Гурни не помнил, как покинул Сити-Айленд, как пробирался через Бронкс, как переезжал мост Джорджа Вашингтона. Он пришел в себя, лишь когда уже ехал на север по Палисадес-парквей. И одновременно осознал, что бензин-то заканчивается и на весь путь до Уолнат-Кроссинга не хватит.

Через двадцать минут он уже был на парковке перед большой бензоколонкой, совмещенной с придорожными забегаловками, где можно было заправить машину и заправиться самому. Большой стакан кофе и пара бейглов помогли ему снова войти в контакт с повседневностью. Вытащив телефон – отключенный на время встречи с Кларетом, – он проверил, нет ли сообщений.

Оказалось целых четыре. Голос в первом из них – с неизвестного номера – принадлежал Клемперу, только говорил он еще грубее и невнятнее, чем накануне: «По поводу „Ривер-молла“… „Риверсайда“. Нашего разговора. Проверь почтовый ящик. Помни свое обещание. Только не вздумай меня кинуть. Те, кто меня кидает… плохая идея. Не вздумай меня кидать. Уговор есть уговор. Заруби на носу. Смотри не забудь. Проверь ящик».

Гурни гадал, и впрямь ли Клемпер так пьян, как можно судить по голосу. Но еще важнее – что там, в ящике? Та самая пропавшая видеозапись, которую он, Гурни, просил? Невольно вспоминалось, как однажды ему в почтовый ящик сунули змею. Да и для бомбы самое подходящее место. Хотя бомба, конечно, уже чересчур.

Это все напомнило Гурни еще и о том, что надо бы рассказать Хардвику с Эсти про встречу в «Риверсайде» и «уговор», на который ссылался Клемпер.

Он перешел ко второму сообщению – от Хардвика. «Эй, Шерлок. Только что принял звонок из Анкары. Похоже, малютка, что нам свет отрубил, та еще штучка. Перезвони мне».

Третье послание было тоже от Хардвика, уже более возбужденного: «Где тебя черти носят, Шерлок? Я в районе Куперстауна, еду к дому Бинчера. От него все еще нет вестей. Меня это начинает беспокоить. И еще надо поговорить о нашем психованном стрелке. Я это всерьез – про психованного. Ради бога, перезвони уже».

Четвертое, и последнее, сообщение оказалось опять от Хардвика, сердитого и мрачного: «Гурни, где бы ты, твою мать, ни был, возьми телефон! Я возле дома Лекса Бинчера. Точнее, возле того, что от него осталось. Он ночью сгорел. Вместе с соседними домами. Три гребаных дома в ряд. Дотла. Огромное, прожорливое и супержаркое пламя – пожар начался с дома Лекса. Похоже, какое-то зажигательное устройство, и не одно. Позвони мне! Скорее!»

Гурни решил сперва позвонить Мадлен, но попал на автоответчик и оставил сообщение: «Сделай одолжение, не открывай сегодня почтовый ящик. Я совершенно уверен, что все в порядке, но просто мне тут звонил Клемпер, весь взбудораженный, так что я предпочел бы сам открыть. Просто предосторожность. Потом объясню. Я в Слотсбурге, на стоянке. Через пару часов увидимся».

Обдумав свои слова, он тут же пожалел, что не подобрал других фраз. Слишком уж получилось зловеще, слишком неясно. Не хватало ни контекста, ни объяснений. Его подмывало перезвонить еще раз и оставить сообщение подлиннее, но сдерживал страх только ухудшить положение.

Позвонив Хардвику, он тоже попал на автоответчик и оставил сообщение, что едет в Уолнат-Кроссинг. Спросил, были ли при пожаре жертвы, известно ли что о Бинчере. И по поводу психованного стрелка – что все-таки выяснилось? Закончив сообщение, он удостоверился, что телефон не отключился, и отправился за очередной порцией кофе.

Лишь когда он уже подъехал к пасторальным холмам над Барливиллем, Хардвик наконец перезвонил.

– У нас тут, старичок, дело серьезно. Совсем дерьмо. Три дома – три кучи пепла. Дом Лекса плюс два соседних. Шестеро погибших – но Бинчера среди них нет. Два тела в доме слева, четыре в доме справа, из них двое детей. Не успели выскочить. Парни, прибывшие на место, говорят, это все случилось вскоре после полуночи, причем очень быстро. Тип из команды по поджогам говорит, скорее всего, МЗУ – маленькие зажигательные устройства, четыре штуки, заложенные по углам Бинчерова дома. Причем преступник даже и не пытался выдать поджог за случайное происшествие.

– А два других дома – просто сопутствующий ущерб? Уверен?

– Я ни в чем не уверен. Стою за желтой лентой среди зевак этих недоделанных – просто слышал обрывки разговоров местных копов. Но говорят, вроде газовая хроматография показывает зажигательные средства у Бинчера, но не у соседей.

– Но дом Бинчера оказался пуст? В смысле, в нем тел не найдено?

– Пока нет. Но, насколько я вижу, техники там среди мокрых углей еще ползают. Целая армия собралась. Пожарные, бюро криминальных расследований, команда по поджогам, отдел шерифа, местные копы. – Он помолчал. – Боже, Дэви, если это замышлялось как… как предупреждение Лексу, чтобы он бросил дело…

Он не докончил фразы.

Гурни промолчал.

Хардвик кашлянул, прочищая горло.

– Ты еще тут?

– Тут. Просто думаю о твоих словах про «предупреждение». – Он помолчал. – Я бы сказал, что стрельба по твоим проводам, скорее всего, была предупреждением. Гвозди в голове у Гурикоса, скорее всего, были предупреждением. Но это… с Бинчером… дело другое. Скорее, война. И его ничуть не волнует, кого еще там убьет.

– Согласен. У гаденыша прямо страсть к разрушениям. А на поджогах, похоже, особый пунктик.

– Особый пунктик? – Гурни притормозил, съехал на поросший травой утес с видом на водохранилище, выключил мотор и открыл окна. – Что ты имеешь в виду, особый пунктик? Что ты получил из Интерпола?

– Не то до хрена всего, не то вообще по нулям. Поди пойми. Суть в том, что информация, которую они накопали по своим базам данных, может относиться к одному и тому же индивидууму, а может касаться разных людей. Последние сведения, лет этак за десять, скорее всего, вполне точные, во всяком случае – по большей части. А вот все, что старше десяти лет, – уже сомнительнее. И причудливее.

Гурни задумался, что может быть еще причудливее, чем гвозди в голове жертвы.

Хардвик объяснил.

– Тот парень из Анкары предпочел поговорить со мной по телефону, чем наследить в электронных письмах, так что я делал заметки по ходу разговора. Его рассказ сводится к двум небольшим историям. А дальше уж под каким углом посмотреть – может, они друг с другом связаны, а может, и не связаны вовсе. Начинается все с материалов за последние лет десять на наемного убийцу, известного под именем Петроса Паникоса, а дальше тянется в глубь времен. Готов?

– Весь обратился в слух, Джек.

– Если взять за основной параметр поиска имя Паникоса, оно нас приводит к событиям, произошедшим двадцать пять лет назад в южной Греции, в деревушке Ликонос. Семейство Паникос держало там сувенирный магазин. У них было четыре сына, причем младший вроде бы приемный. Магазинчик вместе с домом, где они все жили, сгорел дотла, при пожаре погибли родители и трое сыновей. Четвертый, приемыш, исчез. Подозревали поджог, но точно так ничего и не доказали. Ни свидетельства о рождении, ни бумаг по усыновлению на этого пропавшего сына найти не удалось. Семья жила очень обособленно, близкой родни не имела, в деревне даже разошлись во мнениях, как пропавшего сына звали. Но – обрати внимание – упоминались два возможных имени: Перо и Петрос.

– Сколько ему было лет?

– Никто точно не знал. Согласно старому делу о расследовании поджога, от двенадцати до шестнадцати.

– И никаких сведений, как его назвали при рождении или откуда он родом?

– Официально – никаких. Тем не менее к делу были подшиты показания деревенского священника, который считал, что мальчик попал в семью из какого-то болгарского приюта.

– Почему он так решил?

– В деле на этот счет ничего не было – никто не удосужился спросить. Но священник сообщил название приюта.

С губ Гурни сорвался короткий смешок, не имевший никакого отношения к веселью. Если б ему самому пришлось объяснять этот смех, он бы, пожалуй, сослался на переизбыток энергии. Нечто в самом процессе отслеживания информации, движения от одного обрывка фактов к другому, шажкам по камням через стремительный поток заряжало электрические цепи у него в мозгу.

– Верно ли я догадываюсь, что след к приюту приводит нас ко второму похожему происшествию?

– Ну, строго говоря, он приводит нас к унылому детскому дому времен коммунистов – документации по нему не осталось. Угадай, почему.

– Очередной поджог?

– Ага. Так что все, что мы знаем об обитателях детдома на момент пожара – при котором большинство и погибло, – исходит из чахлого полицейского дела, собственно-то, в нем содержатся показания всего одного свидетеля – воспитательницы, которой удалось выжить. Кстати, на этот раз факт поджога установлен с достоверностью. Помимо приюта сгорели еще четыре здания, и вдобавок к тому, что во всех четырех были найдены баллоны с газом, под двери еще были подсунуты деревянные клинья.

– Что означает – целью было массовое убийство. Но, похоже, пожар стал лишь концом истории. А начало какое?

– Согласно показаниям воспитательницы, за пару лет до пожара, в одно зимнее утро, на крыльце приюта нашли очень странного ребенка. Сперва казалось, он вообще немой и совсем неразвитый. Но вскоре выяснилось, что он бегло говорит не только по-болгарски, но и по-русски, по-немецки и по-английски. Эта воспитательница даже решила, он какой-то полоумный вундеркинд по части языков – настолько хорошо он болтал. Так что она раздобыла для него учебники, какие смогла, и, само собой, в течение двух лет, что пацан там провел, он учил французский, турецкий и бог весть что еще.

– А он никогда не рассказывал воспитателям, откуда взялся?

– Утверждал, у него полная амнезия – ни малейших воспоминаний о том, что было до того, как он появился в приюте. Единственной его связью с прошлым были беспрестанные ночные кошмары. Что-то про карнавал и клоуна. В результате им пришлось укладывать его на ночь в отдельной комнате, подальше от других детей – так часто он кричал во сне. Почему-то – может, из-за этого клоуна из кошмаров – воспитательница вбила себе в голову, что его мать была из какого-нибудь убогого бродячего цирка.

– Похоже, и впрямь необычный ребенок. Какие-нибудь предупредительные красные флажки перед пожаром не выскакивали?

– О, разумеется. И здоровенные. – Хардвик сделал театральную паузу: одна из его привычек, с которыми Гурни научился смиряться.

– Так ты мне расскажешь?

– Пара других воспитанников завели привычку его дразнить, из-за кошмаров. – Очередная пауза.

– Джек, ради бога…

– Они исчезли.

– Дети, которые над ним смеялись?

– Именно. Пропали с лица земли. И то же самое с медработником, который не верил в его амнезию и продолжал допытываться о его прошлом. Пропал. Никаких следов.

– Еще что-нибудь?

– Очередная чертовщина. Никто толком не знал, сколько парнишке лет, потому что за два года, что он там провел, он совершенно не изменился, не подрос, не начал выглядеть ни на день старше, чем при появлении.

– Как Питер Пэн.

– Вот-вот.

– Его в приюте так называли?

– В болгарских документах об этом ни слова.

Гурни быстро прокрутил всю историю в голове от конца к началу.

– Я кое-чего не понимаю. Откуда мы знаем, что этот приютский мальчишка и есть тот самый, которого усыновили Паникосы?

– А с точностью мы и не знаем. Воспиталка сказала, его забрала семья каких-то греков, но фамилию она не знала. Этим занимался другой отдел. Но приют сгорел в тот самый день, когда он уехал со своими новыми родителями, и почти все обитатели оказались заперты внутри и погибли.

Гурни молчал.

– О чем думаешь, Шерлок?

– Думаю, что кто-то ведь выложил сто кусков, чтобы напустить это маленькое чудовище на Карла Спалтера.

– А заодно на Мэри Спалтер, Гаса Гурикоса и Лекса Бинчера, – добавил Хардвик.

– Питер Пэн, – задумчиво проговорил Гурни. – Мальчик, который не взрослел.

– Зашибись как затейливо, старичок, но куда, черт возьми, это нас приводит?

– Я бы сказал, это не приводит нас ни к чему – пребываем в полной неизвестности, дрейфуя к полному замешательству. Несколько красочных историй у нас есть, но твердо мы почти ничего и не знаем. Мы ищем профессионального убийцу, которого, возможно, зовут Петрос Паникос, или Питер Пэн, или как-нибудь еще. Имя, данное при рождении, неизвестно. Паспортное имя неизвестно. Дата рождения неизвестна. Национальность неизвестна. Родители неизвестны. Фактический адрес неизвестен. История арестов и приговоров неизвестна. Собственно говоря, неизвестно практически ничего, что могло бы нас к нему привести.

– Не стану спорить. И что теперь?

– Перезвони своему приятелю из Интерпола и умоляй о любых крошках, какие там могли заваляться в уголках дела, – особенно нужны сведения о семействе Паникосов, их соседях и любых прочих односельчанах, которые могли что-то знать о маленьком Петросе или как его там еще звали. Что угодно, от чего можно оттолкнуться. Пусть найдется хоть кто-нибудь, с кем мы могли бы поговорить…

– Очнись, мужик, это было двадцать пять лет назад. Да сейчас ни один хрен ничего не вспомнит, даже если мы кого и найдем. Вернись на землю.

– Скорее всего, ты прав. Но все равно свяжись с этим своим интерполовцем. В худшем случае он тебя пошлет. Впрочем, кто знает, какие еще факты могут всплыть.

Закончив разговор, Гурни некоторое время сидел, положив блокнот на колени и глядя на озеро. Вода стояла ниже обычного, обнажая скалистые стенки от уровня воды до кромки деревьев. На камнях валялись кучи плавника. По другую сторону узкого заливчика, тонувшего в глубоких предвечерних тенях, тянулись вверх из воды две корявые ветки. В памяти у Гурни зашевелились леденящие воспоминания о том, как еще совсем новичком он чуть ли не впервые побывал на месте обнаружения трупа: голого детского тельца, выброшенного на каменистую отмель Гудзона.

Не то воспоминание, на котором хочется задерживаться. Взяв блокнот, куда наскоро записал почти все, что рассказал Хардвик, Гурни перечитал заметки.

Он досадовал сам на себя. Досадовал, что позволил втянуть себя в это дело. Что до сих пор так недалеко продвинулся в расследовании. Заодно бесило отсутствие официального статуса. И обилие вопросительных знаков в блокноте.

Пожалуй, надо выпить еще кофе. Гурни завел машину и собирался уже направиться к Барливиллю, как снова позвонил Хардвик, еще более потрясенный, чем прежде.

– Ситуация изменилась. Если то, что мне удалось услышать, правда, возможно, Лекс Бинчер вовсе и не пропал.

– Бог ты мой! Теперь-то что?

– Парни из уголовки вместе с одним из местных копов нашли в воде под частным причалом Лекса тело. Одно только тело. Без головы.

– Они уверены, что это Бинчер?

– Я там не задержался настолько, чтоб это выяснить. Мне от этой пропавшей головы прямо дурно стало. Я выбрался из толпы, вернулся в машину. Надо было убираться, пока меня не вывернуло или пока кто-нибудь из уголовки не узнал меня и не сложил два и два – про меня, Бинчера и дело Спалтеров, – иначе я на пару недель застряну в комнате для допросов. А этого я допустить не могу. Когда такое дерьмо творится. Мне нужна возможность свободно передвигаться, делать то, что, черт возьми, нам придется делать. Пора убираться отсюда. Позвоню позже.

Гурни просидел на берегу водохранилища еще несколько минут, осмысляя новое положение вещей. Взгляд его снова скользнул над водой к тому куску плавника, что напомнил ему тело, выброшенное на скалы у края Гудзона. Теперь же искореженный кусок дерева напоминал ему не просто тело, а тело без головы.

Передернувшись, он завел мотор и двинулся к Уолнат-Кроссингу.