16.0 Послесловие

Сюжеты из истории этой работы, надо честно признаться, отбирались для этой книги пристрастно и с уклоном в сторону наиболее гротескных и, с современной точки зрения, нелепых примеров незрелости научной теории и клинической практики.

В крайностях и странностях, быть может, ярче проявляются типичные черты времени. Одним из типичных занятий алиенистов XIX в. был поиск материального субстрата психической болезни в разных частях тела — начиная с половой системы, заканчивая зубами и пищеварительным трактом.

Несоответствие масштаба целей уровню возможностей подталкивало врачей на альтернативные пути, например, к метафизическим обобщениям, по направлению к литературно-философским изысканиям в сфере изучения «бессознательного». В США, стране, ставшей научным лидером человечества в XX в., произошел именно такой перекос в пользу психоанализа, длительное время доминировавшего в американской медицинской психологии.

Еще до торжества психоанализа сформировалось представление о двух парадигмах, которые в наши дни иногда обозначают, как «биологизаторство» (биологический редукционизм) и «психологизаторство». В 1914 г. американский психиатр Элмер Саутард назвал их гипотезой «участка в мозге» («brain spot») и гипотезой «искривления сознания» («mind twist»). Имеется в виду то, что сторонники биологической психиатрии настроены на то, чтобы, насколько возможно конкретно, обозначить «точку» в мозге, ответственную за психическую болезнь. Так получилось, что у защитников гипотезы «участка в мозге» в первые десятилетия XX в. не было убедительного количества весомых доказательств и их оттеснили психологизаторы. Те, кого Саутард называл «brain spot men» (люди, защищающие гипотезу «участка в мозге»), сделали паузу, уступив лидерство «mind twist men», т. е. последователям Фрейда, Адлера, Юнга и др.

Упрощенно выражаясь, наиболее последовательным биологическим подходом к проблеме психических болезней в условиях отсутствия научной психопатологии и безнадежно плохих лекарств (см. главу «Ртуть») стала евгеника.

Поэтому вполне логично то, что экскурсия в курьезный мир старой психиатрии завершилась главой о евгенике. В евгенике слышатся отзвуки древних представлений о роде, в котором прорастает семя зла. Иногда борьба с плодами злого рода напрасна. В конечном счете болеет не индивидуум, а родовая общность, к которой он принадлежит. Дурной род проявляется психическими болезнями, чье появление и развитие у отдельного человека сигнализирует о том, что данную родовую линию в интересах общества лучше прервать.

Не психиатры придумали евгенику, это была общекультурная тенденция, без которой в передовых странах XIX–XX вв. не расцвело бы такое явление, как государственный расизм. Проблема в том, что медицина, поддерживающая евгенический проект, перестает быть медициной. Медицина и евгеника — это противоположные друг другу способы что-либо менять к лучшему в жизни человека и общества. Евгеника исходит из того, что медицина часто оказывается бессильной, и делает на основе этого факта антимедицинский вывод — общество, не умеющее вылечить болезнь, должно придумать, как избавиться от больных. При этом предполагается, что состояние общества с больными людьми всегда хуже, чем состояние общества без хронически больных.

Хочется думать, что, какой бы неуклюжей ни казалась терапия прошлого и какими бы скромными не выглядели успехи медицины настоящего, евгеника, как и другие разновидности социальной инженерии, больше не будет рассматриваться в качестве решения медицинских и социальных проблем.