, плечи и спину.

Он соглашается и скоро уже качается на волнах полузабытья, ощущая лишь теплое и нежное касание ее рук.

Слыша лишь ее голос, ласковый и успокаивающий.

Где-то между сном и усталостью расположена область полнейшей отрешенности, простоты и ясности – область, где он часто обретал безмятежность, какой не знал больше нигде. Ему казалось, это нечто вроде «прихода» у героинщика – прилив чистейшего, безмятежнейшего покоя.

Обычно такое состояние сопровождалось для него полной изоляцией от каких бы то ни было внешних стимулов, блаженной неспособностью отличить, где кончается его тело и начинается остальной мир, – но сегодня все иначе. Сегодня в кокон вплетены голос Мадлен и всепроницающее тепло ее рук.

Она говорит о том, как они будут гулять по побережью в Корнуолле, о пологих зеленых склонах, каменных изгородях, высоких утесах над морем…

Как будут плавать на каяках по бирюзовому озеру в Канаде…

Кататься на велосипеде в долинах Катскилла…

Собирать чернику…

Строить скворечники на краю луга.

Пробираться по тропинке, что ведет через ферму «Шотландское пастбище»…

Голос у нее нежный и теплый – совсем как прикосновение ладоней к плечам Гурни.

Он представляет ее на велосипеде – в белых кроссовках, желтых носках, ярких карминных шортах и сверкающей на солнце сиреневой ветровке.

Солнце прорывает облака огромным кругом света. Колесом света.

Улыбка Мадлен – улыбка Малькольма Кларета. Голос ее – его голос.

«В жизни нет ничего важнее любви. Нет ничего, кроме любви».