Из истории еврейских вооружённых сил

– Вот вам сюжетец, – говорит Гуревич, тяпнув рюмаху виски или коньячку, к которому пристрастился недавно: сосуды расширять. Вечерами он уютно сидит у себя на кухне с семьёй или с друзьями. В углу под витриной любимого кобальтового стекла у него своё кресло придвинуто: кресло плетёное, купленное на бедуинском базаре лет пятнадцать назад, уже продавленное, так что думки подложены – одна под задницу, другая под поясницу. (И когда это он полюбил старые вещи? Когда – в точности как дед Саня, – стал уснащать свою речь уменьшительными суффиксами?) Так вот откинешься к стене, поставишь стакан на колено… и выступай себе. Гуревич за всю жизнь так и не растерял простительного желания слегка покрасоваться, тем более что его нынешняя служба чуть ли не ежедневно выкатывает готовый анекдот или драматическую интермедию.

Все экстраординарные случаи из своей собачьей практики он предварял зачином: «Вот вам сюжет!». Далее могло следовать всё, что угодно. Но эту конкретную военную балладу, эту собачью «Песнь песней» он любил рассказывать снова и снова. Среди друзей или гостей каждый раз попадался кто-то, кто ещё не слышал. Катя считала, что из плёвого случая Гуревич соорудил грандиозную эпопею. «Ты считаешь, я вру?!» – обидчиво вопрошал он. «Привираешь», – примирительно отвечала она. Возможно, возможно, слегка привирал, если учесть, что друзья и гости готовы были слушать эту историю снова и снова, не вполне её поначалу узнавая.

– Прихожу как-то на службу, в приёмной сидят два солдатика. Держатся за руки, глаза у обоих на мокром месте. Один очень худой, аж истощённым выглядит, второй сильно толстый, будто последние три года съедал все порции того, тощего.

«В чём дело? – спрашиваю. – Вас покусала бешеная собака?»

«Нет» – отвечают.

«Бешеная кошка?»

«Нет!»

«Бешеная обезьяна?»

Тут кто-нибудь из новеньких слушателей непременно вклинится:

– Постой, уже смешно! Какая бешеная обезьяна?! Мы что, в Занзибаре?

– Вовсе не смешно, – невозмутимо отбивал Гуревич. – У нас тут со времён Британского мандата до сих пор действуют законы британского права. А в начале XX века в Палестину прибывали уроженцы разных Марокко-Тунисов и Йеменов, привозили своих милых домашних обезьянок, – мы же привозили кошек и собак. Здесь от жары с ними, бывало, случались неприятности. А законы стабильных стран действуют веками… Например, в законодательстве штата Массачусетс есть следующий закон: «запрещено вышвыривать из трамвая мёртвую обезьяну». Принят лет двести назад, до сих пор не отменён. Короче: я обязан опросить двух заплаканных защитников родины по полному ранжиру, перечислив всех возможных животных, включая аквариумных рыбок.

«Дайте, мы просто с самого начала расскажем всю эту идиотскую историю», – говорят Толстый и Тонкий. Объясняют: они дружат с детского сада. Причём втроём: третий их идиот служит сейчас на границе с Ливаном. Самые что ни на есть боевые части: герой-десантник. И вот он-то в очередную увольнительную отправился домой. А солдат, знамо дело, за день отпуска продаст в рабство родную мать, сестру, бабушку… и свою бессмертную душу.

– Точно! – встревает Катя. – Помнишь, Дымчик выдрал все четыре зуба мудрости, абсолютно здоровые, потому что за каждый полагался трехдневный отпуск?!

Ещё бы Гуревичу не помнить! Дымчик был его постоянной болевой точкой – как тот самый воспалённый зуб. Дымчик, прозрачный невесомый ангел, над которым лет до шести они с Катей тряслись при каждом его чихе, вырос совершенно бешеным: гонял на джипах, не слезал с мотоцикла, в семнадцать лет окончил курсы пилотов и регулярно летал к подружке в Хайфу на съёмной Cessna 172, спуская на это все немалые деньги, что зарабатывал в «Интеле» праведным программистским трудом.

– Вот именно! Так этот бравый-солдат-швейк, направляясь к железнодорожной станции, решил срезать путь и двинул через овраг. И там…

– …его укусил шакал? – подсказывал кто-то.

– …да нет, он напоролся ногой на сучок, слегка поранил кожу. Чепуха, царапина. Но мозг изощрённого каббалиста заработал в нужном направлении: почему бы не сказать, что его укусила собака? В середине августа тема острая. А что: выцарапать пару лишних деньков, в море искупаться, девочку свою туда же окунуть… Звонит он другу детства – тому, который Толстый, и говорит: «Бэби, давай я скажу, что меня тяпнула твоя собачка?» «Ладно, – отвечает Бэби, не вдаваясь, – пусть тяпнула».

И голубчики сразу влипли: пошли проверки – что собака, где собака; адрес, имя, паспорт, девичья фамилия, сценический псевдоним…

– Погоди, но ведь домашние собаки привиты?

– Да, и потому человеку не делают уколов в брюхо, что стоило бы сделать в данном случае. Но при любом раскладе собачку должен наблюдать ветеринар. Что это значит? Её держат в клетке десять дней, наб-лю-дая… В заточении держат, в тюряге. Этого братцы-кролики не учли. А когда владелец собачки, этот нежный толстяк, осознал беспощадную реальность, он от ужасных перспектив завалился в обморок. Звонит дружку – отпускному этому идиоту – кричит: «Ты что, охренел?! Это мой щеночек, ему пять месяцев, тонкая душа, на шее бантик, спит в бабушкиной постельке. Да он умрёт от ужаса! Невинный младенец, кровавый навет! Пиши покаянное письмо, скотина!»

Отпускной идиот, перепуганный, вылезает из моря, пишет объяснительную во все инстанции: так, мол, и так, предательство родины, готов понести наказание, отсидеть вместо собаки в военной тюрьме.

– Как в военной тюрьме? За такую ерунду? – удивлялись слушатели.

– Это не ерунда, милые мои! – сурово отвечал Гуревич, министерский собачий начальник. – Это обман командования. Обман доверия. Нарушение военной дисциплины.

Короче, являются два идиота, Толстый и Тонкий, с объяснительной третьего идиота к нам в отдел – ибо вопросами бешенства занимается только министерство. А моя начальница Дафна говорит: «Все солдаты – брехуны, я им не верю ни на грош, сама была солдаткой. Пусть нам пишет объяснительную его командир».

Командир, как и все приличные люди, страстный собачник, ему тоже жалко щеночка. И потому, выдав залп из всех известных ему ругательств, включая русские, особенно популярные в армии, командир пишет блистательную характеристику на лучшего солдата в доверенном ему Тринадцатом пехотном батальоне бригады «Голани». Как доблестно тот охраняет родные границы, сидит в засаде, рискует жизнью, воюет с террором… Убедительно, солидно, душевно. Бумага поступает к нам в отдел в лучшем виде со всеми армейскими печатями. Вроде бы вопрос можно закрыть? Нет! Начальница моя – баба тёртая. «Не верю, – говорит, – никому. Командир его – тоже бывший солдат, а все солдаты врут, как дышат, я работала военным врачом, знаю их всех как облупленных. И своим медицинским дипломом и своей лицензией рисковать не намерена».

– Господи, какая бурная история! – восклицали взволнованные гости. – Чем же всё кончилось?

– А тем и кончилось: щенок невинный, с бантиком на шее, отсидел в тюрьме по полной выкладке. Отмотал, бедняга, в одиночке десятидневный срок. Солдат – уже в военной тюрьме – отсидел законный трехмесячный срок со щетиной на морде… Да нет, всё в порядке: сейчас уже все дома, кушают компот… – Гуревич оглядывал задумчивые лица притихших гостей. – Что смолкнул веселия глас?

Неизвестно почему эта солдатская баллада, батальное это полотно производило на слушателей, особенно на приезжих из России, впечатление убойное: мол, этого быть не может! А Катя, солдатская мать, ну всегда расстраивалась! И глядя на огорчённое лицо жены и предугадывая её реплику о самодовольстве, тупости и безжалостности государственных чиновников, Гуревич руками разводил и говорил в своё оправдание:

– Я же обещал: будет хохма из истории доблестных вооружённых сил. Разве не смешно?