Глава четвертая
ДВОЙНАЯ БОРЬБА ЗА ЖИЗНЬ
Хотя киовы и считались нашими союзниками, их поведение внушало нам немало опасений. Поэтому, прежде чем снова лечь спать, мы расставили стражу, которую решено было сменять до утра каждый час. Само собой разумеется, эти меры предосторожности не ускользнули от внимания краснокожих и настроили их еще более враждебно.
Наконец наступило утро, и киовы с новым рвением принялись за поиски следов, на которые им не удалось напасть ночью. Не прошло и получаса, как они нашли их: следы вели к тому месту, где апачи накануне оставили своих лошадей. Очевидно, Виннету и Инчу-Чуна, выбрав из табуна двух лошадей, ускакали на них к своим за подкреплением.
Так как возвращения Инчу-Чуны с целым войском апачей следовало ожидать уже в ближайшие дни, то нельзя было терять ни минуты, и мы немедленно взялись за измерения. До самого полудня работа у нас кипела, но затем ко мне пришел Сэм и сказал:
— Мне очень жаль, что я помешал вам, сэр! Но должен вас предупредить, что киовы собираются произвести расправу с пленниками.
— Вот как! Но вы выражаетесь несколько неясно, Сэм! Что же они хотят с ними сделать?
— Думаю, что они привяжут апачей к столбам пыток, чтобы отправить их на тот свет!
— Когда же они примутся за выполнение своего плана?
— Конечно, весьма скоро! В противном случае я не явился бы сразу же к вам. Из сделанных киовами приготовлений можно заключить, что расправа произойдет через несколько часов.
— Этого никак нельзя допустить! Не знаете ли вы, где сейчас находится их вождь?
— Среди своих воинов!
— В таком случае мы должны как-нибудь отвлечь его в сторону! Сэм, я поручаю это вам!
— Но как же это сделать?
Я осмотрелся и увидел, что киовы расположились на опушке росшего среди прерии лесочка. Среди них находился также и Рэтлер со своими подчиненными, в то время как Стоун и Паркер сидели недалеко от меня. Между киовами и тем местом, где я стоял, рос густой кустарник, не позволявший киовам видеть того, что происходило на нашей стороне. Это было нам на руку, и я ответил Сэму на заданный вопрос:
— Скажите ему, что мне нужно кое-что ему сказать, но что я не могу оторваться от работы. Вот увидите, он сразу же согласится прийти сюда!
— Будем надеяться! Ну, а что мы сделаем, если он возьмет с собой несколько воинов?
— В таком случае я поручу их вам, Стоуну и Паркеру! С вождем же расправлюсь я сам! Приготовьте столько ремней, чтобы можно было бы сразу связать их! Мы должны действовать быстро, но спокойно и по возможности не производить шуму. Поняли?
— О да! Хоть я и не знаю, насколько хороши ваши планы, но так как мне сейчас не приходит в голову ничего лучшего, то пусть будет по-вашему!
Между тем я отлично понимал, что не имел права втянуть в это рискованное дело Дика и Билли, не объяснив им связанной с этим опасности, и поэтому я решил заручиться их согласием, прежде чем начать действовать. Однако Стоун не дал мне даже высказаться, перебив меня:
— Что вам в голову взбрело, сэр! Неужели вы принимаете нас за подлецов, способных покинуть друга в опасный момент? Кроме того, мне кажется, что это будет презанимательная проделка, а поэтому нам крайне интересно будет принять в ней участие! Не так ли, Билли?
— Конечно, — ответил Паркер. — Мы вчетвером отлично справимся со всеми двумястами индейцами! Я уже заранее предвкушаю удовольствие полюбоваться, как они с дикими воплями явятся за нами и все же ничего не смогут нам сделать!
После этого разговора я снова усердно принялся за работу и оторвался от нее только после того, как услышал возглас Сэма:
— Приготовьтесь, сэр! К нам идет вождь киовов!
Услышав это, я обернулся и увидел приближающегося к нам вместе с Сэмом Тангуа. К моему великому сожалению, за ним следовало еще трое краснокожих.
— Пусть каждый из вас возьмет на себя по одному индейцу, — сказал я. — На мою долю приходится вождь! Вы же хватайте остальных сразу за горло, чтобы они не могли кричать! Только ждите, пока я начну. Ничего не предпринимайте раньше!
Я медленно пошел навстречу Тангуа. Стоун и Паркер последовали за мной. Мы встретились с ним недалеко от кустарника, который загораживал нас от киовов. У вождя было весьма недовольное лицо, и он в высшей степени недружелюбно заявил мне:
— Бледнолицый, именуемый Разящей Рукой, позвал меня сюда. Но разве он забыл, что я — глава всех киовов?
— Нет, я это прекрасно знаю, — ответил я спокойно.
— В таком случае ты должен был бы сам прийти ко мне, вместо того чтобы звать меня сюда! Но так как я знаю, что ты только недавно попал в нашу страну и еще не успел выучиться вежливости, то я прощаю твою ошибку. Что же ты хотел сказать мне? Говори, но только кратко, так как у меня нет времени долго слушать тебя!
— Что же заставляет тебя так торопиться?
— Мы хотим заставить взвыть этих собак апачей!
— Когда?
— Сейчас.
— Почему же так скоро? Я думал, что вы отведете пленных в свои селения и там замучаете их в присутствии своих жен и детей.
— Да, мы сначала так и предполагали, но в таком случае апачи были бы для нас лишней обузой в походе. Поэтому мы решили сегодня же прикончить их!
— Но я прошу тебя не делать этого!
— Не твое дело просить, — огрызнулся он на меня.
— Не можешь ли ты говорить повежливее — так же, как я разговариваю с тобой? Ведь я выразил только просьбу! Другое дело, если бы я приказал тебе! Тогда бы у тебя было бы, пожалуй, основание говорить мне грубости!
— Я не собираюсь выслушивать от тебя ни просьб, ни приказаний и, конечно, не изменю своего решения из-за какого-то бледнолицего.
— Ну, это еще бабушка надвое сказала! Разве вы имеете право убивать пленных? Впрочем, мне не нужен твой ответ: я заранее знаю его и не хочу спорить! Однако не забывай, что одно дело убивать человека сразу и безболезненно, как это бывает в сражениях, другое — долго мучить и истязать его перед смертью. Мы не допустим, чтобы это последнее случилось в нашем присутствии!
В ответ на это Тангуа вытянулся во весь рост и презрительно заявил:
— Не допустите? Скажи мне наконец: кем ты себя мнишь? Ты наскакиваешь на меня, словно жаба на медведя Скалистых гор! Пленники — моя собственность, и я поступлю с ними, как мне заблагорассудится.
— Ты ошибаешься! Они попали в ваши руки только благодаря нашей помощи, поэтому мы имеем на них не меньшее право, чем вы, и мы желаем, чтобы вы не лишали их жизни!
— Желай себе что угодно, белая собака, мне наплевать на твои слова!
Сказав это, он плюнул в мою сторону и хотел уйти; не долго думая, я с силой ударил его кулаком по голове, так что он сразу же свалился наземь. Однако у него оказалась крепкая башка! Он не потерял сознания от моего удара и даже попытался подняться снова на ноги. Чтобы помешать этому, я вынужден был наклониться и нанести ему вторичный удар. При этом я на несколько секунд потерял из виду своих товарищей. Когда мне удалось наконец оглянуться, я увидел, что Сэм сидел верхом на одном из сопровождавших Тангуа краснокожих и крепко держал его за горло. Стоун и Паркер справлялись со вторым индейцем, однако третьему удалось спастись. Он бежал, крича во всю мочь, к своим соплеменникам.
Я поспешил на помощь к Сэму, и через несколько минут оба киова были крепко связаны.
— Вы сделали большую оплошность, — сказал я Сэму и его товарищам. — Почему вы дали третьему индейцу возможность удрать?
— Потому что я схватил его приятеля, которого наметил также и Стоун, — ответил Паркер. — Таким образом произошла на две секунды заминка, которой было, однако, достаточно для того, чтобы прозевать этого негодяя.
— Не беда! — попробовал нас утешить Сэм Хоукенс. — Разница заключается только в том, что вся эта музыка начнется немного раньше. Однако из-за этого не стоит ломать себе голову! Через несколько минут здесь появятся краснокожие, и нам нужно приготовиться к встрече!
Мы поспешно связали лишившегося чувств вождя и оттащили всех трех пленников подальше от кустарника. Бэнкрефт с остальными землемерами последовал за нами.
Вскоре послышался яростный рев киовов, и через несколько мгновений мы увидели их возле того кустарника, который все время служил нам прикрытием. Сэм смело вышел им навстречу, делая руками знаки, чтобы они остановились. В то же время Стоун и Паркер приподняли пленного вождя, и я угрожающе занес над ним нож. Испуганные индейцы отчаянно завыли. Тогда Сэм вступил с ними в переговоры.
Между тем Тангуа, открыв глаза, смотрел на нас, стараясь понять, что с ним случилось. Придя наконец окончательно в себя, он удивленно воскликнул:
— У! У! У! Разящая Рука повалил меня, но кто же осмелился меня связать?
— Я, — был мой ответ.
— Сию же минуту приказываю снять с меня ремни!
Вместо того чтобы послушаться его приказания, я приставил к его груди нож. Он понял, что находится в нашей власти и что я могу привести свою угрозу в исполнение. Наступила продолжительная пауза, в течение которой он, казалось, хотел уничтожить нас своими метавшими искры глазами. Наконец, обуздав усилием воли свой гнев, он спокойно обратился ко мне:
— Чего же ты хочешь от меня?
— Все того же, о чем я уже просил тебя: не лишай жизни апачей!
На некоторое время опять водворилось молчание. Затем вождь сказал:
— Пусть будет по-твоему! Я даже обещаю тебе больше, если ты согласишься на мое предложение.
— Что же ты хочешь мне предложить?
— Мы вовсе не убьем этих собак, если ты согласишься вступить ради их спасения в бой.
— С кем?
— С одним из моих воинов — по моему выбору.
— И каким оружием мы должны драться?
— На ножах! Если он тебя заколет, то мы убьем всех апачей, если же ты его заколешь, то апачам будет дарована жизнь.
— И ты освободишь их?
— Да.
Хоть я и подозревал, что у него была какая-то задняя мысль, все же без всякого колебания ответил:
— Хорошо, я согласен! Мы только сперва должны сговориться поподробней насчет условий, а затем совместно выкурим с тобой трубку клятвы. После этого мы можем сразу же устроить бой!
Мы порешили вот на чем: начертить на находившейся невдалеке от нас просторной песчаной площадке восьмерку, то есть фигуру, состоящую из двух петель или нулей. Затем каждый из противников должен стать в одну из этих петель, не смея выходить за ее пределы вплоть до окончания боя. Одному из нас предстояло, конечно, погибнуть, — о пощаде не могло быть и речи. Что касается мести за убитого, то враждующие стороны обязывались не применять ее к победителю. Об остальных условиях противоборства уже сказано выше.
Когда было достигнуто полное соглашение, мы сняли с вождя ремни и я выкурил с ним трубку клятвы. Затем мы освободили остальных двух пленников, и все трое краснокожих отправились к своим соплеменникам, чтобы предупредить их о предстоящем состязании.
Воспользовавшись уходом киовов, старший инженер и землемеры набросились на меня с упреками за мой якобы легкомысленный поступок, однако я не обращал на них никакого внимания. Сэм, Дик и Билли тоже были недовольны мной, но они по крайней мере не бранили меня.
Между тем краснокожие торжественным маршем приблизились к нам. Из их среды выступил воин поистине геркулесовского сложения. Он снял, за исключением ножа, все имевшееся при нем оружие и разделся до пояса. Всякий, кому пришлось бы увидеть эти не прикрытые одеждой мускулы, испугался бы за мою участь. Тангуа вывел силача на середину площадки и уверенным в победе голосом провозгласил:
— Вот стоит Метан-Аква, самый сильный воин киовов, до сих пор еще никому не удавалось отразить удары его ножа. Он вступит в бой с бледнолицым, получившим прозвище Разящей Руки.
Я последовал примеру противника и также разделся до пояса; хотя это и не было поставлено мне условием, но никто не должен был подумать, что в одежде я искал некой защиты от ударов ножа противника.
Затем рукояткой томагавка была начерчена на песке довольно большая восьмерка, после чего Тангуа предложил нам занять места. Метан-Аква окинул меня презрительным взглядом и хвастливо заявил:
— Эту белую собаку я прикончу с первого же удара!
— Смотри, чтобы я тебя раньше не укокошил! Нечего бахвалиться! Тебя, собственно, неправильно окрестили: вместо Метан-Аква ты должен был бы называться Ават-Я.
— Ават-Я! Скажите-ка, этот вонючий койот осмеливается ругать меня! Ну, так пусть же коршуны пожрут твои внутренности!
Мой противник сделал, однако, большую оплошность, произнеся эту угрозу, — теперь мне уже нетрудно было догадаться, каким приемом он собирался победить меня. Он упомянул внутренности! Очевидно, он намеревался раскроить мне ножом живот, вместо того чтобы вонзить его в сердце, как бы этого следовало ожидать.
Итак, направление предполагаемого удара мне было уже известно, оставалось только не прозевать того момента, когда Метан-Аква приведет угрозу в исполнение! Вдруг я заметил, что зрачки противника расширились, и в то же мгновение он замахнулся ножом, чтобы со всего размаху вонзить его мне в живот. Если бы я ожидал удара сверху вниз, то моя участь была бы решена. К счастью, я знал его замыслы и отпарировал выпад, с быстротой молнии вонзив свой клинок ему в руку.
— Ах ты паршивая собака! — взревел он, оттягивая руку и уронив от страха и боли нож.
— Нечего лясы точить! Надо драться! — ответил я и, широко замахнувшись, всадил ему в сердце клинок по самую рукоятку. В тот же момент я выдернул нож. Удар был так удачен, что на меня брызнул фонтан горячей крови. Великан покачнулся, хотел еще вскрикнуть, но испустил только глубокий вздох и упал мертвым на землю.
Индейцы подняли яростный вопль, один только Тангуа хранил глубокое молчание. Он подошел к убитому, наклонился над ним, ощупал его рану и, снова выпрямившись, окинул меня злобным, но вместе с тем боязливым и восхищенным взглядом, которого я долго не забуду. Затем вождь киовов хотел было молча удалиться, но я остановил его:
— Видишь, я все еще стою на своем месте! Между тем Метан-Аква лежит вне своего круга. Кто же из нас победил?
— Разумеется, ты! — злобно ответил вождь и направился к своим воинам, но, не пройдя и пяти шагов, вернулся, подошел ко мне и прошипел:- Правда, мы не убьем этих собак апачей, но не наша будет вина, если они умрут с голоду и от жажды раньше, чем я смогу отпустить их на волю!
— Мерзавец! — бросил я ему в лицо.
— Собака, скажи еще одно слово, и я…
Он вдруг остановился и выпучил на меня глаза, испугавшись, очевидно, выражения моего лица. Я, в свою очередь, продолжал прерванную им фразу:
— И я повалю тебя, постыдного лгуна, наземь!
Тангуа моментально отпрянул на шаг назад, выхватил нож и пригрозил:
— Посмей только приблизиться ко мне, и я сразу же убью тебя!
— То же самое говорил Метан-Аква, и видишь, что я с ним сделал! С тобой не хуже могу расправиться! А относительно того, как поступить с пленными апачами, я поговорю с моими белыми братьями. Если ты посмеешь тронуть хотя бы один волосок на их голове, участь киовов будет решена! Ты ведь знаешь, что мы можем всех вас поднять на воздух?
Припугнув таким образом вождя, я направился к Сэму, которому из-за криков краснокожих не удалось расслышать моего разговора с Тангуа. Я повторил ему угрозу вождя, и она так его рассердила, что он сразу же пошел переговорить с ним. Однако вернулся сильно раздосадованный и заявил:
— Этот подлец действительно не хочет сдержать своего слова! Он собирается уморить пленников голодом. А между тем мерзавец говорил, что не убьет их! Ну да мы будем зорко следить за ним и, если не ошибаюсь, еще покажем ему где раки зимуют, хи-хи-хи!
Вдруг с той стороны, где находились пленники, раздалось пронзительное «и-и-и-и» — воинственный клич апачей! Очевидно, Инчу-Чуна и Виннету против всякого ожидания уже успели вернуться и напали на лагерь киовов.
— Только не убивайте, ради Бога, не убивайте ни одного апача! — едва успел я крикнуть Сэму, Дику и Билли. Затем вокруг нас завязалась жаркая битва. Мы вчетвером не принимали в ней участия, но старший инженер и трое землемеров упорно защищались и были в конце концов убиты. Так как все мое внимание было поглощено этим ужасным зрелищем, я не видел происходившего за моей спиной. Между тем на нас напала сзади целая ватага апачей и разъединила нас. Правда, мы кричали нападавшим, что мы — их друзья, но все было напрасно. Они бросились на нас с ножами и томагавками, и мы волей-неволей вынуждены были защищаться. Нам удалось повалить прикладами несколько апачей, и остальные в конце концов оставили нас в покое. Я тотчас же воспользовался этим и поспешно оглянулся по сторонам. Вокруг меня стойко оборонялись киовы, имея каждый против себя по нескольку апачей. В тот же момент раздалось приказание Сэма:
— Живей, ребята! Прячьтесь в кусты!
Он указал на кустарник, который скрывал нас перед тем от киовов, и побежал к нему. Дик и Билли последовали за ним, я же замешкался на несколько мгновений, ища глазами землемеров. Они были мои соплеменники, и я хотел помочь им, однако оказалось, что было уже слишком поздно: моя помощь не могла им больше понадобиться. Поэтому я решил также направиться к кустарнику и почти уже добрался до него, как вдруг увидел Инчу-Чуну.
Они оба с Виннету находились при том отряде, который должен был напасть на лагерь и освободить пленников. Когда с этим было покончено, вожди направились к главному отряду, которому было поручено расправиться с нами. Инчу-Чуна при этом значительно опередил сына. Обогнув кусты, он столкнулся со мной.
— Ах, это ты! Тот самый бледнолицый, который ворует чужую землю! — воскликнул он и набросился на меня, нанося мне удары прикладом своего серебряного ружья. Я старался объяснить ему, что я не был враждебно настроен к апачам, но он ничего не слушал и с удвоенной силой продолжал колотить меня. Это поставило меня в необходимость оказать сопротивление — иначе он мог бы изувечить или убить меня. Улучив удобный момент, когда он замахнулся на меня, я поспешно отбросил в сторону мешавшее мне ружье, схватил апача левой рукой за горло, а правой нанес ему сильный удар в висок. Он уронил ружье, сипло прохрипел и свалился на землю. В этот момент за моей спиной раздался торжествующий голос:
— Да ведь это Инчу-Чуна, глава всех апачей! Я должен содрать скальп с этой собаки!
Обернувшись, я узнал Тангуа, вождя киовов, почему-то следовавшего за мной. Он сбросил с плеча винтовку, вытащил из-за пояса нож и наклонился к лишившемуся чувств апачу, собираясь скальпировать его. Однако я ловко схватил его за руку и приказал:
— Руки прочь! Я победил Инчу-Чуну, и поэтому он мой пленник, а не твой!
— Молчи, белый пес! С какой стати я еще должен спрашивать тебя? Вождь принадлежит мне! Отпусти меня сию же минуту, а не то…
Он ударил меня ножом в кисть левой руки. Но я не хотел убить его и, оставив свой нож за поясом, набросился на вождя киовов, стараясь оттащить его от Инчу-Чуны. Так как мне эта попытка не удалась, то я схватил Тангуа за горло и держал до тех пор, пока он не перестал двигаться. Затем я наклонился над Инчу-Чуной, которому при этом упало на лицо несколько капель крови из моей раны. В этот момент я услышал позади себя шорох и поспешно оглянулся. Это движение спасло мне жизнь, так как в тот же миг я почувствовал сильнейший удар в ключицу, который, собственно, был направлен в мою голову. Если бы Виннету (это был он) случайно не промахнулся, этот удар размозжил бы мне череп.
Как я уже сказал, он немного отстал от своего отца. Поворотив за кустарник, он увидел меня, склоненного над окровавленным Инчу-Чуной, без движения лежавшим на земле. Виннету, не долго думая, решил убить меня прикладом, но, к счастью, удар пришелся по плечу, а не по голове. Увидя это, Виннету отшвырнул винтовку, вытащил нож и бросился на меня.
Хуже моего тогдашнего положения трудно себе и представить! Я получил сильное сотрясение от удара, парализовавшего руку. Мне очень хотелось объяснить Виннету, в чем было дело, но у меня не хватало на это времени. Он уже занес надо мной нож, который через мгновение вонзился бы мне в сердце, если бы я не успел отклониться немного в сторону. Удар пришелся по моему левому боковому карману, клинок ножа скользнул вверх по жестянке, в которой хранились мои заметки, и, проткнув нижнюю челюсть, вонзился мне в язык. Затем Виннету схватил меня за горло и выдернул нож, готовый нанести вторичный удар. Страх смерти удвоил мои силы, хотя я владел только одной рукой, мне все же удалось схватить его правую руку и так сильно сжать ее, что от боли он выронил нож. Затем я изо всех сил стиснул ему возле локтя левую руку, и он был вынужден отпустить мое горло. В тот же момент, сделав отчаянный прыжок, я повалил его на землю и, не дав опомниться, уселся ему на спину.
Однако я отлично понимал, что это еще не была победа, и если бы ему удалось вскочить на ноги, то мне не миновать смерти. Налегая одним коленом на ноги, другим на левую руку, я крепко стиснул ему затылок, в то время как он свободной рукой шарил по траве, ища оброненный нож. То была поистине сатанинская борьба между нами! Мне пришлось бороться с человеком, обладавшим стальными мускулами и змеиной изворотливостью, которого ни раньше, ни после того никому не удавалось победить. Как ни хотелось мне объяснить поступки Виннету, я не мог этого сделать. Кровь ручьями текла у меня изо рта, а язык был так искалечен, что вместо слов получался невнятный лепет. Между тем Виннету напрягал все свои силы, чтобы сбросить меня, но я не поддавался. Вскоре он начал стонать и хрипеть, но я до тех пор продолжал сдавливать ему горло, пока у него не прервалось дыхание. Но так как в мои планы не входило задушить его, я разжал на несколько мгновений пальцы, и молодой вождь сразу же поднял голову. Это помогло мне осуществить мое намерение. Последовали два-три удара в висок, и Виннету лишился чувств. Наконец-то мне удалось победить непобедимого!
Я глубоко и облегченно вздохнул, остерегаясь при этом захлебнуться кровью, наполнявшей мне всю полость рта. Из моей наружной раны тоже вытекала обильная струя этой теплой, липкой жидкости. Наконец я решился встать на ноги, но в тот же миг за моей спиной послышался гневный окрик индейца, и кто-то ударил меня прикладом по голове. Удар оказался такой сильный, что я тотчас же лишился чувств.
В сознание я пришел уже только вечером.
— Он пошевельнулся! Слава Богу, он пошевельнулся! — услышал я голос Сэма.
— Да, да! Я тоже это заметил! — сказал Дик.
— А вот теперь он даже открыл глаза! Он жив, господа, он жив! — воскликнул Билли Паркер.
Он был прав. Я действительно открыл глаза, и моему взору представилась далеко не утешительная картина! Мы находились на том же месте, где происходило сражение. Вокруг нас горело штук двадцать костров, между которыми бродили, наверное, более пятисот апачей. Многие из них были ранены. В двух местах лежали убитые. Киовы потеряли тридцать, а апачи — двадцать воинов. Невдалеке от нас я увидел пленных киовов, крепко связанных ремнями. Никому из них не удалось улизнуть, и сам вождь Тангуа находился среди пленников.
Немного поодаль от нас я заметил несчастного Рэтлера: у него были переломаны все кости, и его туловище было умышленно изогнуто в колесо, как это делали во времена инквизиции, когда жертву мучили при помощи так называемых испанских сапог. Он испускал жалобные стоны, и сердце сжималось от боли при виде его мук. Остальные вестмены были все перебиты во время схватки. Рэтлера же апачи пощадили, чтобы предать его потом медленной и мучительной смерти за то, что он убил Клеки-Петру.
Что касается меня, Билли и Дика, то апачи крепко стянули нам ремнями руки и ноги. У Сэма же левая рука была оставлена свободной, чтобы он, как я впоследствии узнал, мог оказывать мне необходимую помощь.
— Слава Богу, что вы очнулись, дорогой сэр! — сказал он, ласково проведя рукой по моему лицу. — Как же это случилось, что вас ранили?
Я собирался ему ответить, но не мог, так как мне мешала кровь во рту.
— Выплюньте! — сказал мне Сэм.
Я последовал его совету, но едва мне удалось пробормотать несколько невнятных слов, как рот мой снова наполнился кровью.
Вследствие большой потери крови я совсем обессилел и опять лишился чувств.
Когда я очнулся, то почувствовал, что вокруг меня все колышется. До моих ушей донесся лошадиный топот, и я поспешно открыл глаза. Каково же было мое удивление, когда я увидел, что лежу на шкуре убитого мною медведя! Из нее было устроено нечто вроде гамака, который был прикреплен к седлам двух лошадей, шедших рядом. Я лежал в глубине этой шкуры и не мог ничего видеть, кроме неба и загривков несших меня коней. Солнце неимоверно пекло, и жара, словно расплавленный свинец, растекалась по жилам. Мой опухший рот был набит комками запекшейся крови, я пытался выплюнуть их, но у меня не поворачивался язык.
«Воды, воды!» — хотелось мне крикнуть, так как я испытывал мучительную жажду, но я не мог издать ни звука. «Это приближается смерть», — подумал я и в третий раз потерял сознание.
Затем я сражался с индейцами, бизонами и медведями, скакал с головокружительной быстротой по сожженным засухой степям, плыл в течение долгих месяцев через безбрежные моря… Это была лихорадка, чуть не унесшая меня в могилу. То я слышал откуда-то издали голос Сэма, то видел устремленные на меня бархатистые глаза Виннету. Потом я словно умер: меня положили в гроб и похоронили. Я слышал, как комья земли застучали о крышку гроба, а затем я долго-долго — целую вечность — лежал в земле и не мог пошевельнуться. Наконец однажды крышка гроба бесшумно поднялась, взвилась на воздух и исчезла. Я увидел над собой ясное небо, между тем как края могилы словно опустились. «Неужели все это было на самом деле? Разве это могло случиться?» Я провел рукой по лбу и…
— Ура! Ура! Он восстал из мертвых! — услышал я ликующий голос Сэма.
Я повернул голову.
— Смотрите, он двинул рукой, а теперь даже повернул голову! — воскликнул мой друг.
Он склонился надо мной. Его лицо буквально сияло от радости, я это сразу же заметил.
— Видите ли вы меня, дорогой сэр? — спросил он. — Вы открыли глаза и двигались, — значит, вы живы! Скажите только: видите ли вы меня?
Я хотел ответить ему, но не мог этого сделать: во-первых, я был очень слаб, во-вторых, язык мой, как кусок свинца, все еще не поворачивался во рту.
Я опять закрыл глаза и продолжал спокойно лежать, — на этот раз в объятиях не смерти, но блаженной усталости: хотелось навеки остаться в таком состоянии. Вдруг раздались незнакомые мне шаги. Чья-то рука потрогала мою голову, и я услышал голос Виннету:
— Не ошибся ли Сэм Хоукенс? Неужели Разящая Рука действительно очнулся?
— Да, мы все трое ясно видели это. Он даже кивками головы отвечал на мои вопросы.
— В таком случае совершилось великое чудо! Однако лучше было бы, если бы он вовсе не приходил в себя! Ведь его все равно ожидает смерть. Мы убьем его вместе с вами.
— Он — лучший друг апачей!
— Однако, чуть не отправил меня на тот свет!
— Он вынужден был так поступить!
— Ничего подобного!
Почувствовав прикосновение руки Виннету, я хотел было взглянуть на него, однако мои двигательные центры еще не подчинялись приказаниям воли, и я не мог поднять своих век. Только при последних словах молодого апача мне удалось открыть глаза, и я увидел его совсем рядом с собой. На этот раз на нем была легкая полотняная одежда, он был без всякого оружия и держал в руках изящный томик, на котором золотыми буквами стояло: «Гайавата». Итак, этот индеец, отпрыск «дикого» племени, не только умел читать, но обладал к тому же чутьем и пониманием возвышенного. Знаменитая поэма Лонгфелло в руках у апача! Мне бы это и во сне не приснилось!
— Он опять открыл глаза! — воскликнул Сэм. Между тем Виннету, подойдя ко мне, спросил:
— Можешь ли ты говорить?
Я отрицательно покачал головой.
— Чувствуешь ли ты где-нибудь боль?
Тот же ответ.
— Будь откровенен со мной! Человек, который воскрес из мертвых, не смеет говорить неправду! Разве вы вчетвером собирались спасти нас?
Я два раза кивнул головой.
Он сделал презрительный жест рукой и возмущенно воскликнул:
— Это ложь, ложь, ложь! И ты осмеливаешься лгать на краю открытой могилы! Если бы ты мне признался во всем, я мог бы надеяться, что ты станешь лучше, и попросил бы своего отца Инчу-Чуну даровать тебе жизнь. Но, я вижу, ты не достоин этого, и тебе придется умереть!
На это Сэм возразил:
— Мы же доказали тебе ясно и неоспоримо, что были на вашей стороне. Ведь киовы собирались подвергнуть вас пытке, а Разящая Рука сражался с Метан-Аквой, чтобы избавить вас от этого. Он рисковал своей жизнью ради вас, а вы хотите в награду за это убить его!
— Вы ничего не доказали мне, так как ваш рассказ тоже был ложью.
— Если ты нам не веришь, спроси Тангуа, вождя киовов, который еще находится в ваших руках!
— Я уже спросил его.
— Что же он сказал тебе?
— Что ты лжешь! Метан-Аква вовсе не сражался с Разящей Рукой, его убили наши воины при нападении на лагерь киовов. Ну, а теперь ступайте за мной — больной не нуждается больше в вашей помощи. Я укажу вам место, которого вы не должны покидать.
— Только не это, ради Бога, только не это! — умолял его Сэм. — Я не в силах расстаться с Разящей Рукой!
— Ты должен это сделать — я приказываю тебе. Все будет так, как я хочу!
— Прошу тебя, по крайней мере…
— Молчи! — сурово прервал его апач. — Пойдете ли вы наконец со мной или же мои воины должны связать и унести вас?
— Мы находимся в вашей власти и поэтому принуждены повиноваться. Но скажи, по крайней мере, когда мы снова увидимся с Разящей Рукой?
— В день вашей и его смерти.
— Не раньше?
— Нет.
— В таком случае дай нам проститься с ним, прежде чем мы последуем за тобой!
Взяв мою руку, Сэм поцеловал меня в лоб. Паркер и Стоун сделали то же самое. Затем все они вместе с Виннету удалились, и я долгое время оставался один. Наконец пришли несколько апачей и куда-то понесли меня. Я был так слаб, что не мог поднять век, чтобы посмотреть, куда меня несут, — и по дороге заснул.
Не знаю, как долго длился этот сон, во всяком случае он подкрепил меня, и, проснувшись, я уже смог открыть глаза и не чувствовал себя таким слабым, как раньше. Я мог даже немного шевелить языком, и мне удалось засунуть палец в рот, чтобы очистить его от гноя и запекшейся крови.
К моему немалому изумлению, я увидел себя в четырехугольном помещении, напоминавшем комнату. Мое ложе находилось в самом отдаленному углу его. Оно состояло из наложенных друг на друга медвежьих шкур, а сверху я был прикрыт роскошным сантильским одеялом. В углу возле двери сидели две индианки, очевидно, приставленные ухаживать за мной, а заодно также и стеречь меня. Одна из них была старуха, другая же совсем юная девушка. Старуха была безобразна, как большинство старых женщин у краснокожих, видимо это происходит вследствие того, что на женщин ложится всегда самая тяжелая работа, между тем как мужчины занимаются только войной и охотой, а все остальное время бездельничают. Что же касается девушки, то прежде всего поражала ее миловидность и простота одежды. Она была облачена в голубой балахон, плотно обхватывающий шею и подхваченный в талии пояском из змеиной кожи. На ней не было ни стеклянных бус, ни дешевых побрякушек и монет, которыми очень любят обвешиваться индианки. Ее единственным украшением были прекрасные волосы, заплетенные в две черные с синеватым отливом косы, доходившие почти до колен. Они были очень похожи на волосы Виннету. Черты лица этой девушки также напоминали молодого вождя. На вид ей можно было дать лет восемнадцать, и я пошел бы на любое пари, что она — сестра Виннету.
Обе женщины были заняты вышиванием красными нитками арабесок по белому кожаному поясу.
Я приподнялся на локоть, и мне это уже не показалось таким трудным. Услыхав, что я пошевельнулся, старуха взглянула в мою сторону и воскликнула, указывая на меня:
— У! У! Агуан-инта-хинта!
В переводе это означало «он проснулся». Девушка устремила на меня глаза и, увидев, что я уже мог сидеть, встала и подошла ко мне.
— Ты уже проснулся, — сказала она, к моему изумлению, на довольно правильном английском языке. — Есть ли у тебя какое-нибудь желание?
— О да, я желаю… даже… очень многого…
— Говори тише, или же объясняйся знаками, — сказала она. — Ншо-Чи видит, что тебе больно говорить.
— Ншо-Чи — это твое имя? — спросил я.
— Да.
— О, ты должна быть благодарна тому, кто дал его тебе. Думаю, что трудно было бы найти тебе более подходящее имя. Ведь ты прекрасна, как весенний день, когда благоухают первые цветы года.
Нужно сказать, что на языке апачей Ншо-Чи означает Прекрасный День. Она слегка покраснела и напомнила мне:
— Ты хотел сказать о своих желаниях.
— Скажи сперва, ты здесь находишься ради меня?
— Да, мне приказано ухаживать за тобой.
— Кто приказал тебе?
— Мой брат Виннету.
— Я так и думал, что он твой брат. Ты очень похожа на этого отважного юношу.
— Которого ты собирался убить? — воскликнула она, взглянув мне пытливо в глаза, точно желая проникнуть в мою душу.
— Никогда! — возразил я.
Она опять посмотрела мне в лицо и сказала:
— Он не верит тебе, а ведь я его сестра! Ну что, болит ли у тебя еще язык?
— Сейчас — нет.
— Можешь ли ты уже глотать?
— Попробую… Не дашь ли ты мне воды для питья?
— Разумеется, и не только для питья, но и для умывания. Сейчас принесу.
Она вышла вместе со старухой и вскоре вернулась с глиняной чашкой, наполненной до краев ключевой водой.
Утолив жажду, я сразу же почувствовал себя бодрее. Это, должно быть, не ускользнуло от внимания Ншо-Чи, так как она заметила:
— Вода тебя освежила… Потом я принесу тебе чего-нибудь поесть, — ведь ты, наверное, очень голоден? Ну, а теперь мы уйдем. Если тебе что-нибудь понадобится, позови нас. Мы будем недалеко отсюда.
При этих словах она вынула из своего кармана маленькую глиняную трубочку и сунула ее мне в рот. Затем они обе удалились.
Оставшись наедине, я глубоко задумался надо всем происшедшим. Разве положение, в котором я очутился, не было своего рода трагикомедией? Несмотря на то, что я был на волосок от смерти, меня старательно лечили, чтобы потом, после моего выздоровления, отправить меня со всевозможными пытками на тот свет! Поражало меня также и то, что человек, настаивавший на моей казни, поручил уход за мной своей сестре, вместо того чтобы предоставить меня попечению неряшливой старухи. Однако серьезно думать о своей смерти я уже не мог. Напротив, во мне была какая-то уверенность, что я останусь жив. Ведь у меня в руках было неоспоримое доказательство моей невиновности — волосы Виннету, отрезанные мной, когда я освобождал его.
Чтобы проверить, не отняли ли их у меня, я исследовал свои карманы и с радостью заметил, что все, кроме оружия, находилось при мне в целости и сохранности: в банке из-под сардинок по-прежнему лежали мои заметки, а между ними — спасительная прядь. Это меня успокоило, и я сразу же после ревизии карманов крепко уснул.
Состояние моего здоровья с каждым днем заметно улучшалось. На руках у меня снова появились мускулы, а опухоль во рту понемногу спала. Ншо-Чи, уверенная в близости моей смерти, была по-прежнему ласкова со мной. Вскоре я заметил, что она бросала на меня грустные и вместе с тем пытливые взгляды, когда думала, что я не смотрю на нее. Мне казалось, что она жалела меня и как будто боялась за мою судьбу.
Последнее обстоятельство вызывало во мне некоторые опасения. Правда, я полагался на то, что меня спасет прядь волос Виннету, но ведь мои надежды могли и не оправдаться, а в таком случае приходилось рассчитывать только на собственную силу.
Между тем я уже настолько поправился, что мог целыми днями расхаживать по своему помещению. Чтобы восстановить свою прежнюю силу, я попросил Ншо-Чи принести какой-нибудь камень, мотивируя эту просьбу тем, что мне не на чем сидеть. Она сказала об этом Виннету, и он прислал мне несколько штук на выбор. Самый большой из них весил, должно быть, около центнера. С этими камнями я упражнялся всякий раз, как только оставался наедине. По прошествии двух недель мне уже нетрудно было поднимать несколько раз подряд самый тяжелый из них. Несмотря на это, я все еще представлялся больным и немощным. В конце третьей недели я почувствовал себя окончательно окрепшим.
Однажды, в прекрасное осеннее утро, когда Ншо-Чи по обыкновению принесла мне завтрак и я принялся уплетать его, она внезапно подсела ко мне. Меня это очень удивило, так как Ншо-Чи за последнее время никогда ни одной лишней минуты не оставалась в моей комнате. Но в этот раз она долго и ласково смотрела на меня, и я заметил, что у нее по щеке скатилась слезинка.
— Ншо-Чи, что с тобой? Отчего ты плачешь? — спросил я. — Что тебя так огорчает?
— Сегодня киовы получат свободу и отправятся домой. Их племя прислало в прошлую ночь выкуп за них.
— И это так огорчает тебя?! Но ведь ты же должна радоваться, что твое племя получит богатую добычу!
— Безумец, ты сам не знаешь, что говоришь, и не подозреваешь, что тебя ожидает! В честь отъезда киовов наши воины хотят устроить празднество, на котором тебя и трех твоих белых братьев подвергнут пытке.
Хотя я уже давно приготовился к этому известию, все же у меня пробежали мурашки по спине при последних словах девушки. Итак, через несколько часов должна была решиться моя судьба, и, может быть, еще до заката солнца мне предстояло покончить счеты с жизнью! Все же, несмотря на эти мрачные мысли, я старался не показывать своего волнения и с кажущимся равнодушием продолжал есть. Когда я кончил, девушка молча приняла посуду и направилась к выходу. Но все-таки она еще раз подошла ко мне, протянула руку и сказала, не будучи в состоянии удерживать слезы:
— Прощай, Разящая Рука! Я говорю в последний раз с тобой. Крепись и будь мужественен, когда будешь смотреть смерти в глаза. Ншо-Чи будет очень огорчена твоей смертью, однако для нее будет немалым утешением, если ты умрешь без криков и стонов! Доставь же ей эту радость!
Сказав это, она поспешно удалилась. Я направился к выходу, чтобы посмотреть ей вслед, но в тот же момент на меня обратились дула ружей моих часовых. О бегстве нечего было и думать, к тому же я не был знаком с окружающей местностью. Оставалось покорно вернуться в место своего заточения.
Потянулись тяжелые, почти невыносимые часы ожидания. Был уже полдень, но все еще не происходило ничего такого, что подтверждало бы предсказание девушки. Наконец я услышал чьи-то приближающиеся шаги, и вскоре вошел Виннету в сопровождении пяти апачей. Я продолжал лежать как ни в чем не бывало. Молодой вождь бросил на меня испытующий взгляд и произнес:
— Пусть Разящая Рука скажет мне: здоров ли он теперь?
— Не совсем, — отвечал я.
— Но говорить ты ведь можешь?
— Да.
— И бегать также?
— Полагаю.
— А учился ли ты плаванью?
— Немного.
— Это тебе пригодится… Помнишь ли ты, в какой день тебе предстояло меня увидеть?
— В день своей смерти.
— Да, ты не забыл! И этот день настал… Встань теперь! Тебя сейчас свяжут.
Я встал со своего ложа и протянул руки — их тотчас крепко связали. Мои ноги также опутали ремнями, так что я мог передвигаться лишь очень медленно. После этого меня вывели на террасу пуэбло. Отсюда вела лестница на следующую террасу, расположенную ниже. Трое краснокожих стали по ней спускаться, я последовал за ними, с трудом передвигая опутанные ремнями ноги. Два индейца сопровождали меня сзади. Так спускались мы все ниже с террасы на террасу пирамидообразного пуэбло. И на всех его уступах толпились женщины и дети, они с любопытством рассматривали меня, и многие из них отправлялись за нами следом. Когда мы спустились вниз, вокруг нас собралась уже большая толпа, жаждавшая зрелища казни.
Пуэбло было расположено в узкой боковой ложбине, которая тут же, недалеко, выходила в широкую долину Рио-Пекос. Меня повели в эту сторону. Рио-Пекос — довольно мелководная река, особенно летом и осенью, но в ней есть отдельные глубокие места даже в самое жаркое время года; здесь по берегам имеется обильная растительность, хорошие пастбища, привлекающие индейцев. Мы вышли как раз к такому месту на берегу Рио-Пекос. По обе стороны речной долины возвышался лес, а перед ним тянулись зеленые полосы лугов. Однако прямо перед нами была большая прогалина, продолжавшаяся и на том берегу, а в месте соединения обеих долин у самой реки простиралась песчаная полоса, шириною приблизительно в пятьсот шагов. Точно такая же полоса виднелась и на противоположном берегу реки, так что получалась как бы светлая черта, наискось пересекавшая зеленую долину Рио-Пекос. На этой песчаной косе не было видно никакой растительности, за исключением громадного кедра, возвышавшегося на том берегу. Это дерево стояло на значительном расстоянии от воды и, согласно решению Инчу-Чуны, должно было сыграть известную роль в событиях рокового дня.
На этом берегу реки замечалось большое оживление. Я заметил тут же нашу запряженную волами повозку, также захваченную апачами. По ту сторону песчаной полосы паслись лошади, предназначенные киовами для обмена на пленных. Недалеко были разбиты палатки, и выставлено всевозможное оружие — также для обмена. Между палатками расхаживал сам Инчу-Чуна со своими воинами, которые оценивали все эти предметы. Тангуа также был с ними, ибо и он, и его воины были уже освобождены. Бросив взгляд на пеструю толпу фантастически одетых краснокожих, я определил число апачей примерно в шестьсот человек.
Заметив наше приближение, апачи образовали широкий полукруг около повозки, к которой меня подвели. Воины киовов тоже присоединились к толпе зрителей. Вблизи повозки я увидел Хоукенса, Стоуна и Паркера, которые были привязаны к столбам, крепко вбитым в землю. Меня тотчас же прикрутили к такому же, четвертому. Эти столбы пыток, у которых нам предстояло погибнуть мучительной смертью, были поставлены в ряд на таком расстоянии друг от друга, что мы могли свободно переговариваться. Рядом со мной находился Сэм, далее — Стоун и, наконец, Паркер. Тут же, поблизости, лежали связки сухого хвороста, так как, после всевозможных мучений, нас предполагали сжечь на костре.
Судя по упитанным лицам моих товарищей, им тоже неплохо жилось в плену, но настроение и у них было не из веселых. Нам никто не мешал разговаривать, ибо Виннету, не обращая на нас внимания, стоял в стороне со своим отцом и вождем киовов Тангуа, тогда как апачи, которые сопровождали меня к месту казни, были заняты наведением порядка в окружавшей нас толпе индейцев.
В центе ее сидели дети, за ними — женщины и девушки. Среди последних находилась и Ншо-Чи, которая (я заметил это) почти не сводила с меня глаз. Далее виднелись юноши и, наконец, взрослые воины.
Наконец Инчу-Чуна, который стоял в промежутке между нами и зрителями, возвысил голос и сказал так громко, что все присутствовавшие могли его ясно слышать:
— О, мои краснокожие братья, сестры и дети, а также вы, воины племени киовов, — слушайте!
Он сделал паузу и, заметив, что внимание всех обращено на него, продолжал:
— Бледнолицые — враги краснокожих. Среди них редко можно встретить человека, взор которого дружески направлен на нас. Самый благородный из этих немногих бледнолицых явился к народу апачей, чтобы стать его другом и отцом. Поэтому мы и дали ему имя Клеки-Петра, что значит Белый Отец. Все мои братья и сестры знали и любили его. Пусть они подтвердят это!
— Хоуг!.. — одобрительно пронеслось по толпе.
Вождь продолжал:
— Клеки-Петра был нашим наставником во всем, чего мы раньше не знали, но что могло бы пойти нам на пользу. Но пришли эти белые, чтобы отнять у нас наше достояние и перебить нас. Мы разговаривали с ними мирно. Мы сказали им, что земля эта — наше достояние и им не принадлежит. И они ничего не могли возразить, они должны были признать это. Но когда мы потребовали, чтобы они отказались от своих притязаний и ушли, не вводя огненного коня на наши пастбища, они не исполнили требования и убили Клеки-Петру, которого мы любили и почитали. Пусть мои братья и сестры подтвердят, что я говорю правду!
— Хоуг!.. — громко и единодушно прозвучало ему в ответ.
— Мы привезли сюда труп убитого и хранили его до наступления дня отмщения, теперь этот день наступил. Сегодня мы похороним Клеки-Петру и вместе с ним того, кто его убил. Вместе с убийцей мы захватили в плен и тех, кто сопровождал его, когда совершилось злое дело. Это его друзья и товарищи, и они-то выдали нас киовам, хотя и отрицают свою вину. Если бы они находились в руках других краснокожих, то всего, что мы знаем о них, было бы достаточно, чтобы предать их мучительной смерти. Но мы последуем учению нашего Белого Отца и будем справедливыми судьями! На совете старейшин уже раньше было принято решение, что мы загоним предателей в воду, заставим бороться друг с другом и потом предадим их огню. Однако Разящая Рука, самый молодой из них, произнес слова, в которых местами сказалась мудрость преклонных лет. Да, они заслуживают смерти, и все же, по-видимому, они не были так преступны, как мы это думали. Бледнолицый, которого зовут Разящей Рукой, — самый благородный из них. Предоставим ему решить это дело, но пусть исход борьбы зависит от знатнейшего из нас. А таков я, Инчу-Чуна, вождь апачей!
Крик одобрения пронесся по рядам краснокожих. Но в то же время апачи были удивлены, что он сам решил вступить в единоборство со мной. Он мог ведь уклониться от опасности, которая, несомненно, угрожала и ему, поручив состязание кому-нибудь другому. Чтобы рассеять недоумение, он продолжил свою речь:
— Честь Инчу-Чуны и Виннету задета тем, что достаточно было удара кулака бледнолицего, чтобы сбить их с ног и оглушить. Они должны смыть это пятно, вступив в борьбу с этим бледнолицым. И Виннету должен уступить мне, ибо я старший и знатнейший вождь апачей. Он дал на это согласие, и, умертвив Разящую Руку, я восстановлю и свою честь, и честь моего сына! Мы освободим Разящую Руку от веревок и заставим его войти в воду реки и плыть, но оружия мы ему не дадим. Я последую за ним, захватив томагавк. Если Разящая Рука выйдет невредимым на берег и доберется до кедра, который растет там, на поляне, он будет спасен, как и все его спутники. Тогда они могут уйти куда им вздумается. Но если я убью его прежде, чем он достигнет того кедра, то всех его спутников также ждет смерть. Однако мы не будем пытать их и не сожжем, а расстреляем! Пусть все находящиеся здесь воины подтвердят, что слышали и поняли мои слова и что они одобряют мое решение!
Единогласное «хоуг!» прогремело в ответ.
Я подвергался, несомненно, очень большой опасности. Как бы я ни плыл по реке — прямо, вкось или зигзагами, — меня неизбежно бы настиг томагавк вождя, и я был бы убит. Оставалось, в сущности, только одна возможность спасения: я должен был нырять, а в этом искусстве я, к счастью, далеко не был мазилой, каковым, очевидно, меня считал сам Инчу-Чуна.
Однако на одно только ныряние я не мог положиться: мне пришлось бы подниматься на поверхность воды, чтобы запастись воздухом, и в эти моменты моя голова представляла бы удобную цель для томагавка. Нет, я вовсе не должен выплывать наверх, по крайней мере в поле зрения краснокожих! Но как это выполнить? Я осмотрел берег по обе стороны и не без удовольствия заметил, что условия местности были благоприятны.
Если я прыгну в воду и не покажусь снова на поверхности, меня сочтут утонувшим и будут искать мое тело вниз по течению; следовательно, возможность спасения должна была лежать для меня в противоположном направлении, то есть вверх по реке. Тут я приметил одно место, где река подмыла берег, который вследствие этого нависал над водой, представляя таким образом удобное убежище на некоторое время. Далее по течению вода нагромоздила у берега целые кучи сломанных и вырванных с корнем деревьев, за которыми я также мог бы укрыться, когда мне придется вынырнуть. Сообразив все это, я решил притвориться, что весьма побаиваюсь предстоящего испытания: этим я рассчитывал обмануть бдительность краснокожих.
Скинув одежду и оставшись в легких индейских штанах, Инчу-Чуна заткнул за пояс свой томагавк (предварительно освободившись от других мешавших ему предметов) и сказал:
— Можно начинать. Прыгай в воду!
— Нельзя ли мне сначала измерить глубину? — спросил я нерешительным тоном.
По лицу вождя скользнула бесконечно презрительная усмешка. Он приказал подать копье. Я взял его и опустил в воду, но не достал до дна. Это обстоятельство было для меня выгодно, но я сделал вид что еще более удручен, присел на корточки у воды и омочил себе лоб, как бы опасаясь апоплексического удара при неожиданном погружении в воду головой. Я услышал позади себя насмешливые замечания и смех — это было верным признаком того, что я достиг своей цели.
Виннету тоже презрительно улыбался: ему явно было неловко, что он когда-то принял во мне некоторое участие. Сестра его опустила глаза и не решалась взглянуть на меня.
— Что же ты медлишь? Быстро в реку! — крикнул мне Инчу-Чуна.
— Разве это так необходимо? — спросил я, заикаясь. — Неужели нельзя решить дело по-иному?
Оглушительный хохот раздался в толпе индейцев.
— Быстро в воду! — вторично крикнул Инчу-Чуна и дал мне пинка ногой пониже спины. Только этого я и ждал. Беспомощно растопырив руки, я испустил испуганный вопль и шлепнулся в воду. Но уже в следующий момент я оставил притворство. Достигнув дна, я затем несколько раз поднялся и поплыл, конечно, под водой, вверх по течению, держась вплотную у берега. Вскоре же я услышал позади шум: это Инчу-Чуна прыгнул за мною в воду. Впоследствии я узнал, что первоначально он хотел дать мне возможность немного отплыть и только тогда броситься в реку, чтобы погнать меня к тому берегу и там поразить топором. Однако, увидав мою «трусость», он отказался от этого намерения и кинулся тотчас же за мной, дабы убить меня, как только я покажусь на поверхности. «С такой «бабой», — думал он, — не стоит долго возиться!»
Между тем я достиг того места, где берег выдавался над водой и высунул голову из воды. Здесь никто не мог бы меня увидеть, кроме Инчу-Чуны, который плыл по реке. К моему счастью, он повернул голову в противоположную сторону. Я набрал воздуха, снова опустился в воду и поплыл дальше — вплоть до нагроможденных у берега деревьев, где я опять-таки вынырнул, чтобы запастись воздухом. Ветви настолько скрывали меня, что я мог подольше остаться над водой. Отсюда мне хорошо было видно вождя апачей, который осматривался по сторонам наподобие хищного зверя, подстерегающего добычу. Теперь мне оставалось проплыть еще последнюю, наибольшую часть всего расстояния, отделявшего меня от опушки леса на том берегу, где заросли спускались к самой воде. Я благополучно достиг и этого места и под прикрытием кустарника вышел на берег.
Здесь я спрятался и увидел, к своему удовольствию, что многие краснокожие попрыгали в воду и стали копьями шарить в реке, разыскивая мертвое тело Разящей Руки. Я мог бы преспокойно направиться к кедру и выиграть таким образом состязание, но я не сделал этого: мне не улыбалось достичь победы простой хитростью, я хотел дать урок Инчу-Чуне и обязать его благодарностью.
Он все еще плавал взад и вперед по реке, не догадываясь даже посмотреть в сторону кустов, служивших мне прикрытием. Тогда я снова вошел в воду, лег на спину таким образом, что только нос и рот торчали из воды, и, делая слабые движения руками, чтобы не пойти ко дну, отдался течению. Никто не заметил меня. Когда же я поравнялся с тем местом, где стояла толпа индейцев, я опять нырнул, переплыл под водой реку и, показавшись на поверхности, громко крикнул:
— Сэм Хоукенс, Сэм Хоукенс, мы выиграли, мы выиграли!
Краснокожие увидели меня и подняли страшный гам: казалось, тысячи чертей завопили изо всей мочи. Кто хоть раз в жизни слышал подобный вой, не забудет его никогда! Заметив меня, Инчу-Чуна, сильно взмахивая руками, поплыл в мою сторону, но я не мог подпустить его слишком близко и, выждав некоторое время, повернул к тому берегу и вышел на него. Здесь я остановился и услышал голос Сэма:
— Бегите прочь, сэр! И добирайтесь поскорее до кедра!
В этом уже никто не мог бы мне помешать! Но я, как сказано, хотел проучить Инчу-Чуну, и поэтому двинулся не раньше, чем увидел его от себя на расстоянии сорока шагов. Тогда я пустился бегом к дереву. Будь я еще в воде, ему, вероятно, удалось бы поразить меня томагавком, но теперь я был убежден, что он сможет воспользоваться своим страшным оружием, лишь достигнув берега.
До дерева было около трехсот шагов. Пробежав большими прыжками половину этого расстояния, я остановился и посмотрел назад. В этот момент вождь апачей вылез на берег. Он явно готов был попасть в поставленную мной ловушку. Догнать меня он уже был не в силах: только его томагавк мог бы настичь меня. Он тотчас же вытащил его из-за пояса и помчался вперед. Я все еще стоял на месте. Только подпустив его настолько близко, что положение стало опасным, я обратился в бегство — и то лишь для виду. Я знал, что он не метнет томагавк, пока я стою не двигаясь, ибо в этом случае, увидев летящий топор, я всегда успею увернуться, тогда как, сохраняя оружие, он сможет нагнать меня и зарубить. Поэтому следовало предположить, что он швырнет в меня томагавк, когда я побегу и, значит, не буду видеть приближающегося удара. Итак, я бросился было бежать, но, сделав около двадцати прыжков, неожиданно остановился и снова посмотрел назад.
Мой расчет оказался правильным. Инчу-Чуна приостановился, чтобы вернее прицелиться, и замахнулся топором. Как раз в тот момент, когда я снова увидел его, он метнул в меня томагавк. Я сделал быстрый отскок в сторону — топор пролетел мимо и вонзился в песок.
Только этого мне и нужно было. Я мгновенно схватил томагавк, но вместо того, чтобы бежать к дереву, спокойным шагом пошел навстречу вождю апачей. Он завопил от гнева и бросился в мою сторону. Я поднял над головой томагавк и угрожающе крикнул ему:
— Берегись, Инчу-Чуна! Ты опять обманулся в Разящей Руке! Разве ты хочешь, чтобы твой собственный топор угодил тебе в голову?
Он приостановился и закричал:
— Собака! Как ухитрился ты уйти от меня в воде? Злой Дух опять помог тебе!
Я видел по его глазам, обращенным на меня, что он задумал какую-то военную хитрость, и крикнул ему в ответ:
— Я вижу, ты хочешь врасплох напасть на меня, но знай: это будет стоить тебе жизни! Я вовсе не собираюсь причинить зла ни тебе, ни Виннету, ибо вы мне дороги. Но если ты нападешь на меня, я буду вынужден защищаться. Ты знаешь, что я сильнее тебя. К тому же у меня томагавк… Поэтому будь осторожен и…
Я не смог продолжать. Он был так разъярен, что потерял способность владеть собой. Судорожно простирая руки, он бросился ко мне. Но я ловко уклонился в сторону, и сила направленного в меня удара свалила его самого. Я тотчас же подбежал к нему, встал коленями на его руки, схватил его левой рукой за горло, взмахнул томагавком и крикнул:
— Инчу-Чуна, просишь ли ты о пощаде?
— Нет!
— В таком случае я раздроблю тебе голову.
— Убей же меня, собака! — прохрипел он, тщетно пытаясь приподняться.
— Нет, ты — отец Виннету и будешь жить. Но я должен обезвредить тебя на время. Ты вынуждаешь меня к этому.
Я ударил его плоской стороной томагавка по голове. Раздался хрип, его тело резко содрогнулось и вытянулось. С того берега реки, где стояли краснокожие, можно было подумать, что я убил его. Оттуда донесся еще более ужасный вой, чем слышанный мною недавно. Я немедленно связал поясом руки вождя и перетащил его к кедру. Мне пришлось проделать этот путь уже потому, что, согласно условию, я должен был достичь указанного дерева. Оставив там бесчувственного Инчу-Чуну, я поспешил к берегу, ибо заметил, что множество краснокожих во главе с Виннету бросились вплавь через реку. Положение вещей могло стать роковым как для меня, так и для моих спутников, если бы апачи решили не считаться с данным ими обещанием. Поэтому, подбежав к берегу, я громко крикнул:
— Поворачивайте назад! Ваш вождь жив, я не причинил ему вреда. Но если вы выйдете на берег, я убью Инчу-Чуну! Пусть только Виннету плывет сюда! Я готов говорить с ним.
Краснокожие, однако, не обратили внимания на мое предостережение. Тогда Виннету приподнялся на мгновение над водой, чтобы все его могли видеть, и сказал несколько слов, которых я не мог разобрать. Апачи повиновались ему и повернули назад, а он направился в мою сторону. Я ждал его и сказал ему, когда он взобрался на берег:
— Ты хорошо поступил, отослав своих воинов, ибо твоему отцу грозила опасность.
— Ты ранил его томагавком?
— Нет. Но я должен был оглушить его, так как он не хотел сдаваться.
— Но ведь ты мог убить его! Он был в твоей власти.
— Я неохотно убиваю своих врагов, и тем более не хотел умертвить человека, который мне дорог, ибо он — отец Вцннету. Вот, возьми его оружие! Ты решишь, кто из нас одержал верх, и следует ли исполнить обещание, данное мне и моим спутникам.
Он взял томагавк и посмотрел на меня долгим, пристальным взглядом. Выражение его глаз постепенно смягчалось. Я прочел на его лице восхищение, когда он воскликнул:
— Что за удивительный человек Разящая Рука! Кто мог бы его понять?
— Ты научишься понимать меня…
— Но ведь ты отдал мне этот топор, еще не зная, сдержим ли мы слово. Между тем ты мог бы им защищаться! Разве ты не понимаешь, что теперь ты в моих руках?
— Я не боюсь тебя, ибо во всяком случае в моем распоряжении мускулы и кулаки. К тому же я знаю, что Винпету — не лжец, что он благородный воин, никогда не изменяющий данному им слову.
Он протянул мне руку и ответил с блеском в глазах:
— Ты прав! Ты свободен, как и другие бледнолицые, за исключением того, имя которого Рэтлер. Ты доверяешь мне, и я хотел бы испытывать такое же доверие к тебе.
— Ты будешь доверять мне, как я доверяю тебе! А сейчас пойдем к твоему отцу!
— Да, пойдем! Я должен осмотреть его, ибо удар Разящей Руки может причинить смерть, даже если он этого и не хотел.
Мы направились к кедру и развязали руки вождю апачой. Виннету осмотрел его и сказал:
— Да, он жив, но очнется не скоро и с сильной головной болью. Я сам не могу остаться здесь, но пришлю сюда несколько воинов. Пусть брат мой Разящая Рука отправится вместе со мною!
Так Виннету в первый раз назвал меня братом. Впоследствии я часто слышал из его уст это слово и знаю, что он всегда произносил его с искренним чувством любви и преданности.
Мы подошли к берегу и переплыли реку. Краснокожие поджидали нас с напряженным вниманием. Увидев, что мы мирно плывем рядом, они не только поняли, что мы стали друзьями; они, несомненно, должны были убедиться И в том, что сами были неправы, сделав меня предметом своих насмешек и издевательств. Когда мы вышли на берег, Виннету взял меня за руку и сказал громким голосом:
— Разящая Рука одержал победу! Он сам и трое его спутников свободны!
В толпе апачей раздались одобрительные возгласы, но Тангуа стоял с мрачным видом. Мне предстояло еще посчитаться с ним, ибо его лживые выдумки, его старания добиться нашей смерти не могли остаться безнаказанными. При этом я думал не столько о себе самом, сколько о тех белых, которые в будущем могли иметь дело с этим негодяем.
Вместе со мной Виннету прошел мимо него, даже не удостоив его взглядом. Он подвел меня к столбам, где были привязаны три моих спутника.
— Аллилуйя! — воскликнул Сэм. — Мы спасены! Нас не укокошат! Человек, дружище, муж, юноша, грингорн, как вы все это устроили?
Виннету дал мне свой нож и сказал:
— Разрежь ремни! Освободи их! Сделай это сам — ты заслужил это!
Как только я освободил их, они втроем бросились ко мне и стали душить меня в объятиях, так что я еле жив остался. Сэм даже поцеловал мне руку, причем слезы обильно текли из его маленьких глазок в густую, как лес, бороду.
— Сэр! — сказал он. — Если я когда-нибудь забуду вашу услугу, пусть первый же встречный медведь проглотит меня вместе с потрохами! Как же это вы все спроворили? Вы ведь совсем исчезли! Вы так трусили воды, и все сразу решили, что вы утонули!
— Разве я не сказал, что если я утону то мы будем спасены?
— Неужели он говорил это? — воскликнул Виннету. — Значит, все это было притворством?
Я утвердительно кивнул головой.
— Мой брат знает, что делает! Он поплыл вдоль этого берега вверх по течению реки и потом переплыл через реку, чтобы вернуться вдоль того берега. Не так ли? Мой брат не только силен, как медведь, он хитер, как лисица прерий! Его враги должны опасаться его!
— Ты тоже был моим врагом, Виннету!
— Что было, то прошло.
— Значит, ты веришь теперь мне, а не лжецу Тангуа?
Он опить посмотрел на меня испытующим взглядом, протянул мне руку и сказал:
— У тебя хорошее лицо и честные глаза. Я верю тебе.
Я успел уже одеться и вынул из кармана охотничьей куртки коробку из-под сардин.
— Мой брат Виннету, — сказал я, — стоит на правильном пути. Я сейчас докажу это. Узнает ли он этот предмет?
Я вынул из коробки прядь волос, развернул ее и показал Виннету. Он протянул было руку, но потом в удивлении отступил на шаг и воскликнул:
— Это волосы с моей головы! Кто дал их тебе?
— Разве Инчу-Чуна не рассказал, как вы были привязаны к деревьям, и Великий Дух послал вам незримого спасителя? Да, он был невидим, ибо не смел показаться киовам. Но теперь ему нечего скрываться! Итак, ты видишь, что я не враг тебе, а наоборот, всегда был твоим другом!
— Так это ты освободил нас! Так это тебе мы обязаны свободой и, может быть, жизнью! — воскликнул он, будучи не в силах скрыть свое волнение. Он снова взял меня за руку и повел к тому месту, где стояла его сестра, все время внимательно наблюдавшая за нами. Виннету подвел меня к ней и сказал:
— Ншо-Чи видит перед собой храброго воина, который тайком освободил меня и отца, когда киовы привязали их к стволам деревьев. Пусть и Ншо-Чи поблагодарит его!
Сказав это, он обнял меня и поцеловал в обе щеки, а сестра его подала мне руку и произнесла одно лишь слово:
— Прости!
Тангуа стоял поблизости и ничуть не скрывал своей злобы. Я подошел к нему и сказал, глядя на него в упор:
— Тангуа, вождь киовов! Ты — жалкий лжец, ибо не ты ли говорил, что готов сражаться со мною, а между тем…
Он, по-видимому, струсил, так как ответил нерешительно, явно желая увильнуть:
— Я не помню этих слов… Разящая Рука не так понял меня.
— Виннету — мой свидетель! — воскликнул я.
— Да, — подтвердил молодой вождь. — Тангуа хотел посчитаться с Разящей Рукой и хвастал, что охотно вступит с ним в единоборство и поразит его.
— Итак, ты говорил это, — продолжал я. — Готов ли ты сдержать свое слово?
— Ты этого требуешь?
— Да. И ты сам можешь выбрать оружие. Я все равно уверен, что останусь победителем.
— Нет, тебе не победить меня, — сердито возразил вождь киовов. — Не думаешь же ты, что я выберу кулачный бой, в котором, я знаю, ты — мастер, или бой на томагавках, ибо этим оружием ты владеешь не хуже, чем Инчу-Чуна?
— Что же в таком случае?
— Поединок на ружьях! Мы будем стрелять друг в друга, и моя пуля пронзит тебе сердце.
— Прекрасно! Я согласен. Пусть моя победа докажет твою лживость! Разве не ты отрицал, что я спас пленных апачей от столба пыток?
— Я — лжец?! — в негодовании воскликнул Тангуа. — Ты щаплатишь за эти слова жизнью! Мы тотчас начнем поединок, и я застрелю тебя, как бешеную собаку!
Он воинственно потряс своим ружьем. Виннету немедленно послал одного из апачей в пуэбло за моей винтовкой и патронами. Вскоре все было на месте. Тогда Виннету обратился ко мне со словами:
— Пусть бледнолицый брат мой скажет на каком расстоянии произойдет поединок и сколько может быть сделано выстрелов.
— Мне безразлично — ответил я. — Пусть это решает тот, кто выбрал оружие!
— Хорошо, — сказал Тангуа. — Расстояние — двести шагов, и стрелять до тех пор, пока один из нас не свалится с ног и не сможет более подняться.
— Идет, — согласился Виннету. — Я буду наблюдать за поединком. Вы будете стрелять по очереди, и если один из вас нарушит это условие, я всажу ему пулю в лоб. Но кто выстрелит первым?
— Конечно, я! — вскричал вождь киовов.
Виннету неодобрительно покачал головой и заметил:
— Тангуа хочет иметь все преимущества. Пусть Разящая Рука стреляет первым!
— Нет! — возразил я. — Он может сделать первый выстрел, если ему этого так хочется. Потом выстрелю я, и — конец.
— Ну нет! — сказал Тангуа. — Мы будем стрелять до тех пор, пока один из нас не будет сражен!
— Несомненно так, ибо после первого же моего выстрела, ты протянешь ноги.
— Жалкий хвастун!
— В сущности, тебя следовало бы убить, — ответил я, — но я этого, так и быть, не сделаю. Я только искалечу тебя, и это будет весьма скромным наказанием за твою низость. Я раздроблю тебе правое колено. Запомни это!
Наконец расстояние было отмерено, и мы встали на конечных пунктах. Я, по обыкновению, сохранял полное спокойствие, тогда как Тангуа продолжал осыпать меня бранью и насмешками. Виннету стоял в стороне, как раз на середине разделяющего нас расстояния.
— Пусть вождь киовов замолчит, — обратился он к Тангуа, — теперь не время разговаривать. Внимание! Я буду считать до трех, и, когда я скажу «три», может последовать выстрел. Кто разрядит свое ружье не дождавшись команды, получит от меня пулю в лоб.
Само собой разумеется, что все присутствующие с большим напряжением следили за поединком. Зрители образовали как бы две стены по обе стороны дуэльной дистанции: получился широкий проход, длиною в двести шагов. В одном конце его стоял я, а в другом — вождь киовов. В рядах зрителей царила глубокая тишина.
— Предводитель киовов может начать, — сказал Виннету, — раз… два… три!
Я стоял совсем неподвижно, выставив всю поверхность тела в качестве мишени своему противнику. Он начал старательно целиться уже при первых словах Виннету и по команде спустил курок. Пуля просвистела над моим ухом. Толпа продолжала безмолвствовать.
— Теперь очередь за Разящей Рукой, — произнес Виннету.
— Стой! — прервал я его. — Я стоял прямо и не шевелился, когда в меня целился Тангуа. А он вертится, как вьюн, и все норовит повернуться ко мне боком.
— Это — мое право! — сказал ом. — Кто мог бы мне это запретить? Ведь мы не условились, как будем стоять!
— Правильно! — заметил я. — Тангуа может в таком случае стоять, как ему угодно! Он поворачивается ко мне боком, думая, что так мне труднее будет попасть в него, но он ошибается: я во всяком случае не промахнусь! Я мог бы выстрелить без всякого предупреждения, но предпочитаю играть в открытую. Моя пуля должна поразить его только в правое колено, но это возможно лишь в том случае, если он повернется ко мне лицом, если же он будет стоять ко мне боком, то я раздроблю ему оба колена. В этом вся разница! А теперь он волен стоять, как ему вздумается. Я предостерег его!
— Стреляй не словами, а пулей! — насмешливо произнес мой противник (он продолжал стоять боком, не обратив внимания на мое предостережение).
— Разящая Рука стреляет! — воскликнул Виннету. — Раз… два… три!
Я выстрелил. Тангуа испустил громкий вопль, выронил ружье, раскинул руки, пошатнулся и рухнул на землю.
Со всех сторон послышались возгласы удивления, и зрители бросились к раненому. Я направился туда же, и все почтительно расступались передо мною.
— В оба колена, в оба колена! — раздавалось вокруг меня.
Когда я подошел, Тангуа яростно стонал, лежа на земле. Виннету склонился над ним и осматривал его раны. Увидев меня, он сказал:
— Пуля прошла как раз так, как сказал мой белый брат: оба колена раздроблены. Тангуа никогда больше не сможет вскочить на коня, чтобы красть лошадей других племен!
Как только раненый увидел меня, из его уст посыпался град ругани и проклятий.
Виннету взял меня за руку и увел прочь. Выйдя из толпы, мы увидели Инчу-Чуну, который возвращался в сопровождении воинов, посланных за ним его сыном. Виннету пошел им навстречу, а я присоединился к Сэму и его спутникам.
Через некоторое время к нам подошли Виннету и Инчу-Чуна. Этот последний взглянул на меня в упор (что напомнило мне пристальный взгляд его сына) и сказал:
— Я слышал обо всем от Виннету. Вы свободны и, надеюсь, простите нас. Ты — храбрый и находчивый воин, ты победишь еще многих врагов. Умно поступает тот, кто становится твоим другом. Я предлагаю тебе выкурить с нами трубку мира.
— Охотно сделаю это, ибо хочу быть вам другом и братом.
— В таком случае пойдемте вместе с моей дочерью Ншо-Чи в пуэбло. Я укажу своему победителю достойное его жилище. А Виннету останется пока здесь, чтобы последить за порядком.
И уже в качестве свободных людей мы отправились в то самое пирамидальное пуэбло, которое недавно покинули пленники, идущие на казнь.
