Книга: Ур, сын Шама
Назад: Глава четвертая Санта-Моника
Дальше: Часть третья БРАВЫЕ ВЕСТЫ

Глава шестая
Альфа и омега

— Куда же вы нас ведете? — спросил Кандид.
— В яму, — сказал полицейский.
Вольтер, Кандид

 

Дождь был хороший, живительный. Не такой громыхающий ливень, как тогда на реке, но несущий покой и облегчение. От него немного унялась боль, насквозь просверлившая глаз.
Должно быть, его подстерег все-таки младший сын хозяина воды, эта рыжеглазая бестия. Влепил ему камень, выпущенный из пращи, прямо в глаз…
Постой, как же это было?..
Ур чуть приоткрыл левый глаз. Правый не раскрывался, заплыл.
Из плоской фляжки лилась тонкая струйка воды. Ах, не дождь это, не дождь… И пращи не было, это всего лишь сон, непонятный, идущий из глубин подсознания, привычный сон. Не было рыжеглазого, не было засады. Была гигантская драка на залитой ярким солнцем площади. Теперь он все вспомнил — кроме одного: где он и кто льет ему на лицо воду из фляжки…
Голоса вокруг, голоса. По-французски Ур понимал плохо, но все же какие-то обрывки доходили до сознания.
— Вот увидишь, его отпустят пораньше, чем нас.
— Я эту свинью убью.
— Эй, кто там грозится убить Клермона? Руки коротки!
Шум, ругань, что-то с грохотом опрокинулось.
— Хватит, хватит. Мало вам сегодня досталось?
— Оставь хоть глоток, Рене. Кажется, он очухался. Кто это? С какого факультета?
— Если с философского, то лучше сразу его придушить. Всех философов, будь они прокляты…
Вода перестала литься. Сквозь щелку приоткрытого глаза Ур увидел чью-то узкую грудь, обтянутую тельняшкой в крупную синюю и желтую полоску, потом — мальчишеское лицо в темных очках, в темной оправе длинных спутаных волос.
— Живой? — спросил очкастый, наклонившись над ним. — Ну, живи. Ты здорово дрался. Но и влепили тебе здорово.
— Спасибо, — сказал Ур. Он не узнал своего голоса — так тихо и сипло он прозвучал. — Спасибо за воду.
— Иностранец, что ли? — спросил тот. — С какого факультета?
Ур пошевелился на скамье, на которой лежал. Ему показалось, что ребра переломаны и болтаются внутри, будто палки в мешке. Да, влепили, как видно, здорово.
Теперь он вспомнил все, что произошло этим утром.
Близ одного из университетских корпусов запыленный голубой «крайслер» Аннабел Ли врезался в толпу, запрудившую дорогу и широкую площадку перед корпусом. Толпа была беспокойная, крикливая, тут и там колыхались плакаты. «К дьяволу администрацию!» — прочел Ур на одном. «Мы живем в XX веке, а не в XVII. Довольно кормить нас тухлятиной!» — разобрал он на другом. И еще: «Перевернем вверх дном ваш ожиревший мир!»
— Эй, дорогу! — крикнула Аннабел Ли.
— Нет дороги! — послышалось в ответ. Машина оказалась в плотном кольце, кто-то длинноволосый крикнул дурашливым голосом: — Вылезай, приехали!
Еще можно было, осторожно давая задний ход, выехать из толпы и, не ввязываясь в здешние дела, вернуться в тихие предместья Одерона. Но не такова была Аннабел Ли Фрезер из Валентайна, штат Небраска. Привстав в открытой машине с сиденья, она размахивала кулачками и требовала, чтобы немедленно освободили дорогу и дали проехать. Ей в ответ смеялись, кричали по-французски и по-английски, ругались.
— Брось своего кретина, идем с нами, красотка! — заорал плечистый малый, пытаясь дотянуться до Аннабел Ли.
Та завизжала, стала отбиваться, но парень был крепкий, напористый. Ухмыляясь, он принялся вытаскивать девушку из машины. В следующий миг, однако, Ур вскочил с места и с силой отодрал руку парня от талии Аннабел Ли. Парень дернулся, Ур оттолкнул его, и тут надвинулись отовсюду орущие рты, угрожающие кулаки. Кто-то вскочил на радиатор машины и ударил Ура по голове, кто-то рванул дверцу, и уже ничего нельзя было разобрать в сплошном вое, свисте, улюлюканье. Десятки рук вцепились в Ура и выволокли из автомобиля. Он слышал визг Аннабел Ли — ее тоже вытащили прямо через борт машины.
Вдруг толпа подалась назад. Впереди что-то кричали. Одно слово повторялось чаще других, это слово было «баррикада».
Ур, которого отбросили на десяток метров от автомобиля, увидел: тащили, передавали из рук в руки откуда-то взявшиеся скамейки и столы. Облепили «крайслер» Аннабел Ли и под пронзительный свист опрокинули машину на бок.
Мелькнул в той стороне голубой сарафан Аннабел Ли. Ур, работая кулаками и локтями, стал пробираться к ней сквозь откатывающуюся толпу. Поскользнулся на банановой корке и упал кому-то под ноги. Белели на асфальте разбросанные листовки, Ур зажал одну в кулаке. Вскочив на ноги, он увидел, что очутился, так сказать, на переднем крае.
От белых стен корпуса пятились поредевшие изломанные шеренги студентов. Дойдя до баррикады, они остановились, и один из них, лохматый, кричал что-то о сопротивлении. В наступавшие ряды полиции полетели камни, гнилые помидоры.
Ур не слышал, как в шуме сотен голосов щелкнул револьверный выстрел. Кто-то упал в синей цепи полицейских. Там произошло новое какое-то движение. Взвыли сирены подъехавших машин, из них выскакивали вооруженные люди. Раздался нестройный винтовочный залп, свистнули пули над головами защитников баррикады. Ур, пригнувшись, побежал в ту сторону, где мелькнул сарафан Аннабел Ли. Но добежать до машины не успел. Хлынули густо гвардейцы, полицейские. Длинные дубинки обрушились на бунтующих студентов. Те отбивались как могли. Лохматый выстрелил из револьвера, но кто-то толкнул его под руку, выстрел пошел вверх, в следующий миг гвардейцы заломили лохматому руки за спину.
Где-то слева опять завизжала Аннабел Ли. Ур бросился к ней, и тут тяжелый удар по затылку заставил его остановиться. Обернувшись, он увидел красное, потное лицо с прищуренными свирепыми глазками, руку с длинной дубинкой, занесенной для нового удара. Ага, вот он, человек из засады… Прежде чем дубинка опустилась, сильный удар в челюсть сбил ее владельца с ног. Сразу на Ура набросились двое, их дубинки со свистом рассекли воздух, и, как ни увертывался Ур, несколько ударов обрушилось на него. Он завопил от боли и ярости. Что-то темное как бы поднялось в нем со дна души, закрыло голубой свет дня. Дикой кошкой метнулся он к одному из полицейских, ударил головой в грудь и выхватил у него, падающего навзничь, дубинку из руки. Тут же он упал на колени от нового удара по голове, но вскочил, извернулся и, страшный, озверевший, отбивая удары своей дубинкой, пошел на преследователей.
Все силы, какие только еще оставались в нем, он вложил в удары дубинки. Бил наотмашь, направо и налево, со странным наслаждением слыша крики падающих от его ударов людей. На него накинулись сзади. Он вывернулся, оставив клочья своей рубашки в руках нападавших. Отступая, уперся спиной в теплое грязное брюхо автомобиля, лежавшего на боку. Наконец у него, обессиленного, вырвали дубинку. Удар по голове, еще и еще… Удар в глаз… Падая, он увидел крутящееся колесо автомобиля, услышал отчаянный визг Аннабел Ли: «Не бейте его!»
Еще удар. Больше он ничего не видел и не слышал.
И сейчас, очнувшись, он понял, что лежит на скамье в камере, набитой арестованными студентами. И едва не застонал — на этот раз не от боли, а от сознания чего-то непоправимого.
— Я видел, ты здорово дрался, — сказал Рене, парень в тельняшке, и отпил глоток из своей фляги. — Ты учишься у нас? Нет? А откуда ты взялся?
— Да он приехал на голубой машине с той американкой, которая выцарапала глаза комиссару, — произнес чей-то голос.
— Где она? — спросил Ур, медленно, с трудом садясь.
— Наверно, в тюрьме, как и мы. Если, конечно, президент Соединенных Штатов еще не звонил местному комиссару.
Своим зрячим глазом Ур с тоской оглядел серые шершавые стены с зарешеченным окошком под потолком. На скамьях вдоль стен и на цементном полу сидели и лежали парни, и было видно, что почти все избиты, как и он, Ур. Он видел исполосованную обнаженную спину одного из парней, сидящего на полу. Другой хмуро разглядывал сломанные очки.
Ур сунул руку в карман за платком, чтобы вытереть мокрое лицо. Платка не было. Он нащупал скомканную бумажку, расправил ее перед глазом. Это была листовка. Скорбное лицо Христа, терновый венец. Сверху крупно написано: «Разыскивается преступник». Внизу — краткое описание примет, а еще ниже: «Агитировал за ликвидацию крупной собственности».
— Ну, как листовочка? — спросил Рене. — Это мы придумали.
Ур пожал плечами.
— Если бы Иисус явился сейчас, то его бы арестовали за красную пропаганду и подстрекательство, — продолжал Рене. — И сидел бы он с нами в тюрьме с подбитым глазом, вот как ты. А потом апостолы скинулись бы, собрали деньжат, и Христа выпустили бы под залог. И он бы плюнул на всю эту мерзость, вознесся бы к боженьке и сказал: «Пусть они там выпутываются сами, а я к ним больше не хочу». — Он захохотал, тряся волосами.
— Рене, перестань богохульствовать, — сказал парень с поломанными очками.
— Молчи, философ! — огрызнулся Рене. — Ты-то почему здесь, книжный червь? Сидел бы у своего толстопузого папочки-фабриканта и кушал бы куриную печенку.
— Я не живу с родителями, — серьезно ответил тот. — А здесь я потому же, почему и ты. Система образования нуждается в реформе.
— Придушить бы вас всех, философов, — сказал парень с исполосованной спиной. — Умники проклятые!
— Заткнись, Лябуш! — крикнул Рене. — Это тебя с твоим Клермоном надо придушить.
— Руки коротки!
— Дурака мы сваляли, когда поддались вашим уговорам и пошли выручать ублюдков, которые заперлись на факультете. Пусть бы их похватали там. Вам бы только шуму побольше, а до остального дела нет. Какого дьявола Клермон затеял стрельбу?
— Если б не такие слюнтяи, как ты, мы бы давно добились своего.
— Чего? Передушили бы администрацию и протянули бы через весь городок полотнище с цитатой? И, между прочим, придержи язык. Я тебе покажу «слюнтяя»!
Парень с исполосованной спиной вскочил и, ругаясь, направился к Рене. Тот воинственно шагнул ему навстречу. Камера опять загалдела, и не миновать бы драки, если бы вдруг не распахнулась дверь. На пороге встал дородный полицейский.
— Тихо вы, боевые петухи! — гаркнул он. И, обведя взглядом камеру: Кто здесь Ур?
Он дважды повторил вопрос, прежде чем Ур ответил. Полицейский посмотрел на него, прищурив глаз, как бы оценивая.
— Вы? В таком случае следуйте за мной.

 

 

В одиночной камере, куда привели Ура, была койка. Он сразу лег. Переход по коридору был не длинный, но Ур одолел его с трудом, каждый шаг вызывал боль в избитом теле.
Он облизнул языком сухие губы. Ныл глаз. Но Ур уже стал привыкать к боли. Другое тревожило его — смутное ощущение какого-то неблагополучия. Что это? Откуда оно шло? Усталый мозг как бы отказывался анализировать новое ощущение. Ур погрузился в тяжелую дремоту.
Вдруг он, раскрыв глаз, увидел человечка в белом халате, нацелившегося шприцем на его руку. Ур отдернул руку.
— Не бойтесь, мосье, не бойтесь, это всего лишь обезболивающий укол, — скороговоркой произнес человечек и подмигнул ему. — Ну, смелее!
Он сделал укол. Потом достал из чемоданчика флаконы, бинты и, покачивая головой, стал осматривать лицо и торс Ура, с которого давно уже сползли клочья рубашки.
— Все бунтуете, все бунтуете, — ворчал он при этом. — Что это делается с вами, молодыми?.. Лежите, мосье, спокойно, я обработаю ваш глаз. (Ур почувствовал прикосновение холодного и влажного.) Будь удар чуть посильнее, глаз бы вытек… Сами лезете под удары, так и лезете, так и лезете…
— Пить, — прошептал Ур.
— Сейчас, потерпите немного… Повезло вам, мосье, глаз цел. — Врач осторожно поднял изодранную майку. — Кости, кажется, тоже целы. Здесь болит? Само собой, не может не болеть после такой взбучки. Но если бы ребро было перебито, вы бы взвыли не своим голосом… И чего вам только надо? Все не по вам, все не так, лезете и лезете под удары…
Врач опять подмигнул Уру. Впрочем, это у него был, наверно, тик. Болтал он беспрерывно, но руки его между тем ловко и быстро делали свое дело. То ли от укола, то ли от примочек, а может, от воркотни доброго человечка, но Уру стало легче.
Надзиратель с постным неподвижным лицом принес поднос с едой и питьем. Не переводя дыхания, вытянул Ур до дна бутылку ситро. Обед был хороший: луковый суп, антрекот с жареным картофелем, сладкий пудинг.
Окна в камере не было, но откуда-то лился скрытый свет. Пожалуй, он был чересчур ярок. Ур забылся сном.
Наверное, он проспал часа четыре. Проснулся весь в поту. И опять кольнуло его неясное ощущение чего-то болезненного, случившегося не с ним, но с близким человеком. Уж не с матерью ли произошло что-то или с отцом?..
Глаз болел меньше, но опухоль еще не спала. Ур попробовал сесть на койке, и в этот момент повернулся в скважине ключ, в камеру вошел надзиратель с подносом, на котором стояли бутылка с желтой жидкостью, сифон, два стакана и пепельница.
«Солидные приготовления», — подумал Ур.
Вошел человек в песочного цвета костюме и галстуке, испещренном красными и синими кругами. Лицо у него было неприметное — неопределенного цвета волосы, нос ни прямой, ни горбатый, ни заостренный, подбородок скругленный, но взгляд глубоко посаженных глаз цепкий, колючий. Вошедший кивком услал надзирателя за дверь, сел за стол, аккуратно вздернув брюки на коленях, и устремил на Ура проницательный взгляд.
— Вы должны отвечать на мои вопросы, — сказал он, выкладывая перед собой большой блокнот и шариковую ручку. — Честные ответы смягчат ваше положение. Вы меня поняли?
— Лучше по-английски, — сказал Ур. — Если вам не трудно.
— Ладно, попробуем. — По-английски комиссар говорил неважно, но, в общем, они с Уром понимали друг друга.
— Ваше имя и фамилия, мосье?
— Ур. Это и то и другое.
— Значит, фамилии нет? Допустим. Документы? Тоже нет? Допустим. Гражданином какой страны вы являетесь?
— Я еще не выбрал.
— Еще раз предупреждаю: вы должны отвечать честно, иначе навлечете на себя серьезные неприятности. Откуда и с какой целью вы приехали во Францию?
— А почему я должен отвечать на ваши вопросы?
— Потому что вы арестованы за участие в беспорядках.
— Я попал в эту драку случайно.
— Это я и намерен выяснить — каким образом вы сюда попали. Итак, мосье: откуда вы приехали и с какой целью?
— Я приехал из Советского Союза. Моя цель — осмотреть Океанариум в Санта-Монике.
— Вы советский подданный?
— Я уже сказал вам, что не имею никакого подданства.
— Допустим. — Комиссар быстро записывал ответы Ура. — Как вы попали в Советский Союз? Откуда?
— Это должно интересовать не вас, а советские власти.
— Хорошо. Каким образом вы перешли границу Франции? Уж такой вопрос, надеюсь, я вправе задать?
— Пожалуй. Я приплыл в Санта-Монику на своем корабле.
— Приплыли или прилетели?
— Вы слишком любопытны.
— Уж такая профессия. Итак?
— Пускай будет — прилетел.
— Куда девался ваш корабль после того, как вы выпрыгнули из него в море?
— Думаю, что он улетел.
— В нем были еще люди? Кто они?
— В нем никого больше нет.
— Изумительно интересно, мосье. Вы хотите сказать, что управляете кораблем сами, дистанционно? Как вы это делаете?
— Боюсь, что вы не поймете. У вас в сифоне не оранжад?
— Содовая. А это виски. Сейчас вам налью.
— Только содовой, пожалуйста.
Комиссар налил ему полный стакан. Себе он плеснул на дно стакана виски и, не разбавляя, выпил одним мощным глотком.
— Мосье Ур, — сказал он, закурив, — вам я не предлагаю сигареты, потому что знаю, что вы не курите. Нам вообще известно о вас больше, чем вы думаете. Согласитесь, что к человеку, путешествующему без паспорта, без виз, без гражданства, проявляется повышенное внимание. В наш беспокойный век, мосье, от журналистов, как и от людей моей профессии, ничто не может укрыться. Итак: мы знаем, что вы и в Россию прибыли таким же странным способом, как и во Францию. Вы работали в одном из прикаспийских городов в институте, занимающемся проблемами моря. Затем вы нанялись в цирк и выступали в одном из черноморских городов с опытами телекинеза. Вы прилетели в Санта-Монику и устроились работать за пансион в Океанариуме у доктора Русто, который высоко оценил ваши познания в океанологии, но, по свойственной ему безалаберности, не проявил интереса к вашему происхождению. Вы — извините, что касаюсь интимных вещей, — очаровали дочку американского яичного промышленника и поехали с ней в Одерон, не стану уточнять, с какой целью. Вам не повезло: вы влипли в студенческие беспорядки и ввязались в драку, и вам основательно перепало, о чем, поверьте, мы сожалеем. Драка есть драка, мосье, и остается только благодарить провидение за то, что ваш глаз уцелел.
— Если вы так много знаете, — сказал Ур, — то зачем вы меня допрашиваете?
— Мы бы хотели узнать самое главное: кто вы такой, мосье Ур? Каковы ваши истинные цели?
Ур молчал.
— Не стану скрывать от вас, — продолжал комиссар, глядя на него испытующе, — есть предположение, что вы… как бы сказать… житель другой планеты… пришелец… Это правда?
Ур угрюмо молчал.
— Лично я не думаю, чтобы летающий корабль необычного вида и необычно управляемый дал веский повод подозревать в вас пришельца. Не очень верю и в то, что вы без физического контакта поднимаете людей в воздух…
«Наверно, ему кажется, что он ведет допрос чрезвычайно тонко», подумал Ур.
— Вы не желаете отвечать? Жаль. Очень жаль, мосье. Вынужден заявить вам, что есть и другое предположение, которое лично мне кажется менее фантастическим: вы засланы с разведывательной целью. Итак? Я жду ответа.
— Ответа не будет, — сказал Ур, ложась на койку.
Комиссар закрыл блокнот и поднялся.
— Что ж, торопиться нам некуда, продолжим разговор в другой раз.
— Вы собираетесь держать меня здесь долго? — спросил Ур.
— Пока не выясним все, что нас интересует. До свиданья.
— Постойте. Где мисс Фрезер? Девушка, с которой…
— Понятно, мосье, понятно. Думаю, что она уже дома. За ней приехал отец, и, выслушав то, что она пожелала сказать, мы ее отпустили. Было бы жестоко разлучать такую очаровательную мисс с любящим родителем, не правда ли? Кстати, она очень беспокоилась о вас. Хотите спросить еще о чем-нибудь?
— Нет, — сказал Ур и закрыл глаза.

 

 

Учитель, я опять вел себя неразумно. Я опять вмешался…
Я жестоко избит и сижу взаперти.
Я страдаю, Учитель. Все, что я делаю с лучшими намерениями, почему-то оборачивается против меня. Я сам не могу уследить, как оказываюсь втянутым в сложные события. Вся жизнь здесь соткана из внезапностей — от них нет спасения.
Каждый раз приходится самому, не опираясь на общий разум, принимать решения. И часто они оказываются ошибочными.
Я начинаю бояться самого себя… Во мне будто дремлет кто-то другой, не знакомый мне, и когда он вдруг просыпается… так было во время этой ужасной драки… когда он просыпается, мне делается страшно…
Еще не отпустило его напряжение, еще он был как бы в полусне, как вдруг сквозь уходящие, расступающиеся полотна тумана увидел его — человека из засады, младшего сына хозяина воды. Вот он натягивает тетиву лука… шагнул вперед…
— А-а-а-а! — закричал Ур во всю мочь, забившись в угол и беспамятно шаря рукой по смятому одеялу в поисках пращи.
— Что с вами, Уриэль? — услышал он голос вошедшего. — Вы не узнаете меня?
Оцепенело смотрел Ур на его желтые глаза под черными треугольничками бровей. Сон уходил. Серыми стенами камеры проступила жестокая реальность.
— Я Себастиан. — Человек в легком кремовом костюме подступил, улыбаясь. — Ваш знакомый Гуго Себастиан из Базеля.
Ур отлепился мокрой спиной от стены, опустился на койку.
— Как вы меня напугали, Уриэль! — продолжал тот, участливо глядя на Ура желтыми своими глазами. — Боже, что они с вами сделали! Я вам искренне сочувствую, бедный мой друг…
— Откуда вы взялись? — чуть слышно спросил Ур.
— Это так просто, — улыбнулся Себастиан. — Я узнал из газет, что вы попали в беду, и помчался в Одерон. Помогать друг другу — разве не в этом состоит истинно человеческое назначение?
Услышав знакомый проповеднический тон, Ур окончательно успокоился. Только голова очень болела. Этот окаянный электрический свет, не гаснущий ни днем, ни ночью…
Себастиан сел на стул. Его загорелое красивое лицо выражало печаль и сочувствие.
— Я все еще полон впечатлений от наших встреч на Черном море, господин Уриэль, — сказал он мягко. — Поверьте, это незабываемо. В Базеле меня обступили дела, очень невеселые дела. Похоже, что наше издательство накануне краха…
— Если не трудно, налейте мне стакан воды, — сказал Ур.
— О, конечно! — Себастиан схватил со стола графин. Покачивая головой, поросшей как бы шерстью, коротко стриженной и седоватой, он смотрел, как Ур осушил два стакана кряду. — Когда я прочел о вас в газетах, — продолжал он, — я сразу понял, что должен ехать вам на помощь. Я здесь третий день. К счастью, Прувэ оказался столь же покладистым, сколь и влиятельным человеком, он и устроил мне свидание с вами…
— Прувэ? — переспросил Ур, отставляя стакан.
— Ну да, комиссар Прувэ. Он согласился поужинать со мной. Я рассказал о своем знакомстве с вами, и можете поверить, что изобразил вас в наилучшем свете. Более того: думаю, что мне удалось уговорить Прувэ пренебречь газетной шумихой, склонить к милосердию к вам. Скажите, друг мой, достаточную ли медицинскую помощь вам здесь оказывают?
— Да, врач приходит.
— А питание?
— Вы сказали, что хотите мне помочь. Что это значит? Вы имели в виду заботу о моем лечении и питании?
Наклонившись вперед, Себастиан сказал, понизив голос:
— Вы правы, Уриэль: дело не в питании, хотя и оно, разумеется, не может меня не заботить. Я очень хотел бы, чтобы вы поверили в мое искреннее расположение к вам.
— Верю, — сказал Ур.
Этот швейцарец был ему симпатичен. Правда, остался какой-то неприятный осадок от испуга, испытанного Уром при его неожиданном появлении…
— Вот и прекрасно! — Себастиан придвинулся еще ближе. — Уриэль, вы помните наш разговор на черноморском пляже?
— Помню. Что-то такое о втором пришествии…
— Если можно, говорите потише — не нужно, чтобы нас услышали. Да, о втором пришествии… Цивилизация, создававшаяся тысячелетиями, идет к гибели, Уриэль. То, что не смогли сделать чума и войны, теперь быстро делает потребление. Слишком много соблазнов. Всеобщая погоня за модными вещами, всепоглощающая жажда денег, успеха и наслаждений развратила мир. Душа забыта, торжествует тело…
— Я помню, Себастиан, вы говорили что-то в этом роде. Вы ждете спасителя, за которым пойдут миллионы, и все такое.
— Да, Уриэль, — торжественно сказал Себастиан, выпрямившись на стуле. — И мы дождались. Спаситель явился.
— Вот как? — спросил Ур. — И где же он?
— Он здесь. В этой жалкой камере, которая завтра раздвинется и вместит в себя весь мир.
Приподняв голову с подушки, Ур воззрился на швейцарца.
— Я понял это еще там, — горячо шептал Себастиан. — Ни одному смертному не доступно то, что делали вы. Необычайность ваших способностей…
— Вы с ума сошли, Себастиан! Что за чушь вы несете?
— Я понимаю ваше нежелание до поры открыто о себе заявить. Печальный опыт прошлого заставляет быть осторожным. О, как убедить вас, что мне вы можете смело довериться? Я ваш друг, ваш верный последователь до конца…
Себастиан вдруг сполз со стула. Стоя на коленях, молитвенно воздев руки, он смотрел на Ура глазами преданной собаки.
— Прекратите! — Ур сел на койке, больно кольнуло в ребрах. — Сейчас же встаньте, ну!
Себастиан легко поднялся, отряхнул колени.
— Простите мой невольный порыв, Уриэль…
— Что все это значит? Вы что же, всерьез считаете меня Иисусом Христом?
— Дело не в имени. — Себастиан опять сел на стул, лицо у него было строгим, печальным. — Я говорил уже вам, если помните, что неоадвентизм не имеет ничего общего со средневековой схоластикой. Мы понимаем, что высший разум, управляющий мирозданием, не нуждается в мифах. Но — массы, Уриэль! Для масс чрезвычайно важна традиция, имя для них имеет первостепенное значение. Второе пришествие Христа всколыхнет планету. Вы возглавите движение, равного которому не знала история человечества, — могучее очистительное движение, которое сметет всяческую скверну и утвердит в качестве единственного и непреложного закона христианскую мораль. Изменится само лицо мира. Завидная, великая миссия!.. Не вставайте, я налью вам…
Но Ур, тяжело поднявшись, проковылял к столу и налил себе еще воды из графина.
— Как вы представляете себе это движение? — спросил он, напившись. Крестовый поход на танках? Заповеди Христовы, начертанные на корпусах водородных и атомных бомб?
— Понимаю, Уриэль… вы меня испытываете… — Себастиан встал, смиренно наклонив голову. — Разумеется, движение не осквернит себя насилием. Единственным оружием нашим будет ваше имя, ваше слово, ваши страдания… Я предвижу, как эта одеронская камера станет местом паломничества… Господствующие церкви склонятся перед вами! Веками отчаявшиеся бедняки в последней надежде несли им последние жалкие гроши, веками богачи, неправедно наживавшие огромные состояния, жертвовали церквам крупные суммы, надеясь этим загладить свои грехи… Орден иезуитов веками вел недостойную охоту за богатейшими семьями, всеми способами добиваясь завещаний в пользу церкви… Так искажалось учение божие во имя наживы! Теперь этому придет конец! Исчезнут злоучения, уступив место единственному правильному учению — учению неоадвентистов, и сам папа будет вынужден уступить святой престол достойному…
Ур засмеялся. Страшновато, гулко прозвучал в тюремной камере его отрывистый смех.
— Я готов выдержать любое испытание, Уриэль. Вы вольны сами назначить день и час, когда пожелаете объявиться. Но осмелюсь напомнить: нет смысла тянуть. Все-таки сейчас не библейские времена, ни к чему затяжное мученичество… Вас продержат тут долго. Прувэ, насколько я знаю, не намерен торопиться. Одно ваше слово — и я начинаю действовать, и в тот же день вы — на свободе, среди своих друзей и верных последователей, готовых идти за вами…
— Уходите, Себастиан.
— Ухожу, ухожу… Еще раз прошу все обдумать. Доверьтесь мне, Уриэль. Если разрешите, я приду снова завтра утром.
Он подошел к двери и постучал. Дверь отворилась. Себастиан с поклоном вышел.
Некоторое время Ур стоял неподвижно посреди камеры. Болела голова, хотелось пить. Графин был пуст. Ур шагнул к двери, чтобы попросить надзирателя принести воды, но остановился. Почему-то всплыло в памяти: «Ах, я вижу — в ведрах нет воды, значит, мне не миновать беды…» Опять, опять это ощущение беды. Что там могло случиться?..
Пока не поздно, надо уходить.
…Мистер Эзра Вернон Фрезер, основатель и владелец фирмы «Фрезер кубик-эггс лимитед» из города Валентайн, штат Небраска, встал, по своему обыкновению, рано. Кругленький, толстенький, с желтым хохолком, возвышавшимся над умело зачесанной плешью, он вышел из ванной в халате и домашних туфлях.
Лет десять назад Фрезера едва не слопала компания МУАК, «Мид-уэст агрикалчерл корпорейшн». Он выстоял только потому, что понял: нельзя вести дело по старинке, нужны новшества. Уж такой стоит проклятый век, подавай потребителю что-то новенькое, завлекательное — иначе тебя без пощады сожрут и равнодушно выплюнут косточки. И он придумал. Он не скупился на рекламу. И кубические яйца его фирмы теперь известны всей Америке, включая Гавайские острова.
Шаркая туфлями, Фрезер вышел на веранду и опустился в шезлонг. Дорожка, сбегавшая от дома вниз, к пляжу, была исполосована длинными тенями акаций и пиний. Беседка стояла вся в густой тени, сквозь ее стеклянную стенку неясно виднелся какой-то куль, лежащий на полу. Наверно, старый Боб приготовил снаряжение для яхты и свалил в беседке.
Новенькая яхта — белое чудо из пластмассы — покачивалась у пирса на синей воде.
Глядя на яхту, Фрезер горестно вздохнул. Около десяти лет назад ему повезло с кредитом. Теперь ему крупно повезет, если он не свихнется от своих дочерей. Три года назад умерла миссис Фрезер — автомобильная катастрофа! — и с той поры девочки отбились от рук. Старшая, Сибилла, уехала учиться в Чикаго, поступила там в университет, но похоже, что денежки за ее учение пропадают зря: вместо того чтобы заниматься историей искусств, бегает Сибилла на какие-то митинги.
С младшей, Энн, ему пока удавалось ладить. А почему бы и нет? Захотелось Энн автомобиль — на, пожалуйста. Туалеты — покупай какие хочешь, дэдди оплатит счета. Захотела Энн на Лазурный берег — и вот они здесь, дэдди снял эту виллу на все лето. Ни в чем ей нет отказа.
И вдруг девчонка выкидывает такое коленце! Втюрилась черт знает в кого — не то в шпиона, не то в пришельца, о котором трезвон стоит в газетах. Пришелец, ха! Как бы не так! Да ни один уважающий себя пришелец на нашу планету и не высадится, обойдет ее подальше. Просто жулик, ловкач, делающий себе паблисити, — вот он кто такой, Ур этот самый. И где только Энн с ним познакомилась? Поехала с ним в Одерон, влипла в студенческую драку с полицией, автомобиль помяли, — хорошо хоть, что сама жива осталась. Там ведь стреляли!
Пришлось ему, Фрезеру, мчаться в Одерон, вызволять из беды дочку. Ну и истерику закатила Энн в комиссариате! Ни за что не хотела уезжать без этого проходимца. Пришлось ему, Фрезеру, силой впихнуть ее в машину и увезти домой.
Не любил Фрезер такие штучки. И уж будьте уверены, он бы укротил строптивую дочь. Но было одно важное обстоятельство, побуждающее его терпеливо сносить выходки Энн…
Дело в том, что Фрезер собирался жениться. И видит бог, он не хотел, чтобы Энн приняла мачеху в штыки. Джуди должна войти не во враждебный стан, а в дом, полный мира и покоя. Вот почему ему, Фрезеру, приходится терпеть капризы дочери и делать все, чтобы умилостивить ее. Вот и пластмассовую яхту — последний крик моды — он ей купил, не постоял перед расходами, твердой рукой выписал чек. Уже несколько недель Энн приставала к нему с этой яхтой, и вот вчера яхту доставили. И что же? Девочка даже не вышла из комнаты, чтобы взглянуть на свою вожделенную яхту. Сидит у себя взаперти, никого не желает видеть — подавай ей этого темного молодчика, Ура… А у того, конечно, на уме только его, Фрезера, денежки…
Ах, будь оно все проклято!
Старый Боб принес утренние газеты, поставил перед Фрезером на столик бутылку «Джонни Уокера», стакан и сифон с содовой. Фрезер развернул газету — европейское издание «Нью-Йорк таймс». Так и ударил в глаза крупный заголовок:

 

ПРИШЕЛЕЦ БЕЖАЛ ИЗ ОДЕРОНСКОЙ ТЮРЬМЫ.

 

«Вот и хорошо, — подумал Фрезер. — Может, он уже на полпути к Юпитеру, — во всяком случае, на таком расстоянии от Санта-Моники, которого хватит для того, чтобы Энн образумилась».
Ну, что там дальше? «…Около девяти часов вечера комиссар Прувэ вывез человека, называющего себя Уром, из тюрьмы в своем автомобиле. До полуночи они не вернулись. Предполагают, что совершен побег, хотя не ясна роль Прувэ…»
«Чего там не ясна! — подумал Фрезер. — Два мошенника снюхались друг с другом, только и всего».
— Боб! — позвал он. — Разбудите мисс Энн, — сказал ему Фрезер в подставленное ухо. — Скажите, что есть для нее важное сообщение.
Боб с сомнением покачал седой головой.
В молодости Боб Мэрдок был известным гонщиком, пловцом, яхтсменом. Спорт приносил ему хороший заработок. С годами, однако, Боб оказался на мели. Имя его забылось, деньги растаяли, никому не был нужен отставной спортсмен. Тогда-то его, едва ли не подыхающего с голоду, и подобрал Эзра Фрезер. Как-никак Боб Мэрдок был тоже родом из Валентайна, и было время, когда Фрезер, увлекавшийся автогонками, крупно ставил на него и выигрывал. С тех пор, лет пятнадцать, а то и больше, Боб служил семье Фрезера преданно и молчаливо.
— Идите, Боб, идите и постучитесь к ней, — нетерпеливо сказал Фрезер. — Что вы там увидели?
Он обернулся, посмотрел в сад по направлению взгляда старого слуги и обомлел. В дверях беседки стоял человек с копной всклокоченных черных волос, в майке и джинсах.

 

 

Накануне вечером был очередной допрос. На этот раз Прувэ счел, что Ур оправился настолько, что может передвигаться самостоятельно, и велел привести его к себе в кабинет.
— Выглядите вы сегодня лучше, — прищурился Прувэ на подследственного. — Садитесь. Налить содовой?
Ур не отказался, выпил стакан. Подбитый глаз сегодня болел меньше и даже немного раскрылся, отпущенный опухолью.
— Жалобы на питание есть?.. Нет? — деловито осведомился Прувэ. Тогда начнем. Должен вас проинформировать, мосье, что все ваши соратники, за исключением нескольких зачинщиков, выпущены. Я имею в виду студентов, участвовавших…
— Я понял. Рад за них.
— Мы не задерживали бы вас дольше, чем студентов, если бы не необходимость выяснить вашу личность.
— Необходимость? — усмехнулся Ур.
— Да. Если хотите — служебный долг. — Прувэ, покрутив головой, распустил немного свой щеголеватый галстук. — Я уже говорил, что интерес к вашей личности большой. Газеты — ладно, им бы только пошуметь. Но вот обрывает у меня телефон доктор Русто. Завтра приедут из Парижа ученые, целая группа, — они жаждут познакомиться с вами. И потом этот Себастиан… — Прувэ опять хитро прищурился. — Приятно встретить тут старого знакомого, не так ли?
Он вел допрос со вкусом. В кои-то веки в сонном Одероне, ничем, кроме старинного дворца и университета, не примечательном, произошло нечто из ряда вон выходящее. Это ничего, что парень упирается. Было бы даже жаль, если бы он сразу «раскололся». Кем бы он ни был — пришельцем или разведчиком, — он вытащит имя Прувэ из провинциальной безвестности…
— Итак, мосье, повторяю все те же вопросы: кто вы и откуда? С какой целью прибыли в Санта-Монику?
— Запишите, — сказал Ур, помолчав немного, и Прувэ с готовностью схватил ручку. — Пишите: я прибыл для того, чтобы попить оранжад.
— Изволите шутить? — Прувэ бросил ручку.
— Я не шучу. Если бы я захотел шутить, Прувэ, разговор у нас был бы совсем другой. Я хочу оранжад.
— Мало ли чего вы хотите… — Комиссар посмотрел на Ура, и ему стало не по себе. Жесткий взгляд, каменное лицо… Прувэ хлебнул из стакана неразбавленного виски. — Содовой налить вам еще? — спросил он.
— Нет. Только оранжаду. Немедленно.
— Где я вам возьму оранжад? Здесь не бар…
— Так вы отказываете мне?
Еще жестче стал взгляд Ура. Прувэ вытер лоб платком и растерянно улыбнулся. Внутри у него что-то мелко тряслось.
— Я… не отказываю вам, мосье… Просто хочу сказать…
— Ну, тогда поехали. — Ур поднялся.
— Куда? — еле слышно спросил Прувэ.
— Пить оранжад. На худой конец, если поблизости его не окажется, согласен на ситронад. Это почти одно и то же, только вместо апельсинового сока — лимонный. Вы меня поняли? Лимонный сок с двууглекислой содой. Повторите.
— С содой… — покорно повторил Прувэ.
— Не забудьте — с двууглекислой. Это очень важно. Это самое главное. Основа основ! Альфа и омега — оранжад и ситронад. Начало и конец. Поняли?
Прувэ кивнул.
— Так идемте же. Где ваш автомобиль?
Они вышли из кабинета, и пожилой надзиратель, стоявший у двери, проводил их недоуменным взглядом. Прошли мимо раскрытой двери дежурной комнаты. Из-за стойки, опрокинув настольный вентилятор, выскочил сержант в расстегнутом мундире, крикнул что-то, но Прувэ только махнул ему рукой.
Во дворе они сели в серый «ситроен», и Прувэ подкатил к воротам. Полицейский, отдав честь комиссару, наклонился посмотреть на человека в майке, сидящего на заднем сиденье.
— Отпирай поскорее! — крикнул Прувэ. — Мы едем пить оранжад.
— Слушаюсь, — пробормотал сбитый с толку полицейский.
Машина выехала на улицу с освещенными витринами и редкими прохожими. Было около девяти вечера.
— В Санта-Монику, — сказал Ур. — Там самый лучший оранжад.
— Самый лучший оранжад, — понимающе кивнул Прувэ.
Спустя час, когда замелькали среди темных садов фонари Санта-Моники, Ур велел остановиться.
— Вы привезли меня не туда, куда я просил, — сказал он, в упор глядя на Прувэ при слабом свете приборной доски. — Это не Санта-Моника. Это Экс-ле-Бен. Вы поняли?
— Экс-ле-Бен, — повторил Прувэ, отводя взгляд в сторону.
— Я пойду поищу, где тут есть оранжад. А вы поезжайте в Аннеси, поищите там. Поняли?
— В Аннеси…
— Там, говорят, тоже хороший оранжад. Или ситронад. Это почти одно и то же. С двууглекислой содой.
Оставив Прувэ одного в автомобиле на темном шоссе, Ур быстро зашагал прочь. Он ориентировался по силуэту горы, похожей на собачью голову, — эту гору он заприметил еще с моря, когда подплывал к Санта-Монике. Довольно долго он блуждал по узким переулкам, избегая шоссе и освещенных улиц.
Наконец, уже поздней ночью, он разыскал виллу Фрезера, которую три дня назад — или уже четыре? — показала ему из машины Аннабел Ли. Осторожно перемахнул через кирпичную ограду.
Вилла сонно чернела окнами. Ур, держась в глубокой тени деревьев, неслышно пошел по саду. Заглянул в застекленную беседку. Тут был деревянный пол и длинная скамья, тянувшаяся по окружности беседки. Усталость взяла свое. Ур опустился на пол и заснул мгновенно.

 

 

— Эй, вы! — крикнул Фрезер черноволосому человеку, стоявшему в дверях беседки. — Что вам здесь надо?
Человек медленно пошел по дорожке к веранде. Теперь Фрезер разглядел его: это тот самый парень, фотографиями которого пестрят в последние дни газеты, окаянный пришелец… Выходит, он и вправду сбежал из тюрьмы, — но только не к себе на Юпитер или куда там еще, а прямехонько в гости к нему, Фрезеру. Только этого еще не хватало!
— За мной, Боб, — сказал Фрезер и торопливо сбежал по ступенькам с веранды. Стоптанная туфля свалилась с ноги, он остановился, чертыхаясь, и Боб подал ему туфлю.
За это время Ур успел подойти к веранде.
— Вы мистер Фрезер? — сказал он гулким голосом. — Извините за беспокойство. Мне нужно поговорить с вашей дочерью.
Он был небрит. Его английский был ужасен. И еще ужаснее был его правый глаз, окруженный большим черным пятном. Синяки красовались и на его мускулистых руках. На груди сквозь драную майку виднелся налепленный пластырь.
— Немедленно убирайтесь отсюда, — сказал Фрезер. — Боб, покажите этому мистеру выход.
Он говорил тихо, чтобы, не дай бог, не разбудить Энн. Но уж если не везет, так не везет. Аннабел Ли, разбуженная его первым окриком, выглянула из окна своей комнаты.
— Ур! — воскликнула она. — Не смейте уходить! Я сейчас!..
И вот она уже бежит по веранде, прыгает со ступенек, босая, в голубой ночной рубашке, и — с разбегу Уру на шею.
— Что они с вами сделали! — завопила Аннабел Ли, чмокнув Ура в заросшую щеку. — Я буду жаловаться президенту Франции!
Она схватила Ура за руку и потащила на веранду.
— Вас выпустили только сегодня? Ах, мерзавцы!
— Энн, погодите… Меня не выпустили, я бежал…
— Бежал?! — Она на миг остановилась, уставилась на него. — Как здорово! Лучше, чем в кино!
Аннабел Ли усадила Ура в плетеное кресло на веранде и велела ждать, а сама умчалась переодеваться. Фрезер, тоже поднялся на веранду.
— Извините, что так получилось, — сказал Ур.
Фрезер хмыкнул. Повалился в кресло напротив, налил себе «Джонни Уокера», смешал с содовой.
— Ну что, мистер Ур? — спросил он, поигрывая кистью халата. Надеюсь, вы не собираетесь утащить мою дочь на Юпитер?
— На Юпитер? — Ур посмотрел на толстяка. — Нет, не собираюсь.
— Вы что же, думаете, что полиция не заглянет сюда? Какие у вас, собственно, намерения?
— Я скоро уйду.
— Чем скорее, тем будет лучше для вас. Советую вообще убраться подальше и не соваться ни в Европу, ни в Штаты, потому что тут и там полиция будет начеку. Вы меня поняли?
— Спасибо за совет.
Фрезер выпил еще и закурил толстую сигару. «Не позвонить ли тайком в полицию? — подумал он. — Оно спокойнее, когда знаешь, что этот парень за решеткой… Впрочем, полиция сама придет. Не дураки же там».
— Можете почитать, что пишут о вас, — сказал он. — Боб, подайте газеты мистеру Уру.
Зазвонил телефон. Фрезер пошел в гостиную, снял трубку, соображая, что же надо сказать, если это полиция.
Но это была не полиция.
— Мистер Фрезер? — услышал он резковатый голос. — Говорит доктор Русто из Океанариума. Простите, что звоню так рано.
— Ничего, ничего. Чем могу служить?
— Вы, конечно, знаете из газет, что вчера бежал из Одерона…
— Да, я читал.
— Поскольку в газетах промелькнуло имя вашей дочери, я позволил себе смелость позвонить вам, чтобы спросить: не известно ли вам или вашей дочери о беглеце?
— Нет, — сказал Фрезер. — У нас нет ничего общего с этим господином.
— Ничего общего, — повторил Русто. — Жаль. Я очень за него тревожусь, у него ни единого су в кармане, ни документов… Извините, мистер Фрезер.
— Минуточку, доктор Русто. — Фрезер приставил к трубке ладонь и спросил вполголоса: — Какого вы мнения об этом парне? Он действительно пришелец или красный агент?
— Он ученый! — рявкнул доктор Русто на том конце провода. — А вы, сэр, повторяете собачью чушь!
Звякнула брошенная трубка. Фрезер, жуя сигару, вернулся на веранду. Лицо у него после разговора с Русто было красное, воинственный хохолок поник. Будь они прокляты, эти ученые! Все беды идут от них. Это они так подстегнули жизнь, что крутишься, крутишься, как заведенный, без передышки…
Ур тем временем просматривал газеты.
«Пришелец он или нет, но кулаки у него здоровенные».
«С «летающих блюдец» они пересели на «веретено».
«Человек, подбивавший одеронских студентов к бунту, не пришелец, а маоистский агент».
Ур отбросил газеты. Вид у него был удрученный.
— Как вам удалось бежать? — спросил Фрезер.
— Я воспользовался оплошностью охраны.
Фрезер недоверчиво хмыкнул. Тут прибежала Аннабел Ли, вся сверкающая, в тугих брючках и кружевной блузке. Прибежала, захлопотала, затараторила. Ура отправила в душевую, старому Бобу велела подавать завтрак, а Фрезеру сказала:
— Не надирайся с утра, дэдди. И не вздумай прогонять моего гостя.
Если бы не предстоящая женитьба, Фрезер, будьте уверены, сумел бы поставить скверную девчонку на место. Но предстоящая женитьба взывала к смирению.
И не прошло и получаса, как стол в гостиной был накрыт и Ур сидел за ним — умытый, причесанный, в полосатой рубашке с погончиками из гардероба самого Фрезера. Если бы не глаз, обведенный чернотой — можно было бы счесть этого молодого человека племянником, приехавшим погостить к богатому дядюшке.
А на столе, на беспорочно белой скатерти тихонечко посвистывал электрический кофейник, желтел брусок масла, сочилась розовой слезой ветчина. Выли здесь поджаренные ломтики хлеба и апельсиновый джем в вазочках. Боб положил перед Уром два горячих беленьких кубика с изображением курицы и надписью «Fraser Cubic — Eggs Ltd». Ур недоуменно повертел кубик, увидел на одной из граней две разноцветные полоски с мелкими буквами: «soft boiled» и «hard boiled».
— Ударьте по нему ложечкой, — сказала Аннабел Ли. — Вот здесь, где кружок выдавлен. Не бойтесь, не взорвется!
Ур ударил ложечкой, кружок отскочил. Аннабел Ли засмеялась, видя, как гость с опаской заглянул внутрь кубика.
— А теперь ешьте, — командовала она. — Что, никогда не видели? Это самые лучшие в мире яйца, самые вечные и… что там еще в твоих рекламах, дэдди?
Яйцо на вкус оказалось хорошим, свежим.
— Синтетическое? — спросил Ур.
— Как бы не так! Самое настоящее яйцо от живой курицы, и будь я проклят, если моя реклама врет, — сказал Фрезер. — Лучше этих яиц на свете не бывает.
— Вам удалось вывести породу кур, несущих кубические яйца?
— Ха, порода кур! — Фрезер заметно воодушевился. — На такую селекцию сто лет уйдет, а я так долго ждать не могу. У меня, если хотите знать, все проще. Пластмасса!
— Вы переливаете содержимое яйца в пластмассовый кубик?
— Именно так, сэр. Нравится?
— Очень.
— Это я сам придумал, если хотите знать. Пришлось всадить кучу денег в разработку пластика, в технологию, но зато я выжил и утер нос МУАК. Кубические яйца не боятся перевозки. В коробку, в которой помещается пять дюжин обычных яиц, свободно укладывается девять дюжин кубических. Они не бьются и не портятся, им не нужны рефрижераторы, они всегда свежие…
— Ну, дэдди, понесло тебя, — сказала Аннабел Ли.
— Да, сэр, всегда свежие! — закричал Фрезер, хотя Ур нисколько не оспаривал это утверждение. — Хотите знать почему? Потому что при переливании я отделяю зародышевый диск и добавляю капельку консерванта.
— Очень интересно, — сказал Ур. — А желток не смешивается при переливании с белком?
— Ага, вам интересно! Слыхала, Энн? Ему интересно! Он хочет увезти яйцо фирмы Фрезера к себе на Юпитер!
— Дедди, я же просила тебя…
— Не мешай! — отмахнулся Фрезер и налил еще виски. — Так я и сказал вам, почему не смешиваются желток с белком! Это секрет фирмы, мистер… как вас там… У меня тут выпытывали это и не такие хитрецы, как вы. Черта с два! Хотите покупать кубические яйца — пожалуйста. А выведать секрет провалитесь в преисподнюю вместе с вашим «общим рынком»! Своих яиц, видите ли, полно! Да разве может быть сравнение? Ну ничего, Фрезер терпелив… Фрезер подождет, пока в вашей проклятой Европе…
Продолжительный звонок прервал его темпераментную речь. Старый Боб пошел открывать, а тем временем Аннабел Ли увела Ура к себе в комнату и велела сидеть тихо.
— Если это полиция, то мое молчание не поможет, — сказал Ур.
— Никакая полиция в мире не войдет в мою комнату, — твердо ответила Аннабел Ли.
Заперев дверь на ключ, она сбежала вниз, в гостиную, где Фрезер, стоя со стаканом в руке, разговаривал с двумя незваными гостями. Одного из них, в костюме песочного цвета, Аннабел Ли сразу узнала: это был комиссар Прувэ.
…Когда Ур вышел из машины, оставив Прувэ одного на темном шоссе близ Санта-Моники, комиссар развернул свой «ситроен» и поехал обратно. Увидев на развилке указатель «Аннеси», он, не раздумывая, повернул туда. Одна только мысль была у него в голове: раздобыть оранжад. В крайнем случае — ситронад, потому что разница невелика, и тот и другой напиток делают на двууглекислой соде. На двууглекислой соде, будь она проклята. Это чрезвычайно важно. Альфа и омега, начало и конец.
Он ехал долго. Недалеко от Аннеси Прувэ пришлось остановиться: бензобак был пуст. Почти до самого рассвета он дремал за рулем на обочине пустынного шоссе. Встрепенулся от шума мотора: ехал грузовичок, набитый капустой. Комиссар остановил его и уговорил фермера продать немного бензина.
Марка была неподходящая, «ситроен» чихал и задыхался, и только в шестом часу утра комиссар Прувэ добрался до Одерона. Мрачнее тучи он проследовал в свой кабинет, не отвечая на вопросы встревоженных сотрудников. Подкрепил себя спиртным. Он мучительно старался вспомнить ночное происшествие, но помнил лишь одно: он повез этого Ура выпить оранжаду. В крайнем случае — ситронаду… Они ехали в Санта-Монику, но потом Ур сказал, что это не Санта-Моника, а Экс-ле-Бен. Ур вышел из машины и пошел искать ближайшее кафе, а он, Прувэ, поехал в Аннеси, потому что там тоже бывает хороший оранжад… Или ситронад. Это почти одно и… Будь он проклят, этот пришелец, забивший ему голову своим оранжадом! И еще эта неотвязная трижды проклятая двууглекислая сода! Альфа и омега, чтоб ему заткнула глотку рогатая жаба! Прувэ вскочил из-за стола и минуту или две метался по кабинету, выкрикивая ругательства — все, какие только знал. Потом он прошел в туалет, подставил голову под кран с холодной водой. И, окончательно придя в себя, начал действовать. По всему департаменту была поднята на ноги полиция. Внешние приметы Ура были сообщены по телефону и радио в морские и аэропорты. Помчались служебные машины в Экс-ле-Бен, Аннеси и другие соседние города. Сам Прувэ с группой сотрудников выехал в Санта-Монику. Два адреса интересовали его в первую очередь: Океанариум и вилла Фрезера…
Войдя в гостиную, Аннабел Ли услышала, как ее отец, стоя со стаканом в руке, говорил приезжим:
— Своих арестантов он сторожит крепко. У него ни один не сбежит. Так что, господа, приезжайте в Небраску. Никогда ведь не поздно поучиться, а? Я уверен, что наш шериф…
— Спасибо, мосье Фрезер, за приглашение, — холодно прервал его Прувэ. — Вы сказали, что беглеца в доме нет. Разрешите, однако, спросить: почему у вас на столе три прибора? Разве вы живете тут не вдвоем с дочерью?
— С нами завтракает наш слуга, — сказала Аннабел Ли.
— Слуга? — Прувэ пристально посмотрел на молчаливого спокойного Боба.
— Да, — подтвердил Фрезер. — Боб Мэрдок свой человек у нас в доме. Если хотите знать, мистер Прэйв…
— Прувэ, с вашего позволения.
— Пусть так, вам лучше знать. Так вот. Боб Мэрдок был знаменитым гонщиком, когда вы еще только затверживали таблицу умножения и…
— Думаю, что и вы в те времена делали то же самое.
— Да. И будь я проклят, если это были плохие времена. Ученые тихонечко сидели в своих лабораториях, и каждый мог спокойно делать свой бизнес, и никто не слыхивал о вашем проклятом «общем рынке», который…
— Мосье Фрезер, об «общем рынке» поговорим в другой раз. Я полагаюсь на ваше честное слово и не стану производить обыск. Но уверены ли вы, что беглец не укрылся тайком в саду?
Прувэ устремил проницательный взгляд на Аннабел Ли. Та хладнокровно пожала плечами и сказала:
— Я была бы очень рада, если б он оказался у нас в саду.
Прувэ и сопровождавший его детектив прошли по дорожкам сада, заглянули в беседку, в пляжную кабинку. Затем, приподняв на прощанье шляпы, скрылись за воротами. Выждав, пока утих гул отъехавшего автомобиля, Аннабел Ли побежала наверх.
— Ну вот, все в порядке, Ур, мы отшили полицию. — Склонив набок белокурую головку, она разглядывала его. — Вам идет эта рубашка. Пожалуй, идет даже подбитый глаз… Все же чего-то не хватает. Надо подумать. А, поняла!
Она взяла голубую шелковую косынку и повязала Уру на шею.
— Вот теперь о'кэй! — Аннабел Ли, улыбаясь, положила руки Уру на плечи.

 

 

Перед ужином старый Боб еще раз обошел виллу, осторожно выглянул за ворота. Вернувшись в гостиную, он сказал:
— Все спокойно. Но ставлю сотню против рваного башмака, что они притаились и смотрят в оба.
— Задерните шторы на окнах, Боб, — сказал Фрезер. — И посидите на веранде. Мы тут управимся сами. Собери-ка ужинать, Энн.
Весь день он понемногу накачивался спиртным, но утреннее оживление с него слетело. Посасывая сигару, Фрезер сосредоточенно просматривал вечерние газеты. Потом отбросил их. Заткнул за воротничок салфетку, положил себе на тарелку салату.
— Комиссар Прувэ поклялся изловить пришельца, — сказал он и посмотрел на Ура. — Может, вы и впрямь оттуда? — Он поднял руку, как бы ввинчивая палец в воздух.
— Я такой же земной человек, как и вы, мистер Фрезер, — тихо сказал Ур.
Он чувствовал себя скверно. Избегал смотреть на Аннабел Ли, односложно отвечал на ее веселый щебет. И его все томило ощущение, будто с родителями что-то случилось…
— Вот что, — сказал Фрезер, не сводя с Ура задумчивого взгляда. Меня не касается, откуда вы родом. Публике хочется, чтобы вы были пришельцем, а уж если публике так хочется, то надо продолжать игру. — Он отпил из стакана. — Итак, я предлагаю вам следующее. Я связываю вас с нашим консульством, вы подтверждаете, что прибыли с Юпитера или откуда хотите, и заявляете о желании вступить в американское подданство. Затем я принимаю вас к себе в дело…
— О дэдди! — Аннабел Ли бросилась к отцу и поцеловала в щеку. — Как хорошо ты придумал!
— Я знал, что тебе это понравится. От вас, мистер Ур, потребуется совсем немногое. Ну, скажем, заявить журналистам или на телевидении, куда вас наверняка поволокут, — заявить, например, что из земных напитков вам больше всего нравится оранжад, а из еды — кубические яйца фирмы Фрезера…
— Чудесно, дэдди! И он поедет с нами в Валентайн!
— Мы подпишем контракт, вы получите за рекламу крупный гонорар, и он будет возрастать с каждой моей новой выгодной сделкой.
— Ур! — Аннабел Ли обратила на него сияющий взгляд. — Дэдди не поскупится, это я точно знаю. Это же замечательно! Ты хорошо заработаешь на рекламе, а потом напишешь книгу и получишь за нее миллион долларов. Все будет о'кэй, милый!
Ему было жаль разочаровывать Аннабел Ли, но ничего не оставалось, как сказать:
— Большое спасибо, но я не могу принять ваше предложение, мистер Фрезер. Я должен сегодня ночью улететь отсюда.
Как они ни уговаривали его остаться, Ур был непоколебим. Ему нужно улететь. Какая-то беда произошла с его родителями. Да, у него есть родители, и он должен их срочно навестить…
— Мы будем тебя ждать, Ур! Ты проведаешь стариков и вернешься, не правда ли?
— Не знаю, Энн, — ответил он мягко. — В жизни столько неожиданностей, что все может случиться.
А Фрезер сказал:
— Первый раз вижу человека, который отказывается от хорошей сделки.
Ур сел писать письмо. Заклеив конверт, попросил Аннабел Ли завтра же переслать письмо в Океанариум доктору Русто.
Около полуночи они вышли из дому. Было темно и ветренно, сад был полон шороха, теней и ночного благоухания. Фрезер остался на веранде. Попыхивая сигарой, он смотрел вслед трем фигурам, пока их не поглотила темень.
Аннабел Ли, Ур и старый Боб молча спустились к пляжу. Белым призраком покачивалась у маленькой пристани яхта. Ур первым прыгнул в нее и помог сойти Аннабел Ли. Потом прыгнул Боб. Он отвязал яхту, с силой оттолкнулся от сваи. Все трое сидели в углублении кокпита. Боб потянул фал, и дакроновый грот легко выплеснулся над ними и принял ветер.
— Как страшно ночью в море! — шепнула Аннабел Ли. — А ты еще хотел плыть! Почему твоя лодка не может подлететь к берегу?
— Она может. Просто я так привык…
Кренясь, яхта уходила в открытое море. Она шла без огней. Берег отдалялся, уплывал. Но что-то происходило на берегу — там заплясали огоньки фонариков, и порывом ветра донесло слабые голоса.
— Тревога, — разжал губы старый Боб, поглядев на берег. — Они следили. Я знал.
— А далеко еще до твоей лодки? — спросила Аннабел Ли, беспокойно крутя головой.
— Нет. Надо только подальше отойти от берега.
Яхта шла под свежеющим ветром, плавно покачиваясь на волнах. И тут блеснул огонь где-то у подножия черной громады мыса Серра. Это мигал прожектор. Потом он погас, и стали видны бортовые огни — красный и зеленый. Отчетливо донесся напряженный стук мотора.
— Велит остановиться, — сказал Боб.
— Это катер береговой охраны? — спросил Ур.
— Что ж еще? Он идет прямо на нас.
Луна была ущербная, то и дело наплывали на нее рваные облака, но света на море было все же достаточно для того, чтобы преследователи могли разглядеть идущую под парусом яхту. Теперь катер стал забирать немного вправо, мористее, чтобы перерезать яхте курс. Опять вспыхнул прожектор, угрожающе взвыла сирена.
— Ты будешь вспоминать меня? — спросила вдруг Аннабел Ли.
Ур не ответил. Он сидел, выпрямившись и вытянув шею, лицо его было неподвижно, глаза полуприкрыты. Аннабел Ли ощутила прилив жутковатого холодка.
— Так. — Ур встрепенулся. — Слушайте внимательно, Боб. Как только я выпрыгну, тотчас поворачивайте оверштаг и ложитесь на обратный курс. Включите бортовые огни.
— Ур, ты что хочешь?..
Вопрос замер на устах Аннабел Ли. С ужасом она смотрела, как Ур медленно перевалился через борт яхты в темную воду.
— Прощай, Энн, будь счастлива! — крикнул он уже из воды. — Боб, прощайте!
Вода была холодная. Холоднее, чем в ту ночь, когда он впервые подплывал к берегу Санта-Моники. А может, ему просто казалось так. Он поплыл навстречу спускающемуся, скупо освещенному луной веретенообразному телу своей летающей лодки.

 

Глава седьмая
Возвращение Ура

Отнесите меня на постель и, если можно, позовите мудрую Урганду, чтобы она осмотрела и залечила мои раны.
Сервантес, Дон Кихот

 

Благо тем, кто спокойно спит ночью и, до конца досмотрев все сны, просыпается засветло. Но если предрассветный час застает тебя одного в степи и если ты к тому же томим неясным предчувствием беды, то нет тебе покоя.
Ур понимал, что было бы разумнее дождаться рассвета и только потом пуститься в дорогу. Но нетерпение погнало его вперед. Он быстро шел, почти бежал по темной степи, то и дело натыкаясь на камни, на жесткие кусты верблюжьей колючки.
Он приземлился точно в том же месте, где год назад впервые вышел из лодки на землю. Где-то поблизости должны быть нагромождение скал, и родник, и овечья тропа, ведущая к главной усадьбе колхоза имени Калинина.
Где же скалы, где родник? Ур остановился, прислушался — не журчит ли вода? Но ничего, кроме собственного учащенного дыхания, не услышал. Кажется, он слишком забрал влево. Уж очень заметно здесь повышается местность. Да, надо взять правее. Он снова побежал. Провалился в неглубокую яму, подвернул ногу, исцарапал руки колючим кустом, когда выбирался из ямы.
Да, ровно год назад ясным сентябрьским днем он ступил в первый раз на эту обожженную землю. И вот он снова здесь. Предрассветная степь простирается перед ним, как судьба…
На востоке немного просветлело. Оглянувшись, Ур разглядел неровный, холмистый силуэт. Вот они, скалы! А он кружит вокруг битый час… Теперь можно было различить легкий звон воды. Степной неожиданный родник! Можно искать тебя всю жизнь — лишь бы припасть наконец к твоей упругой холодной струе…
Вода как бы смыла с него бессонную усталость. Ур зашагал по овечьей тропе, отмеченной многочисленными орешками. Быстро светало. Где-то впереди перекликались петухи. И вот показались знакомые строения колхозного поселка.
Дом неприятно удивил его мертвой тишиной. Обычно мать на рассвете была уже на ногах, разводила огонь в очаге… Ур взлетел на веранду и увидел черный амбарный замок, наглухо замкнувший дверь. Возле двери чернели старые сандалии Шама.
Внезапная слабость в ногах заставила Ура сесть на ступеньку. Тупо смотрел он на закопченный очаг во дворе, на связки оранжевого лука, свисающие с балки веранды.
Послышался собачий лай, блеяние овец. Облачко пыли поднялось над соседними садами. Ур поднялся и медленно пошел в ту сторону вдоль заборов, сложенных из нетесаного камня.
Слитной желтовато-кудрявой массой текла отара.
— Чо! Чо-о! — покрикивали пастухи, тыча длинными посохами в отбившихся овец.
Здоровенный пес «алабаш» зарычал на Ура, оскалив клыки. Один из пастухов прикрикнул на пса и подошел, протянул Уру коричневую жилистую руку.
— Приехал, молодой? — сказал он, раздвигая в улыбке черные усы. Мамичка тебя ждала, очень сильно плакала…
— Курбанали! — узнал Ур приятеля Шама. — Что случилось, где мои родители?
Пастух печально покивал головой в мохнатой папахе.
— Папичка совсем заболел. Здесь болел. — Он хлопнул себя по заду. Вчера… нет… перед вчера райцентр ехал.
Он добавил что-то по-азербайджански, чего Ур не понял. Но главное было понятно: отца увезли в больницу и мать уехала с ним. Ур спросил, как выйти на дорогу, ведущую в райцентр, попрощался с Курбанали и пошел было, но тот окликнул его:
— Молодой! Большой радость случился. Наш завфермой Даи-заде помнишь? Га, Джанавар-заде! Суд пошел! Клянусь тобой! — Курбанали хлопнул себя по коленке и захохотал.
Ур зашагал по немощеной улице и вскоре вышел на бетонку. Спустя часа полтора его нагнал попутный грузовик. Шофер, парень примерно одного с Уром возраста, притормозил, махнул рукой, приглашая садиться. Ехал он небрежно, на очень большой скорости.
В небольшом селении, через которое пролегла дорога, шофер посадил в кузов четверых колхозников с корзинами, наполненными инжиром и алычой. Потом подобрал на шоссе еще троих. Машина въехала в райцентр — одноэтажный городок, утонувший в садах. На базарной площади пассажиры высыпали из грузовика и расплатились с шофером. Ур растерянно развел руками. Водитель презрительно глянул на него:
— Такой молодой, а уже хитрый.
— Вы же сами предложили мне сесть в автомобиль, — сказал Ур.
— Денег нет — пешком ходи, — ответил шофер и повернулся к нему спиной.
Районная больница помещалась в нескольких беленых домиках в глубине просторного, обсаженного тополями и акациями двора. В один из этих домиков — в хирургическое отделение — и направили Ура из приемного покоя, где он навел справки.
Здесь, в коридоре с белеными стенами, стоял меж двух кадок с фикусами старенький диван, и на диване сидела, сгорбившись, женщина в накинутом на плечи белом халате и выцветшем красном платке на голове. Она уставилась на вошедшего Ура, потом, вскрикнув, бросилась ему на шею. Она плакала навзрыд, подвывая и бормоча неразборчивое. Ур гладил ее по голове. В горле у него стоял комок, он не мог произнести ни слова. Каа потащила его к одной из белых дверей, распахнула ее. В маленькой палате лежали четверо, и Ур не сразу узнал среди них отца.
Шам лежал на животе, повернув голову набок. Глаза его были закрыты, лицо — влажное, морковно-красное, из черной путаницы бороды и усов вырывалось хриплое дыхание. Над ним стояла пожилая медсестра. Она набирала в шприц прозрачную жидкость из флакончика. Обернувшись на Ура и Каа, сестра сделала страшные глаза и велела немедленно закрыть дверь с той стороны.
Ур усадил мать на диван.
— Перестань плакать. Перестань и расскажи, что случилось.
Всхлипывая и вытирая глаза уголком платка, мать заговорила на своем языке, то и дело вставляя азербайджанские слова и часто повторяя слово «ремонт»:
— Еще весной на речке плотину прорвало. Джанавар-чай называется речка. Ремонт надо. Председатель требовал, звонил телефон. Не знаю, кто ремонт тянул. Захотели ремонт сами делать. Все мужчины пошли. Твой отец сильный мужчина, много работал, ремонт делал. Один день очень долго в воде работал…
Тут Каа опять заплакала. Из ее сбивчивых слов узнал еще Ур, что после той длительной работы по пояс в воде Шам занемог. Подскочила от сильной простуды температура да еще образовался на правой ягодице огромный нарыв. Она, Каа, сначала прикладывала к нарыву капустный лист — он ведь хорошо жар вытягивает. Но не помог капустный лист. Колхозный фельдшер сделал Шаму укол и отвез сюда, в больницу. Только отцу лучше не становится, и она, Каа, очень боится, что он умрет.
Мать посмотрела на Ура — и залилась еще пуще:
— Где ты был, сыночек, почему к нам не приходил? — И, тронув пальцем черное пятно вокруг глаза: — Тебя били? Тебя злые люди обижали, камни бросали? А-а-а… А-а-а-а…
Она причитала, раскачиваясь, а Ур гладил ее по голове, пытался успокоить. Отворилась дверь, из палаты вышла давешняя сестра с блестящей никелированной коробочкой.
— Ты забыла, что доктор сказал? — обратилась она к Каа по-азербайджански. — Если будешь громко плакать, тебе не разрешат здесь быть.
— Как мне не плакать, сестрица, если муж умирает?
— Кто тебе сказал, что он умирает? Не умрет. Доктор говорил, надо операцию делать.
Каа повернула к сыну заплаканное, озабоченное лицо.
— Апераца, — повторила она. — Варели тоже говорил, надо апераца делать. Что это такое?
— Это… ну, разрезать надо нарыв… Ты сказала — Валерий? Он что, был здесь?
— Здесь, здесь, — закивала Каа. — Пошел телефон звонить.
Валерия Ур нашел в кабинете заведующего отделением. Он сидел за столом, застеленным простыней и накрытым стеклом, и кричал в телефонную трубку:
— Два-три-один! Вы слышите? Дайте два-три-один!
— Кому ты звонишь? — спросил Ур.
Валерий поднял на него взгляд. Выгоревшие брови взлетели на лоб. Не отнимая трубки от уха, Валерий вскочил, и ему пришлось подхватить телефонный аппарат, вздернутый шнуром.
— Приехал?! — заорал он. — Где ты был?.. Нет, я не вам! — прокричал он в трубку. — Так дадите два-три-один наконец? Да, да, жду… Ур, где ты был? Что у тебя с глазом?
— Потом расскажу. Кому ты звонишь?
— Да понимаешь, я узнал, что твой отец заболел, — зачастил Валерий. Приехал навестить вчера, дом заперт, ну, я — в правление, оттуда на попутной сюда. Пришлось заночевать здесь на диване… Слушай, у отца температура за сорок, сильнейший воспалительный процесс, пенициллин не помогает. Здешний хирург в отпуску, а тот, кто его заменяет… Да, да! закричал он в трубку. — Давайте!.. Лев Семенович? Горбачевский говорит… Слышу, слышу!.. Есть разрешение?.. Ну, прекрасно! Значит, я его привезу прямо в республиканскую. Вы только позвоните главврачу насчет санитарной машины… Лев Семенович, еще одно: Ур появился… Еще не знаю, он только что вошел… — Валерий прикрыл трубку ладонью и сказал Уру: — Это профессор Рыбаков.
Ур протянул руку к трубке.
— Профессор Рыбаков? — сказал он. — Перед моим отъездом вы просили меня прийти, но я… не сумел прийти… извините… Теперь меня интересует только одно: разрешат ли мне пребывание в стране после того, как я… Не от вас? А от кого?.. Ну, хорошо, я буду ждать… Нет, пока никуда не собираюсь… Буду, наверно, у Валерия, если он не возражает…
— Не возражаю, не возражаю, — вставил Валерий.

 

 

…Все было белым в республиканской клинической больнице — стены и койки, чехлы на цветочных кадках и чехлы на лестничных перилах, носилки и кресла на колесах, стоящие вдоль стен.
Сюда, в белое царство медицины, и был помещен Шам. Перед операцией ему сделали рентгеновский снимок. Карбункул оказался глубоким, многокорневым, но еще глубже снимок показал некое инородное тело. Не оно ли и вызвало воспалительный процесс?
Операция была не из сложных. Хирург быстро вскрыл карбункул, а потом повел разрез глубже и извлек инородное тело. Было похоже, что оно сидело в живом теле давно.
Извлеченный предмет был отдан на всесторонний анализ. И вот что он показал:
«Инородное тело имеет цвет почти черный, форму, близкую к конической, с неопределенно выраженной граненостью. Удельный вес — 2,512, твердость по шкале Мооса — 7,0, каковая высокая твердость, совокупно с остроконечной формой, способствовала глубокому внедрению в мышечные ткани. Химический анализ: преобладание соединений SiO2, то есть кремнезема…»
Короче говоря, это был кремень. Тот самый кремень, который некогда сыграл исключительную роль в истории цивилизации.
Повторное лабораторное исследование выявило крупинки древесного угля, приставшие к кремневому наконечнику. Вероятно, деревянный стержень стрелы был для прочности обожжен огнем. Было и другое мнение: будто бы некий врачеватель применил древесный уголь в раскаленном виде для дезинфекции Шамовой раны — в соответствии с формулой античных врачей, которая гласит: «Что не излечивается железом, то излечивается огнем».
Как бы то ни было, в руках специалистов оказался древесный уголь. Теперь можно было радиокарбонатным способом определить его возраст, так как со временем радиоактивность угля равномерно убывает. И анализ показал, что наконечник стрелы, как и сопровождающие его частицы древесного угля, имеет возраст не менее шестидесяти веков.
— …Рад вас видеть, — сказал профессор Рыбаков, выходя из-за стола навстречу Уру. — Садитесь. Вы очень изменились со времени нашей последней встречи. Сколько… уже, кажется, год прошел?
— Да, год.
— Не стану вас расспрашивать о заграничном вояже, Ур. Его достаточно широко освещала зарубежная пресса, и вам вряд ли будет приятно вспоминать…
— Отчего же, — пожал плечами Ур. — Были там и приятные встречи. Например, я рад, что познакомился с доктором Русто.
Разговор как-то не клеился. За окном посвистывал норд господствующий в этих краях северный ветер. Сильный порыв со стуком распахнул плохо притворенную раму, прошелся по кабинету пыльным вихрем, смахнул с профессорского стола бумаги. Рыбаков кинулся закрывать окно, запутался в раскачиваемой ветром шторе, дернул ее и едва не сорвал вместе с карнизом. Ур тем временем подбирал разлетевшиеся бумаги. На одной из них бросился ему в глаза крупный гриф Академии наук. Невольно взгляд скользнул по густому машинописному тексту.
«…затянулось недопустимо долго. Прошу Вас принять энергичные меры для установления личности пришельца, либо, если это не удастся…»
Ур быстро отвел взгляд и положил бумагу вместе с другими подобранными листками на стол. Рыбаков наконец справился с взбесившейся шторой и, закрыв окно, вернулся на место.
— Сколько уже лет живу здесь, а никак не привыкну к норду, — сказал он. — Итак, на чем мы остановились? Да, у вас была приятная встреча с доктором Русто. Само собой, само собой, он достойный человек… Вот что, Ур. За минувший год многое переменилось. Вы, по-видимому, вполне акклиматизировались… или, точнее, адаптировались, и, хотя те или иные ваши поступки не совсем объяснимы с точки зрения логики, нынешняя ваша коммуникабельность неизмеримо выше первоначальной. Прошу меня понять правильно. Я не собираюсь вас допрашивать…
— Все ясно, профессор. Простите, что перебиваю. Вы хотите знать, кто я такой, откуда и каковы мои намерения.
— Совершенно верно.
— Понимаю, что должен многое объяснить. Я сделаю это, но, если разрешите, не сейчас. Наверное, скоро я уеду… улечу… и вот перед отъездом расскажу вам кое-что о себе.
— Вы опять собираетесь перелететь за границу?
— Нет. Улечу насовсем.
— Это значит — покинете Землю?
— Обещаю перед отъездом ответить и на этот вопрос.
Помолчали. Завывал за окном норд. Рыбаков покрутил головой, расслабляя на шее узел галстука. Перед ним сидел вполне земной человек — с печальным выражением лица, с подбитым глазом, — но он хранил в себе тайну, не доступную никому.
— Очень жаль. — Рыбаков почесал мизинцем бровь. — Очень жаль, что вы упорно избегаете откровенного разговора. Но ответьте, по крайней мере, на загадку, которую нам задал ваш отец. Когда и при каких обстоятельствах он был ранен стрелой?
— Это произошло примерно за год до моего рождения. Со слов отца и матери я знаю только то, что на стадо овец напали какие-то плохие люди, отец оказал им сопротивление и был ранен в схватке. Где это было, я не знаю, потому что у родителей… у них довольно смутное представление о географии.
— Вам сколько лет, Ур, — двадцать пять?
— Двадцать шесть. Я точно высчитал.
— Значит, отец был ранен стрелой двадцать семь лет назад, верно? Такой срок показывает и патологоанатомическая экспертиза, судя по инкапсулации наконечника стрелы. Но тут-то и кроется загадка. Дело в том, что возраст наконечника, извлеченного из ягодицы вашего отца, определен в шесть тысяч лет.
— Шесть тысяч лет? — переспросил Ур. — Вы уверены, что это так? Каким образом вы определили?
— Радиокарбонным методом. Кусочек обломанного древка, на которое был насажен наконечник, сохранил частицы древесного угля, и поскольку период полураспада угля…
— Понятно.
Рыбаков подождал немного, думая, что Ур как-то попытается объяснить парадокс, но тот молчал. Было похоже, что Ур не очень удивлен. Скорее он выглядел озабоченным, удрученным. Да, совсем не похож на того жизнерадостного варвара, каким предстал Рыбакову год назад в колхозе имени Калинина.
— Что ж, — поднялся Рыбаков, — ничего не остается, как ожидать обещанных предотъездных объяснений. Когда вы, собственно, собираетесь улетать?
— Пока не знаю.
Уставившись куда-то в угол, Ур тоскливо думал о том, что деваться ему некуда. Назначить определенную дату отлета — это зависело не только от него. И не столько от него… Куда же ему пойти, где найти убежище? Не возвращаться же в Институт физики моря, на который он навлек неприятности и из которого тайком бежал… Жить у Валерия нахлебником тоже не годится. Правда, у матери, которую приютила у себя добрая тетя Соня, есть немного денег, но она совершенно не умеет считать и рассчитывать — в первом попавшемся на глаза галантерейном или промтоварном магазине может оставить все до последней копейки. Ее нельзя выпускать одну в город…
Единственное место, где можно пожить в тиши, пока не представится возможность отлета, — это дом родителей в колхозе…
Спохватившись, он встал, попрощался.
— Может быть, когда отец выйдет из больницы, я поеду в колхоз, сказал он, уже взявшись за дверную ручку и исподлобья посмотрев на Рыбакова. — Поживу немного у родителей.

 

 

В субботу Шама выписали из больницы, и Валерий с Уром привезли его на такси домой, на улицу Тружеников Моря. Было решено отметить это событие семейным шашлыком.
Мясо нарезал на куски сам Шам. Тетя Соня гнала его из кухни, просила лечь отдохнуть, но доверить женщинам резание баранины Шам, естественно, не мог. Лишь покончив с этим делом, он погладил тетю Соню по плечу и покинул кухню. Женщины принялись резать лук, толочь сумах, заливать мясо уксусом и нар-шарабом — уваренным гранатовым соком. При этом Каа говорила без умолку — хвалила Шама и жаловалась на сына за то, что он никак не женится. Тетя Соня сочувствовала ей и в свою очередь жаловалась на Валерия.
Тем временем Валерий трудился на чердаке. От старого ящика, в котором некогда хранились Фарберовы книжки и журналы, а теперь лежала всякая рухлядь, он отодрал несколько толстых досок и снес их во двор. Возле дворовой арки, ведущей на улицу, был пятачок, не покрытый асфальтом, и тут лежали два параллельных ряда закопченных камней, — уже добрых сто лет это место служило всему двору шашлычным мангалом.
Потом Валерий поднялся к себе на второй этаж. Здесь на открытой площадке стоял Шам. Опершись о перила, он с интересом наблюдал за футбольной схваткой во дворе. В наиболее острые моменты игры, какие принято называть голевыми, Шам очень возбуждался: выкрикивал что-то и размахивал руками, подбадривая или осуждая игроков. Мальчишки поглядывали на бородатого болельщика, посмеивались.
А еще на Шама подслеповато и косенько посматривал пенсионер-фармацевт Фарбер из раскрытого окна своей галереи.
Валерий кивнул Фарберу и прошел в свою комнату. Здесь лежал на своем диване и читал газету Ур — в любимых плавках, босой, совсем как год назад, когда он только поселился у Валерия. И можно было подумать, что ничего не переменилось за этот год, если б не сбритая борода и подбитый глаз…
Закурив, Валерий повалился в кресло.
— В понедельник Вера Федоровна прилетит из Москвы, — сказал он, постукивая пальцами по подлокотникам.
— Это хорошо, — ответил Ур и, перевернув страницу «Известий», углубился в судебный очерк.
— Что с тобой стряслось, Ур? Будто подменили. Тебе даже не интересно, зачем она летала в Москву.
— Зачем? — коротко взглянул на него Ур.
— Пробивать тему океанских течений.
— Я так и подумал, потому и сказал, что это хорошо.
Валерий почесал под рыжевато-русой бородкой.
— А ты вернешься в институт, если снова разрешат океанскую тему?
— Нет. Я же говорил, что поживу немного у родителей.
— Странный ты все-таки… — Валерий подался вперед, упершись локтями в колени. — Сам заварил кашу с этой «джаномалией», сидел за расчетами, силовую установку для пролива Дрейка придумал — и все побоку? Ну ладно, когда тему прикрыли, ты сбежал, думал, что все из-за тебя, — это понять можно, хотя и с натяжкой. Но теперь-то! Обстановка меняется. Пиреев, говорят, уже не зампред по науке, куда-то уходит по собственному желанию. Океанскую тему Вера Федоровна пробьет наверняка. Никаких помех! А ты — к родителям в колхоз… Чудило ты гороховое, вот и все.
— Почему гороховое? — спросил Ур.
— «Почему, почему»!.. Не буду объяснять! — гаркнул Валерий. — Проходу мне в институте не стало: где Ур, почему на работу не выходит… Утром войдешь в отдел — Нонка вот такими глазищами глядит. — Валерий сомкнул пальцы обеих рук, показав большую окружность. — Задает, так сказать, безмолвный вопрос. А я ей отвечаю так… — Он состроил зверскую рожу.
Ур искоса смотрел на него. Потом отбросил газету, рывком поднялся с дивана, подошел к окну. Валерий вдруг подумал: уж не приступ ли у него начинается?
— Ур! — крикнул он.
— Ну, что тебе? — резко обернулся Ур, и лицо его исказила злая гримаса. — Чего ты душу выматываешь? Что вам всем нужно от меня?!
Он кинулся вон из комнаты. Валерий ткнул окурок в пепельницу и выскочил вслед за Уром.
Куда девался этот сумасшедший? У тети Сони в комнате его нет, в кухне тоже. Не побежал же он в одних плавках на улицу! Хотя с него станется…
Тут Валерий увидел, что дверь черного хода стоит открытая. По темной, пахнущей кошками лестнице он поднялся на чердак. Здесь было душно. Пыльный брус света косо падал из окошка, сплошь затканного паутиной. Валерий огляделся. Ржавая ванна, источенный жучком колченогий комод, свалка отслуживших свой век примусов, глиняных горшков, самодельных газовых таганков… За свалкой сидел на полуразбитом ящике Ур.
Он молча смотрел на Валерия, и тому стало вдруг жутковато от этого немигающего и как бы затравленного взгляда.
— Можешь слезть с чердака, — сказал Валерий. — Больше я не стану тебе досаждать разговорами. Живи как хочешь.
И он двинулся было к лестнице, но остановился, услышав голос Ура.
— «Живи как хочешь», — повторил тот. — Наверно, это невозможно. Так же, как невозможно уйти от людей…
Ур словно бы с самим собой разговаривал.
— …Все связывает людей друг с другом, — продолжал он, производство, общие цели… Даже личные цели недостижимы без помощи других… Прочные взаимные связи и в то же время — разъединенность, случайность… странная неупорядоченность приема и передачи информации…
Валерий невольно затаил дыхание, чтобы не вспугнуть, не прервать монолог. Он приготовился услышать нечто очень важное. Но Ур умолк. Он сидел, опустив голову и будто прислушиваясь к доносившимся со двора мальчишеским голосам.
— Однажды ты уже говорил что-то в этом роде, — сказал Валерий. — А что, в тех местах, откуда ты прилетел, поступление информации организовано иначе?
— Иначе, — эхом откликнулся Ур. — Конечно, иначе… если рассеянная информация сконцентрирована и мозг настраивается на направленный прием… А для чего еще существует разум?..
— Ну, ну, дальше, Ур. Что это значит — настроить мозг?
Ур поднял на него взгляд, далекий, отчужденный.
— Здесь жарко. Пойдем отсюда. — И, уже спускаясь по лестнице, он добавил негромко: — Все равно ты не поймешь…

 

 

Шам священнодействовал. Он потребовал, чтобы мальчишки на время приготовления шашлыка прекратили футбол — не ровен час, угодит еще неловко пущенный мяч в мангал, раскидает угли, погубит все дело. Шам помахал над раскаленными углями фанеркой, побрызгал водой, чтобы прибить язычки пламени, потом принял у Валерия шампуры с нанизанными кусками мяса и положил их кончиками на два ряда камней. Валерий понимал толк в шашлыке и сам умел его жарить, но тут пришлось ему удовлетвориться ролью ассистента: принести, подать. Он попробовал было поворочать шампуры над углями, но Шам властно отстранил его, сказав что-то на непонятном своем языке.
С пылу, с жару шашлык был подан на стол и посредством куска хлеба снят с горячих шампуров на широкое блюдо.
— За ваше выздоровление, дядя Шам, — сказал Валерий по-азербайджански, поднимая бокал.
— Ай молодец! — ответил Шам. — Хорошо сказал!
Он сидел в своей клетчатой рубахе навыпуск, легко и быстро прожевывал кусок за куском. Валерий подумал, что с вилкой в руке Шам выглядел бы куда менее естественно.
— А все-таки, дядя Шам, кто всадил в вас стрелу? — спросил он.
— Плохие люди! — сердито потряс руками Шам. — Дети змеи, чтоб им рот забило глиной! Они увели овец!
Он принялся возбужденно выкрикивать что-то на своем языке. Каа тоже кричала о плохих людях и, насколько понял Валерий, о каких-то богах, которые не дали Шаму погибнуть. Ур, который ел вяло, сказал им что-то, непонятное для Валерия, и они успокоились. Но не сразу. Как вулкан, остывающий после извержения, они еще некоторое время тихонько клокотали.
Потом Шам и Валерий принесли новую порцию шашлыка.
— Ваше здоровье, тетя Каа, — поднял бокал Валерий.
— Хорошо сказал, молодец! — просияла Каа.
И, вытерев жирные губы тыльной стороной ладони, она быстро и не всегда понятно заговорила о том, что тетя Соня очень хороший человек и она, Каа, прекрасно понимает ее заботы: это очень плохо, когда мужчина не имеет жены и дома, таких мужчин никто не станет уважать, потому что мужчина, не имеющий жены…
Тут Валерий догадался включить телевизор, и тетушка Каа замолчала на полуслове и впилась в экран, где шла передача «А ну-ка, парни!».
Уже все были сыты, только Шам с достоинством доедал шашлык. Тетя Соня с помощью Валерия и Ура стала убирать со стола и накрывать чай.
Стемнело. Полная луна долго выжидала за четырехэтажным кубом универмага. Дождавшись своего времени, она выкатилась хорошо начищенным медным диском, взошла над световым призывом «Покупайте телевизоры по сниженным ценам» и полила поток таинственного света в окна дома № 16 на улице Тружеников Моря.
Шам кинул обглоданную косточку на тарелку, вытер руки полой рубахи и подался к двери. В следующий миг он очутился на площадке дворовой лестницы и, воздев руки, испустил восклицание, явно обращенное к луне.
Как раз в это время нижняя соседка, Ляля Барсукова, поднялась сюда, на второй этаж, чтобы посоветоваться с Фарбером относительно рецепта, выписанного врачом ее мужу, страдающему желудком. Фарбер на пенсии был уже давно, но весь двор по старинке ходил к нему за консультациями. Он был хорошим фармацевтом. Он даже — в далекие годы молодости — дал миру новую мазь от потливости ног. Но настоящей его страстью были древние цивилизации.
Через раскрытое окно Ляля протянула Фарберу рецепт:
— Почему он такой дорогой, Ной Соломонович? Нам такое еще не выписывали. Посмотрите, пожалуйста.
Фарбер поднес листок к носу, подслеповато всмотрелся.
— Три шестьдесят две, — забубнил он слабым голосом. — А почему?.. М-м-м… А потому, что выписана вот эта штука, — ткнул он коричневым от старости ногтем в латинское название. — Это штука не вредная… не вредная штука… но дорогая. Можно было и без нее… Тогда… — Он пожевал губами. — Тогда обойдется в девяносто семь копеек.
— Зачем же он так делает? — возмутилась Барсукова. — Такой важный, мы с Петькой с трудом к нему пробились, а сам лишнее выписывает.
— Потому и выписывает, что важный…
— Что? Простите, не расслышала.
— Я говорю, сами вы, клиенты, виноваты. Норовите попасть… м-м-м… к светилу, светило выпишет рецепт, вы идете в аптеку, а там говорят платите шестнадцать копеек… И что же? И вы очень недовольны. Такое светило — и шестнадцать копеек… Не верят у нас дешевым лекарствам…
— Да, но не три шестьдесят же! Вы сделайте, Ной Соломонович, чтобы осталось девяносто семь…
— Подождите, Ляля, минуточку…
Фарбер прислушался к бормотанию Шама. Тот стоял у перил и, слегка подпрыгивая, тянулся к луне и повторял все громче, громче одну и ту же фразу.
Но вот он сотворил свою молитву — или заклинание? — и отвернулся от луны, пошел к двери. И тут Фарбер несмело, мекая и экая, произнес фразу на каком-то языке, полном открытых гласных звуков. Шам посмотрел на него удивленно и ответил. Старый фармацевт понял и сказал еще что-то. Они заговорили!
Валерий, изгнанный на площадку за курение, не поверил своим ушам, когда застал их — Шама и Фарбера — беседующими на языке, которого не понимал никто, кроме пришельцев.
— Ной Соломонович, — заныла Ляля Барсукова, — так сделайте, чтобы девяносто семь копеек…
— Обожди, — прервал ее Валерий. — На каком языке вы с ним разговаривали, Ной Соломонович?
Тот смущенно улыбнулся, от чего его косенькие глаза совсем сбежались к переносице, и забубнил:
— Я еще днем к нему прислушивался, когда он кричал мальчишкам. И мне не верилось, что я понимаю некоторые слова. А когда он прыгал… м-м… прыгал перед луной и произносил заклинание, я понял точно. Он обращался к луне со словами…
— Не хотите — не надо, — рассердилась Барсукова и стала спускаться по лестнице. — Трудно ему девяносто семь сделать…
— Да отвяжись ты! — метнул в нее взгляд Валерий. — Ну, ну, с какими словами, Ной Соломонович?
— Он говорил: «Как я не могу дотянуться до тебя, так пусть мои враги не дотянутся до меня, до моей женщины, до моего стада». И тогда я составил фразу и рискнул… м-м… рискнул пожелать ему, чтобы все это исполнилось.
Шам сказал ему что-то.
Фарбер с улыбочкой помотал головой и сказал Валерию:
— Он спрашивает, не знаю ли я какого-то человека по имени Издубар. А откуда я могу его знать, посудите сами, если я всю жизнь прожил здесь, а он — в Двуречье…
— В Двуречье? — изумленно воскликнул Валерий. — Да на каком языке вы разговаривали?
— Разговаривали! — Фарбер выглядел польщенным. — Я немножко знаю классический диалект, но одно дело немножко знать, а другое — м-м-м… разговаривать… Он, насколько я понимаю, говорит на старом диалекте, который существовал до двадцать третьего века до нашей…
— Ной Соломонович! Да не томите, скажите наконец, на каком языке вы с ним говорили?!
— Я же говорю тебе, — развел тот сухонькими ручками, — на шумерском.

 

Назад: Глава четвертая Санта-Моника
Дальше: Часть третья БРАВЫЕ ВЕСТЫ

girlstop1Coore
Как загореть без солнца совершенная шоколадная девушка Если вы никогда раньше ничем подобным не пользовались, для начала купите спрей или легкий мусс – их проще наносить на кожу. Молочко и кремы дают более насыщенный цвет – но и больший риск стать обладательницей «леопардового» загара. Не наносите средство сразу на все тело. Сначала испробуйте его на каком-нибудь малозаметном участке. Так вы сможете понять, не выдает ли ваша кожа аллергическую реакцию на чудо-средство. За пару дней до нанесения средства воспользуйтесь скрабом для тела. Дело в том, что искусственный загар окрашивает лишь верхний слой кожи; если этот слой начнет естественным образом отшелушиваться, вы рискуете покрыться пятнами. Подготовьте кожу к ровному загару. Не пренебрегайте после автозагара увлажняющей косметикой. Средства для загара, даже самые дорогие, сушат кожу. Загорелые шелушащиеся ноги – это не очень привлекательно. Как выглядеть на 15 лет моложе? Все хорошо вовремя В том числе нанесение увлажняющих кремов и водные процедуры. В течение шести часов после использования средства для загара не принимайте душ или ванну. И не наносите средство на влажную кожу – она пойдет разводами. На вкус и цвет… …товарищей нет, верно. И все же будьте осторожны при выборе цвета. Фарфоровая блондинка, пытающаяся казаться знойной мулаткой, – зрелище не для слабонервных. Они не будут белые, они же загорелые! Есть места, где кожа несколько толще, чем на всем теле. Это колени, локти и щиколотки. На них стоит наносить средство более тонким слоем, иначе эти места окажутся неестественно темными. Засос на шею — эротизм в открытом виде Главное – сухо! Как бы вам ни хотелось моментально продемонстрировать свой шикарный загар окружающим, не торопитесь с выходом в свет – дайте средству высохнуть. Не желаете же вы, чтобы на вашей коже отпечатались лямки сарафана! Белолица, черноброва… Очень распространенная ошибка – наносить на тело и лицо один и тот же тон. Если не хотите выглядеть замарашкой, лицо должно быть хоть чуточку светлее.
Bogdanhky
Привет товарищи. Предлагаем Вашему вниманию интересный сайт для заказа инструмента Milwaukee. Фирменный магазин Milwaukee предлагает широкий перечень инструментов и расходных материалов Milwaukee для бытовых и профессиональных целей.Инструменты бренда Milwaukee созданы благодаря новаторским разработкам, инструмент Milwaukee отличается высочайшим качеством и высокой производительностью. Все инструменты Milwaukee успешно реализуются по всему миру. В линейку товаров бренда входит более чем 3500 видов электроинструментов класса Heavy Duty и 4000 аксессуаров для выполнения различных видов работ. Вся продукция отличается наилучшим соотношением цены, качества и срока службы инструмента. Каждому клиенту предоставляется индивидуальный подход, подбор необходимого инструмента исходя из целей использования. Наши специалисты отдела электроинструментов и аксессуаров профессионально проконсультируют каждого клиента обратившегося в фирменный магазин Milwaukee. Весь ассортимент электроинструментов Milwaukee Вы можете купить в нашем фирменном магазине Milwaukee. Мы осуществляем бесплатную доставку по всей территории Беларуси в сжатые сроки Нам будет приятно видеть у нас на интернет ресурсе Увидимся! 48223711 4932479008 4933459887 4932363144 4933464354
RonaldDrill
Пухлая блондинка принимает сперму РІ анал.Иногда достаточно Рё следов РѕС‚ былой красоты притом, что есть талант быть сексуальной, невзирая РЅРё РЅР° что. Опытные практики даже скажут, что здесь РЅРµ столько важен оргазм, сколько чувство единения СЃ партнером. порнография Рё эротика анальное порево смотреть онлайн Поздравляю, вас посетила просто великолепная мысль Р’С‹ допускаете ошибку. РњРѕРіСѓ это доказать. Пишите РјРЅРµ РІ PM, пообщаемся. Бытует мнение, что только мужчины РЅРµ РјРѕРіСѓС‚ прожить без секса долгое время. голые гей мужики порномое порно фото русское частое порно онлайн самое смачноесмотреть порнуху россия 9769a2_ Р’С‹, может быть, ошиблись?
RogerNut
{Создание сайта Москва