Когда Иветта сказала Нэнси Молино: «Я больше не боюсь», она не лукавила. Вчера она приняла решение, которое освободило ее от забот о срочных делах, избавило от всех сомнений, тревог и страданий. Улетучился всеохватывающий страх, с которым она жила месяцами, страх ареста и пожизненного заключения. Вчерашнее решение сводилось к тому, что, как только она передаст магнитофонные кассеты этой негритянке, которая работает в газете и знает, как ими распорядиться, Иветта совершит самоубийство.

Сегодня утром, в последний раз покидая дом на Крокер-стрит, она захватила с собой все необходимое. И вот она отдала пленки, те пленки, которые тщательно и терпеливо готовила и которые представляли собой обвинение Георгоса и Дейви Бердсонга — разоблачение их деяний и планов убийств и разрушений, намеченных на эту ночь, или, точнее говоря, на три часа под утро завтрашнего дня в отеле «Христофор Колумб».

Георгос и не подозревал, что ей это известно, она же с самого начала была в курсе дела. Теперь, уходя из бара, она почувствовала, что дело сделано, и от этого на душе стало спокойно. Наконец-то покой.

Прошло много времени с тех пор, когда она в последний раз испытывала это чувство. С Георгосом такого не было, хотя поначалу волнение, которое она ощущала от того, что она его женщина, от его умных речей, от причастности к его важным делам, заставляло считать, что все прочее не имеет значения. Только позже, гораздо позже, когда было уже слишком поздно что-либо менять, она задумалась, а не болен ли Георгос, не превратились ли его способности и вся его университетская ученость в какое-то… как бы это сказать… извращение.

Теперь-то она нисколько не сомневалась, что это действительно произошло: Георгос болен, а может быть, даже рехнулся. Иветта подумала, что продолжает заботиться о нем — даже теперь, когда сделала то, что должна была сделать. И что бы ни случилось, она желала, чтобы Георгосу не довелось очень страдать.

Что будет с Дейви Бердсонгом, Иветту ничуть не волновало. Она не любила его, никогда не любила. На него ей было наплевать. Он был подлый и жестокий и никогда не проявлял ни капли доброты, как Георгос, хотя и был революционером или по крайней мере считал себя таковым. Бердсонга могут убить уже сегодня, или он будет гнить в тюрьме до конца дней своих. Ее это не беспокоило. Она надеялась, что одно из двух непременно произойдет.

Иветта винила Бердсонга во всем плохом, что выпало на долю ее и Георгоса. Идея с отелем «Христофор Колумб» принадлежала Бердсонгу. Все это тоже зафиксировано на пленках. Потом она прикинула, что ей не суждено будет узнать о судьбе Бердсонга или Георгоса, потому что сама отойдет в мир иной. О Боже праведный, ей же только двадцать два! Жизнь едва началась, и она не хотела умирать. Вместе с тем она не собиралась провести остаток жизни за тюремной решеткой. Даже смерть была лучше, чем это.

Иветта шла не останавливаясь. Чтобы добраться до места, ей потребуется около получаса. Она и это решила для себя вчера. Это произошло менее четырех месяцев назад, неделю спустя после той ночи на холме неподалеку от Милфилда, где Георгос убил двух охранников. Именно тогда до нее дошло, в какую историю она влипла. И она была виновна в убийстве так же, как и Георгос.

Сначала она не поверила, услышав от него об этом. Она решила, что он просто хочет ее запугать, когда, возвращаясь из Милфилда в город, предупредил: «Ты так же замешана в этом, как и я. Ты была на месте, а это все равно как если бы сама пырнула ножом или выстрелила из пистолета. Что уготовано мне, то и тебе». А через несколько дней она прочитала в газете о процессе в Калифорнии над тремя настоящими убийцами. Эти трое проникли в здание, и их главарь выстрелил и убил ночного сторожа. Хотя двое других были без оружия и активного участия в содеянном не принимали, всех троих признали виновными и приговорили к пожизненному заключению без права на условное освобождение. Именно тогда Иветта поняла, что Георгос говорил правду. С того времени ее охватывало все большее отчаяние.

Иветта знала, что обратного пути нет. Переиграть произошедшее уже невозможно. Она все понимала, но никак не могла принять умом. Иногда ночами, лежа рядом с Георгосом в темноте мрачного дома на Крокер-стрит, она придумывала себе картину возвращения на ферму в Канзасе, где она родилась и где прошло ее детство.

По сравнению с нынешней жизнью те дни казались ей светлыми и беззаботными. На самом же деле и там было сплошное дерьмо. Ферма располагалась на двадцати акрах каменистой земли. Отец Иветты, угрюмый, сварливый и вздорный человек, с трудом зарабатывал на пропитание семьи из шести человек и еще на платежи за ссуду. Этот дом никогда не дарил тепло и любовь его обитателям. Жестокие драки между родителями были привычным делом, и дети перенимали такой стиль взаимоотношений. Вечно брюзжавшая по любому поводу мать Иветты нередко давала понять, что Иветта, самая младшая в семье, была нежеланным ребенком и заслуживала аборта.

По примеру двух своих старших братьев и сестры Иветта, как только повзрослела, покинула отчий дом и больше никогда в него не возвращалась. Она понятия не имела, где теперь ее семья, живы ли родители. Она просто внушала себе, что это ей безразлично. Правда, ей все же было любопытно, узнают ли о ее смерти родители, братья и сестра и тронет ли их эта новость хоть в малейшей степени.

Конечно, думала Иветта, в том, что произошло с ней с тех пор, проще всего винить те ранние годы, но это было бы неверно и несправедливо. Приехав на Запад, несмотря на свое начальное образование, она устроилась продавщицей в магазине в отделе детской одежды и полюбила эту работу. Ей нравилось помогать выбирать одежду для малышей. Тогда она чувствовала, что и сама хотела бы когда-нибудь иметь детей. Но она не стала бы обращаться с ними так, как обращались с ней в родительском доме. Однако на своем пути ей было суждено встретить Георгоса. Девушка, с которой она вместе работала, взяла ее как-то на политический митинг левых. Потом Иветта бывала еще на нескольких подобных митингах, где и встретилась с Георгосом… О Боже, что толку вспоминать об этом!

Иветта отдавала себе отчет, что к некоторым вещам у нее способностей не было. Она всегда испытывала трудности с оценкой разных фактов, да и в маленькой деревенской школе, которую она посещала до шестнадцати лет, учителя дали понять, что считают ее просто-напросто дубиной. Видимо, поэтому, когда Георгос уговаривал ее бросить работу и уйти с ним в подполье, чтобы создать организацию «Друзья свободы», Иветта не раскусила, во что она втягивается.

В то время все казалось невинным развлечением, которое обернулось тяжким испытанием в ее жизни. Лишь постепенно до сознания Иветты стало доходить, что наряду с Георгосом, Уэйдом, Ютом и Феликсом, она превратилась в преступницу, которую разыскивают власти. Осознав это, она ужаснулась.

Что с ней сделают, если поймают? Иветта думала о Патти Херст, на долю которой выпали страдания во имя Христа. Насколько тяжелее придется ей, Иветте, ведь о ее жертвенности говорить не приходится. Иветте вспомнилось, как Георгос и трое других революционеров от души смеялись над процессом Патти Херст, над тем, как истеблишмент в праведном гневе распинает одного из собственных рядов, причем не за совершенное преступление, а за измену ему, истеблишменту. Если бы Патти Херст, как сказал Георгос, в том конкретном случае оказалась бедной или чернокожей, как Анджела Дэвис, судьи отнеслись бы к ней с большим сочувствием. Херст «не повезло», что у ее старика были деньги.

Иветта хорошо помнила, как их группа смотрела телевизор и расходилась каждый раз, когда начинались репортажи о процессе. Теперь же она сама совершила преступление.

Сама мысль об этом вызывала у Иветты страх. Он распространялся, как раковая опухоль, заполняя каждый миг ее жизни. Совсем недавно она осознала, что Георгос больше ей не доверяет. Она замечала, что он как-то странно смотрит на нее. Он стал скрытен, не посвящал ее больше в свои новые планы. Иветта чувствовала: что бы ни произошло дальше, ее дни как соратницы Георгоса в общем-то сочтены.

Именно тогда, сама не понимая зачем, Иветта начала подслушивать разговоры и записывать их на магнитофон. Это было нетрудно. У Георгоса была разная аппаратура, и он показал Иветте, как ею пользоваться. С помощью скрытого микрофончика в мастерской и магнитофона в другой комнате она стала записывать разговоры Георгоса с Бердсонгом. Таким образом, прослушивая затем пленку, Иветта узнала об огнетушителях, начиненных взрывчаткой, в отеле «Христофор Колумб».

Кассеты, которые она отдала этой негритянке, представляли собой запись телефонных разговоров между Георгосом и Бердсонгом.

Зачем она это сделала? Даже теперь Иветта затруднялась ответить на этот вопрос. Это не было каким-то осознанным поступком, тут даже нечего себя обманывать. Судьба находившихся в отеле ее тоже не волновала, они были так далеко от нее. Возможно, ей хотелось спасти Георгоса, спасти его душу, если только она у него была, если она вообще была у кого-то из них, от того ужасного дела, которое он собирался осуществить.

У Иветты разболелась голова. Это всегда с ней происходило, когда надо было много думать. И все-таки ей не хотелось умирать! Но она знала, что должна это сделать. Иветта огляделась вокруг. Она шла не останавливаясь, не давая себе отчета в том, куда попала. Затем она поняла, что успела пройти больше, чем ей казалось.

Уже было видно то место, куда она стремилась. До него оставалось совсем немного. Это был небольшой, поросший травой холм, расположенный намного выше города и остававшийся в муниципальной собственности. Местные жители называли его Одиноким холмом. Название показалось Иветте очень даже подходящим — малолюдное место, поэтому она его и выбрала.

Последние двести ярдов, вот уже последняя улица и никаких домов вокруг, остается только подняться вверх по крутой узкой тропинке. Это расстояние она преодолела медленно. И все же пугавшая ее вершина приближалась чересчур быстро. До этого день был ясным, теперь же резкий холодный ветер нагнал свинцовые тучи.

Иветта дрожала. Под ней за городом расстилался океан, казавшийся ей серым и мрачным. Иветта села на траву и во второй раз открыла свою сумку. Первый раз это было в баре, она вынимала из нее магнитофонные кассеты. Иветта достала из сумки тяжелое устройство, которое несколько дней назад прихватила из мастерской Георгоса и припрятала до сегодняшнего утра. Это был удлиненный подрывной заряд — простой, но эффективный. Отрезок трубы, нашпигованный взрывчаткой. Труба была запаяна с обеих сторон, но на одном ее конце имелось маленькое отверстие для капсюля.

Иветта осторожно вставила капсюль и, как учил ее Георгос, прикрепила к капсюлю короткий фитиль, который теперь торчал из трубы. Фитиль был рассчитан на пять секунд — достаточно длительное время. Иветта снова открыла сумку и нащупала маленькую зажигалку. Пока она возилась с ней, руки ее тряслись. Из-за резкого ветра зажигалка то и дело гасла. Тогда она положила трубу со взрывчаткой на землю и прикрыла зажигалку ладонью. Раздался щелчок и вспыхнул огонь. Теперь она подняла бомбу, правда, не без труда, потому что ее еще больше охватывала дрожь, но Иветте все же удалось подтянуть конец фитиля к огню. Фитиль вспыхнул мгновенно. Одним быстрым движением Иветта отбросила зажигалку и прижала бомбу к груди. Закрыв глаза, она надеялась, что это будет не больно…