Глава четвертая
Санта-Моника
Из владений какого царя ты явился сюда?
И каким искусством владеешь в совершенстве?
Как ты будешь жить у нас все время? И скажи, какую плату нужно положить для тебя?
«Махабхарата»
Между оградами частных владений, обвитых вьюнками, отчаянно бился открытый голубой «крайслер», пытаясь свернуть в боковой проезд.
— Проклятье! — воскликнула Аннабел Ли. — На ослах здесь только ездить…
Она дала задний ход, но «крайслер» опять ткнулся беспомощно в каменную ограду. Аннабел Ли нажала на педаль тормоза. «Вот так, — со злостью подумала она. — Решила проехать кратчайшей дорогой, но разве проедешь в здешней тесноте?» Она оглянулась, чтобы измерить взглядом ширину улочки, и увидела черноволосого молодого человека, который спускался по этой кривой улочке к шоссе и замедлил шаг, явно наблюдая за ней, Аннабел Ли.
Она отвернулась, снова попробовала развернуть машину, и снова пришлось остановиться.
— Будь оно проклято! — пробормотала она.
Черноволосый подошел к машине и сказал по-английски:
— Разрешите помочь.
Голос у него был гулкий, а произношение скверное.
— С удовольствием, — сказала Аннабел Ли и передвинулась, освобождая водительское сиденье.
Незнакомец, однако, не сел за руль. Он нагнулся, взялся обеими руками за передний бампер и, резко выдохнув, приподнял передок машины. Аннабел Ли восхищенно охнула. Черноволосый, пятясь, затащил «крайслер» в боковой проезд.
— Это было здорово! — Аннабел Ли посмотрела с улыбкой на незнакомца. — А на вид не скажешь, что вы такой силач.
— Да что вы, машина легкая.
Молодой человек утер тыльной стороной ладони потный лоб, кивнул и пошел было дальше, но тут Аннабел Ли окликнула его:
— Вы в Санта-Монику? Садитесь, подвезу. И потом — должна же я как-то отблагодарить вас? За мной выпивка.
Незнакомец сел рядом, и Аннабел Ли с места рванула, без остановки выехала на шоссе и прибавила газу. «Крайслер» понесся, как гоночная машина. Справа бесконечные виллы и сады слились в бело-зеленые полосы. Слева в опасной близости мелькали нагромождения скал, уступами спускающиеся к желтой полосе пляжей, к морской синеве.
— Вы француз? Монегаск? — спросила Аннабел Ли.
— Нет, мисс…
— Фрезер. Аннабел Ли Фрезер. Но вы так меня не называйте. Меня все называют Энн. Ну и имечко мне дали предки — подохнуть!
— По-моему, красивое имя. Где-то я уже слышал…
— Дэдди рассказывал, что это бабка настояла на дурацком имени, какое теперь никто никому не дает.
— Дэдди?
— Ну, мой отец. Мы живем в Валентайне, штат Небраска. Не слыхали? Ну, еще бы! Хуже дыры не сыщешь. Паршивый городишко, поганая речка. Найобрэра — не слыхали? Само собой. Но дэдди там делает деньги, так что никуда не денешься…
Она сделала такой вираж, объезжая набитый зеленью велофургон, что ее спутника прижало к дверце.
— Меня зовут Ур, — представился он в свою очередь.
— Ур? — Аннабел Ли засмеялась. — Подобрались мы с вами, мистер Ур, людей пугать своими именами. Значит, вы швейцарец?
— Нет, мисс Фрезер…
— Ну, все равно. Я первый раз в Европе, и тут намешано разных национальностей столько, что за всю жизнь не запомнишь. Зажгите-ка сигарету и суньте мне в рот.
— Я не курю, к сожалению.
— Где вы учились говорить по-английски, мистер Ур? На пуэрториканской маслобойне? — Она захохотала.
Ур, улыбаясь, посмотрел на нее.
А смотреть на мисс Фрезер — гибкую, коротко стриженную блондинку в кружевной белой кофточке и голубых, в тон машине, брюках — было приятно. На шее у нее висел на толстой золотой цепочке крупный деревянный диск с барельефом — головой индейца в боевом уборе из орлиных перьев. Оправа дымчатых очков была обсыпана сверкающими стекляшками, а может, мелкими бриллиантами — этого Ур определить не мог. На розовых пальчиках мисс Фрезер тоже все сверкало и искрилось.
От этого сверкания, от ярких красок дня, от свиста встречного ветра у Ура кружилась голова. К тому же позади была бессонная ночь и утомительный заплыв. Беспокоила его немного и рыбачья шхуна, некстати оказавшаяся в месте посадки.
Аннабел Ли вытащила из ящика для перчаток пеструю пачку сигарет и закурила, придерживая рулевое колесо локтями. Как ей удалось избежать при этом столкновения с громоздким авторефрижератором, Ур так и не понял.
— Безобразные дороги в вашей Европе, — сказала Аннабел Ли. — Раззява! — крикнула она толстяку за рулем «пежо», которому едва не срезала фару при обгоне.
У въезда в город автомобилей прибавилось, и ей пришлось сбросить скорость. Ур с любопытством поглядывал вокруг.
Было много общего с черноморским городом-курортом. То же оживление на улицах, такие же растрепанные пальмы, и белые балюстрады вдоль аллей, и поросшие зеленью холмы, по которым город стекал к морю. Но были, конечно, и различия. Нигде не продают газированную воду стаканами, не видно лотков с пирожками, продавцов вареных кукурузных початков, кремовых цистерн с квасом. Зато — множество кафе и цветочных магазинов, сувенирных магазинов и огромное количество пестрых реклам. Вообще городок был необычайно яркий, будто лакированный.
У террасы кафе под полосатым тентом Аннабел Ли остановила машину, одновременно нажав на педали тормоза и сцепления. Ур чуть не клюнул носом ветровое стекло. Выйдя, он засмотрелся на витрину, в которой загадочно улыбалась из-за стекла пластмассовая цыганка с огромными серьгами.
— Ну, что там? — услышал он резковатый голос Аннабел Ли. — Гадальных автоматов не видели?
Они сели на табуреты у высокой стойки, и бармен, увидев девушку, взялся за шейкер.
— Как обычно, мисс? — спросил он.
— Разумеется. А вы что будете пить, мистер Ур?
Ур обежал взглядом полки, уставленные бутылками, и рекламные плакаты. Один из плакатов, на котором был изображен апельсин величиной с футбольный мяч, он как будто понял.
— Оранжад.
Бармен кивнул. Быстро он сбил для мисс Фрезер коктейль, а потом взял несколько апельсинов, сунул в никелированную машинку, подставил высокий стакан. Полился желтый сок. Ур хотел было протянуть руку, но увидел, что еще не все кончено. Стеклянной лопаточкой бармен бросил в стакан щепотку белого порошка, крутанул — и жидкость мигом забурлила. Потом он опустил в стакан три ледяные фигурки-рыбки, сунул пластмассовую соломку — теперь было все.
С удовольствием потянул Ур через соломку освежающий, приятно пощипывающий оранжад. «Сода, — подумал он. — Ну конечно, двууглекислая сода нейтрализует лимонную кислоту…»
— Теперь я поняла, — сказала Аннабел Ли, потягивая свой коктейль. Вы итальянский учитель плавания, и вам нельзя с утра пить спиртное.
— Вы правы, мисс, — со вздохом сказал Ур.
Бармен подал им фруктовый салат, сметану с кукурузными хлопьями, которые здесь называли на американский манер — «корнфлекс», а потом бифштекс, утопленный в виноградном джеме. Здесь все было рассчитано на американский вкус.
— В Валентайне я ничего, кроме телевизора, не вижу, — успевала болтать за едой Аннабел Ли. — Дэдди держит нас с сестрой в ужасной строгости. Будто индейцы до сих пор рыщут по прерии и похищают белых девушек. А сам дэдди ничего не боится. Кроме, конечно, «Мид-уэст агрикалчерл корпорейшн».
— А что это такое? — спросил Ур.
— Неужели не слышали? — Аннабел Ли стрельнула в него быстрым взглядом. Глаза у нее, когда она сняла очки, оказались зеленоватыми и неожиданно мечтательными, не вполне гармонировавшими с бойким выражением лица. — Это большая компания, которая чуть не сожрала дэдди. Но дэдди устоял. У него своя фирма. «Фрезер кубик-эггс лимитед». Не слышали?
— Нет…
— Какие-то вы все в Европе невежественные… Дайте нам кока-колу, кинула Аннабел Ли бармену. — Две бутылки. Можно четыре. Да, так вот. Если вы думаете, мистер Ур, что дэдди приехал сюда лежать кверху пузом на пляже, то вы ошибаетесь. Я-то здесь загораю и кручусь в свое удовольствие, а дэдди делает здесь дела. Почему бы, мистер Ур, вашей ленивой Европе не покупать его продукцию? — Вдруг она вскинула на Ура подозрительный взгляд: — Эй, а почему вы все это выспрашиваете? Кто вы такой, собственно?
— Я не выспрашиваю, мисс Фрезер. Вы сами рассказываете…
— Похоже, что так. — Аннабел Ли быстренько подобрала с тарелки джем и поднялась. — Если вы когда-нибудь кончите еду, мистер Ур, то помогите отнести кока-колу в машину.
Ур взял бутылки с коричневой жидкостью и вопросительно взглянул на прилавок.
— О, не беспокойтесь, — сказала Аннабел Ли. — Дэдди открыл здесь для меня счет. Ну, теперь я вам отплатила за… за что, собственно? Ах, да! Она засмеялась. — Надо же, чуть не забыла. Вы куда теперь пойдете?
— В Океанариум.
— Тогда садитесь, подвезу, мне в ту сторону. Давайте, давайте, некогда мне ждать. Какие-то вы, французы, неподвижные.
Она рванула машину с места.
— А где ваш автомобиль? — спросила она, съезжая с горки на опасно большой скорости. — Экономите, верно, на бензине?
— У меня нет автомобиля.
— Как это? — недоуменно посмотрела Аннабел Ли. — Нет, у вас тут все ненормально. Неужели вы настолько бедны, что не можете купить хотя бы «симку»?
— Мне не очень нужен автомобиль, мисс Фрезер.
— Называйте меня Энн. А то заладили «мисс Фрезер, мисс Фрезер»! — Она скорчила гримаску. — Мы, кажется, не на воскресном богослужении… Да, о чем я? Мы с дэдди летели в Европу на самолете, а машины отправили через океан на теплоходе. Папин «олди» и мой «крайслер». Была жуткая неделя, пока мы ждали прибытия машин, и приходилось разъезжать в такси… Вот ваш Океанариум. Ну и рыбищи там! Вытряхивайтесь, мистер Ур.
Ур, придя в себя после резкого торможения, поспешно простился и вылез из автомобиля у подъезда невысокого белого здания. Вниз, к скалам, к бетонному причалу, уходили ступени, и там, у причала, стояло несколько мужчин. Один из них всмотрелся из-под руки и вдруг, заорав что-то непонятное, побежал наверх, указывая на Ура пальцем.
В эту ночь Доминик Леду, как всегда, вышел в море. Мимо мыса Серра он прошел близко, чуть ли не впритирку, чтоб избежать встречного течения и не жечь зря бензин. Потом принялся утюжить море, волоча невод и неторопливо соображая, где сегодня ходит стая анчоусов, на которую напал еще прошлой ночью. Мостик «Кабры» мелко дрожал у него под ногами.
Всю жизнь не везло Доминику, не повезло и с «Каброй», купленной лет восемь назад у разбитного испанца с Мальорки. Сама по себе эта тартана в тридцать пять тонн, с двумя короткими мачтами была неплоха. Но с самого начала она привлекла чрезмерное внимание береговой охраны и таможенников: как видно, испанец занимался не совсем невинными делишками, если судно его намозолило глаза полиции по всему побережью. Хуже, однако, было другое странный нрав тартаны. Вдруг она начинала дрожать и чуть ли не прыгать, высоко задирая нос и повергая Доминика в смятение. Должно быть, ей, тартане, рожденной ходить под парусами, пришлись не по нраву двести сорок лошадиных сил паккардовского мотора, вот она и прыгала. Подлец испанец не в насмешку ли дал он тартане это название «Кабра», что по-испански означало «коза»?
Еще и другое тревожило Доминика: младший сын, двадцатичетырехлетний Марсель, с каждым разом все неохотнее выходит с ним в море. Бунта, само собой, не поднимает — знает, что у папаши рука тяжелая, — но… Он же не какой-нибудь олух тупой, Доминик, — понимает, что парня не удержишь. Старшие сыновья поразъехались, и этот уйдет. Ему бы только на велосипеде гонять, Марселю. Нет чтобы жениться, купить лодку и рыбачить, как рыбачили все в семье Леду еще со времен Третьей республики. Задумал гонщиком стать. Уже его звали куда-то в Тулон. Все они помешались, нынешние, дома не сидится…
Вон он, Марсель. Высунулся из люка, сигарета в зубах, берет натянут на левый глаз. На отца и не взглянет, поганец.
— Прибавь немного обороты, — сказал Доминик. — От этой проклятой тряски желудок из горла выскочит.
Луна поднялась высоко, осияла светом море, мрачноватые скалы мыса Серра и гору, похожую на собачью голову. Самое время анчоусной стае пойти наверх, на лунный свет. Но когда Доминик с сыном вытащили на палубу старый кошельковый невод, полный шевелящегося рыбного серебра, он сразу увидел, что улов небогатый — бонита, дорада, мелочь всякая. Где же анчоусы? Эх, не везет, не везет…
К утру уже шло. По морю пошла рябь — предвестница утреннего бриза. Доминик крикнул стопорить мотор. И тут они увидели, что с неба на них бесшумно опускается огромное веретено, тускло отливающее свинцом…
В то утро у директора Океанариума доктора Жюля-Сигисбера Русто был важный посетитель. С виду мистеру Джефферсону Д. Б. Симпсону было лет тридцать пять, но при этакой ранней молодости ворочал он, можно сказать, целой империей. Что именно делали заводы мистера Симпсона, доктор Русто не знал да и не хотел знать. Важным было то, что американец, набитый миллионами, проявлял интерес к Океанариуму.
В окна директорского кабинета, обращенные к морю, задувал бриз, не несущий, впрочем, особой прохлады. Американец попивал мартини, благодушно посмеивался, слушая Русто, хотя, видит бог, ничего смешного директор не рассказывал.
Жюль-Сигисбер Русто, пожилой горбоносый француз, был не просто директором Океанариума, но и прославленным исследователем. Пожалуй, не будет ошибкой сказать, что больше времени в своей жизни он провел под водой, чем на суше. В водолазных костюмах всех типов, с аквалангом, в батисферах, батискафах, «ныряющих блюдцах» Русто погружался в воды всех океанов. Подолгу жил в подводных домиках, избороздил на исследовательских судах все моря. Почти все редкостные обитатели подводного мира, собранные в богатейшей коллекции Океанариума, были доставлены сюда неугомонным доктором Русто.
Разговор шел по-английски.
— Итак, мистер Симпсон, сделаю короткое резюме. Тайфуны, конечно, нужны планете, они выносят излишки тепла, накопленного тропическими водами. Но мы с вами знаем, как дорого они обходятся, какой страшный ущерб наносят. Страны Тихого и Индийского океанов ежегодно теряют от тайфунов столько людей и материальных ценностей, словно идет хор-рошенькая война с атомными бомбами. Кстати, и ваши прибрежные штаты подвержены их бешеному дыханию, да простится мне высокий слог.
— Уж не собираетесь ли вы, Русто, сделать для тайфунов громоотвод? спросил, посмеиваясь, Симпсон.
Русто поглядел на безоблачное лицо американца, на его породистый короткий нос и хорошо подстриженные усики. Никогда бы не стал он, Русто, тратить время на разговор с таким вот теннисистом. Но речь шла о слишком серьезных вещах…
— Прежде всего, мистер Симпсон, надо как следует изучить места, где рождаются тайфуны. Туда-то и собираюсь я отправиться на «Дидоне». Но не просто затеять такую экспедицию. Не просто! Снаряжение, продовольствие, набор команды…
— Говорят, в ваших аквариумах полно рыбы. Зажарьте ее и возьмите с собой, вот вам и продовольствие. — Симпсон откинулся в кресле и захохотал, показывая прекрасные зубы и десны.
«Господи, — подумал Русто, — почему ты не торопишься прибирать к себе таких остряков?»
Симпсон оборвал смех. Уловил все же, наверное, что производит впечатление кретина.
— Ладно, Русто, — сказал он, чиркнув зажигалкой и закурив. — Сколько вам надо на экспедицию?
Наконец-то! Русто схватил карандаш и бумагу…
Спустя минут сорок они вышли из кабинета — рослый и стройный Симпсон и маленький, узкоплечий Русто.
— Не взглянете ли на наши сокровища, мистер Симпсон?
— Ну, пожалуй. Раз уж я тут…
Русто вывел американца из дома, и они спустились по каменным ступеням к причалу. Дом только с площади казался небольшим. Отсюда, со стороны моря, было видно, что стоит он на высокой скале, укрепленной контрфорсами, и к скале этой пристроены помещения, уходящие вниз, в воду. Там-то и был вход в знаменитый Океанариум.
У причала покачивалась шхуна, несколько загорелых мужчин выгружали из ее трюма ящики с рыбой.
— Ага, корм привезли! — раздался веселый голос. — Поторопитесь, парни, а то ваша барракуда помирает там с голоду!
Голос принадлежал молодому человеку с узким лицом, обрамленным рыжеватой бородкой. Вместе с длинногривым приятелем и двумя девушками он только что вышел из Океанариума.
— Мосье Русто! — окликнул директора здоровенный малый в тельняшке без рукавов и мятых шортах. — Послушайте, что тут рассказывает Доминик!
— Некогда, Арман, — сказал Русто, пытаясь пройти и жестом приглашая за собой американца.
Но тут Доминик Леду шагнул к нему, уставился немигающим тревожным взглядом, сипло сказал:
— Вот я и говорю, мосье, куда это годится, если с неба тебе на голову этакая штука сваливается?
— Какая штука? — нахмурился Русто. — Ты хватил сегодня лишнего, Доминик.
Но рыбак заступил ему дорогу и быстро заговорил:
— Марсель не даст соврать, мосье, ни капли во рту не держал. Еле я успел увернуться от этой штуки. Только мы с Марселем потащили невод, мосье, как видим — она опускается прямо нам на голову. Да что же это, господи твоя воля! У меня в животе похолодело, еле мы успели дать ход и положить руль вправо… Глядим — эта штука села на воду, а потом у нее на боку раскрывается дверь…
— Да говори же толком, Доминик! Что опустилось тебе на голову? Гидросамолет?
— Как бы не так! Самолетов, что ли, я не видел? Эта посудина, мосье, смахивала на веретено. Покойная матушка, помню, на таком веретене шерсть пряла. Только это веретено метров на двадцать длиной потянет, а то и побольше.
— «Веретено» упало с неба? — заинтересовался проходивший мимо рыжебородый молодой человек. — Летающее «веретено»?
— Идите, сударь, своей дорогой, — сухо бросил ему Русто. — Доминик, ты уже много лет возишь мне рыбу, и ни разу я не слыхал от тебя небылиц…
— Клянусь всеми святыми, мосье, что это истинная правда! — Доминик выглядел взволнованным как никогда. — Своими глазами видел, как в этой штуке раскрылась боковая дверь и в воду плюхнулся человек. Прямо как был в белой рубашке и штанах. Так и плюхнулся, мосье, ногами вниз. Болтается в воде, а сам смотрит на свою посудину, будто раздумывает, забираться обратно или нет… И тут дверь закрывается, и эта штука снимается с воды, как чибис с болота, и поднимается обратно в небо…
— Летающее «веретено», — повторил рыжебородый, часто моргая. — Где-то я читал об этом… или слышал…
— Извините, мистер Симпсон, за задержку, — сказал Русто американцу. Это все, Доминик? Ты подобрал парня и сдал в полицию?
— Да нет, мосье… Что-то мне не по себе стало. По правде, я малость остолбенел…
— Ну, а парень?
— Посмотрел он из воды прямо на меня, — а видно было хорошо, луна светила, — и поплыл к берегу. Марсель мне говорит: давай, мол, подберем, а я, по правде… Ведь они, я так думаю, вооружены, шпионы…
— А до берега было близко?
— Не сказал бы. Миль пять было до мыса Серра… Я, мосье, подумал: надо сообщить в полицию, но решил вначале вам рассказать… Расскажу-ка, думаю, сперва доктору Русто…
Доминик напрягся, глядя из-под ладони наверх. Там, на площадке у подъезда, остановился голубой открытый автомобиль, и из него вышел черноволосый человек в белой рубашке и джинсах. Доминик вгляделся и вдруг заорал:
— Это он! Он самый! Держи шпиона!
И, прыгая через ступени, побежал наверх.
За ним понесся здоровяк Арман, бросился и рыжебородый со своими спутниками. Русто поднимался, торопливо объясняя Симпсону, не понимавшему по-французски, что произошло.
Доминик остановился шагах в трех от Ура, продолжая вопить во всю глотку: «Держи! Держи шпиона!» Белокурая мисс Фрезер с любопытством смотрела на эту сцену из машины.
Подоспел и Марсель. Он зашел сзади, отрезая «шпиону» путь к бегству. Арман не спеша направился к Уру.
— Ну что, приятель, в гости пришел? — спросил он.
— Эй, осторожно, — крикнул Марсель, — у него револьвер в заднем кармане!
Тут здоровяк Арман метнулся к Уру, обхватил медвежьей хваткой, прижав его руки к бокам, крикнул Марселю, чтоб вытащил револьвер. В следующий миг Арман отлетел от Ура, как собачка от пинка ногой. Но юркий Марсель успел все же вытащить из заднего кармана незнакомца плоский кожаный футляр.
Рыжебородый молодой человек щелкнул затвором фотоаппарата. Арман, поглаживая ушибленное плечо снова шагнул к Уру.
— Стоп, Арман! — крикнул доктор Русто, выступив вперед. — Дай сюда револьвер, Марсель. Да это не револьвер, — сказал он, отстегнув «молнию» на футляре. — Заводная бритва. Возьмите, — протянул он футляр Уру. — Кто вы такой?
— Не понимаю, — сказал Ур по-английски. — Я океанолог, — тихо проговорил он, когда Русто повторил вопрос по-английски. — Я приехал, чтобы посмотреть здешний Океанариум.
— Это действительно так? — обратился Русто к Аннабел Ли, не торопившейся уезжать. — Вы его спутница?
— Впервые увидела его этим утром. Мистер Ур попросил подвезти до города.
— Ур? — переспросил Русто. — Никогда не слышал о таком океанологе. Откуда вы прилетели, мистер Ур? И на чем?
— Я не обязан отвечать на ваши вопросы, — сказал Ур, сбычившись. — Я приехал осмотреть Океанариум доктора Русто.
— Я доктор Русто.
— О! — Ур заулыбался. — Очень рад видеть вас, доктор. Я читал ваши труды и высоко их ценю.
Мистер Симпсон посмотрел на часы и сказал:
— Боюсь, Русто, что не дойду сегодня до ваших рыбок. Нет, нет, не извиняйтесь, я нисколько не обижен. Ловля шпионов — прежде всего. — Он жизнерадостно хохотнул. — Завтра утром позвоните мне, скажете, что вы надумали. Мое почтение, господа!
Он направился к своему автомобилю.
— Арман, — сказал Русто, дернув щекой, — попроси этих господ с фотоаппаратом немедля проваливать отсюда к дьяволу. — Он повернулся к Уру: — Мне не раз приходилось участвовать в ловле альбимаргинатус, если вы знаете, что это такое…
— Это белая акула. Я читал ваши очерки, доктор.
— Очень приятно, сэр. Так вот, я участвовал в их ловле, но в ловле шпионов сроду не принимал участия. Поэтому не стану требовать документов, которые у вас бесспорно в порядке…
— Я вспомнил! — завопил вдруг рыжебородый с фотоаппаратом, пятясь под напором Армана. — Про это «веретено» зимой все газеты писали! За ним в космосе охотились!
— Заткни глотку! — рявкнул Арман, замахиваясь на него.
— Но-но! Потише ты, мешок с опилками! — Рыжебородый быстро зашагал прочь. — Вы обо мне еще услышите!
— Как интересно! — сказала Аннабел Ли с дымящейся сигаретой во рту. Вы действительно шпион, мистер Ур?
— Вам нельзя слишком долго стоять на солнце, мисс, — прервал ее Русто. — Ваш автомобиль выцветает прямо на глазах. — И, пока озадаченная Аннабел Ли осматривала свой «крайслер», он отдал дальнейшие распоряжения: — Продолжайте разгрузку, ребята. Не волнуйся, Доминик, государственные секреты все останутся на месте. Я побеседую с этим мистером, и, если понадобится, он не откажет мне в любезности подождать, пока я вызову полицию. Пройдемте, мистер Ур.
Просторная комната, в которую Русто привел Ура, была и музеем и библиотекой одновременно. Ур с любопытством озирался на карты с маршрутами экспедиций и огромные цветные фотографии, на полки с атласами и разноязычными книгами, на редкостные морские раковины и другие дары Мирового океана.
— Сядьте. — Русто указал на кожаное кресло и сам уселся напротив. Вы нам не помешаете, Жан-Мари, — кинул он круглолицему седоватому библиотекарю, поднявшемуся из-за своей конторки. Потом он взглянул на Ура не по возрасту зоркими карими глазами. — Коньяк, виски? Понимаю, по роду своих занятий вы должны быть непьющим. Сигары, сигареты? Тоже нет? Итак: что вы окончили и где работаете, если вы и впрямь океанолог?
— Доктор Русто, я бы хотел, чтобы вы мне поверили, — сказал Ур медленно, обдумывая каждое слово. — Судьба у меня сложилась необычно, и я надеюсь, что вы не станете настаивать на полной откровенности.
— Вы можете рассказывать ровно столько, сколько захотите. Ну, давайте побыстрее, у меня сегодня много дел.
— Я получил образование в закрытом учебном заведении, о котором вы вряд ли слышали. Некоторое время я занимался практической океанографией.
Ур назвал прикаспийский город и тамошний Институт физики моря.
— Вы работали у Андреевой? — Русто удивленно вскинул мохнатые черные брови. — У Веры Те-одо-ровны? — старательно выговорил он. — Вот женщина, с которой можно говорить по-мужски, но тем не менее остающаяся женщиной. Мы встречались на конгрессах. Чем сейчас занимается мадам Андреева?
— Главным образом административной деятельностью. Но тема ее все та же — искажения магнитных склонений очертаниями океанов.
— Верно, верно, тут ей удалось проделать блистательную работу. Она мне рассказывала о своей модели Земли с наклепанными медными океанами…
— Терелла стоит у нее в кабинете. Недавно я посоветовал Вере Федоровне добавить к терелле вращающееся кольцо по линии Течения Западных Ветров.
— Имитация Бравых Вестов? А для чего?
Ур начал неохотно, но потом увлекся, стал излагать идеи об электрических токах в океанских течениях. О своем проекте — о совмещении земной и магнитной осей и получении электроэнергии «из воздуха» — он распространяться не стал.
— Вы правы, мистер Ур, токи в океанах изучены плохо, — сказал Русто. — Итак, вы приехали, чтобы осмотреть Океанариум? Разумеется, я покажу вам все, что у нас есть. Но прежде разрешите задать несколько вопросов. Вы русский?
— Нет…
— Можете не продолжать. Я спросил только потому, что знаю некоторых русских океанологов — Базиля Шулейкина, Андрееву, Мирошникова… Ваша национальность меня не интересует. Далее: что за вздор тут плели, будто вы прилетели на веретене? Впрочем, и до этого мне нет дела. Каждый вправе летать на том, на чем хочет, хоть на помеле. Вот что, мистер Ур: если у вас есть время, то было бы мило с вашей стороны остаться тут, скажем, на неделю. Я всегда придерживался мнения, что океанологам нужно больше общаться друг с другом.
— Я бы охотно остался, доктор Русто… — Ур колебался. — Признаться, я не располагаю…
— Деньгами, понятно. Смею вас заверить, что мы тоже не очень располагаем. Океанариум существует главным образом за счет платного осмотра. Ну, еще мы как следует общипываем состоятельных диссертантов, желающих работать с нашими материалами. Вы не собираетесь, кстати, писать диссертацию?
— Нет, — улыбнулся Ур. — Хватит с меня диссертаций…
— Так вот: мы не богаты, но и не настолько нищи, чтобы не прокормить заезжего океанолога. Предлагаю вам стол и кров. Плату потребую лишь одну ежедневные профессиональные беседы. Ну? Даю вам на раздумье полминуты.
— Вы очень напористы, — сказал Ур. — Я согласен.
— Превосходно. — Русто выскочил из кресла, будто подброшенный катапультой. — Попрошу вас сюда, к этой карте. Жан-Мари, выложите на стол все, что у нас есть о Западных Ветрах. — Он энергично провел по карте ладонью. — Итак, вот они, Бравые Весты. Меня тоже давно занимает это великое течение. Я собираюсь в скором времени плыть туда…
…Уру была отведена рабочая комната во втором этаже. Там, если высунуться из окна, можно было дотянуться рукой до каменной буквы Р. Поверху вдоль всего фасада здания шли высеченные из камня названия знаменитых океанографических судов: «Челленджер», «Фрам», «Инвестигейтор», «Вега», «Витязь»…
В комнату, меблировку которой составляли стулья и длинный стол, заваленный морскими картами, таблицами, навигационным инструментом, Русто распорядился внести койку. Больше Уру ничего не требовалось. Завтракал и обедал Ур за табльдотом вместе с другими сотрудниками и быстро со всеми перезнакомился. Только Арман, смотритель Океанариума, держался отчужденно. Все казалось ему подозрительным в госте — появление, бритва в заднем кармане и то, что он не пил вина…
Вечера же Ур проводил у доктора Русто — в маленькой вилле на скале, нависшей над морем, в тени пиний. В комнатах здесь всегда гуляли сквозняки, стены были увешаны диковинными сувенирами подводного мира, осколками разноцветных кораллов, полинезийскими копьями. Тихая, приветливая мадам Русто приносила на подносе кофе и печенье, для Ура — сок манго или оранжад, для мужа — коньяк. И мужчины вели долгий разговор о морских течениях и магнитных аномалиях, о дрейфующих вихрях Булларда и о терелле Андреевой, о подводных хребтах и тайфунах и о предстоящей экспедиции.
— Каждая моя экспедиция, — говорил Русто, попивая мелкими глоточками коньяк, — это новая радость и новое расстройство. Я вижу, как океаны все более превращаются в мировую помойку. Вы не представляете, Ур, сколько времени и сил я трачу на нескончаемую войну с этими проклятыми химическими концернами, с судоходными компаниями…
Увлекшись, он развивал перед Уром сюжет повести-предостережения, которую, будь он писателем, непременно бы написал. Моря и океаны загажены вконец, заражены радиоактивными отходами. Приморские города заброшены, судоходство прекратилось. Высыхают отравленные реки, гибнут леса. Люди живут в подземных городах, окруженных горами отбросов. Пайки искусственной протеиновой пищи. Выдача воды строго нормирована, размер водяного пайка определяется весом потребителя. Водой давно перестали мыться, для мытья пользуются губками с синтетическими растворителями. Людям запрещено смеяться, чтобы не вызывать повышенного расхода воздуха…
— Дальше я еще не придумал, — усмехнулся Русто, глядя в раскрытое окно на сгущающуюся вечернюю синь. — По правилам игры должны быть бандиты, которые организуют крупные хищения воды. Ну конечно, молодой химик вступает с ними в борьбу — не так ли? Дальше совсем неясно. Опять-таки по правилам хорошего тона нужно, чтобы химик с помощью очаровательной возлюбленной захватил космический корабль и отправился… ну, не знаю… отправился за помощью к какой-нибудь внеземной высокоразвитой цивилизации. Существуют же такие, как вы думаете, Ур?
— Да… Возможно… — Ур несколько оторопело посмотрел на сухой горбоносый профиль Русто.
— Но я, увы, на такое не способен. Здесь нужен знаете кто? Жюль-Габриель Верн — вот кто здесь нужен!
— Не слишком ли вы сгущаете краски, метр? — спросил Ур.
— Нет! Нельзя допустить, чтобы наши потомки захлебнулись в зловонных отбросах, в пене неразлагающихся стиральных порошков! Спасать надо планету, сударь, спасать! Пока не поздно — договориться о разоружении и всю гигантскую машину военного производства переключить на чистку планеты. Чтоб ни один паршивый заводик не дымил и не испражнялся без фильтров!
— В Советском Союзе, насколько я знаю, это установлено законодательно. Без очистных сооружений не может быть пущено ни одно промышленное предприятие.
— Законодательство есть и на Западе, да толку мало. Попробуйте заставить химический завод не сбрасывать свои отходы в реку! — Что-то Русто распалился сегодня сверх меры. Он жестикулировал, и глаза его грозно посверкивали. — Ловкачи и сутяги с куриными мозгами! Мешки денег расходуют на колониальные войны, на оружие, на исследования военного значения! А тут — крутишься волчком вокруг какого-нибудь теннисиста, набитого долларами, чтобы урвать жалкие гроши на снаряжение экспедиции… Самому себе отвратителен!.. У-у, спесивые верблюды!
Русто погрозил невидимым противникам сухоньким кулаком.
— Нельзя ли договориться о совместной экспедиции с советскими океанологами? — сказал Ур. — Это по крайней мере наполовину сократит ваши расходы…
— Подите к дьяволу со своей совместной экспедицией! — гаркнул Русто. — Чего вы ко мне привязались с советами?
В кабинет заглянула мадам Русто.
— Жюль, что с тобой? — сказала она тихо. — От твоих криков сотрясается дом.
— Да… Сорвался немножко… — Русто перевел дыхание. — Простите, Ур… У меня не было намерения ссориться с вами… Несколько лет назад на парижском симпозиуме я предложил Андреевой провести совместное комплексное исследование Течения Западных Ветров. Увы, мое предложение не вызвало энтузиазма.
— А если подкрепить предложение конкретной программой? Насколько я знаю, Андреева сейчас заинтересована в исследовании этого течения. Когда я там работал, я предложил новую методику измерений…
Русто посмотрел на Ура.
— Новую методику? Ну-ка, выкладывайте. Вот карандаши и бумага.
Шел пятый день пребывания Ура в Океанариуме.
Утром он поплавал в теплой прозрачной воде, понырял среди подводных скал, вспугивая мелкую рыбешку. И, глядя сквозь стекло маски на бесшумное колыхание водорослей, умиротворенно думал о прекрасном обыкновении людей селиться около воды.
Но прекрасным было и видение яичницы с ветчиной, и оно повлекло Ура из воды на сушу. Завтрак уже начался, когда он, бодрый, с непросохшими волосами, явился к табльдоту.
— Доброе утро, джентльмены! — возгласил он.
Арман, в этот момент вливавший себе в глотку стакан красного вина, вдруг закашлялся и поспешил к выходу.
Улыбка погасла на лице Ура. Он сел на свое место рядом с Монтэгью, тощим англичанином-ихтиологом, работавшим в Океанариуме над магистерской диссертацией. Монтэгью и глазом на него не повел. Он отправил себе в рот кусок ветчины и зажевал с равномерностью машины.
Один только бородатый Шамон, специалист по подводной съемке, как всегда, подмигнул Уру и проворчал:
— Бонжур.
Розовощекая Клотильда внесла поднос с кофе. Обычно она приветливо — и более того: кокетливо — здоровалась с Уром. Сейчас, однако, на лице Клотильды отразился такой ужас, будто на месте Ура сидел, шевеля щупальцами, осьминог.
— Что-нибудь случилось? — спросил Ур.
Никто не ответил.
Ур наскоро позавтракал и с неприятным ощущением притаившейся засады отправился в библиотеку. Как и в предыдущие дни, Жан-Мари, библиотекарь, встретил его добродушной воркотней. Положил перед Уром кипу заказанных книг, пачку утренних газет.
Ур развернул газету, лежавшую сверху. Бросилось в глаза:
Ниже шло помельче:
«Таинственное «веретено», за которым охотились в марте американские космонавты, приводнилось близ Санта-Моники».
Далее — несколько фотоснимков: Ур крупным планом, на лице выражение недоумения, толстые губы приоткрыты; здоровяк в шортах и тельняшке обхватил Ура; тот же здоровяк падает наземь, а Ур стоит, сбычившись и держа согнутую правую руку перед грудью; доктор Русто протягивает Уру какой-то предмет; блондинка с сигаретой в зубах глядит из открытого автомобиля.
Ур быстро пробежал текст. Автор репортажа, некий Анри Пиньоль, весьма бойко описывал ужас рыбака Доминика Седу, на голову которого опускалось с ночного неба летающее «веретено», и то, как человек, выпрыгнувший из «веретена» в море, пригвоздил рыбака к палубе леденящим душу взглядом, а сам поплыл к берегу, и схватку, разыгравшуюся у Океанариума…
— Вы читали это? — спросил Ур библиотекаря.
— Да, мосье, — кротко ответил тот, покачав круглой головой в знак сочувствия. — Уж эти журналисты! Не могут обойтись без вранья: у нашего Доминика фамилия не Седу, а Леду.
— В остальном, по-вашему, журналист не врет?
— Не берусь, мосье, судить о таких вещах. Я всего лишь скромный служитель у доктора Русто и добрый христианин. Ваше появление действительно… хм… не совсем обычно…
— Что же теперь будет, как вы думаете?
— Трудно сказать, мосье. Как будет угодно господу нашему, так и будет.
— При чем тут господь? Это же всего лишь отвлеченная идея. Как может она руководить конкретными поступками людей?
Жан-Мари грустно посмотрел на него сквозь очки.
— Когда я сказал, что ваше появление… хм… не совсем обычно, я имел в виду не только ваше прибытие в Санта-Монику.
— Что же еще?
— Видите ли, мосье… Мир преисполнен грехов. Однажды было уже так в истории человечества, и явился сын божий, чтобы искупить грехи, наставить и просветить людей, обратив их помыслы и поступки к добру. Ныне, когда Христовы заповеди снова забыты, неизбежно новое пришествие спасителя…
— Знакомые слова! — воскликнул Ур. — Жан-Мари, не знаете ли вы человека по имени Себастиан? Гуго Себастиан из Базеля.
— Мосье Себастиан бывает здесь. Своеобразный человек, в котором страстный ныряльщик и суетный делец уживаются с просвещенным христианином… Боюсь, что чрезмерно отвлекаю вас от работы, мосье…
Жан-Мари пошел к своей конторке. Ур еще раз поглядел на фотоснимки и отбросил газету. Раскрыл английское издание последней книги Русто. Но внимание рассеивалось, не было обычной ясности, позволяющей ему мгновенно схватывать целые абзацы. Он захлопнул книгу и направился к конторке библиотекаря.
— Вот что, — сказал Ур, — есть у вас священное писание или как там это называется?
— О да, мосье Ур. А что именно — Ветхий завет, Евангелие, письма, Апокалипсис?
— Давайте все.
— Вот прекрасное издание с рисунками Доре.
Ур раскрыл толстый том с крестом на кожаном переплете и прочел: «В начале сотворил бог небо и землю…» Он принялся быстро перелистывать Библию.
В книге пророка Иезекииля он с изумлением прочел, как некий «огненный человек» дал автору «книжный свиток» и велел съесть его. И пророк, съевши, наполнился знанием и пошел проповедовать… излагать, стало быть, информацию, полученную в съедобной форме. «Свиток, — подумал он. — Да такой свиток должен быть как круг телеграфной ленты, чтобы вся информация вытянулась в одну строчку…»
Какая странная книга! Грозные пророчества, описания массовых убийств — и яркие образы, сильные характеры. Совершенно фантастическая мистика животные, в состав тела которых входят колеса… Такая форма жизни невозможна… И тут же — трезвые рекомендации относительно строительства городов, деловые, педантичные расчеты, сколько хлеба и масла следует приносить в храм… Деловая переписка. Вот апостол Павел обращается с посланием к каким-то ефесянам: «Рабы, повинуйтесь господам своим по плоти со страхом и трепетом, в простоте сердца вашего, как Христу…» Ничего не скажешь, откровенно выражено: повинуйтесь господам… Как согласовать это с проповедью самого Христа о братстве, об имущественном равенстве?.. Должна же быть хоть какая-то логика!
Апокалипсис… Откуда взялись безумные видения Иоанна Патмосского? Опять съедание свитка с некой информацией — откуда, откуда это?.. Описания землетрясений, космических ужасов, придуманных явно невежественным автором… Кони со страшными всадниками… Вдруг среди жуткой мистики будто забубнил кладовщик: «И слышал я голос, говорящий: хиникс пшеницы за динарий, и три хиникса ячменя за динарий, елея же и вина не отпускаю».
И — опять космическая катастрофа. Звезды гибнут, падают на землю. Семь чаш гнева божия… И символ бесконечности, замкнутый в кольцо, — «Аз есмь Альфа и Омега, начало и конец, Первый и Последний…».
Странная, путаная книга. А рисунки! С кого рисовал художник этого длиннобородого человека в складчатом одеянии до пят, с полой, перекинутой через плечо? Ведь это вылитый отец…
Ур не слышал, как зазвонил телефон. И когда Жан-Мари окликнул его, уставился на библиотекаря отсутствующим взглядом.
— Вы слышите, мосье Ур? Вас ожидает внизу мисс Фрезер.
Ур захлопнул Библию и поднялся. Мисс Фрезер? Ах, эта юная американка в голубом автомобиле… Чего ей надо? Он направился к двери, и в этот момент в библиотеку вошел Русто.
— Вы здесь, Ур? Доброе утро. Хотел бы, чтобы оно было добрым, дьявол их всех побери! — Он забегал по комнате, выкрикивая: — Шакалы с интеллектом трясогузки! Двуногие бурдюки с вином! Макаки-бумагомараки!
— Остановитесь, метр, — сказал Ур. — Что случилось?
— Что случилось? — Русто подбежал к нему. — Вы что же, не читали сегодняшней одеронской газеты?
— Читал.
— Ага, спасибо, что снизошли! Что вы намерены предпринять, я вас спрашиваю!
— Не знаю… А что, собственно, делают в таких случаях?
— Ну, на вашем месте я бы поехал в Одерон, в эту гнусную редакцию, и разрисовал бы морду бесстыжему репортеру. Только не вздумайте сделать это! Я не говорил, вы не слышали! — Русто присел на стол и продолжал уже спокойнее: — Только что мне звонили из полиции. Комиссар Бурже жаждет познакомиться с вами. Я уже заявил ему, что вы ученый, а не шпион. — Тут Русто вскинул на Ура пытливый взгляд. — Но, может быть, вы пришелец, сударь?
— Я земной человек, — угрюмо ответил Ур.
— Очаровательно! Итак, вы тотчас отправитесь в комиссариат и официально заявите господину Бурже, что вы не красный агент и не обитатель Альдебарана. Суньте ему под толстый нос свои документы или что там у вас вместо них. Поняли? А когда вернетесь, мы напишем протест и разошлем во все газеты. Да, да, во все, потому что сегодня же все вечерние газеты непременно подхватят эту свинячью чушь. Ну, живо, Ур! Улица Фрежюс, четырнадцать… Или шестнадцать? Ну, найдете. Имейте в виду, что я поручился за вас… Эй, что с вами?
Он уставился на Ура, на его окаменевшее лицо.
Ур ничего не видел теперь и не слышал — все утонуло в тяжелом, давящем ощущении вызова. Он напрягся, вытянул шею, по щекам у него побежали капельки пота. Он тянулся навстречу зову и, когда ощутил его проникающую силу, сосредоточил мысль на одном, только на одном — на сигнале отказа.
Впервые он ответил Учителю отказом. Учитель сам поймет: не время сейчас. Потом, в другой раз…
Придя в себя, он обнаружил, что сидит в глубоком кресле, перед ним стоит испуганный Русто с графином в руке, а на лбу у себя Ур нащупал платок, смоченный холодной водой.
Он снял мокрый платок и сказал со слабой улыбкой:
— Ничего… Все прошло…
— Ну и ну! — воскликнул Русто, ставя графин на стол. — Думал, вы закатите мне эпилептический припадок.
— Я пойду. — Ур поднялся. — Спасибо вам, доктор Русто.
— За что, странный вы человек? Сделайте Бурже заявление — и мигом обратно. Я жду вас, Ур.
Он вышел из здания Океанариума на маленькую круглую площадь, ярко и весело освещенную утренним солнцем. Ему было все равно, куда идти, и он направился к кафе напротив, чтобы выпить оранжаду. Но тут раздался звонкий голос:
— Хэлло, мистер Ур!
Белокурая Аннабел Ли, сидевшая за рулем своего «крайслера», ослепительно улыбнулась ему. На ней был очень открытый голубой сарафан. В уголке рта дымилась сигарета. Ур подошел к ней, не совсем понимая, как она здесь оказалась. Ах да, вспомнил он, мне же сказал Жан-Мари, что мисс Фрезер ждет…
— Решила навестить вас, пока вы не улетели на своем «веретене», пошла болтать Аннабел Ли. — Дэдди сегодня раскрыл газету и вылупил глаза на лоб. А уж ругал меня! Такая, говорит, сякая, с подозрительным типом фотографируешься, подругой шпиона заделалась… ну, и все такое. Швырнул мне газету в лицо.
— Сожалею, мисс Фрезер…
— Называйте меня просто Энн. О чем вы сожалеете? О том, что этот рыжий дурак журналист назвал меня вашей подругой? Ну и пусть, я вовсе не жалею. Вот только дэдди разъярился. Не окажете ли, мистер Ур, любезность? Я бы вас мигом подбросила к нам на виллу, пока дэдди не уехал по делам.
— А зачем?
— Как — зачем? Скажете дэдди, что я никакая вам не подруга, что между нами ничего не было. Мне-то все равно, но дэдди сердится. Ну, садитесь, поехали.
Ур сел рядом с Аннабел Ли, и та рванула с места. На углу тенистой улочки она едва не врезалась в стеклянное ателье художественной татуировки. Оттуда выскочил с проклятиями владелец заведения. Аннабел Ли с хохотом погнала машину дальше.
От ее смеха, от сверкания дня, от сумасшедшей скорости у Ура отлегло от сердца. Он с интересом посмотрел на лихую водительницу, на ее тонкие загорелые руки.
— Мне попался в библиотеке томик Эдгара По, — сказал он, — и теперь я знаю, откуда у вас такое имя. «И сиянье луны навевает мне сны о прекрасной Аннабел Ли. Если всходит звезда, в ней мерцает всегда взор прекрасной Аннабел Ли».
Девушка бросила на него быстрый взгляд.
— Не знаю такой пластинки. А вы и вправду шпион, мистер Ур?
— Я не шпион.
— Какая жалость! Значит, вы пришелец? Что-то не похоже. У пришельцев жабьи головы и щупальца вместо рук.
— Послушайте, Энн, не хочу я ехать к дэдди. Поедем куда-нибудь в другое место.
— Куда?
— В Одерон, — пришло вдруг Уру в голову.
— В Одерон? Я была там неделю назад. Тоска смертная, только в университетском городке можно провести время, у них приличные бары. Но студентов еще мало, только начинают съезжаться после каникул. У вас там дела?
— Я бы хотел разрисовать морду тому рыжему репортеру.
— А! Другое дело! Ладно, давайте в Одерон.
Дорога сначала петляла среди скал и холмов, а потом вырвалась на зеленую равнину и понеслась белой стрелой. Проплывали квадраты полей, виноградники, каналы. Аннабел Ли болтала почти без умолку. Ур слушал и не слушал. Рассеянно смотрел по сторонам. Солнце, свист ветра, зеленое и голубое мелькание…
Спустя час без малого запыленный «крайслер» въехал в предместье Одерона. Промчавшись мимо аккуратных белых домиков, крытых красной черепицей, мимо садов, машина выскочила на широкий, как аэродром, проезд, в конце которого высились светлые современные здания.
— Заедем сперва в университетский городок, — сказала Аннабел Ли. Выпьем чего-нибудь в баре.
Вскоре ей пришлось замедлить езду: вокруг одного из корпусов, ближнего к дороге, густела толпа — пестрая, шумливая и растекающаяся. Тут и там над головами прыгали плакаты.
— Эй, дорогу! — крикнула Аннабел Ли.
— Нет дороги! — завопили из толпы.
Чьи-то руки потянулись к машине, тут же она оказалась в плотном кольце. Длинноволосый парень — а может, девушка? — заорал дурашливо:
— Вылезай, приехали!
Глава пятая
Счет выпавших очков
Если что выдаешь, выдавай счетом и весом и делай всякую выдачу и прием по записи.
«Книга Иисуса, сына Сирахова»
О лабораторная белизна кефира!
О соблазнительная желтизна сдобных булочек!
Еще не прозвенел звонок на перерыв, еще только ощущалась его волнующая близость, а в институтском коридоре второго этажа уже появилась дева-кефироносица. И только брызнул звонок, как вокруг ее корзины образовалось кольцо из нетерпеливых проголодавшихся младших научных сотрудников.
— Ой, девочки! — сказала брюнетка с мальчишеской стрижкой, наливая себе в стакан кефир. — Слыхали новость? Говорят, поймали Ура!
— Я хоть и не девочка, но тоже слышал, что его засекли, — сказал обладатель прекрасной белосетчатой маечки с синим воротничком и отпил свой кефир прямо из бутылки. — Где-то в Сочи или Одессе он показывал опасные фокусы, и его задержали.
— А что это значит — опасные фокусы? — спросила девушка баскетбольного роста, с распущенными по спине волосами.
— Точно не знаю, но говорят, что он усыплял людей и ездил по ним на велосипеде.
— Может, на тракторе? — усмехнулась баскетболистка. — Несешь всякую чушь…
— Я за что купил, за то продал, — обиженно возразил обладатель маечки. — И не такая уж это чушь. Он гипнотизер. Не слыхала разве, как он внушил толпе, будто магазинщик этот… ну, в кепке… взлетел на воздух?
— Надо спросить у Нонны Селезневой, — сказала брюнетка. — Она с ним ходила.
— Ты хочешь сказать — работала?
— Это все знают, что Ур у нее в группе работал. Они ходили. Из института — всегда вместе…
Нонна вошла в кабинет Веры Федоровны, и как раз в этот момент на столике справа от директорского кресла один из телефонов испустил трель. Директриса кивнула Нонне на стул и взяла трубку.
— Слушаю, — сказала она. — Здравствуйте, Василий Андреич… Спасибо, ничего хорошего… Жара зверская, а у вас в Москве как?.. Дождичек? Завидую черной завистью… Кто будет говорить — Мирошников? Ну, давайте. Она многозначительно взглянула на Нонну и придвинула к себе раскрытый бювар. — Да. Здравствуйте, Павел Самсонович… Да, я вся — внимание… Некоторое время директриса слушала, постукивая карандашом по настольному стеклу. — Так, теперь позвольте мне. Прежде всего прошу отделить одно от другого. Исчезновение практиканта-иностранца не имеет никакого отношения к вопросу о теме океанских течений, и я удивляюсь, что вы… Практиканта этого я на работу не приглашала, его ко мне прислали с указанием оформить без документов… Ни я, ни начальник отдела кадров об этом не знаем. Пришло указание, вот и все… Да, Пиреева… Павел Самсонович, я вам об истории с его диссертацией написала в частном письме… Не сомневаюсь, что он сделал все, чтобы очернить меня в ваших глазах, но… Знаете, я тоже умею говорить повышенным тоном… Хорошо, коротко: за практиканта ответственности за собой не признаю. Это первое. Считаю ошибкой то, что велела своим сотрудникам написать для Пиреева диссертацию… Нет уж, давайте называть вещи своими именами: не помощь в расчетах, а написание диссертации от начала до конца. Готова принять за это кару. Это второе. И наконец третье: прошу прислать официальный ответ на мое официальное письмо с обоснованием темы океанских течений… Не беспокоюсь, потому что знаю, что вы обязаны ответить, но — прошу не тянуть… Павел Самсонович, разрешите заметить, что вы не последняя инстанция… Да, все. До свиданья.
Вера Федоровна кинула трубку и потянулась за сигаретами, но раздумала. Включила настольный вентилятор, наклонила к нему покрытое испариной лицо.
— Нажила себе еще одного врага, — негромко сказала она. — Ну, да ладно, не впервой воевать… О том, что вы слышали сейчас, прошу помалкивать.
— Не сомневайтесь, Вера Федоровна.
Директриса вздохнула, пошарила рукой по столу и, опять не взяв сигарет, уронила руку на бумаги. Нонна невольно взглянула на эту руку, грубоватую, в голубых венах, с облезшим на ногтях красным лаком. И — с трудом удержалась от внезапного желания погладить ее.
— Все же я надеюсь, Вера Федоровна, что все наладится…
Директриса горько усмехнулась:
— Милая моя Нонна, вы, кажется, хотите меня утешить? Бросьте… Вы мало меня знаете… Конечно, я уже старая баба, но еще сумею постоять за себя…
Она нашарила наконец сигареты и закурила. Прищурившись, посмотрела на Нонну. «Ах, хороша! — подумала она. — Будто вся из мрамора, чертовка. Вот с таких женщин и лепили, наверно, своих Афродит Фидий и этот… Пракситель… и кто там еще…»
— Что за несусветную брошку вы нацепили? — спросила она. — Кто же носит такие безвкусные скарабеи?
— А мне нравится, — сказала Нонна, вскользь притронувшись к зеленоватому жуку в бронзовой оправе, приколотому к плечику серо-голубого открытого платья.
— Ну, разве что нравится… — Вера Федоровна выпрямилась в кресле. Вот зачем я вас вызвала. Напишите-ка, Нонна, подробную записку об этой вашей «джаномалии» и о проекте использования Течения Западных Ветров… о всей этой затее нашего дорогого Ура, чтоб его лягнула цирковая лошадь…
Нонна вскинула на нее беспокойный взгляд:
— Я слышала эти басни, будто он с цирком уехал, но не думала, Вера Федоровна, что вы…
— И не надо думать. Все точно: выступает в цирке в городе Сочи. Чепуха какая-то — опыты телекинеза. Как будто можно поверить в его существование… Ну так вот. Изложите все, что знаете. Можете вставить даже то, что Ур тут плел о совмещении магнитной и географической осей… Вы слушаете меня?
— Да…
— А по-моему, ни черта вы не слышите.
— Вставить о совмещении осей.
— Да. В общем, напишите обо всем. Ясно? Мне, наверно, придется вылететь в Москву, и я захвачу эту записку. Воевать так воевать.
— Хорошо, я напишу.
— Теперь второе. Меня вызывает начальство. Мало мне московского, так еще и местное теребит. Предчувствую бурный разговор о нашем дорогом Уре. Поскольку он работал у вас в группе, попрошу дать развернутую характеристику. Расскажите все, что знаете о нем.
— Вера Федоровна… Ура лучше всех знает Горбачевский, спросите у него…
— Но Горбачевский-то в море. Или вернулся?
— Приедет в понедельник.
— А мне в понедельник с утра быть на ковре у начальства. Давайте выкладывайте. Только по-человечески, без этих «пользуется авторитетом» и «морально устойчив». Ну?
— Я плохо его знаю, хотя и работала вместе с ним, — помедлив, начала Нонна. — Он… он очень хороший…
И она рассказала все, что знала об Уре, утаив лишь то, что касалось их личных отношений. Вера Федоровна слушала не перебивая, ничем не выдавая своего удивления. Думала: «А ты, матушка, не такая уж мраморная, как кажешься… держишь себя в руках, а вот поди ж ты, прорывается… голосок то падает, то взвивается… Ах ты, бедная моя. Знаю, знаю, каково это держаться на людях гордой, невозмутимой…»
— Вы сами видели, как торгаш этот взлетел вверх? — спросила она. Слышать-то я слышала, моя Ниночка не дает мне коснеть в неведении, но — не верила.
— Я видела своими глазами, Вера Федоровна.
— Странно… Он и в цирке такие номера показывает… Что это гипноз?.. Откуда он приехал, как вы думаете?
— Не знаю.
— Может, он и впрямь пришелец, как болтают? Да нет, чепуха. Пришельцы бывают только в фантастических романах, которыми мои внуки-школьники зачитываются… Ну, спасибо, Нонна, будет с вас. И вот что еще. У вас отпуск когда по графику?
— В сентябре.
— Давайте перенесем на пятнадцатое августа. Поезжайте в прохладные края, в Прибалтику, на Кижи, на Валдай. Отдохнуть вам надо, моя милая, развлечься, голову проветрить.
— Спасибо, Вера Федоровна, — сказала Нонна мягко. — Вряд ли смогу сейчас… Придут с моря Керимов с Горбачевским, надо браться за обработку материалов по восточному берегу. Да и график в группе ломать не хочется…
— Ну, дело ваше. Я бы из этого чертова пекла сбежала куда глаза глядят…
— Разрешите? — В кабинет вошел главный бухгалтер.
— Слушаю, Михал Антоныч, — утомленно сказала директриса.
— Надо, Вера Федоровна, как-то решать с этим… сбежавшим сотрудником. — Главбух сел, вытер лысину. — Если его возвращение не ожидается, то надо оформить увольнение, произвести с ним расчет за проработанные дни, с первого по одиннадцатое…
— Я, Михал Антоныч, за беглыми сотрудниками гоняться не стану, чтобы за ручку привести в бухгалтерию.
— Само собой, — развел руками главбух. — Но вы же прекрасно знаете, что невыплаченная зарплата — неприятный факт, требующий специального оформления. Необходимо депонировать эти сорок три рубля и двенадцать копеек…
— Депонируйте. — Директриса поднялась, провела рукой по влажному лбу. — Депонируйте, денонсируйте… дезинтегрируйте… только оставьте меня в покое. С утра до ночи! С утра до ночи нет покоя! Дыхнуть некогда! А я, между прочим, женщина, я в парикмахерскую второй месяц мечтаю попасть…
Давно ли уэллсовская Анна-Вероника в знак протеста против неравенства женщин разбила медной кочергой собственность его величества короля Георга — стекло почтового отделения? Давно ли появились первые телефонистки, акушерки и кассирши? Давно ли воспитанные люди говорили о великой Мари Кюри: «приятное исключение»?
И вот — по крайней мере в нашей стране — утвердилось полное и прочное равенство женщин. Женщины наравне с мужчинами ткут, учат, лечат, штукатурят, копают, делают хирургические операции и земляные формы для литья. Эмансипация, за которую так долго боролись лучшие умы человечества, восторжествовала.
Знаете что? Давайте произведем мысленный эксперимент по перемещению во времени.
Итак, представьте себе мужчину средних лет, полного сил инженера путей сообщения, облаченного в вицмундир со знаками, свидетельствующими о достижении чина статского советника. У него ухоженная бородка и толстые «путейские» усы. Теперь перенесем его ровно на сто лет вперед — из 1872 года в 1972-й. Вот он приехал поутру в свой департамент, не подозревая о подвохе. А в здании департамента теперь располагается некий проектный институт. По неизменившемуся коридору со старинным паркетом наш путеец прошествовал к знакомой двери, плавно открыл ее и…
Силы небесные, куда он попал?! Где дубовые столы с основательными чертежными досками из мягкой липы? Где неторопливые коллеги-инженеры в таких же, как у него, вицмундирах?
Стоят по углам тонконогие столики, готовые развалиться под тяжестью толстых справочников. Тут и там — странные металлические сооружения с шарнирами, в которые заключены грубые еловые доски. Единственный знакомый предмет — огромный, переживший столетие, чудовищной прочности стол для пантографирования. И вокруг этого стола над чертежом сгрудилось — о боже! — несколько девиц… Что они здесь делают? И почему так странно одеты? Может, здесь костюмированный бал?..
Вокруг стола — несколько пар женских ног, закованных в высокие разноцветные сапоги. Только одна пара — в брюках, но и она принадлежит девице… И что за странные на них фуфайки крупной и грубой вязки, какие носят грузчики, а с шей свисают на цепях медные бляхи диаметром с блюдце… А волосы! Вот этой даме, судя по лицу и фигуре, никак не больше двадцати семи, а она совершенно седая!
Да, костюмированный бал. И где?! В самом присутствии!
В стороне сидела за столом жгучая брюнетка. Одной рукой она быстро писала карандашом необычного вида, а в другой держала ломоть хлеба, выложенный дисками колбасы. Она откусывала и жевала, не переставая писать. Путеец осторожно заглянул ей через плечо и прочел: «Во избежание динамических перегрузок фундамента решено применить поглощающую балластировку. Значение принятых коэффициентов…»
Он отшатнулся. Ведь это очень серьезный вопрос, не женского ума дело. И как можно брать такие высокие значения коэффициентов?..
Тут в комнату вошла еще одна дама — полная блондинка с яркими карминными губами, в золотых сапогах. За ней шел мужчина солидной внешности, и, хотя он был не в мундире, не даже в сюртуке, а в кургузом каком-то костюмчике, наш путеец обрадовался: вот мужчина, который наведет здесь порядок и прогонит этих вертихвосток…
Женщины вокруг стола посторонились, давая блондинке место.
— Долго вы еще будете чикаться? — произнесла она, щурясь на чертеж. Что, не найдешь места для силового кабеля, Татьяна? Отойди от трубы на четыре метра и клади. Ясно? Беги.
Одной парой ног у стола стало меньше.
— А как с канавой? — спросила седая молодица.
— К чертовой бабушке лишние земляные работы, — произнесла блондинка, вызвав у нашего путейца желание сотворить крестное знамение. Перебирайся, матушка, на эту сторону, тут тебе пониже будет.
— А-а… Да, так лучше, пожалуй…
— Ну, то-то. Пойди пересчитай уклоны — и с богом. Эльвира, обратилась она к брюнетке с бутербродом, — ты объемы на сметы не передала? Лапочка, нас же живьем сожрут, объект премиальный. Чтоб сегодня же, ясно?
Блондинка уселась за свой стол и закурила длинную сигарету. Вошедший с нею мужчина присел на кончик стула напротив.
— Вот что, друг мой, — сказала блондинка, — вы за подрядчиками приглядывайте, а не то я вам такой скандал закачу — век будете помнить.
— А что такое? — забеспокоился мужчина. — Хорошо работают, Анна Александровна. По вашим чертежам…
— В проект заложено послойное трамбование кулачковыми катками. Через каждые двадцать сантиметров. А ваши подрядчики валят насыпь кучей. Это, по-вашему, хорошая работа?
— У них катка нет, Анна Александровна. Они «МАЗами» проезжают, получается трамбовка…
— «МАЗами» они укатывают! «МАЗ» дает удельное давление, как кошачья лапка. К чертовой бабушке такую работу! Пусть достают каток где хотят украдут, родят, все равно. Понятно? Они вас обманывают, а вы им «форму два» подписываете. Вам бы только поскорее рапортовать о победно-досрочном окончании. Говорю вам как главный инженер проекта: или вы заставите их переделать, или я напускаю на вас Госстрой, министерство, народный контроль, вашу парторганизацию. Вы меня поняли?
Наш путеец из всех кар, которыми грозила мужчине властная блондинка, понял только «министерство». Но было ясно, что где-то делают слабую насыпь и что эта дама, по виду созданная для салонной беседы и улыбок на балу у губернатора, не позволяет делать насыпь без настоящей трамбовки.
— Я приму меры, Анна Александровна, — сказал мужчина покорно. Теперь — имею просьбу к вам. Строители просят, и я…
— Не выйдет, Аскольд Степанович, не просите.
— Но я же еще…
— И так ясно. Вас уговорили пасть мне в ноги, чтобы я написала на чертеже — дескать, я такая дура, что разрешаю бетон марки триста заменить на сто.
— Точно.
— Что — точно? Что я такая дура? Как бы не так! Вам, Аскольд Степанович, шкуру надо со строителей снять, а вы им только потакаете. Послал господь заказчика — всю жизнь мечтала!
После ухода незадачливого заказчика Анна Александровна развернула толстый сверток калек и, насвистывая, начала их просматривать. Некоторое время в комнате было сравнительно тихо. Только в углу красивая, скудно одетая девушка вполголоса говорила в телефонную трубку:
— Мамочка, ты ему свари манную кашку, а потом дай слабый-слабый чай, только не горячий. Пеленки переменила? Что? Ой, как я рада!
Путеец обалдело смотрел на нее. Да что тут происходит? И что за телефонный аппарат — почему не висит на стене, не заключен в ящик из полированного дуба, почему нет сбоку ручки индуктора? Как странно: все эти необычного вида женщины — инженеры! Невозможно поверить: не солидные статские советники, а женщины, легкомысленно одетые, разговаривающие как бы на грубоватом жаргоне, имеющие детей, — женщины решают серьезную строительную задачу. И, похоже, толково решают…
Блондинка, перелистывая таблицы, негромко запела:
Я слухам нелепым не верю,
Мужчины теперь, говорят,
В присутствии сильных немеют
В присутствии женщин сидят…
И тут включились остальные сотрудницы, негромко, но ладно:
И сердце щемит без причины,
И сила ушла из плеча,
Мужчины, мужчины, мужчины,
Вы помните тяжесть меча?
Дверь вдруг распахнулась с таким стуком, что путеец вздрогнул. В комнату ворвалась хрупкая женщина с шалыми глазами, в брюках и длинном кафтанчике из лакированной кожи.
— Эй, девки! — крикнула она. — В угловом детские колготки дают, с начесом, чешские! Я отпросилась, очередь у меня — давайте быстро, кому, какие, сколько!..
С минуту в комнате творилось нечто напомнившее нашему статскому советнику «Вальпургиеву ночь» в хорошей постановке. Ему даже показалось, что в комнате запахло серой.
— Четыре пары! — выделился из нестройного хора властный голос блондинки. — А то внук у меня голодранцем ходит…
Костя Федотов любил красиво швартоваться. На среднем ходу — вместо малого — «Севрюга» подошла к причалу, звякнул машинный телеграф, моторист Ткачук проворно отработал назад, забурлила вода у винтов, и судно, будто конь, схваченный под уздцы, остановилось у стенки причала. Радист Арташес, по совместительству исполнявший обязанности палубного матроса, прыгнул на причал, набросил петли швартовых концов на причальные тумбы.
— Капитан! — завопил он, пренебрегая приличиями. — Пароход привязан!
Усмехаясь, сошли на причал научные сотрудники. Оба были загорелые, как таитяне, коричневая грудь нараспашку, оба — в белых картузах с крупной синей надписью «Tallin», купленных на той, восточной стороне Каспийского моря. Только бороды у них были разного цвета: у Рустама — иссиня-черная, у Валерия — темно-русая. За плечами они несли рюкзаки, набитые датчиками приборов, лентами с записями магнитных и иных параметров. В руках чемоданчики, спиннинг, транзистор.
— Милости прошу в любой момент на борт «Севрюги», — галантно сказал на прощанье Федотов.
Воскресный день клонился к вечеру. Приморский бульвар оцепенело дремал на погибельном солнце.
— Пошли такси поймаем, — сказал Рустам. — Так и быть, заброшу тебя домой. Скажи?
— Сейчас, позвоню только.
Валерий направился было к телефонной будке, но Рустам схватил его за руку:
— А если через десять минут позвонишь? Аппендицит разыграется?
Урезонив таким образом своего напарника, Рустам смело шагнул на мостовую, заставив шарахнуться в сторону проезжавший автомобиль. Водитель заругался было, но Рустам лаской и обхождением взял свое. «Положись на меня», — проворковал он в заключение коротких переговоров. В следующую минуту друзья уже катили по улицам.
Во дворе родного дома Валерия приветствовал сухим шелестом порыжевших листьев старый айлант. Как всегда, мальчишки гоняли в футбол и орали, как все мальчишки, играющие в футбол. Из раскрытых дверей Барсуковых неслись залихватские синкопы. На скамейке сидели старушки и тихо осуждали ближних.
Валерий бегом поднялся по лестнице, громким приветствием заставил вздрогнуть пенсионера-фармацевта Фарбера, дремавшего над древними цивилизациями, и принял в снисходительные объятия тетю Соню, выбежавшую из раскрытой двери квартиры.
— Ну-ну, — сказал он, с улыбкой глядя сверху на седую голову тетушки, прильнувшую к его груди. — Полно тебе, полно. Зальешь слезами смокинг.
— «Смокинг»… — Тетя Соня и плакала и смеялась. — Три ме… почти три месяца… Приехала из Ленинграда — тебя, нет. Ура нет…
— Не вернулся Ур? — Валерий высвободился из объятий.
— Нет. Анечка звонила, спрашивала, когда ты приедешь…
— Когда звонила?
— Вчера. И до этого несколько раз. Я у нее спросила про Ура, она говорит, будто он где-то в цирке выступает…
— В цирке?!
— Да. Валечка, радость какая: из кооператива на днях звонили, говорят, через месяц можно будет вселяться!
— Это здорово…
— Мыться будешь, Валечка? Или дать сперва поесть?
— Помоюсь сперва. Да ты не суетись, теть Сонь!
Валерий сбросил с плеч рюкзак, скинул рубашку, майку и быстро закрутил телефонный диск.
— Привет, Анюта… Ага, только что. Ну, что у тебя? Сколько баллов набрала?.. Ну и порядок… Хватит, хватит! Последний какой — биология? Когда?.. Ну, до среды подучишь еще, не паникуй… Четверки вполне хватит, там проходной балл выше семнадцати не бывает. Опять же — стаж двухлетний… Анька, соскучился я — ух! Выходи вечерком… Да ты что — до среды! Я умру от нервного истощения… Про ДНК? Выговорить эту кислоту не могу, но читал про нее. Ладно, расскажу все, что знаю, скрывать не стану… Значит, в семь у аптеки, так?
Ровно в семь Валерий, умытый, накормленный, довольный жизнью, стоял у аптечной витрины и любовался плакатом, призывавшим мыть руки перед едой и остерегаться мух. Аня пришла минут через десять, и у Валерия сердце едва не выпрыгнуло из загорелой груди, когда он увидел ее легкую фигурку, увенчанную золотым облаком волос. На ней было коротенькое зеленоватое платье с узорами на больших карманах.
Валерий шагнул к ней и поцеловал.
— Ой, Валера, ты что! На улице! — Она засмеялась и пошла рядом, держа его под руку. — А тебе идет борода. Интересно как — волосы русые, а борода рыжая! Ой, Валера, знаешь, что на сочинении было?..
Валерий улыбался, слушая ее болтовню и поглядывая на ее беленькие босоножки, такие занятные, быстро переступающие…
Они шли Бондарным переулком, которого пока не коснулась перестройка. Валерий сам не заметил, как ноги сюда повернули. С волнением он смотрел на старенький двухэтажный дом с аркой, ведущей во двор. Когда-то здесь жил один из его наставников, молодой инженер, светлая голова… В его квартире, в застекленной галерее, был поставлен опыт, в котором и он, Валерий, тогда мальчишка-лаборант, принял заметное участие…
— Здесь жил один хороший человек, — сказал Валерий.
— Это тот, кто тебя наставил на путь истинный? Ты мне рассказывал о своих благодетелях. Пойдем обратно!
— Погоди…
У знакомых ворот на узеньком тротуаре, под старой акацией сидели на табуретках два старика в бараньих шапках. Положив на колени большую раскладную доску, они играли в древнюю игру трик-трак, некогда завезенную крестоносцами на Восток и пустившую там корни под названием «нарды».
Растроганно глядя на стариков, Валерий приблизился к ним.
— Дядя Зульгедар, дядя Патвакан, здравствуйте, — сказал он.
Бараньи шапки враз кивнули.
— Парлуйс, молодой, — сказал дядя Патвакан.
— Ахшам хейр, — сказал дядя Зульгедар. — Бегаешь? Бегай.
Аня дернула Валерия за руку, но тот стоял как зачарованный.
— Бросай, армянин, — сказал дядя Зульгедар.
— Считай, мусульманин. — Дядя Патвакан бросил на доску кости. Пяндж-у-чар — столько мне надо.
Он со стуком переставил шашки соответственно выпавшему числу очков.
Валерий с Аней двинулись дальше. «Они играют, — думал Валерий. Играли десять лет назад, играют и сейчас. Может, они бессмертны?.. Что бы ни случилось, они сидят и играют в нарды… испытывают судьбу счетом выпавших очков… Вечная игра случайности…»
— Что ты знаешь об Уре? — спросил он.
Аня поморщила носик. Ничего она толком не знает. Ходят слухи, что он выступает в цирке не то в Николаеве, не то во Владивостоке и что его даже арестовали…
— Да ты что? — Валерий похолодел. — Откуда ты взяла?
— Ну, не знаю. Я ведь в институт не хожу, иногда только с девчонками перезваниваюсь. Спроси у Нонны.
— Тебе Нонна сказала, что он арестован?
— Нет. Не помню, кто говорил.
— А почему ты сказала, чтоб я спросил у Нонны?
— Господи, привязался! Потому что Нонна влюблена в твоего Ура. Значит, и знать должна больше всех.
— Нонна влюблена в Ура?
Аня остановилась и топнула ножкой:
— Валера, я сейчас же уйду домой, если ты будешь приставать с глупостями! Все знают, что влюблена, только ты не знаешь. Ненормальный какой-то!
— Ладно, ладно, молчу.
По многолюдной улице, на которой зажглись ранние фонари, они спустились к Приморскому бульвару. Слабый южный ветер нес с моря, вместо свежести, липкую влажность. Пахло мазутом, гниющими водорослями. По бухте бежал прогулочный катер, выше мачты наполненный детскими голосами и музыкой. Музыка лилась и из репродуктора возле кафе-мороженого.
Выстояв в очереди, Валерий и Аня сели на веранде кафе и погрузили ложечки в тугую розовую мякоть мороженого.
— Валера, как твоя диссертация? — спросила Аня. — Движется?
— Не-а. — Валерий с удовольствием облизнул ложку.
— Почему? Ты говорил перед уходом в море, что наберешь дополнительного свежего материалу…
— Материал-то есть…
— Так в чем же дело?
— Да видишь ли… не такой это материал, чтобы подарить человечеству новое знание.
— Ах-ах-ах! О человечестве он заботится! Утверждена твоя тема? Утверждена. Значит, нужная.
— Да я не спорю — тема нужная. Но не такая, чтобы разводить вокруг нее это… наукообразие всякое… В сущности, сугубо практический отчет о годовом изменении магнитного склонения в восточной части Каспия, и нужен он только картографам и морякам. Наука, строго говоря, тут ни при чем.
— Раньше ты так не думал. — Аня отпила лимонаду и принялась за второй шарик мороженого. — Я знаю, откуда у тебя эти веяния: от Ура.
— Почему от Ура? Я и до Ура думал об этом, просто не додумывал до конца.
— А теперь додумал?
— Да.
Минуты две или три они молча ели. Потом Аня облизнула розовым язычком губы, утерлась платочком. Валерий расплатился, и они спустились по белым ступеням на главную аллею, влились в неспешный поток гуляющих.
Валерий взял Аню под руку и почувствовал, что рука напряженная, неласковая.
— Ты говорил о практической стороне своей работы, — сказала Аня. Разреши и мне задать практический вопрос: ты что же, так и собираешься сидеть на ста пятидесяти?
Не сразу ответил Валерий. Трудный был вопрос.
— Давай свернем в ту аллею, — сказал он после паузы. — Конечно, я бы не отказался от прибавки. Но, даже если я защищусь и останусь при этом младшим, прибавка будет небольшая. Рустам кандидат, а получает всего на тридцатку больше, чем я.
— Но если освободится должность старшего научного сотрудника, так назначат не тебя, а Рустама. Надо защититься, Валера! Каждый специалист должен стремиться повышать квалификацию.
— Я и повышаю…
— Ничего ты не повышаешь! Я сколько раз слышала, как про тебя говорят, что ты способный, только легкомысленный… — В голосе Ани послышались слезы.
— Анька, да что ты? — встревожился Валерий. — Я ведь не отказываюсь от защиты, просто душа не лежит к дешевке… Защищаться ради защиты. Будет еще настоящая тема, будет и диссертация… Вспомни опыт, который мы с Уром на Джанаваре поставили, — вот настоящее…
— Ненавижу твоего Ура! Все из-за него… — Она всхлипнула.
— Анечка, родная ты моя! — Валерий взял ее за плечи, встряхнул легонько. — Ну что ты расстроилась? Все у нас будет хорошо! Через месяц мы с теткой переедем в кооперативную квартиру, там у меня хорошая будет комната… Мы поженимся, заживем счастливо… Ты не беспокойся, нам хватит, я в Оргтехстрое наберу работы, им проектировщики нужны позарез… Слышишь? Ну не обязательно же всем надо становиться учеными!.. Вон Аркашка, Котик женились, и пацаны у них есть, а незащищенные. И ничего, живут не хуже людей… Анечка!
Они стояли в скудно освещенной аллее, где только парочки сидели тут и там на скамейках. Валерий говорил и говорил, пугаясь ее слез и еще чего-то непонятного, холодного, как осенний дождь.
— Давай сядем. Слышишь, Анька?
— Нет, мне пора домой. Заниматься надо.
— Да! — вспомнил он. — Рассказать тебе про ДНК?
— Не надо, сама прочту. Проводи меня до троллейбуса.
…Под потолком большой вентилятор загребал воздух пропеллерными лопастями, однако от него прохладнее не становилось. Начальник сидел очень прямо в кресле, худощавый, с седыми усами и седой лысеющей головой. Несмотря на духоту, на нем был темный костюм с галстуком. Вера Федоровна избегала смотреть на этот костюм, вызывавший у нее ощущение удушья. Коренная ленинградка, она плохо переносила южную жару.
За дальним концом приставного столика сидел Пиреев. Он тоже был при галстуке, в белой льняной сорочке, но без пиджака. При температуре, превышающей тридцать градусов, он позволял себе такую вольность.
Разговор, как и предвидела Вера Федоровна, получился неприятный, хотя начальник был безупречно вежлив.
— Не горячитесь, уважаемая Вера Федоровна, никто вас не обвиняет, говорил начальник. — Я просто хочу разобраться. Прием этого лица на работу был согласован с нами, вот Максим Исидорович подтверждает, и по этому пункту никаких претензий к вам мы не имеем.
— И на том спасибо… — Вера Федоровна достала из сумочки веер и принялась обмахиваться.
— Однако согласитесь, что, приняв сотрудника, вы тем самым, как директор института, приняли на себя и ответственность за него. Так или не так? Так. Следовательно, уважаемая Вера Федоровна, мы имеем основание спросить вас. Вот, например, поступил сигнал, что это лицо выпивало в рабочее время…
— Первый раз слышу. Оно пило чуть ли не ведрами газированную воду, но не думаю, чтобы оно пьянствовало.
— Речь не о пьянстве, а о выпивке в рабочее время, — уточнил начальник. — Отсюда позволительно сделать вывод, что дисциплина в институте не на должном уровне. Так или не так? Так.
— Не так, Алескер Гамидович. Прошу не делать поспешных выводов из сомнительных слухов. Откуда у вас сигнал?
— Далее, — продолжал начальник, словно бы не услышав вопроса. Никого не поставив в известность, не оформив надлежащим образом отпуск или увольнение, это лицо неожиданно исчезает. Я спрашиваю вас как директора института: где ваш сотрудник? Должны вы это знать? Должны.
— Я, как вы верно заметили, директор института, а не нянька. У меня работает несколько сотен сотрудников, и уследить за каждым…
— Знаете вы, где это лицо? — Алескер Гамидович строго взглянул на Веру Федоровну из-под полуопущенных век.
— Где-то на Черном море. Не то в Туапсе, не то в Сочи.
— Запоздалые у вас сведения, уважаемая Вера Федоровна. Есть данные, что это лицо за границей.
— Вот как? — Веер Веры Федоровны приостановил свои размашистые движения. — И что же оно… он там делает?
— В этом-то и суть вопроса.
— Что вы, собственно, хотите сказать, Алескер Гамидович?
— Ничего, кроме того, что сказано.
— Нет. — Вера Федоровна постучала веером по столу. — Сказано весьма многозначительно. Суть вопроса, как я погляжу, не в том, что Ур сбежал за границу, а в том, что вы хотите пришить мне нечто. Нет уж, позвольте договорить! Итак: твердо установлено, что иностранец Ур был принят по звонку вашего заместителя Пиреева. Откуда он прибыл, мне не удосужились сообщить. Иностранцы-практиканты бывали в институте и раньше, и никогда директор не нес ответственности за их поведение. У них есть свои консульства, свои посольства. Хочет практикант работать — пожалуйста. Не хочет — пусть проваливает к чертовой… Извините. Я хотела сказать, что практика иностранных специалистов — их собственное дело, я за это не отвечаю. Если у нашего практиканта не было, насколько я знаю, официального статуса, то ответственность за его поведение несет лицо, распорядившееся о его приеме на работу, то есть товарищ Пиреев.
Раздалось легкое пофыркивание. Максим Исидорович, сидевший в некотором отдалении и как бы подчеркивавший этим свою непричастность к разговору, смеялся почти беззвучно, пофыркивая носом. Вера Федоровна мельком взглянула на него. «Что за синие пятна у него на лбу?» — подумала она и снова устремила напряженный взгляд на бесстрастное лицо начальника.
— Должна добавить, — сказала она, — что практикант работал хорошо, мы были им довольны. Он обнаружил серьезные физико-математические знания, о чем, кстати, прекрасно осведомлен Максим Исидорович. В диссертацию, которую для него писали мои сотрудники, практикантом вложен большой труд.
Максим Исидорович, вообще-то говоря, уже второй день был в отпуску. На завтра у него был взят билет на самолет в Москву, а оттуда начиналась приятная дорога, в конце которой плескался ласковой голубой волной Балатон. Но Максим Исидорович счел своим долгом присутствовать при сегодняшнем разговоре начальника с этой змеей, директрисой, — и, как видно, правильно сделал, что приехал: змея начинала выпускать жалящий язык. «Для него писали»! И он впервые подал голос:
— Попрошу вас выбирать выражения.
— Уважаемая Вера Федоровна, — сказал начальник, — мы отвлекаемся в сторону.
— Нисколько. — Вера Федоровна с треском раскрыла и закрыла веер. Сейчас я сделаю официальное заявление: считаю своей ошибкой согласие на написание Докторской диссертации для товарища Пиреева. Несколько месяцев целая группа сотрудников была оторвана от основных занятий…
— Вы пожалеете о своем лживом заявлении! — прервал ее Максим Исидорович.
— Не надо кричать, — поморщился начальник. — Если вы ставите вопрос официально, Вера Федоровна, то прошу в письменном виде. Оставим вопрос о диссертации…
— Нет, не оставим! — Вера Федоровна уже закусила удила. — Потому что именно с этой диссертации все и началось. Пиреев, как видно, взбеленился и решил за свою неудачу отыграться на мне. Первым актом мести было закрытие темы океанских течений. Он знал, что направляет удар против меня, потому что…
— Вы, товарищ Андреева, не разводите демагогию! — Максим Исидорович с несвойственной ему поспешностью вскочил со стула. — И не думайте, что раз вы московского подчинения, то мы не найдем на вас управу!..
— Не надо кричать, — несколько повысил голос Алескер Гамидович. — Что за взаимные угрозы? Поскольку возник конфликт, придется разобраться, но только в спокойной…
Вдруг он осекся. Глаза его, обычно полуприкрытые веками, широко раскрылись, будто им предстало нечто в высшей степени удивительное. Вера Федоровна невольно обернулась, чтобы проследить его взгляд, и увидела, что у Пиреева, стоявшего у приставного столика, вроде бы что-то написано на лбу. Она сильно прищурилась и прочла надпись, сделанную четкими синими буквами:
СЪЕДЕННЫЙ МНОЮ БАРАН
УКРАДЕН В КОЛХОЗЕ
им. КАЛИНИНА
Что-то как бы лопнуло у Веры Федоровны внутри. И она засмеялась. Она тряслась от смеха, не имея сил взять себя в руки. Вынула из сумочки зеркальце и протянула Пирееву:
— Посмотрите на себя, Максим Исидорович…
Спустя несколько минут холеная секретарша Алескера Гамидовича стала свидетелем странного зрелища. Из кабинета шефа вышла полная дама, директриса института, чей громкий голос, доносившийся из-за двери, был секретарше неприятен. Директриса сделала несколько шагов к выходу и вдруг, содрогнувшись и присев почти до полу, исторгла такой взрыв смеха, что секретарше чуть не стало дурно. Шатаясь и хохоча, неприятная директриса покинула приемную. Затем выскочил из кабинета человек, в котором секретарша почему-то не сразу узнала Пиреева. Обычно Максим Исидорович ласково ей улыбался, спрашивал, как она поживает, и походка у него была хорошая, неспешная, а тут… Съежившись, прижав обе руки ко лбу, Пиреев метнулся в одну сторону, потом в другую; наконец разглядев, где дверь, вылетел пулей.
В дверях своего кабинета появился сам шеф. Он проводил Пиреева взглядом, и секретарша вдруг услышала незнакомый булькающий звук. Она посмотрела — и обомлела: шеф смеялся! Ни разу она не видела на его строгом лице даже подобия улыбки. И вот… Шеф извергал смех как бы медленными толчками. Это продолжалось совсем недолго. Лицо шефа приняло обычное выражение, и он велел принести чай.
…Чернее грозовой тучи, надвинув на брови капроновую шляпу, приехал Максим Исидорович к себе на дачу. Сразу же он вызвал садовника Эльхана и, не снимая шляпы, потребовал подробного отчета: где и у кого именно был куплен злополучный баран. Эльхан был очень испуган, потому что и у него на лбу была такая же надпись.
Было похоже, что она несмываемая. Близкая к обмороку жена Максима Исидоровича, у которой тоже появилась надпись, перепробовала на лбу супруга все моющие средства и растворители, срочно закупленные садовником. Надпись не сходила.
Пришлось сдать билет на самолет и отослать балатонскую путевку голубая волна схлынула, обнажив не по-хорошему серый песчаный берег.
Неприятнее же всего был визит двух граждан, один из которых, тот, что помоложе, еле удерживался от неприличных улыбок. Максим Исидорович вообще-то в эти трагические дни не принимал никого, жил затворником на даче, купаться к морю ходил в пять часов утра, когда пляж безлюден. Но этих граждан пришлось принять, потому что они вели расследование.
Дело в том, что пострадал не один Максим Исидорович. У всех окрестных дачников, коим расторопный Эльхан сплавил лишние бараньи части, тоже выступила на лбу такая же надпись, сделанная точно таким же прекрасным чертежным шрифтом — будто писанная одной рукой. Соседи были разные, среди них оказались торопливцы, кинувшиеся к дерматологу в поликлинику, и, естественно, такая опрометчивость не могла не вызвать у общественности интереса к надписям. Визит к дерматологу, кстати, тоже оказался бесполезным. Неблагодарные соседи и указали негодующими пальцами на дачу Пиреева.
С повязкой на лбу вышел Максим Исидорович к двум гражданам, прибывшим для расследования. Спокойно, с достоинством указал им на то, что лично он барана не покупал и не имеет никакого понятия о его, барана, происхождении. Более того, этот вопрос не занимал и не занимает его. Что касается продажи лишнего мяса соседям, то…
Старший из расследователей поспешил успокоить Максима Исидоровича: ничего предосудительного в его поведении не усмотрено, и он, Максим Исидорович, квалифицируется не как нарушитель закона, а как пострадавший.
Садовник Эльхан без утайки описал расследователям внешность лиц, у которых купил барана, а также место возле базара, на котором состоялась сделка. Лоб у садовника не был повязан, что и послужило причиной сдавленных смешков у младшего из расследователей.
Максиму Исидоровичу было неприятно слушать эти смешки. Он попросил посетителей поскорее закончить расследование, выявить настоящих виновников и примерно их наказать, так же как и непотребных шутников, пустивших в ход некие научные средства типа меченых атомов с целью опорочить невинных людей.
После этого Максим Исидорович удалился в свою комнату, лег на тахту и впал в тихое отчаяние.
Расследование установило, что количество потерпевших значительно превосходило круг, очерченный вокруг пиреевской дачи.
Поскольку источник неприятностей, постигших всех этих людей, был налицо (или, вернее, на лице), то на животноводческой ферме колхоза имени М. И. Калинина произошли значительные перемены. Было возбуждено уголовное дело против заведующего фермой и двух его сподвижников, которые за короткий срок пустили по внерыночным каналам не менее одиннадцати баранов из колхозного стада. Заведующий Даи-заде, более известный под прозвищем Джанавар-заде, на следствии клятвенно ссылался на волков. Под давлением неоспоримых фактов, однако, он был вынужден признаться в лихоимстве.
Странное событие на все лады обсуждалось на центральном колхозном рынке и прочих рынках города и, как это обычно бывает, обрастало живописными подробностями. Стал строже контроль, осторожнее — покупатели.
Что же до надписей, то спустя две недели они начали бледнеть и вскоре совсем исчезли со лбов потерпевших.
В понедельник, выйдя на работу, Валерий с Рустамом занялись классификацией материалов, привезенных с моря. В перерыв Рустам немедля умчался в буфет. Валерий же придержал Нонну, собравшуюся пойти туда же.
— Что тебе известно об Уре? — спросил он.
Известно Нонне было немного: какой-то из черноморских курортов, цирк…
— И больше ничего? А что за слух, будто он арестован?
Тут же он пожалел, что сказал это. Нонна вдруг сделалась белой, как лабораторный халат. В темных расширившихся глазах мелькнуло выражение ужаса.
— Нонна, да ты… погоди, не переживай… — Валерий растерялся. — Ну, подумаешь, слух… вздор какой-то…
В следующую минуту Нонна овладела собой.
— Откуда этот слух?
— Ну… откуда слухи берутся? Никто не знает, черт дери…
И тут Валерию пришла в голову мысль.
— Подожди-ка, я позвоню в одно место, — сказал он.
Полистав записную книжку, он нашел нужный номер и закрутил телефонный диск. Секретарша профессора Рыбакова ответила сразу. Валерий попросил соединить его с профессором.
— К сожалению, невозможно. Лев Семенович вылетел в Москву по срочному вызову. Позвоните через неделю.
Валерий положил трубку, но не убрал с нее руки, задумался.
— Ну что? — нетерпеливо спросила Нонна. — Что ты узнал?
Не ответив, Валерий набрал другой номер и попросил позвать Андрея Ивановича. Спросили, кто говорит. Валерий назвал себя. Наконец знакомый медлительный голос сказал:
— Слушаю.
— Андрей Иванович, это Горбачевский, извините, что беспокою…
— Да ничего. Что у тебя стряслось?
— Я хотел насчет Ура, Андрей Иванович… Мы очень беспокоимся тут, ничего толком не знаем… Вы не в курсе случайно?
— Почему же это я не в курсе? — В голосе Андрея Ивановича послышалась усмешечка. — Твой Ур сейчас довольно далеко отсюда. Прозевал ты своего приятеля.
— Я был в отъезде, Андрей Иванович. А где он, если не секрет?
— Да секрета особого нет. За границей о нем газеты шумят.
— Так он… он за границей?
— Да. Между прочим, лодочка у него, ты был прав, очень занятная. Ну, что еще у тебя?
— Даже не знаю, что сказать… Уж очень неожиданно… А он вернется?
Андрей Иванович хмыкнул.
— Чего не знаю, того не знаю. Вообще — морока с твоим приятелем. Я-то по-прежнему считаю, что им ученые должны заниматься, а не мы… Да, вот еще что: отец его заболел там, в колхозе.
— Что-нибудь серьезное?
— Пока знаю только, что заболел. Ну ладно, Горбачевский, давай кончать. Будь здоров.
Валерий пересказал Нонне содержание разговора. Нонна опустилась на стул, потерянно уронив руки на колени.
— Если ты дашь мне слово, — тихо сказал Валерий, — понимаешь честное слово, что никому никогда не передашь услышанного, то я тебе кое-что расскажу.
Нонна подняла на него покрасневшие, больные какие-то глаза. Кивнула. Валерий не был формалистом и счел ее кивок достаточной гарантией. И он рассказал Нонне о появлении Ура, и о его летающей и плавающей лодке, и о том, как Ур жил у него и с необычайной быстротой учился языку и географии, и обо всем прочем, что не было известно Нонне.
И она слушала Валерия со жгучим вниманием, но глаза у нее были такие же — больные и тоскливые.
Она знала, что Ур не вернется. Кем бы он ни был, пришельцем из другого мира или иностранцем, изобретшим новый способ передвижения, — он оставался для нее человеком, придавшим новый смысл ее существованию. И еще у нее остались его слова, сказанные в день последней их встречи: «Ты единственный человек, которому мне хочется рассказать о себе». Эти слова останутся с нею на всю жизнь.
Так, по крайней мере, она думала, слушая рассказ Валерия.
