Книга: Маргарита Бургундская
Назад: XIII. Помолвка Жийоны и Симона Маленгра
Дальше: XV. Двор Франции против Двора чудес

XIV. Двор чудес

Мы оставили Буридана и его спутников перед дверью некоей лачуги во Дворе чудес; у крыльца, как мы говорили, высился шест, на верхушке которого висел кусок кровянистой падали.
Это был флаг Двора чудес, и указывал он, что сие жилище принадлежит королю, так как у Двора чудес был и свой король!
Короля этого звали Ганс. То было настоящее животное. Ганс был наделен геркулесовой силой. Когда нужно было забить быка, он приходил, закатывал рукав, взмахивал кулаком и опускал его на голову скотины, которая почти всегда падала замертво.
Ганса боялась и уважала вся воровская братия. Боязнь была вызвана его силой. Уважение же возникало оттого, что никто никогда не знал, что у Ганса на уме.
Он был неразговорчив. Иногда вызывал у окружающих тревогу своими ухмылками, иногда награждал их сочувствующими или презрительными улыбками. Он всегда участвовал в пирушках Двора чудес, но, скорее, для поддержания порядка. Мы не беремся утверждать, что его никогда не находили пьяным в какой-нибудь луже, но, в общем и целом, похоже, в нем присутствовало некое достоинство, которое позволяло ему прочно держаться во главе этих гнусных людей, коими он правил.
Ланселот Бигорн, знаком показав Буридану следовать за ним, вошел в дом, то есть в Лувр Ганса.
На первом этаже располагалась просторная комната, забитая оружием всех видов.
Здесь же стоял очаг, где кипела незнамо какая смесь в огромном котелке, подвешенном на железной цепи над топкой. Перед очагом пряла пеньку пожилая, с очень морщинистым лицом, женщина, старуха, которая дрожала от горячки.
– Где Ганс? – спросил Бигорн.
Старуха подняла палец к потолку, показывая, что король на втором этаже.
– Он спустится?
Старуха кивнула.
– Что ж, – пожал плечами Ланселот, тут же позабыв о старухе, – можем пока устроиться и здесь. Когда Ганс спустится, посмотрим, что можно сделать. Ганс – не из тех, кого можно беспокоить зазря. Самое лучшее для нас сейчас, это если его воровскому величеству заблагорассудится спуститься познакомиться с нами.
Из-за очага донеслось одобрительное ворчание старухи. Гийом Бурраск и Рике Одрио уже усаживались на табуреты, и первый шептал:
– Хоть выпивка-то в этом нищем краю найдется?
– Мужайся! – говорил тем временем Буридан Готье, который, обхватив голову руками, плакал горючими слезами.
– Мой бедный брат мертв! – повторял Готье.
Отчаяние этого великана было ужасным.
И действительно, ничем другим объяснить исчезновение Филиппа д’Онэ было невозможно: из Нельской башни Филипп вышел вместе со всеми, и лишь по прибытии во Двор чудес друзья заметили, что молодого человека с ними нет. Что могло с ним случиться?
Лишь Бигорн хорошо понимал умонастроение Филиппа, полагая, что тот мог запросто броситься в воду, дабы покончить с ни к чему не ведущей страстью. Таково было его мнение; но это мнение он придержал при себе. Буридан думал, что Филипп, в некоем приступе безумия, должно быть, отправился в Лувр, чтобы попытаться увидеть Маргариту.
Готье же казалось, что, отстав от них умышленно, но без какого-либо определенного мотива, Филипп, должно быть, наткнулся на патруль, который его арестовал.
Но каждое из этих предположений неизбежно вело к одному и тому же выводу: смерти Филиппа.
И Готье, который еще несколько часов назад питал глухую злобу по отношению к брату, не позволившему ему убить Маргариту, Готье, который готов был биться с ним на шпагах, теперь горько его оплакивал и бормотал:
– Знать бы хотя бы, в какую тюрьму отвезли моего бедного брата!
– И что бы ты сделал? – спросил Буридан.
– Присоединился бы к нему! – ответил Готье сквозь рыдания.
– Есть выход и получше.
– Да ну? – воскликнул Готье в порыве смутной надежды.
– Вытащить его оттуда, – холодно молвил Буридан. – Нас пятеро. А пятеро решительных, готовых пожертвовать, если необходимо, жизнью – стоят целой армии.
– Это правда! Правда! – вскричал Готье, задыхаясь. – Ах, Буридан, ну разве не такой человек, как ты, должен быть на месте Мариньи?
Буридан улыбнулся при мысли, что эти слова странным образом совпадают с теми предложениями, которые делала ему Маргарита Бургундская.
– Пока я не первый министр, – сказал он, – мы вынуждены искать прибежище во Дворе чудес.
– Да уж, – проговорил Гийом. – Мы имеем честь впятером противостоять всему Парижу. Король, королева, Ангерран де Мариньи, граф де Валуа, великий прево, городские патрули и лучники, сержанты Шатле – все они нас ищут, ждут и готовятся повесить! Не говоря уж о том, что в городе нет сейчас человека, который не мечтал бы заработать те золотые и серебряные экю, что обещаны за каждую из наших голов!
– Ты оскорбляешь Париж, Гийом, – сказал Буридан.
– Да ладно тебе, Буридан, – проворчал император Галилеи, – я знаю мой Париж! Покажи мне хоть один дом, куда бы ты посмел войти, хоть одну улочку, по которой мог бы пройти, хоть один столб, у которого мог прикорнуть!
Гийом Бурраск пребывал в дурном настроении, потому что умирал от голода и жажды, но, по сути, слова его были лишь выражением ужасной правды. Было очевидно, что пятеро товарищей не могут показаться ни в одном уголке Парижа, не рискуя оказаться выданными властям каким-нибудь охотником за наградой, который, завидев их, огласит криками весь квартал.
– Не будучи таким пессимистом, как ты, – произнес Буридан, – вынужден признать, что ситуация довольно-таки щекотливая.
– И все по вашей вине! – заметил Ланселот Бигорн. – Разве мы – Гийом, Рике и я, – проявив находчивость, не сотворили самое настоящее чудо! Мы схватили Валуа, а вы его отпустили! О! Я отлично знаю, мессир Буридан, что вы могли бы мне ответить, – (Буридан вздрогнул), – но, даже щадя семейные чувства…
– Какие еще семейные чувства? – встрепенулись Гийом и Рике.
Буридан сделался очень бледным.
– Об этом Буридан когда-нибудь сам вам расскажет, если пожелает, – продолжал Бигорн. – Как бы то ни было, мне все равно кажется, что там, в Нельской башне, вы могли взять Валуа за горло и воспользоваться ситуацией. Но и это не всё! Мне пришлось изображать обезьяну, а этим двум почтенным парижанам – медведей!
Гийом и Рике издали ворчание.
– Мы были вынуждены участвовать в процессии епископа дураков и похитить господина Баэня, камердинера короля. Кстати, мессир Готье, что вы с ним сделали, с этим Баэнем?
– Оставил в одном из кабачков, прежде – добросовестно напоив, как мы и договаривались. Когда я его покидал, он дрых под столом. Гром и молния! Лучше б я так беспокоился о судьбе брата, как нянчился с этим Баэнем!
– Итак, мы проникли в Лувр, – продолжал Ланселот Бигорн, – провернули гениальную операцию по доставке короля Людовика в то самое место, где он должен был получить доказательства измены Маргариты, а ведь если бы Маргарите пришел конец, вы – про себя, который не в счет, я не говорю даже, – были бы спасены! И в тот момент, когда король держит эти доказательства в руке, вы помогаете мессиру Филиппу их уничтожить! Возможно, это и было великодушно, но вот вам и первый эффект этого великодушия: Филипп д’Онэ в эту минуту, вероятно, находится в одной из камер Тампля или Шатле, тогда как нас, словно лис, преследует свора гончих, состоящая из двухсот тысяч парижан! И стоило ради такого изображать обезьяну? Подобных результатов я б, пожалуй, мог добиться и в человеческом обличье!
– Что ж, ты прав, – промолвил Буридан, не сумев сдержать улыбки. – В следующий раз, когда в моих руках окажется король, я воспользуюсь этим для того, чтобы выпросить у него право на жизнь для всех вас, в том числе и – для тебя, Бигорн… Что мне еще попросить у него для тебя, Бигорн?
– Для меня – место первого министра, – сказал Бигорн, – а для Филиппа д’Онэ – место шута.
В этот момент деревянная лестница, расшатанные ступени которой виднелись в глубине темного зала, застонала под тяжелой поступью, и появился Ганс.
Увидев незнакомцев, он нахмурился.
– Кто вы такие? – спросил он, окинув их подозрительным взглядом. – Чего хотите? Как смогли пройти во Двор чудес?
Ланселот ответил неким загадочным жестом, вероятно, каким-то знаком, позволявшим ворам и прочему нищему сброду опознавать друг друга.
Ганс посмотрел на него внимательно, и на его животном лице отразилось понимание.
Он взял табурет, чинно сел на него и промолвил:
– Коли так, добро пожаловать… Старуха, принеси-ка выпить, это друзья.
– Хорош этот король нищих! – пробормотал Рике, толкая Гийома локтем.
– И говорит дело! – ответил Гийом, цокая языком.
Готье, моментально позабыв о своих братских муках, смотрел на Ганса с видом знатока, восхищаясь его широченными плечами, бычьей шеей и подобными палицам кулаками.
– Ганс, – промолвил Бигорн, – мы объясним тебе, зачем явились…
– Позже, – сказал Ганс. – Когда выпьем.
Воцарилась тишина. В этот момент снова появилась старуха, неся кувшин ячменного пива и несколько оловянных кружек. Она разлила пиво по кружкам, после чего Ганс, не без некого свирепого достоинства, промолвил:
– Вы не из наших… Обычно здесь, перед тем, как выпить с незнакомцем и тем самым укрепить дружбу, у него спрашивают имя… Кто вы такие?
Буридан кивком предоставил слово Бигорну.
– Меня, – сказал тот, – зовут Ланселот Бигорн. – Вон тот здоровяк – Гийом Бурраск, император Галилеи; вон тот остроносый – Рике Одрио, король Базоши; этот, который не уступил бы тебе в схватке, – мессир Готье д’Онэ, а это – Жан Буридан. Вот, кто мы такие.
При каждом из этих имен суровая физиономия Ганса все более и более оживлялась. Посмотрев пристально на юношу, он промолвил:
– Так это вы – Жан Буридан!..
– Я, – отвечал Буридан.
Тогда Ганс схватил столик, вместе со стоявшими на нем кружками, и выставил или, скорее, выбросил за дверь; кружки полетели наземь.
Затем он подал знак старухе, та открыла шкаф, вытащила шесть кубков из чистого золота и поставила на другой стол. Следом были извлечены три жбана с вином.
Ганс степенно произнес:
– Любого, кто разыскивается властями, в этом доме привечают как друга… Но я не могу рассматривать вас как друзей, так как это была бы слишком большая честь для меня. Я буду рассматривать вас как знаменитых гостей, коим я должен прислуживать.
На сей раз Ганс лично принялся наполнять золотые кубки, вероятно, доставшиеся ему в результате какого-то грабежа. Рике и Гийом принюхались и, оценив букет этого розового вина, вытаращили глаза от изумления.
Не прерывая своего занятия, Ганс продолжал внимательно разглядывать Буридана.
– Извольте отведать это вино, привезенное мною двадцать лет назад из Бургундии; испейте из кубков, которыми мы пользуемся лишь в исключительных обстоятельствах…
Буридан поклонился и первым осушил кубок до дна.
Когда все три жбана были выпиты до последней капли, Ганс проговорил:
– Вот теперь пришло время узнать, чему я обязан в этот день такой чести?
– Ганс, – отвечал Буридан, – я слышал о вас, как о грозном и безжалостном разбойнике; я слышал, что всякому, кто попадает в руки Ганса, приходится расстаться с кошельком и жизнью. Мы, Ганс, – сеньоры, буржуа и студенты, – больше не имеем ни крыши над головой, под которой могли бы поспать, ни стола, за которым могли бы поесть. Я знаю, Ганс, что, если бы я бросился в ноги королю или королеве, то добился бы помилования для моих друзей, знаю, что, если бы я сказал кое-что первому министру Ангеррану де Мариньи или дяде короля, графу де Валуа, им бы ничто больше не грозило. Так вот: я, Жан Буридан, от своего имени и от имени моих товарищей, пришел к королю воров и разбойников и регенту Двора чудес просить гостеприимства.
Ганс встал и степенно промолвил:
– Здесь, во Дворе чудес, вам будет обеспечен самый лучший прием… Пойдемте.
Он вышел из дома и направился к убогой, как и все соседние, на вид лачуге. Все молча последовали за ним.
Ганс переступил порог. Внутри лачуги оказались роскошно меблированные комнаты и столовая с дорогой посудой.
– Чувствуйте себя здесь как дома, – кивнул Ганс. – И послушайте, что я скажу. За ваши головы назначена награда; против вас объединились самые могущественные люди нашего государства. Так вот: пока вы остаетесь у меня в гостях, вам бояться нечего, даже если король Людовик поднимет всю армию, чтобы взять Двор чудес в осаду. И вот еще что, – в глазах Ганса заиграли лукавые огоньки. – Я буду обращаться с вами как со своими гостями не только потому, что вы объявлены вне закона, но, главным образом, потому, что вы бунтари. Пусть меня и величают Гансом-разбойником, в душе я остаюсь Гансом-бунтарем. Я ненавижу все, что командует, и презираю все, что подчиняется…
Ганс тяжело вздохнул, а затем продолжал:
– Я ненавижу тех, которые командуют, потому, что они ставят себя выше других. Я презираю тех, которые подчиняются, потому, что они считают себя людьми низшего сорта. Я говорю, что люди – это животные, которым предстоит провести несколько лет в человеческой шкуре, и что в течение этого времени они должны лишь одно: жить как можно менее жалко, то есть постараться стать счастливыми, не делая при этом несчастными других. Те же, что командуют, забирают большую часть чужого счастья; они-то и есть настоящие воры – эти короли, министры, графы, герцоги, епископы, и прочие, которые хотят все для себя, и ничего – для других. Вот почему я бунтую. Мне приятнее думать, что, возможно, я умру с петлей на шее, но непокоренным, чем в кровати, как почтенный, но живший в мерзости неповиновения буржуа. Вот почему я укрылся здесь, так как здесь, знаете ли, не просто владения нищих, но и королевство мятежа. Здесь многие, с кем я говорил, полагают, что нужно либо жить свободным, либо умереть.
Гийом, Рике, Готье и особенно Буридан с удивлением слушали эти слова. Бигорн же сопровождал все сказанное одобрительными кивками. Не то, чтобы Буридану были непонятны притязания этого свирепого разбойника, не то, чтобы королю Базоши и императору Галилеи не приходили в голову подобные мысли, но то были времена, когда невозможно было представить, чтобы обычный бедняк ставил себя вровень с человеком благородного происхождения.
Как бы то ни было, мы можем с уверенностью утверждать, что во Дворе чудес подобным образом мыслили если и не все, то очень многие.
– Я следил за вами, Жан Буридан, Ланселот Бигорн, Гийом Бурраск, Рике Одрио. Я следил за вашими поступками и, даже не будучи с вами знаком, сказал себе: это бунтари, которые рано или поздно окажутся во Дворе чудес, так как рано или поздно весь Париж обрушит на них свою ненависть. Итак, я вас ждал. Будьте гостями Ганса-разбойника. Мой дом – ваш дом…
Ганс широким жестом обвел комнату, в которой находился – все эти шкафы и кресла, добытые за счет грабежей и разбоев; этим жестом он, казалось, охватил не только весь дом, но и весь Двор чудес. Затем физиономия, в глазах которой только-что сверкали хитрые огоньки, помрачнела, и взорам удивленных друзей вновь предстало лицо чудовищного животного.
Ганс неспешно вышел из дома и вернулся в свое жилище, над дверью которого висел огромный кусок кровянистой падали.
* * *
Прошло три дня. Гийом, Рике и Готье играли в кости, ели и пили. Ланселот Бигорн спал.
Буридан расхаживал взад и вперед по Двору чудес, знакомясь с этим удивительным миром, бродил в сумерках по грязным, смрадным темным улочкам. Он видел мрачные логовища, в которых, при свете факелов, на глаза ему попадались странные особи, словно он прогуливался в этот момент среди тех невероятных видений, которые одолевали Данте. Он присутствовал при сценах ужасных оргий, знакомился с обитателями этого отвратительного места, где все было пропитано необъяснимым страхом. Вслед ему смотрели свирепые лица, люди, казалось, явившиеся из другого мира, женщины трагической или отталкивающей красоты. Он говорил с мужчинами, в которых пытался уловить отголосок мыслей, выраженных Гансом.
За эти три дня он несколько раз пытался выйти из Двора чудес, но ему казалось, что мало-помалу вокруг этого жалкого квартала сжимается кольцо оцепления. По соседним улочкам все чаще и чаще проходили патрули, с каждым разом становившиеся все более и более многочисленными, на углах улиц были выставлены часовые. Похоже, решил он, готовится нечто значительное.
Он думал о Миртиль. Он думал о Валуа. Он думал о той женщине, которая была его матерью, и которая, по заверениям Бигорна, была жива. Сотни путаных мыслей вертелись в его голове. Ему безумно хотелось любить и быть любимым.
В одну из ночей Ланселот Бигорн услышал, как Буридан шепчет:
– Граф де Валуа – мой отец! И граф де Валуа сказал мне, что он любит Миртиль!
В нем все кипело от гнева.
Утром четвертого дня, часов в десять, Буридан собрал товарищей, чтобы предложить новую и последнюю попытку. Он уже собирался заговорить, когда дверь открылась и появилась женщина.
– Жийона! – вскричал Буридан, опьянев от радости, сомнения и надежды.
– Да, это я, мессир, – промолвила хитрая старушенция, приближаясь с улыбкой столь же мерзкой, как и она сама.
Буридан дрожал и не находил в себе мужества расспросить служанку Миртиль.
– Господи Иисусе, – продолжала стрекотать Жийона, – с каким же трудом я сюда добралась! В конце концов помог один друг, изображающий из себя однорукого язвенника, – он-то и провел меня сюда… Я узнала, что вы явились на встречу, которую я вам назначила в особняке Валуа, узнала, что к несчастью, удача от вас отвернулась… зато она улыбнулась мне.
– Что ты хочешь этим сказать? – пробормотал Буридан.
– А то, что я сделала то, чего не удалось вам!..
– Значит, Миртиль…
– Я ее вызволила!
– Бежим скорее!.. Друзья… мои дорогие друзья… моя дорогая Жийона!..
– Да не нужно никуда бежать! – воскликнула Жийона.
В этот момент вошел Симон Маленгр.
И Симон Маленгр держал за руку Миртиль!
В следующую секунду влюбленные уже обнимались. В течение нескольких минут в доме слышались лишь счастливые рыдания едва стоящей на ногах девушки, да шумные возгласы Гийома, Рике и Готье.
Буридану и Миртиль казалось, что им все это снится.
Когда юноша немного очнулся от заворожившего его восторга, то попытался поискал глазами Жийону, чтобы поблагодарить ее.
Но тщетно. Жийона и Симон Маленгр исчезли.
Назад: XIII. Помолвка Жийоны и Симона Маленгра
Дальше: XV. Двор Франции против Двора чудес

Tyronekam
Ціна на стелю з гіпсокартону в місті Київ ще так не радувала покупця. Сучасні гіпсокартонні стелі в Києві будь-якої складності від справжніх azbase